Чтение 12–й страницы книги ~Чародей звездолета "Агуди"~

– Да, – согласился я. – Да, может. Но без операции мы обречены. Хотя никто не знает – какой. Видим только, что Россия тяжело больна. Вот сейчас, сегодня, решаем: будем пытаться спасти Россию или нет?.. Как патриоты, должны ее спасать, во что бы то ни стало, пусть даже все остальные сгинут к чертовой матери, но мы еще и разумно мыслящие люди, верно? Ну хотя бы сделайте вид, что разумные. В отличие от бояр Петра Великого, понимаем, что есть страны, далеко обогнавшие нас по части науки и техники, есть – по уровню культуры, а у третьих такая длинная история, что наша отечественная покажется просто жалкой, даже если будем приписывать себе арийскость, скифскость и даже атлантидность. Так вот, не лучше ли, если Россия из государственного образования превратится лишь в географическое понятие?.. И пусть ее территорию заселят более приспособленные люди?

Глава 13

На стол упала тень, за моей спиной появился массивный Громов, в руках тарелка с бифштексом, жадно прислушивался. Поймав мой недовольный взгляд, спросил торопливо:

– Можно за ваш стол? Дело в том, что этот вопрос как раз затрагивался в моей монографии о глобализме…

Я поморщился, качнул головой:

– Валяйте… тоже мне военный министр – монографии пишет!

– Я только за своим компотом схожу.

На этот четвертый стул посматривал и Сигуранцев, явно хотел к нам, но Громов успел вернуться раньше, к тому же тарелку с бифштексом уже оставил, забивая место, и Сигуранцев, вздохнув, посмотрел на Громова с неприязнью, потом с неудовольствием на Каганова: везде эти жиды успевают раньше, сел за соседний стол к Забайкальцу так, чтобы ловить от нашего стола особо громкие реплики.

Громов сел, улыбнулся разгневанному Павлову:

– Уточните, к чему более приспособленные?

– К выживанию, – ответил я любезно.

Павлов сказал с неприязнью в голосе:

– Позвольте напомнить, что культурным растениям нужна опека. Без опеки выживают только сорняки. Эти сорняки весьма успешно теснят культурные народы! И что же, уступить сорнякам?

Молодец, мелькнуло у меня в голове. Хорошее сравнение. И точное, я именно так все время думал, когда возвращался с дачи Карелина. А тогда я все еще не думал, что к кобызам надо применять какие-то меры. Живут, и пусть живут. Хорошо, что развиваются, да и мы – молодцы, спасли вымирающий народ. Пусть не вымирающий, но которому очень трудно…

Я развел руками:

– Лишь ставлю вопрос, так сказать, глобально. Бороться за выживание или нет. Не получится ли, что препятствуем эволюции? В той ее части, где о выживаемости видов, подвидов и сообществ?..

Громов бухнул всей тяжестью голоса, будто сам обрушился с высоты потолка на стол:

– Бороться нужно в любом случае. Даже если мы – динозавры, а эти… что внедряются в наш ареал охоты и похищают наших динозаврих, – млекопитающие.

– Млекопитающие сами пробились, – поддакнул Каганов.

– Динозавры вряд ли им уступили добровольно!

– Млекопитающим помогла комета, – возразил я, – сами они вряд ли бы пробились…

От соседнего столика суховатым, но громким голосом проговорил Забайкалец:

– Намекаете на ядерную зиму? Простите, что принял участие в разговоре, но не могу молчать, можно я к вашему столу со своим стулом? Я уже поел, так что места не займу…Ну и продолжу. Да, уж эти-то выживут, как и тараканы… Но все равно я, если уцелею, встану на их пути. С дубиной или каменным топором – неважно с чем.

Красивый, элегантный, в костюме от Кардена, зубами от Шишикина, знаток изящной поэзии и сам неплохой скрипач, он как нельзя более подходил к роли человека с каменным топором в руке.

Я сказал горько:

– Время Топора…

– Что?

– Время Топора, – повторил я. – И прощание с прекраснодушными иллюзиями прошлого века. Дескать, человек изначально добр, прекрасен, а коммунизм можно построить уже с этими людьми. Гадко и страшно смотреть на реальность, хорошо бы спрятаться за чью-то спину, как делали все наши предшественники и как все еще делают правительства стран Европы!.. Но будем смотреть правде в глаза. Идеалы гуманизма можно и нужно соблюдать, когда их соблюдают все. Во всяком случае, противники. Иначе получается, что мы воюем по каким-то связывающим наши руки правилам, а противник – без всяких правил. И потому одерживает одну победу за другой.

Павлов расцвел, раздвинул плечи. Уже видел, какое решение я принял или хотя бы к какой стороне склоняюсь, ожил, задышал свободнее. Каганов, напротив, нахмурился, укоризненно качал головой. Не потому, что хочет остаться чистеньким, нет, он честен и разделит ответственность со всеми, но для него это крушение всего мира, это небо рушится на землю, это хуже, чем ядерный удар.

Суббота прошла в текучих делах в Кремле, а в воскресенье я напросился в гости к Карелину. Он явно удивился, в голосе зазвучала настороженность, но пригласил, а я, не медля, вызвал машину, вскоре кортеж уже несся по быстро пустеющей впереди улице. Россия, несмотря на все ее смешные попытки идти по пути демократии и общечеловечества, – единственная страна в мире, где перекрывают движение по всей трассе для автомобиля президента. Наши власти любят жить с удобствами, пусть это даже за счет большого неудобства для других. Глядя на власти, так же и народ поплевывает на соседей, бросает окурки мимо урны, вытряхивает ковры с балкона и бьет бутылки, чтоб никто не подобрал и не разбогател, а если еще и кто-то обувь порежет, то вообще кайф!

Из динамиков деловитый голос быстро пересказывал новости. Напряжение на границах Индии и Пакистана достигло предела. Стороны вот уже четвертый месяц обстреливают друг друга из дальнобойной артиллерии и танковых орудий, но никто еще не решается взять на себя ответственность за вторжение на чужую территорию. Но по истечении четвертого месяца в приграничном пакистанском городе взорвано мощное устройство, превратившее городок в груду развалин. В ответ Пакистан нанес ракетный удар по трем индийским городам и превратил их в руины. Ужас ситуации был в том, что ни у Индии, ни у Пакистана не имелось добротной системы противоракетной обороны, и любая ракета, нацеленная на их города, достигала цели.

Ценой невероятных усилий президенту ООН удалось удержать Индию от запуска всех своих ракет, в том числе и ядерных. Возможно, Индия и сама устрашилась развития событий в этом направлении: локаторы на пакистанской стороне засекли бы пуск индийских ракет, в ответ пошли бы все пакистанские, тоже с ядерными боеголовками, Индия стала бы похожей на поверхность Луны. И мало утешения в том, что Пакистан станет таким же…

Мир снова завис на грани, а приток беженцев из восточных стран превратился в реку, в морской прилив, что захлестывал Европу. Страны, успевшие ввести ограничения на въезд, вынуждены снять их ввиду жалкого положения беженцев, многие из которых пострадали от осколков.

Шофер покрутил головой, выругался сквозь зубы.

– Дмитрий Дмитриевич, – воззвал он, – что же делается?

– Четвертая мировая война, – ответил я тускло. – Она уже идет.

– С юсовцами?

– Россия и Америка, увы, в глухой обороне.

– А с кем?

– Все против всех, – ответил я.

– Как это?

– Стран уже нет, – объяснил я. – Границы стали прозрачными, значит, война теперь начинается не на границах, а… везде.

– В горячих точках?

– Да, только горячими они становятся уже после стрельбы.

Карелин взглянул мне в лицо, тревога в глазах сменилась глубоким участием. Обнял, похлопал по спине, как в старые добрые времена, когда хотел похвалить талантливого ассистента, помощника, на которого собирался оставить кафедру, я ощутил на плече его тяжелую совсем не старческую руку, повел в дом. Лина Алексеевна уже стояла на крыльце, домашним теплом и уютом от нее веет, как от мощного калорифера.

– Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич, – проговорила она испуганно. – Что это с вами?.. Господи, так исхудали!

Она метнулась в дом, сразу же там загремели тарелки, вступил в силу древнейший инстинкт, что мужчин надо кормить, кормить, кормить, а сам Карелин отвел меня на веранду, усадил в мое любимое кресло, чтобы закат солнца наблюдать во всей красе.

– Что так тряхнуло?

– Жизнь, – ответил я. – Никогда бы не подумал, я ж философ!.. Сколько раз слышал про смену вех, но никогда не думал, что так же придется и мне…

Он сказал сочувствующе:

– Только мертвые и полные идиоты не меняются. Но, может быть, это вовсе не смена вех?

Я покачал головой:

– Я же демократ, демократ до мозга костей!.. Я же ненавижу диктатуру всеми фибрами души, я же против Советской власти воевал со всем пылом и жаром, тоталитаризм зубами бы рвал…

Он смотрел внимательно, в глазах мелькнул огонек, потом Карелин кашлянул, в голосе звучало глубокое сочувствие:

– Не преувеличивайте. Вы – демократ, демократом и останетесь. Просто, видимо, жизнь подталкивает к жесткому решению, верно? Силовому? От которого ваша интеллигентная душа отпрядывает?.. Но ведь вы – власть, Дмитрий Дмитриевич. Умная осторожная власть. Дайте власть русскому интеллигенту, который критикует власть за силовые методы, он за сутки Россию кровью зальет!.. А потом еще и четвертую мировую начнет за торжество гуманизма. А вы – держитесь.

– Уже нет, – ответил я тусклым голосом. – Уже и я берусь за топор.

Он возразил:

– Значит, другого варианта нет.

– Есть, – ответил я глухо. – В том-то и дело, что есть.

– Хорошие варианты?

– Хреновые, – сказал я честно. – Но зато… бесцветные. В смысле, нет цвета крови.

Он внимательно смотрел в мое лицо.

– И что мешает принять?

– Потому что кровь будет потом, – ответил я глухо. – Но уже большая кровь, очень большая. С другой стороны, это будет вроде бы уже не моя забота, срок моего президентства заканчивается. Расхлебывать тому, кто придет на мое место. Да и то не сразу, а ближе к концу его срока. Правда, первого срока…

– Тогда малая кровь сейчас?

– Да, – проговорил я с трудом, – но на эту малую кровь должен решиться я! Я, а не мой сменщик в кресле президента.

Он смотрел с глубоким сочувствием.

– Мы всегда бросались в крайности, – проговорил он медленно, – то человек – зверь, то – ангел, и все эти выводы зависели – смешно! – не от данных специалистов, а от эмоций толпы, управляемой беспринципными политиками. Помните, как в свое время набросились на теорию доктора Ломброзо о предрасположенности к наследственной преступности? В чем его только не обвиняли! И в пропаганде фашистских взглядов, и в человеконенавистничестве и… долго перечислять. А всего лишь потому, что тогда был модным взгляд, что человек – существо изначально чистое, а тем или иным его делает среда. Кстати, этот взгляд зародился среди поэтов и восторжествовал в нашем диком обществе не потому, что верен, а потому… что так захотелось!

– Этим и прекрасно наше общество, – засмеялся я. – Сколько в нем дури, а это значит – потенциал огромен!

– Да, но когда взгляды поэтов начинают руководить экономикой, политикой или мировоззрением… гм… жди беды.

– Уже дождались, – заметил я.

Он кивнул.

– Но парадокс в том, что беду чувствуют, видят, но не видят в упор решения, хотя оно под носом. А кто видит, брезгливо отворачивается.

– Брезгливо?

– Или трусливо.

– В это поверю больше, – сказал я горько.

Он красиво повел аристократичной дланью, охватывая жестом весь сад:

– Видите все это многообразие?.. Большие деревья, низкие кусты, совсем мелкая травка. Тысячи кузнечиков, муравьев, бабочек, стрекозок, жуков, мокриц, тлей… Увы, многообразие только для дурака или поэта. Не хочу обижать поэта, но он не обязан быть умным, чтобы слагать прекрасные стихи. Он может быть с прекрасно чувствующим сердцем и абсолютно пустой головой… так вот, если бы ночью в этом саду тайком высадились, скажем, марсиане, они бы до утра, глядя только на деревья и ночных жуков, сумели бы нарисовать портрет хозяина планеты со всеми его привычками, страстями и желаниями.

– Ого!

– А вы посмотрите, мы ведь все похожи и живем по одним и тем же законам. Так же растем, захватываем пространство, тесним соседей, размножаемся… Или видите большую разницу между собой и совокупляющимся конем или кротом?.. Разве не разбрасываете свое семя так же, как этот вот клен?.. Разве не потеете, как эти деревья, сбрасывая избыток влаги через кожу и листья? Разница лишь, что деревья пьют прямо из земли, а вы из стакана.

Я огляделся, пожал плечами.

– Похоже, – сказал я осторожно, – понимаю, о чем вы… И как вы поступили с тем чертополохом?

Он помолчал, взгляд стал заинтересованным.

– А почему вы решили, что я не оставил его в покое?

– Растения дольше отрабатывали систему размножения, – ответил я. – Дольше, чем человек и все млекопитающие. Кто-то, подобно одуванчикам, надеется на ветер, забрасывающий семена на дальние расстояния, кто-то облекает семена в прочную скорлупу, а сверху намазывает сладким, чтобы животные, и мы в том числе, ели и разносили в кишечниках на большие расстояния, кто-то стреляет семенами, а репей прицепляет семена к одежде… или шерсти проходящих мимо животных. Для репья мы все животные, которыхсоздал Господь, чтобы разносить его семена.

Он хмуро кивнул:

– Верно мыслите, юноша. Верно. К тому же у репья есть и запасной вариант: из растрескавшихся коробочек семена подхватывает ветер. Полагаю, что на клумбах следующей весной обнаружу. Так что вы правы, меры пришлось принять. Такие, чтобы он уже не смог угрожать цивилизованным растениям. Хотите, покажу?

– Да, конечно!

– Если еще не разучились ножками, ножками…

– Да вроде бы…

– А то туда не проехать на вашем лимузине, машину поцарапаете.

Я криво усмехнулся, даже танковый снаряд не поцарапает президентский автомобиль.

– Я еще не разучился ножками, ножками…

– Вам ходить надо, – сказал он благожелательно. – Что вы совсем желтый, как покойник… Какие лекарства употребляете?

– Для улучшения пищеварения я пью пиво, при отсутствии аппетита пью белое вино, при низком давлении – красное, при повышенном – коньяк, при ангине – водку.

Он в задумчивости покачал головой.

– А воду?

– Такой болезни у меня еще не было, – ответил я.

Он засмеялся:

– Все шутите? Впрочем, что еще остается… Только шутить над собой…

– Национальный спорт!

– Простите?

– Говорю, – пояснил я, – в России национальный спорт – придумывать, как еще больше себя обговнякать, облаять, какой еще анекдот придумать про тупых русских…

Мы обогнули особняк и прошли через небольшой сад, дальше бетонный забор, калитка выпустила нас на простор, где, однако, в четверти километра начинается густой элитный лес.

Над головами синий купол неба, устремленный ввысь, а мы под ним, как под скорлупой яйца, поставленного острием вверх, небо уходит в бездонность суживающимся конусом, но сейчас с востока надвинулись серые плотные тучи, отгородили свод плоским ровным потолком, низким, как у хрущобы, ходи и чувствуй, что небо плоское, нависающее, давящее.

Карелин отмахнулся:

– Дождя не будет.

– Метеосводка?

– У меня своя метеобудка, – ответил он и похлопал по бедру, словно искал кобуру. – На дождь кости ноют.

Вошли в лес, мощно запахло смолистым клеем, муравьиной кислотой. Из зелени вылетело пестрое, трепещущее, на ветку село уже птицей. Ветка раскачивалась вверх-вниз, птица то приседала, то приподнималась, но не сидела, как почему-то говорят, а стояла на сухих, как перезимовавшие стебли молочая, лапках. Плотные кожаные шторы то надвигались на выпуклые блестящие глаза, то поднимались, я увидел отчетливое сходство с ящерицами, от которых и произошли все птицы.

Я шевельнулся, птица присела, отталкиваясь от ветки, как прыгун в воду, ее унесло, я только слышал, как шелестят листья, задеваемые крыльями.

Карелин остановился на крохотной полянке, я увидел приглашающий жест.

– А вот и наш переселенец!

Могучий репей угрожающе растопырил листья, все в таких же длинных острых колючках, как и толстый мясистый стебель. Здесь, на просторе, он сразу сообразил, что бетонный забор не заставляет расти только в одну сторону, даже как бы присел чуть, зато усиленно наращивает колючки, торопливо выдвигает из главного стебля дополнительные веточки, перекрывает все доступы, чтобы никакой зверь не дотянулся до малинового цветка…

– Ого, – сказал я, – как он быстро…

Рядом с пышным цветком намечаются бутончики, что растут буквально на глазах, жадно наливаются жизнью, набухают, и вот уже через неделю сами будут принимать бабочек, стрекоз, а потом там созреют семена, и…

Карелин долго наблюдал за моим лицом, сказал просто:

– Вот здесь и живет. Может даже размножаться какое-то время, пока колючие заросли не станут слишком уж раздражать местных.

– И когда, – добавил я, – растущее раздражение не перерастет в нечто другое.

– Верно-верно. А наш народ недаром называют народом-богоносцем… Мол, долго терпит, зато потом больно бьет. Нет чтобы к врачу вовремя. Так дождется, что начнет смердеть, как от трупа, только тогда зайдет в аптеку и купит что-то вроде аспирина. И не понимает, почему даже аптекарь посылает сразу на операцию.

Я спросил тихо:

– Это и мне советуете?

Он покачал головой, лицо потемнело, но в глазах появилась несвойственная старому учителю суровость.

– Я смог себе позволить пересадить сорняк, понимаете? У меня много свободного времени, я не стеснен в средствах. Но будь на моем месте любой дачник, замученный работой, семьей, растущей дороговизной, у которого сын пьет и шляется со шпаной, а дочь-школьница приходит с вечеринок под утро и в трусиках наизнанку, он просто срубил бы этот чертополох, не задумываясь. И сжег бы остатки. Понимаете?

Челюсти мои сомкнулись в капкан, в висках молоточки застучали громче. Я беден, страна моя бедна, мы опустошили себя, свои ресурсы, пытаясь построить коммунизм – светлое будущее для всего человечества. Сейчас нам не по силам бережно выкапывать со всеми предосторожностями сорняки и высаживать в диком лесу, подальше от цивилизации. Если это может себе позволить сытая и ухоженная Швейцария, если может, конечно, но уж никак не Россия…

– Да, – сказал я с горечью, – вы хорошо ткнули меня носом в то, что жизнь – не математика. И решений у одной проблемы может быть много. Все они зависят от нашего уровня, нашего богатства, менталитета, возможностей. Но Россия сейчас – как тот замученный работой и вообще жизнью дачник на приусадебном участке.

Он произнес сочувствующе:

– Крепитесь. Что еще могу сказать? Только – крепитесь.

– Вся беда, – сказал я с горечью, – что я не силовик. Я стар, Генрих Артемович, я в самом деле стар…

Он гордо усмехнулся и расправил плечи:

– Вы? А кто же тогда я?

– Вы всегда молоды, – вздохнул я. – Как вам это удается, не знаю. А я стар и годами, и взглядами. Устаревшими допотопными взглядами гуманиста, взращенного на идеях добра и просветительства. Мол, если к людям с добром, то все приложится. Сейчас же Время Топора, увы…

Он смотрел с грустью и сочувствием.

– Крепитесь, – повторил невесело, развел руками, улыбнулся с неловкостью. – Крепитесь. В кои-то веки избрали умного президента… и что же, сразу в кусты? Или за спину бригадного генерала?.. Вы останетесь демократом, Дмитрий Дмитриевич.

– После того, как вырублю чертополох? Генрих Артемович, я ведь знаю, что розы, которые вы выращиваете, всего лишь чуть-чуть окультуренный дикий шиповник, который проклинают люди и звери, в лесу обходят стороной, а вблизи домов рубят, жгут, истребляют всеми способами.

Он сказал тверже:

– Вы останетесь демократом, хотя вам и придется пользоваться властью… как властью. Дмитрий Дмитриевич, для России все формы правления гибельны, кроме диктатуры! Это я вам говорю, демократ и общечеловек, который в шестидесятые завершил капитальный труд о формах правления, за что на двадцать лет угодил в лагеря. Во главе России должен стоять, как это ни парадоксально, демократ, пользующийся диктаторскими полномочиями.

Я смолчал, отвечать очень не хотелось. Нет, возразить очень хотелось, но я не видел весомых доводов.

Глава 14

В лесу начало медленно темнеть, я наконец оторвал взгляд от чертополоха, огляделся. Темнота сгущается быстро, охранники за деревьями глаза выколют о сучки.

– Ничего, – отмахнулся я в ответ на вопросительный взгляд Карелина, – у них приборы ночного видения. Они уже засекли всех жуков, а дятлов держат в прицелах. Но вы правы, возвращаемся, я уже чую слоносбивающий запах борща.

– Учуяли? – удивился Карелин. – Значит, в самом деле проголодались.

Я пощупал брюхо, боль в желудке отступила, странно, прекратилось даже назойливое жжение, а от рези не осталось и следа, желудку не до того, раздвигает края, чтобы поместилось борща побольше, побольше.

– Только диктатура!.. – сказал он по дороге настойчиво, словно вколачивая гвозди. – Не будет диктатуры – России не выжить. Это понятно всем, так что давайте не лицемерить: все, кто говорит о политкорректности и государственном устройстве по типу, скажем, Дании или Голландии, прекрасно понимают, что Россия в таких условиях неминуемо исчезнет, станет просто территорией, которую займут более националистические государства.

Я спросил вяло:

– Это кого называете более националистическими?

Карелин покачал головой: