Чтение 30–й страницы книги ~Чародей звездолета "Агуди"~

Убийло удивился:

– Что вы плетете? При чем тут западное общество и, простите за непристойное слово, коммунизм?

Новодворский засмеялся:

– Чего вы обижаетесь, наш Петр Петрович всего лишь показал жестами, что его зовут Хуан. Будущее в России представляется до сих пор в виде коммунизма – т. е. большойи неожиданной халявы. Работать русские не хотят и не будут, нигде в мире нет столько пословиц на тему работы: ты меня не бойся, я тебя не трону, или: работа не… гм, словом, стояла и стоять будет. А то, что мы кого-то экзюпернули, так каждый народ имеет то правительство, которое не то! Удары жизни всегда ниже пояса, и здесь, и на Западе,но почему при коммунистах народ спился, а на Западе – нет? Потому что пил и здесь и там по потребности, а закусывал по труду! Однако опытный проктолог быстро определяет, откуда у русских растут руки.

Громов поднял голову от бумаг, в глазах отражаются цифры, проговорил медленно:

– Если увижу, что ручей течет по холму вверх, буду знать: Новодворский обронил доброе слово о России. Эх, чем ближе узнаешь демократа, тем дальше хочется послать.

Новодворский отпарировал:

– Чем слабее доводы, тем крепче выражения. Не так ли?

– Демократ всегда говорит все, что думает, – ответил Громов. Добавил после короткой паузы: – Но не всем.

Аресты и расстрелы среди бандитских группировок провели на следующий день. Многих застрелили еще при задержании, остальных привезли в тюрьму и там поставили к стенке. Заодно пустили слух, что и у адвокатов, помогающих бандитам, поинтересуются кое о чем, так что ни один не явился, все как воды в рот набрали.

Это отвлекло на время внимание от трагедии на Рязанщине, психологи уверяют, что надо продержаться еще три дня, о ней забудут, как, скажем, забыли о трагедии с «Курском», а сколько было крику во всех СМИ! Тем временем правозащитники организовали второй митинг, однако еще на местах сбора их забросали грязью и камнями пенсионеры, укоторых хулиганье регулярно отнимало на выходе из сберкасс пенсию. Да и большинство из тех, которые красиво и благородно требовали остановить геноцид кобызского народа, вовсе не жалели, что расстреляли несколько сот русских, это же быдло, русские свиньи, так им и надо, вот только тревожно, что президент усиливается, власть усиливается, а с крепкой властью эту страну уничтожить несколько труднее.

Возле пивных ларьков народ судачит о резком повороте в политике, почти все одобряли крутость проснувшейся власти. И меры уже не по защите человека, а по защите общества от обнаглевшего человека. К счастью, судьи в райсудах стеснялись и мялись недолго, народ нажал, и судьи с изумлением поняли, что гораздо лучше судить так, как они, судьи, считают правильным, а не так, как гласят статьи уголовного марсианского Кодекса.

И пошли приговоры, жестокие, крутые, прямо бесчеловечные, если по старым меркам, но зато принимаемые народом с восторгом. Тем самым народом, которого закон как раз иобязуется защищать. В Мытищинском суде рассматривалось дело к гражданину Зиморохову, чьи дети развлекались тем, что с семнадцатого этажа швыряли сырые яйца на голову прохожим. В доме напротив семья купила видеокамеру, опробовали новинку, снимая из окна все, что попадало в кадр, случайно засняли на видео и эти подвиги. Эти кадры послужили неопровержимой уликой. Адвокат победно доказывал, что детям всего девять и одиннадцать лет, они неподсудны, им можно все, суд не стал спорить и опровергать, а просто постановил в течение недели выселить семью из этой квартиры и предоставить такую же по площади на первом этаже в новостройках с видом на помойку. В городской управе это приняли с энтузиазмом, тут же предоставили, ошалевшую семью подняли с постели, в течение трех часов собрали и вывезли за государственный счет к только что принятому госкомиссией дому.

Газеты подняли крик о нарушении прав человека, но все равно каждый из пишущих статьи в защиту хулиганов понимал, что теперь все-таки спокойнее ходить по улице вдоль высотных домов. Никто не посмеет даже вытряхивать ковер с балкона на головы прохожим… Крик получился очень неубедительный, весь из общих фраз, и, несмотря на массовость и децибелы, вызвал только раздражение у тех, к кому газетчики апеллировали.

А случай в Долгопрудненском районном суде? Началось вроде бы заурядно: среди бела дня мальчишка-наркоман, приставив нож к горлу женщины, срывает с ее плеча сумочку.Но когда убегал, она стреляет ему в спину. Наповал. Все это при массе свидетелей. Суд присяжных ее оправдывает, хоть, кроме убийства, на ней еще и незаконное владениеогнестрельным, однако у нее репутация безупречная, а малолетний гаденыш уже известен приводами в милицию, скандалами и драками, замечали, как он бьет стекла в телефонных будках, вырывает трубки, вспарывает сиденья в троллейбусах, расписывает стены подъезда матерными словами.

Адвокат наркомана на суде произнес великолепную речь в его защиту, а закончил саркастически:

– Безупречная репутация?.. Значит, любой из нас получает право на убийство, так сказать, лицензию на отстрел одного-двух хулиганов, если наберет определенное количество лет без нарушений?.. А сколько, простите, мне надо набрать безупречных лет на право убийства?

К счастью, оперативники подсуетились и перед самым заседанием успели выяснить, что у адвоката сын якшается с непонятной компанией, сам отец на теле сына находил подозрительные следы от уколов, которые сын объяснял всякий раз по-разному, и потому адвокат сражался за наркомана яростно, неистово, с жаром и почти сумел было переломить настроение присяжных, если бы не вовремя доставленные в зал оперативниками фото и признания дружков сына адвоката.

Тогда повезло, но пример вдохновил суды, приговоры мерзавцам пошли все жестче и жестче, демократы подняли крик о диктатуре, но снова пришлось заткнуться: кто, как не сам простой народ, требует вешать гадов прямо на улицах?

Наши юристы круглыми сутками корпели над составлением свода законов, ибо Сулла пришел и ушел, на какое-то время республику и демократию спас, но законами не закрепил, и пощаженный им энергичный мерзавец вырос, взматерел, набрал сил и сторонников, к старости сумел ввести войска в Рим и тем самым создал на все века прецедент для всего человечества: как совершать военные перевороты и гробить демократии.

– Это очень важный вопрос, – сказал Карашахин, его палец скользил по нескончаемому списку статей. – И вот этот… А вот по этому вообще бы провести референдум…

– Зачем? – спросил я.

– Посоветоваться с народом… Чтоб знали, что принимают. И подчинялись.

Голова у меня трещала с утра, строки то расплывались, как в тумане, то двоились, четкие и отбрасывающие веерные тени.

– Нельзя, – сказал я со злостью, – нельзя допускать народ, все население – до крайне важных вопросов!.. Нельзя. Это хуже, чем если советоваться с народом, какой памятник отгрохать в центре города. Или на окраине. Понятно же, если такое на всеобщее голосование, наши площади заполнятся памятниками футболистам, хоккеистам и бутылкам пива. Человек слаб… мы все слабы. Нам нужны управляющие нами силы, мы охотно принимаем власть астрологии, примет, гороскопов, моды, общественного мнения, религии, этикета… совершенно забывая, что и астрологические таблицы составляют люди, и приметы придумывают они, даже от имени Бога осмеливаются говорить, только бы втемяшивать в покорно склоненные головы нужное им лично!

Он вздохнул:

– Да, но там политики действуют через моду или религию. А мы – диктатура, тоталитаризм, делай, как говорю, а то к стенке! Народ озлобится от такой откровенности… Он не хочет видеть, что им управляют.

Я повторил, чувствуя, как голова становится такой тяжелой, что пора поддерживать ее ладонями:

– Какие памятники ставить, должны решать, скажем, искусствоведы. Каким курсом идти – самые мудрые из футурологов, философов, словом, мудрецы, а не всенародным голосованием. Если идти курсом, который укажет народ, то придем к ближайшему пивному ларьку. В любом народе один мудрец на миллион дураков, а если у мудреца такое же право голоса, как и у дурака, то понятно, насколько мудрая у нас политика, экономика, культура, и вообще куда придем на радость марсианам!

Глава 6

Медсестра делала мне регулярно уколы, снимающие спазмы в сердце, затем инъекции, чтоб мозги не лопнули от ударной волны крови, там все дамбы прохудились, еще пара уколов от рези в печени, затем массаж позвоночника, после чего я вовсе не мог слезть со стола.

Чазов уже не настаивает на госпитализации, но врачи дежурят в соседней с моим кабинетом комнате, аппаратуры натащили, как будто готовятся вырастить клона президента.

Сейчас он ощупывал мне живот, я распластался на массажном столе, обессиленный, а сильные, хоть и осторожные пальцы мяли, отыскивали нечто скользкое и болезненное сквозь дряблую мягкую кожу, где когда-то были мускулы, нажимали:

– Давайте, господин президент, колитесь насчет вредных привычек, нарушений режима… Чистосердечное признание очищает совесть, прибавляет срок и сохраняет здоровье.

Я отмахнулся:

– Вредные привычки – ерунда, было бы здоровье… А здоровье – это просто незнание своих болезней!

Он покивал, выслушивая меня через трубочку, одним глазом косил на экран, там светящиеся кривые скачут, как будто во мне бушует магнитная буря:

– Так-так, мне это уже знакомо: не хватает на все сил, но на подрыв здоровья откуда-то берутся. Эх, господин президент, единственный способ сохранить здоровье – есть то, что не любишь, пить то, что не нравится, и делать то, чего не хочется делать.

Я буркнул:

– И я так сколько здоровья и сил угробил на свое здоровье и силу! Лекарство надо принимать такое, какое здоровье позволяет.

– А какие принимаете?

– Когда я вспоминаю о своем здоровье, я пью соки. Но чаще мне хочется забыть о своих болезнях, и тогда я пью коньяк. Да и для сосудов полезно.

Он покачал головой:

– Так вы не на здоровье жалуетесь, а на врача? Есть правило: бесперспективен не тот больной, что жалуется на здоровье, а тот, что жалуется на врача.

Я помотал головой, чувствуя, как кровь поочередно тяжелой волной расплавленного свинца приливает к вискам:

– Что вы, Глеб Остапович! Я же демократ, как я могу жаловаться на вас?

Он кивнул, сместил ощупывание ближе к боку. Сильные пальцы вминались глубоко, нащупывали что-то крупное, скользкое.

– Здесь больно?

– Больно, – ответил я.

– А здесь?

– Ой, больно! – вскрикнул я.

– А здесь?

– А-а-а!.. Больше я вам ничего не скажу!.. Вы же садист, Глеб Остапович. Не знаете, где печень? Она там, где болит и не помещается. Вы сами-то чего так морду разъели? Скоро в двери не протиснетесь!

Он сказал добродушно:

– Толщина и мудрость произрастают вместе. При моем весе у меня здоровая печень, а что у вас?.. Бог наделил вас, Дмитрий Дмитриевич, великолепным разумом… но забыл дать инструкцию, как им пользоваться. Вот вы где блещете, а где так вообще за вас стыдно… Последнее я имею в виду ваше здоровье. Если уж упорно отказываетесь от стационара, то хотя бы включите в обязательный рацион столовые минеральные воды. Рекомендую «Нарзан», «Боржоми»…

Я буркнул:

– Если выпить «Тархуна» и запить «Нарзаном», то можно превратиться в Тарзана… Или в Нархуна. Ладно, это сделаю. Вот видите, я же ваши рекомендации тут же принимаю! А то, понимаешь, только прилег, а уже заколачивают…

Кое-как слез со стола, медсестра помогла одеться, а я настолько скис, что позволил женщине заправить мне рубашку и чуть ли не застегнуть брюки.

– Все-все, – сказал я сварливо. – Министры уже собрались, ждут!

Он проговорил укоризненно:

– И, вновь забыв, что главное – здоровье…

– Такова селяви, – ответил я. – У нас так: кто рано встает – тому и работать.

– А как насчет: если хочешь поработать – ляг, поспи, и все пройдет?

– Ах, Глеб Остапович! Я и так, чтобы вставать пораньше, на будильник положил маленькую мышеловку. Хотя, конечно, я тоже мечтаю о такой работе, на которой можно сидеть и мечтать. Но, увы, все, кто знает, как управлять нашей страной, уже работают таксистами или парикмахерами… Так что приходится вот президентить.

С трудом выпрямил спину, подтянул живот и вышел в большой мир кремлевских апартаментов, торжественных залов, подтянутых служителей охраны и вельможных осанистых царедворцев.

Новодворский прибыл с предложениями по корректировке некоторых статей бюджета, как по волшебству появились Сигуранцев и Босенко, ревниво следят, чтобы не урезалифинансирование их ведомств, где нагрузка сейчас увеличилась втрое. За отдельный столик присел Карашахин, просматривает полученные за ночь новости, отбирает те, накоторые надо обратить внимание президенту. По-моему, уже прячет от меня многочисленные гневные выступления по поводу решения кобызской проблемы «по-русски».

Сам Новодворский то ли прошел курс ускоренной диеты, то ли изнуряет себя упражнениями, но выглядит значительно лучше, двигается резво, фигура при всей колобкообразности по ощущениям стала чуть ли не поджарая.

Я обменялся рукопожатием, поинтересовался:

– Что вы, Валерий Гапонович, вроде… похудели?

Новодворский ответил живо:

– Много есть вредно, а мало – скучно. Земля хоть и плоская, но тоже толстая, не знали? И вообще-то я не толстый, это у вас руки короткие…

Босенко проворчал:

– Зря вы, Валерий Гапонович, худаете. Женщины, чтобы выглядеть молодыми и стройными, всегда держатся поближе к нам… упитанным.

– Ага, – сказал Сигуранцев злорадно, – а пингвины – это просто растолстевшие ласточки… когда-то и мы умели летать, верно? Что там слышно на международной арене? Кто еще высказался, что мы – гады полосатые, что Россию надо оккупировать и навести в ней порядок?

– Над ними гром пока не грянул, – проговорил от своего стола Карашахин тоскливо. – Идиоты… Да над ними тучи еще гуще, плотнее! Когда грянет, у них там все разметет!.. А они… слепцы, эх!

Сигуранцев и Босенко переглянулись. Я понимал их взгляды, только вчера Карашахин положил мне на стол памятную записку по поводу исламских группировок за рубежом, особо отметил абзацы о некой новинке: албанской преступности. Крутые ребята, закончившие воевать в Косове, двинулись в Западную Европу. Успешно там обжились. Для начала буквально смели одряхлевшую мафию, той не по зубам тягаться с боевиками из Армии освобождения Косова, албанцы захватили практически всю торговлю наркотиками, весь игорный бизнес, всю проституцию и всю торговлю оружием. Вырученные деньги вкладывают в строительство, создавая для «своих» прекрасные жилые кварталы и целые города, куда итальянская полиция страшится подойти даже близко.

В Англии албанцы повели себя настолько круто и жестоко, что британская полиция сразу признала свою беспомощность, вслед за нею признались в неумении справиться герои Скотленд-Ярда. Проституция в Англии на девяносто пять процентов уже в руках албанских боевиков, а это такие деньги, что боевики наладили бесперебойную поставку молодого мяса для половых нужд из Восточной Европы, хотя все чаще угрозами, побоями и пытками принуждают самих затерроризированных англичанок браться за такую работу.

В короткие сроки девяносто процентов героина, что поступает в Англию от тех же албанских наркопоставщиков, стали распространяться только через албанских боевиков. По Англии прокатилась серия убийств крупных поставщиков контрабандного оружия, и вот уже вся подпольная торговля оружием – в руках албанцев. Начались в массовомпорядке вымогательства, шантажи, киднепинги, крупные кражи, ограбления банков, мошенничества, сравнимые только по масштабам с «чеченскими авизо». Ни полиция, ни Скотленд-Ярд, ни даже национальная армия не в состоянии справиться со стремительно растущей угрозой: закон чести албанских боевиков требует хранить «бесу», то есть закон молчания, и здесь уже ничто не в состоянии ее нарушить, «беса» намного крепче итальянской «омерты». Да и на всю Англию не отыскать и десяток людей, что могли бы служить переводчиками или прослушивать телефонные разговоры албанских военизированных группировок.

– Грянет, – сказал Сигуранцев, – грянет…

Новодворский спросил тревожно:

– Это вы о чем?

– О всемирной системе демократии, – сказал Босенко со злорадством в голосе. – Трещит, трещит…

Посмотрели на меня, я сказал невесело:

– Трещит, однако то, что приходит на смену, не радует, ох как не радует! Лучше уж демократия…

Сигуранцев кашлянул, сказал негромко:

– Вообще-то албанские гангстеры появились на международной арене еще лет десять назад. Тогда охраняли турецких и курдских наркоторговцев, но вскоре сами взялись контролировать наркотрафик, а потом и расширили. Могу сказать с полной ответственностью, что это не просто всплеск. Албанская преступность в Западной Европе и США… – да-да!… стремительно идет в гору. Уже сейчас «коза ностра», якудзы и триады, а также смехотворная русская мафия – это дети, ворующие мороженое, в сравнении с грозной и все растущей мощью албанских боевиков. А свои жилые кварталы у них есть уже в Англии, Германии, Италии, Франции, Швейцарии, Норвегии, Чехии, США…

Я поморщился:

– А жилые кварталы при чем?

Он посмотрел на меня очень пристально, словно старался внушить мне какую-то мысль.

– Мне показалось…

– Креститься надо, – ответил я сварливо и указал взглядом на Новодворского, что раскладывал на моем столе бумаги. – Чтоб не казалось. Какие-то идеи появились? Вякайте вслух.

Сигуранцев сказал удивленно:

– Как вы нас, силовиков, странно понимаете, господин президент! Подозрения, намеки… Обидно даже!

Я усмехнулся, наши взгляды сомкнулись, я мысленно велел ему остаться для приватного разговора, Сигуранцев чуть наклонил голову. Похоже, и без моей подсказки собирался это сделать.

Новодворский поднял голову, взгляд с неудовольствием скользнул по сухощавой фигуре поджарого министра госбезопасности.

– А без тащить и не пущать нам не обойтись?

– Тащить и не пущать, – сказал Сигуранцев легко, – это епархия нашего Игната Соломоновича. А я больше по пятой колонне работаю. Приходите как-нибудь к нам! Я вам камеры для допроса покажу.

Новодворский поджал губы:

– Не интересуюсь.

– Зря, – проговорил Сигуранцев почти ласково, – зря, Валерий Гапонович.

Бледное пятно наметилось в тучах, стали видны плотные сгустки, а все небо показалось гигантским рентгеновским снимком прокуренных легких. Свет истончился и растаял, небосвод от края и до края темный, без единого просвета, затянутый плотными низкими тучами. Здесь фонари не горят, мальчишки с рогатками позаботились, но дальше площадь освещена ярко, чуть ли не по-праздничному, эти гяуры электричество не берегут, а ведь это нефть, которую высасывают из земель, принадлежащих правоверным.

Гасан ощутил прилив ненависти, сердце сразу с готовностью застучало чаще, сообщая, что обеспечит мышцы кровью, да будет он свиреп и силен, тело не подведет, а дух его в руках Аллаха. За спиной он слышал сдержанное дыхание Мустафы, а дальше, знал, в тени крадутся Ибрагим, Сулейман и Гарай-Рахим.

По ту сторону хорошо освещенной площади к небу рвется остроконечное здание кирхи, все из заостренных линий, углов, устремленное ввысь, похожее на кристалл из раствора соли. Вокруг кирхи свободно, раньше устраивались шумные празднества, богослужения, теперь тихо, однако задача не стала проще: с какой бы стороны ни пытались проникнуть в церковь, их заметят. Поговаривают, что снова работают телекамеры, что фиксируют любые передвижения вокруг церкви. Правда, удалось натравить местных борцов за права человека, те через суд доказали, что такие наблюдения ущемляют права человека, и телекамеры отключили… но кто знает противника, могли тайком подключить снова, у этих неверных нет чести, говорят одно, а делают другое.

Кирха огромная, то ли раньше верующих было больше, то ли, как говорит мулла, неверные вымирают от болезней за свои грехи, в самом городе треть квартир уже пустует, потому и кирха выглядит заброшенной. Но раньше, как говорит мулла, здесь кипела жизнь, в праздники вся площадь перед церковью бывала заполнена венчающимися парами, а друзья и свидетели толпились в переулках…

– Ждать, – велел Гасан негромко.

За спиной мгновенно затихло. Ребята, хоть и совсем молодые, недавно прошли двухмесячный курс боевика, теперь рвутся на бой с неверными. Раньше приходилось отправлять в лагеря Афганистана, Ирана, Чечни, а теперь такие лагеря почти открыто действуют по всей Германии, по Франции, есть в Голландии, Бельгии, Швейцарии. Особенно активных бойцов выпускают лагеря Испании и Англии; в одной вдохновляет пример басков, в другой – мужественная борьба ирландцев.

Полицейские показались на дальнем перекрестке, трусливые свиньи, ходят только под горящими фонарями и не отходят от полицейского участка, постояли, покурили, затем один толкнул дверь ночного бара, а второй, поколебавшись, последовал за ним.

За спиной Гасана послышался жаркий шепот Мустафы:

– Время?

Гасан покачал головой:

– Нет.

– Но пока они в баре…

– Тихо, – велел Гасан. – Жди.

Мустафа послушно умолк. Минуты тянулись мучительно долго, наконец вдали блеснул свет фар, даже не сами фары, а лишь отблеск на стене, еще через полминуты послышалсяшум мотора, снова блеснул свет, уже ярко, показался вместительный полицейский автомобиль. Гасан перевел взгляд на часы. Губы раздвинулись в торжествующей улыбке. Эти неверные свиньи понятны и предсказуемы, как все животные. Минута в минуту показался этот автомобиль, как и во все предыдущие дни, сейчас проедет по площади, чуть притормозит перед поворотом и свернет вон туда, эта дорога ведет к стриптиз-клубу, где другие гяуры вовсе превратились в животных и нисколько этого не скрывают…

Полицейский автомобиль блеснул толстыми стеклами из пуленепробиваемого стекла, ревнул мотором, набирая скорость, и скрылся за углом. Теперь эти толстые жирные свиньи будут делать вид, что кого-то ищут в стриптиз-клубе, а у самих слюни до пола при виде обнаженных женщин, глаза выпучены, как у раков, руки и губы трясутся… тьфу, Аллах велит очистить землю от неугодных ему существ, но сам он по великой милости не может причинить человеку вред, это взяли на себя они, его верные слуги.

– Не отставать, – бросил Гасан. – Наш час пробил!

Они перебежали через площадь, все действовали быстро и слаженно, у ворот очутились вчетвером, только Гарай приотстал. Блеснули металлом брейнеры, зубцы впились в щель, Мустафа быстро-быстро начал крутить рукоять, плечи вздулись от усилий, можно бы добавить рычаг, будет легче, но замедлится темп, а так щель увеличивается, увеличивается, массивная дверь трещит, наконец сухой щелчок, дверь скрипнула и слегка выпятилась, докладываясь, что все запоры вышли из петель.

– Пошли, – шепнул Гасан. – Гарай, ты на страже.

Гарай-Рахим вынул из-под полы «узи», а четверо пробежали вовнутрь. Гасан устремился сразу к аналою, остальные рассредоточились вдоль стен, закладывали взрывчатку под крайние сиденья, везде малыми порциями, величественная кирха должна уцелеть, нет выше добычи, чем захваченная у врага святыня, что униженно служит делу Аллаха, как высшая жемчужина Стамбула – это величественный храм Святой Софии, святыня Константинополя, захваченный правоверными и обращенный в мечеть, как знак полной победы торжества ислама.

Рядом послышался потрясенный шепот Мустафы:

– Какая огромная!..

– Собаки неверные, – ответил шепотом Гасан. – В эту церковь никто не ходит… почти не ходит. А нашему мулле приходится совершать богослужения на улице и во дворах!

Они закладывали взрывчатку некоторое время молча, Ибрагим прошептал:

– Если власти Германии уважают своих граждан, а курды и турки – тоже ее граждане, то церковь обязаны передать мусульманам…

Гасан прошептал:

– Мы поможем властям решить этот вопрос!

Он коротко и зло рассмеялся.

Утром на площади уже шумела и волновалась огромная толпа, треть из собравшихся – корреспонденты и операторы с громоздкими телекамерами. Из переулка показался блистающий подобно солнцу белый лимузин, длинный, как подводная лодка. Над ним трепыхались разноцветные шарики, огромные искусственные розы, каждая в двести евро, вились по воздуху голубые и красные ленты.

Ганс Мюллерман с родителями, немногочисленной родней и друзьями уже ждал на ступеньках храма. При виде лимузина родственники захлопали в ладоши, Ганс Мюллерман кисло улыбнулся, а его отец нехотя приложил пальцы правой руки к ладони левой, что означало вынужденное одобрение.

Лимузин остановился прямо перед кирхой, в трех шагах от ступеней. Свидетели отворили дверцу, одновременно оттесняя толпу с фото– и телекамерами, из машины поднялся сам красавец Иохим Мандель, герой кинобоевиков, где он неизменно играл супергероя, пачками побивавшего русскую мафию, русских взбесившихся генералов, русских ученых, русских агентов и вообще все русское. Вообще-то сперва их брак планировался в центральной церкви Берлина или в Кельнском соборе, но туда стянулись фашиствующиемолодчики с плакатами «Долой пидораса!», «Пидорас – не человек!», и, сколько им ни доказывали, что Мюллерман и Мандель не педерасты, а геи, что значит в расшифровке «Такие же, как и вы», но из разъяренной таким гнусным оскорблением толпы полетели не только огрызки яблок, но и булыжники.

Пришлось сделать хитрый ход, к Кельнскому собору договорились направить другой белый лимузин со всеми атрибутами молодоженов, а венчание и совершение святого таинства брака провести в этой незаметной кирхе, куда прихожане заглядывают все реже и реже из-за опасного соседства с быстро растущим и бурлящим, как кипящий котел, мусульманским кварталом.

– Как дознались? – буркнул Мюллерман. – Привет, дорогой…

Мандель сладко улыбнулся:

– Дорогой, а ты не проговорился?..

– Нет…

– Точно?

Мюллерман опустил накрашенные глаза:

– Только своим близким. Да теперь уже не страшно, что дознаются! Успеем зарегистрировать наш брак, прежде чем из Кельна прибудут эти фашиствующие молодчики…

Он хотел обнять Манделя, но отец Манделя встал между ними, усы сердито топорщились.

– Нет-нет! До совершения святого таинства брака – нельзя!

Он старался говорить шутливо, на них уставились десятки телекамер, но голос срывался, а в глазах сверкала бессильная ярость. Они в свое время совершали сексуальнуюреволюцию, ломали устои морали, высмеивали старые пережитки, но чтоб докатиться дотакого?..Да, в поисках запретного плода иной раз баловались и друг с другом, это революционно, грандиозно, круто, но нельзя же доходить до такого… до такого, чтобы мужчину с мужчиной венчать в церкви?

Оказывается, можно. Его единственный сын, на которого возлагал столько надежд, оказался этим самым, которого пользуют, как женщину, и хотя эти люди теперь со всеми правами, однако же за спиной посмеиваются, спрашивают друг друга: правда ли, что у гомосексуалистов дети какие-то говнистые, лечат ли гомеопатией от гомосексуализма, правда ли, что профессиАнальное заболевание – геЙморрой, и вот теперь апофеоз: по толпе пошла загадка: что такое «два кольца, два конца»? Ответ: свадьба гомосексуалистов…

Вряд ли удастся так же элегантно отшутиться, как сказал вице-канцлер страны на обвинения со стороны фашистов в скотоложестве и прочих извращениях: скотоложество, гомосексуализм, лесбиянство, садизм, мазохизм – не извращения, а извращений всего два – хоккей на траве и балет на льду.

Шутка так понравилась, что даже непримиримые простили ему то, что подставляет зад своему догу, а на собственной конюшне – орловским рысакам, в конце концов, это увлечение распространилось по всей Германии, и если уж бить, то самых скучных, а остроумных – в последнюю очередь.

Народ все валил и валил в церковь, наконец она заполнилась до отказа, опоздавшие стоят у дверей и, поднявшись на цыпочки, смотрят на венчание знаменитостей. Счастливые тележурналисты, что успели сюда раньше коллег, дежурящих возле Кельнского собора, ведут передачу вживую через спутники, фотокорреспонденты щелкают затворами, толкаются, занимают места повыгоднее для съемки.

Те, кто остался на улице, услышали, как чуть-чуть дрогнула земля. Затем прогремел жуткий грохот, из широко распахнутых церковных врат вырвался клуб странно сиреневого дыма. Всех, кто стоял там, смело, словно тараканов веником. Их катило вниз по ступенькам, а потом еще и по площади. Из ворот дым повалил сильнее, уже сизый, наконец превратился в удушливо черный.

На площади раздались крики ужаса. Из дыма выскочил человек, оступился на ступеньках и покатился вниз. К нему бросились на помощь, из церкви выбегали еще и еще. Минутчерез пять примчалась машина «Скорой помощи», тут же вызвали еще, пострадавших укладывали на носилки и увозили. Вскоре возле церкви собралось около десятка машин, санитары ныряли в дым, вытаскивали, чихая и кашляя, пострадавших. Некоторые обливались кровью.