Чтение 29–й страницы книги ~Чародей звездолета "Агуди"~

Убийло оторвал взгляд от бумаг, удивился вслух:

– Почему йоги?

– Потому что плюй на все и береги здоровье. А еще это партия «Хлеба и зрелищ», к сожалению. Партия людей с простыми и даже очень простыми запросами.

Павлов вставил ехидно:

– Игорь Самойлович, а ведь и вы были совсем недавно убежденным демократом!

Каганов вздохнул:

– Да я им и остаюсь… во многом. Но когда есть возможность хоть в чем-то стать выше демократа, то как я могу не воспользоваться? Это же иметь крылья, а всю жизнь ползать!.. Я демократ, но мне не нравится, что демократия – последнее убежище извращенцев… Я предпочел бы, чтобы извращенцы шли в фашисты! Так нет же, среди фашистов их нет, зато все-все перверсники – демократы. Это-то и противно. Потому я и говорю, если они остаются там, то я из демократии выхожу! Вот так.

Шандырин сказал злорадно:

– Господину президенту не пондравится такая формулировка, не пондравится!

Каганов возразил с достоинством:

– Президенту не нужны соратники, умеющие только поддакивать. Если он говорит «нет», мы все говорим «нет». А так вообще-то мы в одном лагере, а мелкие различия не в счет.

Шандырин подумал, снова подумал, это было зрелище, наконец тяжело громыхнул:

– Да, ты прав… местами. Демократы и общечеловеки – крайняя степень содомогоморризма.

Опешивший Каганов сразу не нашелся, а Убийло, что некоторое время следил за ними с интересом, поинтересовался:

– Это что еще за термин?

– А от Содома и Гоморры, – пояснил Шандырин. – Их населяли общечеловеки, а Лот, как ни старался, не мог отыскать и десяток фашыстов, чтобы Бог пощадил эти города.

– А Бог пощадил бы?

Шандырин оскорбился:

– Ну да! Ты что, Библию не читал?.. Это такая толстая книга с картинками, их бесплатно у американского посольства раздают и еще сто долларов приплачивают, хто возьмет! Я три штуки взял. Или ты китайский на всякий случай по ночам зубришь?.. А я, скажу по секрету, ночью хожу на стрельбы с «калашом». Словом, по той книге Лот с Богом долго торговался, просил пощадить города демократов, а тот сказал, что если отыщешь среди этих извращенцев хотя бы сотню фашыстов, то пощадю. Ну, сотню Лот не нашел, началумолять, Бог сжалился и снизил планку до пятидесяти. Лот и пятьдесят не мог отыскать, начал умолять снизить до десяти…

Убийло спросил с интересом:

– И что, снизил?

– Не помню, я ж в детстве слышал. Знаю только, что когда замочил оба города, то общечеловеки в других городах и странах надо-о-олго притихли. Правда, пока Бог спит, черти… то бишь демократы, совсем охамели! Вся Америка – сплошь Содом и Гоморра! Одного Марка Зальцберга стоит оттуда вывезти, а остальных…

Убийло сказал ехидно:

– Так он же еврей!

Шандырин подумал с крестьянской обстоятельностью, подвигал тяжелыми складками на лбу, громыхнул тяжело:

– Думаю, что это как смотреть. Если правильно, а я всегда смотрю правильно, я же рабочекрестьянин, у меня классовый инстинкт, то уже нет евреев. И даже курдов нет, хотя это и трудно представить. Есть общечеловеки и люди. Победят общечеловеки – всем нам белый пушистый зверь, победим мы – Бог поведет нас дальше в светлое будущее победившего коммунизма! А Содом и Гоморру мы сами демократам устроим, не фиг им наших детей педофилить, сволочам!

Он повернулся ко мне, я сделал ему знак продолжать, меня в дискуссии не втягивать, я посижу, мне среди народа легче мыслится, однако он не сдался, обратился ко мне с той же рабочекрестьянской обстоятельностью:

– Только диктатура, господин президент!.. Не будет диктатуры – России не выжить. Это понятно всем, так что давайте не лицемерить: все, кто говорит о политкорректности и государственном устройстве по типу, скажем, Дании или Голландии, прекрасно понимают, что Россия при таких условиях неминуемо исчезнет. Станет просто территорией, которую займут более националистические государства

Каганов спросил с подозрением:

– Это кого вы называете более националистическими?

Шандырин прогрохотал, как приближающаяся туча с грозой и громом:

– Не прикидывайтесь. Я не стану даже про Израиль, потому что в сравнении с Россией абсолютно все – националистические! Англия, Франция, Германия, Испания, Дания, Польша, прибалты, я уж не говорю о среднеазиатских или кавказских соседях! Все гораздо националистичнее. А вот русской национальности хребет перебил еще Петр Первый, когда втоптал русское в грязь и заставил униженно кланяться иноземному. Любой иноземец с его подачи во всем был выше, умнее и значительнее, чем русский, кем бы он ни оказался… Ни одна нация так не оплевывает себя, ни одна так не прогибается перед иностранцами, как русская, и после этого… вот уроды!.. еще и говорят о национализме русских! Это уж точно, держи вора.

Каганов, уже потеплев, обошлось без упоминания Израиля, блеснул эрудицией:

– Во Франции, к слову, за иностранное слово в печати или рекламе вместо французского платят бальшо-о-о-ой штраф. И на иностранные фильмы у них квота.

Я посмотрел на часы, полчаса до назначенного мной же срока, но ничем другим заняться не смогу, вздохнул, буркнул:

– Вы все-таки давайте конкретнее… Если у нас в самом деле диктатура, то чтоб завтра утром у меня на столе был новый проект. Или хотя бы черновик. Все поняли?.. Вольно.

Вышел, поборолся с искушением пойти в столовую и подкрепиться перед трудным разговором, победил, чуть было не пошел, чтобы отметить победу, но все же натянул на морду лица улыбку, с нею слова произносятся чуточку иначе, это чувствуется на другом конце провода и без подсказки аналитиков, и отправился почти твердой поступью в комнату с красным телефоном. Сейчас, когда любой тинейджер может по мобиле звонить за океан, простой телефон кажется допотопным, но к нему подключены мощнейшие компьютеры, что создают защиту от прослушивания, шифруют сообщения, так что никакой суперхакер и за тысячу лет не приблизится к разгадке кода, обеспечивают полноценное звучание, как будто собеседник в соседнем кресле.

Техник кивнул при моем приближении, встал и тихонько покинул комнату. Когда дверь с легким щелчком захлопнулась, я снял трубку:

– Алло?

– Привет, Дмитрий, – донесся голос Бушмена, он сказал по-русски, с сильным техасским акцентом, на меня пахнуло патокой, коровами и лошажьим потом, затем наложиласьделовитая скороговорка переводчика. Я владею английским достаточно, чтобы вести разговоры на любую тему, но в таких случаях лучше, когда каждый на своем. И суверенитет подчеркивается, да и есть время успеть обдумать ответ поумнее: – Дмитрий, мои военные очень озабочены. Со спутников засекли вспышки в одном квадрате России. Настолько мощные, что заподозрили ядерные испытания…

Я засмеялся:

– Шутите?

– Шучу, – согласился он. – Но такая повышенная активность в военной области, вы же понимаете, вызывает тревогу. Особенно в нашем напряженном мире.

– Эта активность не выходит за пределы Рязанской области, – ответил я. – Напоминаю, что эта область – внутри России, она не граничит ни с одним государством. Это не ваши военные базы возле границ России.

Он тоже засмеялся, хороший такой уверенный смех победителя.

– Это не наши базы! Это базы НАТО. Вы уже знаете, мы теперь начали действовать без НАТО. Нам эти карлики ни к чему, управляемся. Так что же в этой Рязанщине?

Судя по тому, как правильно произносил это слово, оно уже не раз звучало на совещании экспертов, прежде чем он снял трубку.

– Внутренние дела, – ответил я лаконично.

– Дмитрий, – сказал он с укоризной, – мы же друзья? К тому же на нас нелегкая миссия по поддержанию мира во всем мире. Какие могут быть секреты? Наши ребята сообщили, что в том районе проживает народ кобызов. И район боевых действий как раз приходится на их анклав. Что-то случилось?

– Ничего особенного, – ответил я и добавил: – Такого, чтобы могло действительно встревожить страну, что находится на другой стороне планеты.

– Дмитрий, – повторил он укоризненно, но в голосе появился нажим, – давай смотреть реально. Мы на другой стороне земного шара, верно, но наши военные базы уже во всех стратегических точках земного шара. Только мы, США, поддерживаем мир и стабильность. Многим это не нравится, но наша мощь все растет. Вы это признаете? Да, мы вмешиваемся во внутренние дела других государств… и будем вмешиваться все больше. Это реальность, Дмитрий! Мы взяли на себя ответственность за всю планету, потому нам небезразлично то, что происходит в России. Хочет Россия этого или нет, но она уже включена в сферу наших интересов. Извините, но для многих моих избирателей Россия стоит на втором месте после Ирака…

Внутренности похолодели, в ушах послышался звон. Я закрыл глаза, умоляя себя выстоять, сосредоточиться, не потерять сознание. Бушмен недвусмысленно намекает, что Россия для США по-прежнему враг, а разделались с Ираком раньше лишь потому, что с Ираком полегче, но если очень понадобится, то могут высадить войска и в России, сил хватит.

– Не надорвитесь, – сказал я мрачно, в моем голосе ясно звучало признание поражения. – Всюду поспевать – пупок развяжется. А в Рязанской области всего лишь проводилась операция по изъятию оружия у бандформирований кобызов. Это если говорить очень мягко. Изъяты тысячи единиц стрелкового оружия, противотанковые ракеты и десятки стингеров…

Он прервал:

– Извините, но на оружии не написано, что оно кобызское, а не ваших людей!

– Захваченные боевики, – сказал я, – отвечают иначе. Мы можем отдать их международному суду в Гааге. Обвинения в убийстве российских граждан, угрозы и притеснение местного населения, а также незаконное хранение огнестрельного оружия. Мне, собственно, все равно, если Гаагский суд их даже отпустит, сами бандформирования мы уже ликвидировали…

Он не поверил, переспросил:

– Так быстро? А мирные жители при этом не пострадали?

– Пострадали, – ответил я, сердце сжалось, перед глазами воочию встали раздавленные гусеницами танков тела. – Но зато гнойник был удален. Полностью.

Он ужаснулся:

– Дмитрий, что вы говорите! Если поступать такими методами, то это будет… вторая Чечня!

Я ответил жестко:

– Не надейтесь. Второй Чечни не будет.

В трубке наступило молчание, затем осторожный голос:

– Дмитрий, это в самом деле вы?.. Ребята здесь уверяют, что вы, но ваш голос… вы изменились, Дмитрий.

– Ничуть, – ответил я и в самом деле подумал, что ничуть не изменился. – Это меняются обстоятельства, дорогой Джордж. Мы должны действовать соответствующим образом. Я и так слишком долго действовал проповедями, в то время как вы – проповедями и кольтом. Вернее, кольтом и уж потом проповедями. Над теми, кому удалось уцелеть. Если бы я не отдал приказ покончить с бандформированиями… а вы еще посмотрите на подземные бункеры, что они вырыли для долгой и затяжной войны!.. этот приказ дал бы кто-то другой. С генеральской фуражкой на голове. Но тогда бы и вся политика стала иной…

Он хмыкнул коротко, я понял, что этот вариант для него самый удобный – можно сразу бросить все войска в Россию, спасая там демократию. К тому, что так рано или позднопроизойдет, они уже приучили не только свой народ, но и наших тупоголовых в уже выигранной войне фильмов, киносериалов, компьютерных игр, где американские войска победно входят в разоренную Россию, спасают ее от злобных заговорщиков. На этом сценаристы осторожно останавливаются, ибо показывать то, что произойдет потом, – этовзорвать Россию прямо сейчас, да и весь мир осатанеет на США всерьез, ведь такая же судьба ждет всех, когда войска США окончательно вступят на их земли, «спасая демократию».

Пауза длилась, он дожимал меня этим многозначительным молчанием, и снова я сдался первым, я же не техасский ковбой, я русский интеллигент, а русский больше всего похож на идиота, я имею в виду персонаж одноименного романа Достоевского.

– У нас нет другого выхода, – сказал я торопливо. – Все другие варианты… привели бы к тому же результату. Только с большей кровью.

И снова он промолчал, я как будто на экране видел его четкую мысль: хрен бы тебе дали выбраться из этой войны с кобызами. Международные санкции, протесты, давление, усиленная помощь кобызам со стороны Востока: оружием, добровольцами, золотом – все это заставило бы Россию сражаться с предельным напряжением сил на два фронта. А России такого не выдержать, рухнула бы сама, рассыпалась бы высохшими глиняными обломками.

– Насколько там серьезно? – спросил он наконец.

– Уже нисколько, – заверил я с некоторым злорадством. – На этот раз, дорогой Джордж, мы учли промахи в Чечне и Татарстане. Поджигателям конфликтов некому будет посылать оружие. А отряды добровольцев встретят танки. Уже все решено. На этот раз мы успели.

В трубке хмыкнуло, в голосе послышалась некоторая издевка:

– В Чечне вы тоже не раз уничтожали бандформирования… полностью! Но они откуда-то рождались снова.

– Уверяю вас, – сказал я многозначительно, – на этот раз такого не случится.

– Тогда поздравляю вас, – сказал он, я чувствовал по голосу, что ничуть не поверил, а генералы его спецслужб, что тоже слушают, сейчас отдают приказы направить кобызам новые эшелоны с оружием, перевести на счета крупных террористических организаций миллиарды долларов, чтобы те немедленно перешли тайными дорогами в кобызский анклав. – Поздравляю с успешным завершением операции! Надеюсь, что мирные жители совершенно не пострадали. До свидания, господин президент!

– До свидания, – ответил я вежливо и дождался, когда он положит трубку, как позвонивший первым. В соседней комнате Карашахин вскочил при моем появлении, охнул, лицо у меня наверняка цвета пересохшей без дождя земли.

– Что он такое сказал?

– Ничего нового, – ответил я хрипло, – но намекнул, что, если мы прищемили хоть пальчик кому-то из мирных кобызов, нас распнут.

Он стиснул челюсти, я редко видел его таким, сказал сдавленно:

– У нас выбора не было.

– Да, – сказал я. – И мы эту реакцию знали наперед.

– Господин президент, – проговорил он, – но у меня плохие новости. В районе реки Волчанка мы пропустили два крупных бункера. Похоже, кобызы как-то узнали об операции, успели уйти в укрытия, сейчас ведут партизанскую войну.

– Долго не смогут, – сказал я без уверенности. – Рязанщина – это не горы. Правда, в том районе охрененно большой лес…

– Вот-вот. В войну с немцами партизаны строили такие землянки, что карательные отряды проходили поверху, ничего не замечая. Сейчас не землянки, а бетонные помещения на сотни бойцов!

– Боевиков.

– Простите, все верно – боевиков.

– Прочесать, – велел я. – Прочесать, не считаясь с потерями. Если надо, перерыть весь лес на глубину ядерного взрыва, но отыскать до того, как нахлынут телевизионщики. Иначе сразу же пойдут репортажи про героическую борьбу кобызского народа против иноземных угнетателей!

– А у нас как минимум отменят все международные выставки, фестивали, Олимпиаду, это делается в одно заседание, потом засядут за выработку мер, в чем нас прищучить еще….

– Да особо напрягаться не придется, – сказал я невесело. – Механизм отработан… Нас, и без того не богатых, постараются пустить по планете с нищенской сумой. А здесь, среди своих, взовьются соколами новодворские да ковалевские… И стрелять их нельзя.

Он вежливо поинтересовался:

– Почему? Если уж принят вариант «Сулла»…

– Я сам недавно был Новодворским, – ответил я. – И Ковалевским. А ведь не враг же был, не враг… Так что давайте к стенке только карманников, вне зависимости от их калибра, а не идейных противников. Идейные еще могут стать нашими, карманники – никогда.

Глава 5

Кремль мне казался островом, на который обрушились тайфуны и цунами со всех сторон сразу. Заговорили даже о военном перевороте, причем в качестве военного диктатора кивали в мою сторону. Демократическая пресса подняла такой постыдный вой, что я начал стыдиться своей принадлежности к демократам. Причем аргументов я не увидел,только рабское желание быть на стороне сильного, то есть там, где США.

Сигуранцев появлялся ненадолго, исчезал, ему приходилось заново перестраивать всю систему, почти на корню уничтоженную прошлым правительством даже не демократов, а чего-то настолько стыдного в роли правительства России, что во всех учебниках навеки останется позорнейшим пятном.

Карашахин тщательно отслеживал все отклики на ситуацию в Рязанщине. На фоне кровавого уничтожения целого анклава отошли на второй план структурные изменения в политике, вся Европа говорила и возмущалась только историей с уничтожением кобызов.

– Господин президент, – сказал он многозначительно, – а все-таки реакция не столь уж… Не совсем уж!

– Да? – переспросил я измученно. – Я ожидал бурю, но не ураган. А тут совсем крышу срывает!

– Мы этого ожидали.

– Я надеялся на менее бурную реакцию, – признался я. – Великая инерция мышления. Точнее, нежелание думать самим, когда есть эксперты, что подготовят для нас и решение, и комментарии, и доводы в споры…

Но, в самом деле, реакция на всякие там нарушения прав человека в последние годы стала вялой. Если в семидесятые и восьмидесятые весь Запад поднимал хай по любому оброненному на ногу молотку в странах социализма или третьем мире, то в девяностые поутих, своих проблем хватает, так что я ожидал и сейчас что-то подобное, хоть и с поправкой на массовость. Все-таки мы истребили около шестисот тысяч человек, а это бьет все рекорды последних войн, катастроф и катаклизмов, вместе взятых.

Тут же мы провели без малейших задержек операцию «Сулла» по зачистке гнили, было изъято из жизни около трех тысяч нищих, бомжей, безнадежных наркоманов, уголовников-рецидивистов, идиотов, заполняющих специализированные больницы, а также проституирующих на Тверской гомосексуалистов, трансвеститов, мазохистов, эксгибиционистов.

Реакция, на удивление, бурная, но очень разная. От криков о новом фашизме, без этих обвинений никуда, до ликования, что хоть кто-то решился. Конечно, эти русские звери, мы бы помягше, помягше, но все-таки правильное дело начали. Тут досталось от своих общечеловеков, пошли драчки, о нас не то чтобы забыли, но отложили до тех пор, пока со своими экстремистами справятся. К счастью для нас, среди этих «экстремистов» как раз молодежи мало, а все больше видные ученые, музыканты, изобретатели, конструкторы, словом – элита. Да и молодежь, что с ними, тоже та, что грызет гранит науки, а не трахается на улице, наширявшись наркотой, не устраивает демонстрации с требованием panem at circenses и прочих социальных льгот, пособий и увеличения выплат тем, кто по религиозным, этическим или нравственным установкам не желает работать, учиться или служить в армии. Так что рядовой обыватель, привыкший свято верить, что гомосеки – тоже люди, а в чем-то даже лучше, ведь лицо ж западного мира, задергался, разрываясьмежду приверженностью к устоям демократического государства, когда усе можно, и этим гадким экстремизмом, который так хорошо безнаказанно называть фашизмом, нацизмом, шовинизмом, коммунизмом, талибством – и ничего за это не будет.

Только в Юсе выстрелы на Красной площади обсуждали в сенате, конгрессе, на всех форумах, а президент Бушмен созвал специальное собрание и заявил, что такое недопустимо не только в демократических странах, а вообще на планете, потому отправку экспедиционного корпуса нужно не только одобрить, но и ускорить. С этим же настойчивым призывом он выступал на всех собраниях, и всякий раз его популярность поднималась. Правда, освистали в университетском городке, больше благоразумно к умничающим ученым не ходит, зато постоянно посещал общества сексуальных меньшинств, где ему устраивали овации, как гомосеку, некрофилу и почетному вуайеристу.

Я вздрогнул, заметив на столе две плотные тени. Вскинул голову, в двух шагах благовоспитанно стоят Сигуранцев и Босенко, позы у обоих средние между «смирно» и «вольно».

– Что-то стряслось? – спросил я тревожно.

Сигуранцев взглянул на Босенко, тот не шелохнул и бровью, Сигуранцев сказал деликатно:

– Мы здесь уже давно стоим. Ксения о нас дважды докладывала… Но вы так высоко взлетели… или погрузились в нирвану, что мы просто не решались отрывать от гурий…

– Или гурий отрывать от вас, – добавил Сигуранцев туманно. – Присосались, стервы!

Я отмахнулся:

– Ни вас, ни гурий не видел, извините. Голова, как чугунный котел, что-то шумит…

– Это кипит, – объяснил Сигуранцев. – Варится. Про хорошего политика так и говорят, мол, котел у него варит. Про мелкого политика: котелок варит. Господин президент, у нас с Босенко наметилась одна совместная акция…

Босенко молчал, это меня насторожило, я спросил подозрительно:

– Какая? Да вы садитесь, чего как провинившиеся школьники.

Они послушно сели, держатся иначе, чем раньше, всем видом давая понять, что теперь меня уважают больше, даже чтят, раз я теперь не демократ, ведь демократия – последнее убежище подлеца, отныне я настоящий твердый правитель…

Босенко сказал нерешительно:

– Давайте мы вам сперва факты изложим, а вы сами скажете, что и как. Мы ведь силовики, тупые, значится, а вы ж – демократ, защитник прав и сироток. Словом, по нашим данным, только в Москве орудует пять тысяч бандитских группировок общей численностью сорок восемь тысяч человек…

Он раскладывал передо мной листки, диаграммы, показывал, объяснял, а во мне поднимались волной горечь и злость. Подумать только, сорок восемь тысяч здоровых сильных мужчин не работают, а грабят тех, кто работает!.. Обирают предпринимателей, что и так едва-едва сводят концы с концами, отрицательно влияют на мораль общества, которое видит, как хорошо быть бандитом, проституткой, вором и как плохо и позорно работать на заводе, стройке, прокладке дорог, в институте, как бесполезно что-то изобретать, создавать…

Я задержал дыхание, на миг вернулось обычное состояние, я чуть не сказанул то, что всегда говорит демократ, но тут же в мозгу сверкнуло ослепительное: ХВАТИТ! Хватитэтого словоблудия, даже в богатом обществе оно отдает лицемерием, но в нашем положении это не просто тупость, это сознательное предательство интересов тех, кто избрал на этот пост, кто на меня надеется.

– Значитца, так, – сказал я. – Провести широкие аресты. Собрать пару сот бандитов. Нет, не утруждайте себя доказательствами вины, у них адвокаты лучше, чем у нас прокуроры. Достаточно и того, что про них известно – бандиты. Все понятно? Расстреляйте. Да-да, вы не ослышались. Без суда. Когда корабль тонет, не до расшаркиваний, надосрочно сбрасывать за борт балласт. Расстреляете, об этом сообщим в прессе. И предупреждение, что если в течение трех дней кто-то из остальных сорока восьми тысяч не устроится на работу… не липовую, а настоящую, где будет пахать в поте лица… устроятся именно на заводы и строительные работы, то поставим к стенке всех до единого.

Босенко спросил испуганно:

– Не слишком ли?..

Я поинтересовался ядовито:

– А вы что, демократ? Пятая колонна юсовцев? Мы первым же расстрелом уложим несколько зайцев наповал! Первое – вздохнут свободно предприниматели. Второе – народ увидит, что лучше трудиться честно. А того, кто вчера ходил в героях, – уже едят черви. Третье – милиция сможет наконец переводить на ту сторону улицы старушек, чего раньше делать не успевала. Четвертое – исчезнут бесполезные предприятия, что ничего не производят, а только обслуживают… Это ж сколько на сорок восемь тысяч надо лишних парикмахерских, баров, ресторанов, казино, бильярдных, сапожных мастерских…

Сигуранцев держался лучше, чем Босенко, изумления не выдал, даже прервал со смехом:

– В сапожные мастерские, думаю, бандиты не ходят. Разве что за данью? Предложение рациональное, но… вы в самом деле верите, что такое возможно?

Я нахмурил брови:

– А почему нет? Лишь потому, что никто не решался? Или народ будет против?

– Народ не против, – протянул он. – Народ завсегда за крутость. Народу в лом, что у кого-то хватает отваги воровать и жить на широкую ногу! Но мы ж стараемся жить понормам цивилизации?

– Нормы цивилизации против норм выживаемости? – возразил я. – Если выбирать, то нам сейчас не до жиру, как в странах Европы. Нам сейчас бы из ямы! А галстук поправить да манжеты одернуть – потом, потом. Просто выжить, дорогой Петр Петрович! Просто выжить. Не как человекам, по отдельности мы уж точно выживем! У вас в Швейцарии на счету сколько? А вот как нация, в прошлом такая пассионарная…

Он тонко улыбнулся:

– Вы это с такой интонацией…

– Да, с такой! Что было однажды, то может и повториться. Может быть, именно сейчас и начинается новый пассионарный взлет? С этого момента, когда решили не тонуть, сложив руки, а дать в зубы тому, кто нас топит?

Сигуранцев поднялся, на губах змеилась тонкая улыбка. Я обратил внимание на победный блеск его глаз.

– Вот видите, Игнат Соломонович, – обратился он к Босенко, – а вы боялись предложить господину президенту чересчур суровые меры по арестам. Господин президент, как и надлежит отцу народа, суров и справедлив.

Босенко поклонился, вид несколько ошарашенный. Я понял, что Сигуранцев все рассчитал заранее, догадывался о моей реакции, все провел просто ювелирно. Неужели я так предсказуем? Или, действительно, это самый верный и прямой выход, но мы его в упор старались не видеть из-за страха показаться… грубыми?

Правозащитники наконец собрались в единый кулак: трагедия в Рязанской области казалась настолько невероятной, что несколько дней вырабатывали общую позицию, получали инструкции с Запада. Наконец подняли общий многоголосый крик, вывели на улицы толпы женщин, те развернули хорошо сделанные плакаты с требованием прекратить геноцид кобызского народа, дать ему свободу и самоопределение, немедленно вывести войска и покаяться, сложить полномочия президента и не препятствовать вводу американских оккупационных войск.

В СМИ круглые сутки показывали по всем каналам плачущих женщин, чьи дети погибли, выполняя «преступные планы правящей клики, что отмыла ба-а-альшие деньги в этой войне». На НТВ организовали «круглый стол», куда пригласили известнейших эстрадных певцов и артистов оригинального жанра, очень оригинального, но зато любимого простым народом: юмористов и клоунов. И хотя певцов, как известно, Творец одарил голосом вместо ума, но они трагически и с придыханием рассуждали о недопустимости ронения оземь слезы невинного ребенка, о ценности и даже сверхценности человеческой жизни, что, оказывается, равна ценности всей вселенной, артисты оригинального жанра строили трагические рылы и говорили тоже очень серьезно о своем видении проблемы, о канале сверхзнания и сверхвидения, которыми они соединены со Всевышним и с потусторонним миром, которые им подсказывают верные решения.

Громов рычал от ярости, а Сигуранцев утешал ехидно:

– Телевидение, дорогой, – самая демократичнейшая культура!.. Там знают, кого приглашать. Не академика какого-нибудь, а Изденко, который рассказывает анекдоты! Что делать, нынешнее телевидение началось с анекдотов такого же деятеля, клоуна, кстати, тоже по первому каналу анекдоты рассказывал, а когда заболел, к нему в больницу ездил президент Ельцин, тоже человек из народа, и все народное правительство в полном составе. Показывали, значит, приоритеты.

Я поморщился:

– Еще напомните, что рядом умирал сам Святослав Рихтер, но Ельцин и премьер-министр к нему и не заглянули…

– Напомню, – сказал Карашахин сварливо. – Я этого им никогда не прощу. И никогда не забуду.

– Так любите Рихтера?

– Ни разу не слыхивал, – признался Карашахин. – Но президент должен помнить, что каждое слово, сказанное им, знаковое. Каждый жест, каждая гримаска. Недаром же фараонов в первую очередь обучали сидеть с каменными лицами?

У меня в кабинете сейчас корпели над бумагами Новодворский с Убийло и Кагановым, им поручено корректировать бюджет, а также силовики, эти отвечают за проведение в жизнь операции «Сулла». Карашахин устроился за отдельным столом, просматривал на терминале новости, ловко переключаясь между ведущими СМИ и нашими закрытыми каналами.

Сигуранцев прислушался, сказал задумчиво:

– Мы всегда в ответе за тех, кого мы экзюпеpи. Народу нужны не отвлеченные идеи, а прописные истины! Понятные, как те ток-шоу, что он жадно смотрит, роняя слюни. Это нам понять бы после краха строительства коммунизма, но в эту истину не врубились ни мы, ни Запад… По сути, то счастливое западное общество всеобщего потребления, которое является идеалом Запада, на самом деле тот же коммунизм – утопичный и неосуществимый, ибо голодные и завистливые соседи помешают всеми силами, разрушат, уничтожат, а потом заплюют и осмеют.