Чтение 16–й страницы книги ~Чародей звездолета "Агуди"~

Новодворский тоже не разразился демократическим негодованием: я назначил его руководителем делегации в ПАСЕ и еще пару всемирных организаций, он со всеми перезнакомился и даже дружит, и сейчас голова занята совсем не такой мелочью, как разгон демонстрации…

– Патриотизм, конечно, штука хорошая, – сказал он утром на другой день после инцидента на Красной площади. – Но подушка безопасности все же лучше… но если у кого-то еще есть желание отдать жизнь за… за эту страну, то прошу зайти ко мне в кабинет. При себе иметь заявление, две фотографии три на четыре и один патрон.

– К вам в кабинет? – спросил Босенко. – Думаю, что не по Хуану сомбреро… Не все то лебедь, что над водой торчит. Хорошо смеется тот, кто смеется в мегафон, да и то, как показала вчерашняя демонстрация, уже не совсем даже верно. Надеюсь, когда-то да придем к благородному и неотъемлемому праву каждого человека стрелять демократовпрямо на месте, а сейчас мечтаю перевешать их хотя бы малость. У меня уже и кандидатуры есть…

Новодворский отмахнулся:

– Что ваши кандидатуры! Вот у Петра Петровича целый список. Верно?

Сигуранцев поглядел на него в упор, взгляд такой бесстрастный, что вокруг воцарилось молчание. Наконец Сигуранцев разомкнул губы:

– Да, Валерий Гапонович, обширный список. Подробный! В нем даже номера тайных счетов в швейцарских банках.

Молчание стало гробовым, все застыли, словно лихорадочно проверяли номера своих счетов, наконец Каганов хохотнул с преувеличенной беспечностью:

– Ну что вы, Петр Петрович, дуетесь за такую малость? Ведь это всего лишь деньги! А кого они радуют?

Новодворский возразил:

– Если деньги не радуют, значит, они не ваши. Свои радуют всегда.

– Деньги – не самое главное в жизни, когда они есть. А так вовсе не играют в жизни никакой роли… потому что сами пишут сценарий.

Новодворский лучезарно улыбнулся:

– Абсолютно с вами согласен! Деньги не играют никакой роли, потому что пишут сценарий, это признание в том, что миром правит экономика, и… ничего больше. Жаль, хотелось бы с вами пообщаться еще, но надо готовить своих к отлету. Я возглавляю делегацию в ПАСЕ и в другие всемирные организации, чтобы попробовать получить для Россииновые кредиты…

Перед отлетом он пришел еще на пару самых необходимых заседаний, по дороге на Запад успел заскочить к целому ряду самых влиятельных губернаторов, затем галопом пронесся по Европе, везде выступая с осуждением снова вспыхнувших репрессий в России, наступлений на права и свободы простого и даже очень простого человека.

Карашахин принес центральные газеты Англии, Франции, Германии, где Новодворский смотрит с первых страниц, лицо уверенное, жизнерадостное, простое и бесхитростное,каким и должен быть президент демократического государства. Неоднократно, но убедительно говорит о незыблемости демократических ценностей, что Господь вложил в души людские, о необходимости курса на дальнейшее внедрение общечеловеческих ценностей, приверженцем которых наиболее последовательно выступает он, Новодворский, основной кандидат на пост президента…

– Выборы скоро, – проговорил Карашахин хмуро. – Не знаю, не знаю… Похоже, он в самом деле уйдет в еще больший отрыв.

– А какой рейтинг остальных?

– По данным опросов, если бы выборы состоялись прямо сейчас, Новодворский получил бы сорок девять процентов голосов, Гусько – тридцать два, Мацак, Грущенко и Доннер близко к семи в сумме. Остальные не наберут даже полпроцента…

Я покачал головой. Инерция очень велика, а также велика власть общественного мнения. Народ всюду ворчит, что преступников распустили, что надо этих гадов расстреливать без суда и следствия, даже за карманные кражи – на каторгу, но едва доходит до действий, каждый голосует за «общедемократические ценности», при которых у преступника куда больше прав, чем у законопослушного гражданина. Западная система гордится тем, что в их судах Иисус Христос и Иуда Искариот имеют равные возможности, но любой адвокат скажет вам, что шансы Иуды выглядят намного предпочтительнее. А суды присяжных – вообще цирк, в самом ли деле надо набирать двенадцать человек, чтобы решить, чей адвокат лучше?

День уже с утра жаркий, снова заговорили о всемирном потеплении, но при всемирном – повышение на градус, максимум – на два, а здесь солнце как озверело, чувствую себя свежезарезанным поросенком под паяльной лампой. Рубашка взмокает и тут же высыхает, в молодости в таких случаях между лопатками белело от выступившей соли, но такое не позволят президенту. И то, что среди такого обилия кондишенов ухитряюсь ощутить жару, – удивительно.

Ксения не вскочила, как охранник, просто кокетливо поклонилась, давая возможность заглянуть в глубокий вырез открытого платья.

– Ах, какая жара, господин президент, – произнесла она томно, потом без всякого перехода деловито щебечущим голосом: – Членовозы уже прибыли, а сами члены правительства по одному собираются в нижнем зале.

– Я что, опоздал?

– Ох, господин президент, вы, наверное, только к женщинам опаздываете…

– Тогда зови, – сказал я. – Не жди, пока все соберутся.

Она взглянула с некоторым удивлением, я сам подумал и устыдился мысли, что стараюсь начать раньше в надежде, что без Новодворского, как будто это может ослабить егопозиции.

– С удовольствием, – ответила она злорадно. – А то засмотрелись мужчины…

– Что, футбольный матч?

– Нет, прямой репортаж с мексиканской границы. Большая группа с оружием в руках прорывается в Штаты. Говорят, народно-революционная армия имени Боливара. Это кто? Я думала, это конь… Тот самый, что двоих не вынесет.

– Да, – подтвердил я, – народно-революционная имени коня. Сейчас за оружие только буддисты еще не берутся… Но скоро и они создадут свою армию.

– Тогда мир вовсе рухнет, господин президент!

– Если не подставим плечи. Зови.

Они проходили в кабинет, уверенные, властные, уже обеспечившие себя, родных и близких выше крыши, теперь можно и о стране подумать, разве что Каганов вошел с видом всеми обижаемого еврея да Забайкалец вдвинулся, как и положено появляться голливудовскому русскому ястребу, насупленный, взгляд исподлобья, одет безукоризненно, ведь какой демократ сейчас носит галстук и слушает Вагнера, сразу же примут за злодея…

Я ждал за столом, это в особо торжественных случаях должен стоять, как швейцар у двери, протягивать руку, одаривать пожатием пальцев, милостивой улыбкой и парой незначащих слов, которые потом одаренные будут пересказывать внукам. Да и не люблю этот нелепенький ритуал, как и вообще не люблю ритуалов, хрензнает зачем тащимых из каменновекного прошлого.

Пока вдвигались в кабинет, толкались, перешучивались, я напряженно всматривался в их лица. Хотя уже решил, как поступить, хотя подготовка к операции идет ускоренными темпами, но на душе скребут кошки, не говоря уже о том, что некоторых надо обязательно оторвать от демократического крыла. Их светлые мозги нужны мне в моем правительстве, кроме того, если встанут в ряды противника, могут побить всю посуду в этом и без того полуразрушенном доме. Все-таки за ними ряды их партий.

С Шандыриным, Агутиным, Павловым, Убийло и даже Кагановым понятно, эти стоят на своих демократических местах крепко, не столкнешь, хотя, конечно, все по соображениям самым разным: Павлов – искренне убежден, что лишь при демократии возможно поступательное движение и развитие человечества, Агутин наворовал столько, что при любом другом режиме его к стенке, а при демократическом прав тот, у кого лучше адвокат, Шандырин смотрит на общую расстановку сил в мире: Запад – демократия, Китай – коммунисты, Восток – автократия, значит, надо быть с демократами, а Убийло за демократию потому, что Новодворский обещает его сделать премьером в своем правительстве.

Все они прекрасные профи, работают хорошо не только друг с другом, но и с коммунистом Гусько, националистом Забайкальцем, даже с силовиками Громовым, Сигуранцевым, Босенко.

Сами силовики отсутствуют, они, как объявлено, готовят войска к маневрам. То есть Громов готовит, а Сигуранцев и Босенко оказывают содействие. Я с ними уже договорился, что держаться надо своих позиций, но не настаивать на спасении России немедленно, можно разве что вяло предлагать ужесточить по отношению к кобызам паспортный режим, посоветовать ввести кое-какие санкции, но ни в коем случае не настаивать на этих мерах. Словом, пусть враг видит, что в правительстве обычная вялая трепотня, за годы перестройки русские растеряли всю инициативу и волю, сами же страшатся своих решений, потому лишь с обочины смотрят безропотно и даже с облегчением, как сверкающая жизнь проносится мимо, где впереди могут, кроме цветов и криков «ура», быть столкновения, скрежет железа, а этого русские теперь боятся так, что вообще не сдвинутся с места.

Пусть все решения затягиваются, подумал я расчетливо, пусть пар уйдет в дискуссию, в дебаты. Главное, чтобы не утихала невидимая для противника работа. А мне лично очень важно перевербовать еще несколько человек. Начать с такой непростой фигуры, как Каганов.

Он, как демократ, за то, чтобы все отдать кобызам, а Забайкалец, как русский ультранационалист, постоянно тычет ему в глаза Израилем, восхваляет непомерно, восторгается крутыми мерами израильтян к террористам, к палестинцам, ко всем гадам, что ущемляют права Израиля. Каганов бледнеет, вздрагивает, беспомощно моргает, торопливоснимает очки и начинает лихорадочно протирать, не зная, что ответить этому нацисту, что ему, еврею, тычет в глаза примером великолепного и замечательного Израиля, на каждом шагу доказывает, какие они там эти жиды молодцы и что нам надо по примеру Израиля потуже закрутить гайки и – никаких переговоров с террористами, боевиками и либералами. А за свою израильскую землю кому угодно глотки порвут, но ни пяди этим исламским гадам не отдадут!

И сейчас рядом с Кагановым наглый Агутин, достает его обвиняющим тоном:

– Нет, вы мне таки скажите, чем вам политика Израиля не ндравится?.. Ах, вы полагаете, что они вообще не правы?

– Да я не в том смысле, – оправдывался Каганов, – я в другом смысле, не в этом смысле, а я имел в виду тот смысл, что в смысле демократизации некоторые меры могут показаться чересчур…

– Но только показаться? – изумился Забайкалец очень громко. – Даже если Штаты полезли бы в Израиль, все эти жи… ладно, в этом случае самые что ни есть благородныеиудеи настучали бы им по рогам, не так ли? Или полегли бы, но ни пяди не отдали бы, верно? Или неверно?.. И плевать им на общемировое мнение, на общечеловеков, на гомосеков и прочих демократов – не отдадут, и все. Я так думаю. И почему вам Израиль так не ндравится?.. Вы не перекрашенный под семита ариец? Да и пластическая хирургия сейчас такие чудеса показывает… Взять хотя бы перемену пола…

Он остановился, раскрыв рот от внезапно пришедшей мысли, и подозрительно уставился в спину министра финансов. Тот поспешно сел и сгорбился над ноутбуком.

Карашахин положил передо мной свежую сводку, отчеркнуто красным, что за две недели Новодворский объехал Европу, побывал в США, Канаде. Восточных стран тщательно избегал, но часто и с пафосом говорил о необходимости совместной борьбы с терроризмом. Я уж думал, что на совещание по кобызам он опоздает или вовсе не появится, однакоКарашахин перехватил мой взгляд, покачал головой:

– Самолет с Новодворским на борту час назад приземлился в Шереметьево. Сейчас его лимузин несется по Рублевскому шоссе, как крылатая ракета юсовцев, нацеленная на Кремль.

Я покосился на министров, все трудятся за компами, переговариваются вполголоса, на сообщение Карашахина только Каганов сказал с досадой:

– Везде успевает… Хотя бы по бабам больше ходил.

– Что ему бабы, – ответил Карашахин.

– Да, – согласился Каганов, – ощущение власти – больше, чем оргазм. Это оргазм, что длится годы.

Я покосился с немалым удивлением. В самом деле так думает или же острит? У меня от этого непрерывного оргазма язва желудка, предынфакт и предынсульт, раздерганные нервы, куча болезней, брошенная на полдороге научная монография.

– Россия, – произнес Шандырин и посмотрел по сторонам, многие ли слышат его великолепную мысль, – это музей комбинаций из трех пальцев. Это великая страна, у которой только две беды, а остальное – «временные трудности». И хотя в России демократия все еще в противозачаточном состоянии, все же это страна благородных и честных людей, девиз которых: ни мне, ни тебе – зато поровну!

Агутин, министр сельского хозяйства, заржал позже всех, долго врубался, зато его раскатистый гогот долго и мощно сотрясал стены.

– Для России важен размах, – заявил он, – а не какой-то там сраный результат! У нас вообще удивительная страна: Новый год начинаем встречать где-то на Дальнем Востоке, а заканчиваем где-то под столом. И несмотря на всеобщие катастрофы в мире, наших Бог бережет, вот сегодня, я слышал, возле Мадагаскара потерпел крушение российский рыболовный траулер «Непотопляемый». Команда, пьянствовавшая во Владивостоке, абсолютно не пострадала. А если бы это был какой-нибудь немецкий траулер?

Они хохотали, Убийло сказал глубокомысленно:

– В России что не тонет, то огнем горит. Так что у траулера все впереди. В парижской Палате мер и весов хранится бутылка русской водки, как эталон единицы измерения работы и заработка. Но иностранцам этого не понять, ведь только в России «угу» обозначает «спасибо», «ой!» переводится как «извините!», а кусок хлеба является вторымстоловым прибором. Вообще русский человек славится своим умением находить выход из самых трудных ситуаций… но еще более он славится своим умением находить туда вход.

Павлов морщился все сильнее, наконец поднялся, в глазах негодование, я уже ждал, что скажет что-то вроде: «Стыдно, господа! Стыдно над своей страной глумиться!», но Павлов лишь фыркнул еще раз и пересел к Окуневу, вроде бы нейтралу. Окунев, правда, вроде и подпевала Новодворскому, но иногда делает неожиданные прыжки от демократической линии партии, так что с ним, может быть, потеряно еще не совсем все. Агутин и Убийло не поймут, Россию давно не называют своей страной, для них она – «эта страна», а сами они лишь в наказание за грехи родителей родились среди этих ужасных людей, среди варварства и разгильдяйства, где заборы делают из досок, а мебель – из опилок, где по-прежнему две проблемы: кто у власти и дороги, но зато вместо двух уже привычных бед сразу три: дураки, дороги и дураки, указывающие дорогу. Особенно опасны те, которые указывают дорогу к светлому будущему.

Где-то вспыхнул смешок, но жиденький, неуверенный. Я оглядел всех вовсе не орлиным взором, этого не умею, но в кабинете несвойственная ему напряженность, все умолкли непривычно быстро. Я проговорил невесело:

– Вижу, всех вас тряхнуло… Даже банановой кожурой не очень бросаетесь. Впервые мы перед таким сверхстратегическим выбором: сдаваться кобызам или нет?.. Не Штатам, не марсианам с их атомными НЛО, а просто кобызам… но мы в самом деле решаем сейчас этот вопрос. Более того, мы решаем, быть вообще России или нет. Я это говорил в прошлый раз, две недели назад, теперь же повторяю: от сегодняшнего заседания зависит очень многое. Не только в России, но и на всей планете.

Шандырин огляделся, вздернул брови:

– Нет премьера, нет силовиков… Это ничего, что в неполном составе?

– Новодворский звонил из самолета, – сообщил я, – Всеволод Лагунович сообщил, что он уже подъезжает к Кремлю. Прямо с корабля на…

– …баб, – ввернул Убийло, добавил виновато: – Простите, сорвалось. Как я мог такое на уважаемого Валерия Гапоновича, который на бабс и не смотрит, у него оргазм, только когда кого-нибудь из нас…

– Извращенец, – буркнул Шандырин.

– Политик, – возразил Убийло. – Дмитрий Дмитриевич, а как насчет силовиков? Будут?

– Громов готовит войска к военным учениям, – напомнил я. – Как вы знаете, на севере Рязанской области запланированы маневры, прибудут военные наблюдатели из НАТО, надо, чтобы наши не опозорились… А Сигуранцев и Босенко могут и прибыть, если уже справились. Хотя, собственно, эта проблема больше для нас, а не для силовиков. Силовикам делать пока что нечего, это больше философская проблема.

На меня пахнуло теплом и тем чувством, что называется облегчением. Это же какое счастье, когда не надо принимать реальных решений, за которые несешь ответственность, а философские… так у нас вообще страна философов: возле каждого пивного ларька с десяток мудрецов, что обсуждают, как повысить нравственность, как бороться с детской преступностью, как улучшить жизнь в Кении…

Только вечно подозрительный Павлов проворчал:

– От ваших слов, господин президент, мороз по шкуре и всем ее окрестностям. Как будто мы александромакедонские какие… Вон Новодворский как, известно, Наполеон даже, но мы-то эти судьбоносные решения лучше бы на ваши демократьи плечи.

– Я тоже не Наполеон и не Чингисхан, – ответил я. – Я ж демократ, а это значит, как все. Как весь народ. Как весь наш безропотный и богобоязненный, покорный и незлобивый… который страшен бывает только совсем припертый к стене, но и тогда его можно убедить самому зарезаться, у нас теперь такие мощные средства пропаганды!

Каганов сказал значительно:

– Мы должны думать о человечестве. Да, немного жаль этих русских и эту страну, однако… если подумать, если вспомнить историю, сколько народов просто исчезло, уступив земли более приспособленным?.. Можно вспоминать древнейшую историю, где филистимляне уступили земли иудеям, а можно взглянуть и на земли нашей России, где сменялись киммерийцы, скифы, хазары, печенеги, половцы, обры, даже та масса племен полян, древлян и всяких болотичей – все это исчезло, ушло, уступив место народу, что сложился меньше чем двести лет назад! Мы тоже, как народ, не вечные. Русские исчерпали себя, должны прийти более сильные, пассионарные, яростные, цепкие, живучие, выживаемые.

Агутин сказал тоскливо:

– Эх… кому уступать приходится? Кобызам. Наши предки в гробах переворачиваются. Добро бы каким-то цивилизованным… Ну, французам всяким, англичанам, хотя бы немцам… Вон жили немцы на Поволжье, на Украине – хотя бы кто слово сказал против!

Шандырин усмехнулся, налитые багровым мешки под глазами стали еще темнее, полиловели, как тучи перед грозой.

– Тоже сказанул. Немцы, французы… Они сами в таком же интересном положении. Правда, они покрепче, чем русские, сдачи дать могут, но тоже запоздали. Эти кобызы в их страны пробрались еще раньше и бешено размножаются, как вирусы…

Каганов спросил непонимающе:

– Какие кобызы? Там турки…

Агутин отмахнулся:

– Все они кобызы.

Глава 4

– Лучше всего, – сказал Забайкалец, – защищает себя маленькая нация. Чем мельче, тем лучше. Она вся тогда чувствует себя окруженной противниками, вот и держится за язык, обычаи, не расслабляется.

– А русские не окружены, что ли?

– На границе русские тоже стоят вдесятеро выше тех, кто внутри. Те, кто живет на границе, жизнеспособные, как… ну как кобызы или чечены. Когда Россия была крохотной, намного меньше Польши, Венгрии или Швеции, она была осажденной крепостью, каждый русский тогда по выживаемости сто кобызов за пояс бы заткнул и тыщу мусульман бы прихватил! Да и сейчас наши казаки, что на границе с Чечней, им ничем не уступят. И все потому, что на самом краю России! Только мы своих же казаков боимся больше, чем чеченов, оружия им ни-ни… Но кобызы хитрые, они не рискуют селиться близь границы, там казаки быстро спесь собьют и рога свернут. Забираются поглубже, где народец не понимает, что мир изменился, уже надо уметь смотреть волком и показывать зубы. Этот народ, из глубинки, готов на подвиги, если ему скажем отсюда, из далекой Москвы. А самне понимает, что внутри России, где испокон веков жили в мире все народы, нации и народности, – пришла пора рычать и клацать зубами на «чужого».

– Вот-вот, на чужого, – вставил Агутин. – Это же всю психологию надо менять!

Каганов сказал осторожно:

– А может, не менять?

Шандырин спросил брезгливо:

– Вы что, тоже голубем стали? Пусть Россию делают Великой Кобызией?

– Нет, – ответил Каганов, не обидевшись. – Жить, как и жили, охраняя менталитет россиянина, при котором все народы – братья. Для этого надо только не пускать этих кобызов в глубь России. И переделывать менталитет не надо. У нас же нет вражды к Австралии? И к кобызам не будет.

Я кивнул:

– Вы сами понимаете, что эти меры будут… непопулярны.

– Так ли? – спросил Забайкалец. – Вы на кого оглядываетесь, на свой народ или на американский? Посмотрите, что США творят. Пока страшились нашего оружия, такие вежливые-вежливые были, а сейчас свинячье рыло всей планете показывают! Даже союзникам по НАТО предложили, как Монике… Самая тоталитарная страна – США, все видят, и ничего, морда ящиком, прет на всех парах. И все меры его наглеющего правительства весьма популярны в народе… юсовском, ессно. Так что не бойтесь мнения народного. Народ давно требует твердой власти. Надо выработать твердый курс и проводить… гм… просто проводить. Не оставлять на бумажках. Если уступаем земли кобызам, то надо это делать последовательно. И ограждать их от возможных… эксцессов. Сейчас там тихо, потом начнется недовольство, а потом и вовсе отыщутся… ну, эти, казаки. Их дело будетпроигранное заранее, так что не дадим их позорить, все-таки наши! Пусть так и будет: это мы им отдали свои земли, а не они у нас отняли.

Каждое его слово, веское и рассудительное, падало, как тяжелая глыба. И не только в комнату, загромождая ее так, что становилось тяжело дышать, но и в наши внутренности, где сдавливало сердце, легкие, ломало кости.

– Мы сейчас во главе великой державы, – сказал я. – Ответственность… даже вышептать страшно. В благополучное время мы занимались бы тем, что поворовывали бы беспечно да молодых практиканток ставили в кабинетах, но ситуация в мире настолько подледная, что даже ворье должно спохватиться. Нет, я не имею вас конкретно, не ерзайте и не опускайте глазки. Я говорю о ситуации вообще, как сказал бы рядовой обыватель: мир сошел с ума! Но обыватель, сказав это, ложится на диван и читает детективчик,перепоручив свои заботы нам, а вот нам перепоручить некому.

Дверь распахнулась, вошел Новодворский, веселый и улыбающийся, редкие волосы блестят, явно в туалете успел умыться, усталости ни в одном глазу, а ведь помимо всего еще и такую гору мяса носит, с порога сказал весело:

– Простите за опоздание, как ни настегивал самолет, он летел с немецкой основательностью. Зато, правда, ни разу рылом в землю, как если бы летел на отечественном… Яправильно услышал или мне почудилось, что нам некому перепоручить часть забот?

Он обменялся быстрыми энергичными рукопожатиями с ближайшими, Кагановым и Шандыриным, остальных одарил сияющей улыбкой, вдвинул широкую задницу в узкое сиденье, так что по валику жира приподнялось по бокам, словно сидел обложенный подушками.

– Вам не почудилось, – ответил за меня Агутин очень вежливо.

Новодворский в недоумении вскинул бровки.

– Как это не можем?

– Кому? – спросил я, догадываясь, как и остальные, кого имеет в виду ультрадемократ.

– Организации Объединенных Наций, – нахально заявил Новодворский. Он прямо посмотрел мне в глаза, мол, ага, съел, обошлось без упоминания заокеанской империи. – На то она и существует, чтобы на первоначальном этапе улаживать конфликты между нациями, а потом помочь слиться воедино. Не будем лукавить перед собой и друг перед другом: будущее за бастионом демократии, мира и прогресса – за США!.. Так что, если США и во главе этой организации, то все естественно, не так ли? Все равно мир вскоре заговорит на английском…

Убийло напомнил сварливо:

– Мы решаем проблему кобызов.

– России, – поправил Агутин, – быть или не быть России.

Новодворский сдвинул рыхлыми глыбами студенистого мяса, бровки снова взлетели на середину узенького лба.

– А при чем здесь кобызы? Кобызы – пыль, мелочь, листок с дерева. Все равно мир заговорит на английском, а границы исчезнут. Неважно, какие народы были на землях, гдена карте пока что отмечено «Россия». Нам же неважно, что здесь жило и чесало пузо до нас? Не каждый скажет, что по этим вот землям носились печенеги, половцы, торки, а до них – скифы, россоланы… Скифы, к примеру, не исчезли, они просто влились в славянство, что тогда было на пике пассионарности, в то время как скифы были в таком же состоянии, как сейчас Россия!.. Точно так же в славянство, уже в русов влились печенеги и торки, меря и весь… Теперь широкая полноводная река русскости вольется в могучий океан английскости. Если быть точнее – американскости. Вы это прекрасно знаете! И что вы сейчас хотите? Затормозить прогресс? Даже остановить?

Он говорил весело, щебечуще, абсолютно правильно, но ощущение оставалось такое, словно танцевал на могиле своей матери. Каганов и Агутин мрачнели, опускали головы, на лице Шандырина выделялись крупные и резкие, как кастеты, желваки, Убийло тупо смотрел в пространство. Каганов взглянул на Новодворского с откровенной неприязнью:

– Пока еще Штаты нас не подмяли. Россия долго запрягает, а потом…

– Распрягает, – вставил быстро Новодворский. – Сказать по сути нечего?

– Рост преступности просто катастрофический, – сказал Убийло, на Новодворского он не смотрел, но незримая нить между ними чувствовалось, – СПИД шагает семимильными шагами, еще десять лет – и все население России станет спидоносцами. Понимаю, что это нелепо, но цифра упорно стремится к максимуму. Ситуация в мире нестабильна, а претензии США на роль верховного хозяина на планете раздражает даже их союзников. Но как поступить правильно?

Новодворский сказал брезгливо:

– Правильно – это по правилам, которые нам диктует будущее!

– Какие это правила?

– Мне что, прозвонить вам вторую обедню? – огрызнулся Новодворский. – Я только что говорил, что мир скоро будет единым, а вы в шутер втихаря резались? Хотя для вас и шутер сложно, в крестики-нолики разве что. Повторяю, для тех, кто на танке забрался еще и в бомбоубежище. Человечество сольется в одну семью, один народ! Будет один язык. Я объясняю доступно? Достаточно доступно? Последняя великая битва состоится между английским и… нет, Иван Иванович, не русским, а китайским языком. Понятно, чтопобедит английский. Собственно, американский вариант английского. Вы все это понимаете, верно? Так честно ли цепляться за обрывки прошлого, что уходят, ускользают, тают, как сырой туман в лучах утреннего солнца…

– Ага, – рыкнул Шандырин. – Это Россия – клочья гнилого тумана, а США – восходящее ясное солнышко? Эх, Иосиф Виссарионович, рано тебя в гроб загнали эти демократы… Столько работы осталось!

Новодворский закончил победно:

– Да, вы сами знаете, что я говорю правду, только боитесь признаться. Даже себе боитесь! Россия уходит в прошлое вслед за печенегами и киммерийцами, а США приходит на смену всем старым народам. Американцы – самый молодой и пассионарный народ! Они не просто устремлены в будущее, а мы смотрим в прошлое, они живут в будущем!.. Очень скоро, уже при нашей жизни, все народы станут американцами. Потом перестанем называть себя американцами, а будем – ньюйоркцами, лосанжелесцами, москвичами, пермяками, берлинцами. Говорить же все будут на английском. Представляете: на всем земном шаре одно правительство, одна власть, одна демократия без конца и без края!

Он даже задохнулся от чувств, я бы подумал, что в самом деле искренен, если бы не знал очень хорошо его досье. А может, искренен, ведь многие так глубоко входят в роль,что начинают жить в этом мире, следовать придуманным ценностям. В этом и состоит воспитание, чтобы дикое животное научить носить галстук, не сморкаться в скатерть и сдерживать свои животные порывы.

Я сказал с горечью:

– Да, когда-то слияние в одну семью народов произойдет. Не хочется об этом думать, потому что мы – на стороне, которая проигрывает. И которая проиграет.

Новодворский сказал быстро:

– Но почему? Почему вы на этой стороне?

– Наверное, потому, – громыхнул Забайкалец, – что мы – русские, а не какие-то перевертни с гнилого Запада.

Новодворский его проигнорировал, сказал, не сводя с меня взгляда:

– Я тоже русский, но на стороне прогресса. Этой страны скоро не будет, вы сами понимаете. Даже не по воле злой Америки, а по… можно сказать, нашей воле. В том числе и воле уважаемого, несмотря ни на что, Ивана Ивановича. Ведь он купил новейший комп из ненавистной ему Юсы, Windows тоже оттуда, как и все проги, обоих внуков отдал в школу с углубленным изучением английского языка… разве не так? Насколько я знаю, боевички тоже предпочитает смотреть и почитывать штатовские, наши глубоко презирает! Так что это объективный процесс. Идет помимо нашей воли. Ну и что, если не будет… вернее, что не будет России? Москва все равно будет. Мы все будем. Дети наши знают английский лучше нашего, внуки знают английский уже на уровне русского, а правнуки будут в совершенстве знать английский и со словарем – русский. А в следующем поколениирусский язык будут знать столько, сколько сейчас могут в оригинале прочесть «Слово о полку Игореве».

Зловещая тишина стояла в кабинете, мне показалось, что мы в огромном склепе, а сверху с грохотом задвинули гранитную плиту и замазывают щели раствором бетона. Лица министров белели, как очищенные репы, только у Шандырина морда лица походит на репу нечищеную.

– Да, – сказал я наконец, голос дрогнул, горечь перехватила гортань, – да, это случится, видимо, так… Если не произойдет что-то уж совсем небывалое. А так, скорее всего, это самый вероятный сценарий… Но кобызы!.. Их меньше, чем русских, чуть ли не в миллион раз. Однако они не растворились среди других народов, как легко и охотно растворяются русские. Да только ли кобызы? Все те племена и народы, которым так и не удалось создать свою государственность, но не сдались, не сдались… Вон курды уже тысячу лет бьются за создание Курдистана! Их трагедия в том, что живут на стыке Турции, Ирака, Ирана и Сирии, стран с жестокими диктаторскими режимами. Будь это в Европе с ее мягкотелостью, уже создали бы не просто Курдистан, а Великий Курдистан!

Забайкалец хмыкнул:

– И даже начали бы потихоньку теснить соседей.

– А то и не потихоньку, – сказал Шандырин. – Эти ребята не умеют останавливаться.

Я оглядел их, в груди нарастала боль.

– Что делать?

Забайкалец буркнул раздраженно:

– Да понятно, что делать…

Я взглянул в упор:

– Что?

Он отвел взгляд, заерзал, словно сквозь мягкую обивку проткнулись пружины с острыми концами, как, помню, в детстве, проворчал почти злобно:

– Господин президент, к чему эти риторические вопросы? Вы знаете мое мнение. Оно не изменилось.

В комнате висела гнетущая тишина, все отводили взгляды, ерзали ими по сторонам, по стенам, всматривались с преувеличенным вниманием в экраны мониторов.

– Ничто не записывается, – сказал я, но понимал, что никто не верит, – я просто хочу понять, что делать. Это простой человек с улицы всегда все знает и готов подсказать нам решение. Как жаль, что эти величайшие стратеги уже заняты работой водопроводчиков, грузчиков и продавцов мороженого! Так что придется этот серьезный вопрос решать нам. Самим.

– А что решать? – снова буркнул Забайкалец. – Ясно же…

– Неясно, – возразил я. – Мы ведь не только члены правительства России, но и, можно уже сказать, члены пока не объявленного правительства всего рода людского!.. Что значит, должны заботиться о человечестве в целом. О планете по имени Земля, о населяющих ее людях. Повторяю вопрос, который уже стоял на повестке две недели назад. Чтобы определиться, я отпустил всем на раздумье эти две недели. Они истекли. Рассматривался вариант, по которому в самом деле предоставить территорию России… не всю,только часть!.. вот таким переселенцам? Не только кобызам, они уже здесь, но и… другим? Что, если на землях России возникнут государства басков, ассирийцев, которые сейчас называют себя айсорами и которых только в Москве десять тысяч человек…

Дискуссия пошла по второму кругу, я начал повторяться, они тоже повторялись, мямлили, пережевывали то, что уже говорили. Это не то чтобы совсем уж в тупике, просто все с неудовольствием видят, какой именно маячит выход, очень неприятный, а правительство, к сожалению, из людей, а не высокоскоростных вычислительных систем. У людей не только родня и знакомые, все как-то можно стерпеть и воспротивиться, но еще больше давление так называемого общественного мнения. Оно всегда диктовало поступки, слова и даже алгоритмы поведения, потому Христос, Будда, Мухаммад и тысячи-тысячи мудрецов уходили в леса, пустыни, горы, дабы снизить давление этого общественного, стадного, обыденного, но очень агрессивного. Уходили, чтобы суметь достать из души собственные слова, огранить и принести в мир… где они сперва становятся вызовом этому общественному мнению, а потом, если победят, сами становятся этим самым общественным прессом, что не позволяет пробиться росткам новой мысли…

Павлов побагровел, тяжелые бульдожьи складки от прилива дурной крови стали почти лиловыми. Судя по его лицу, он перестал слушать блистательную речь Новодворского о благотворной роли Штатов, что сняла все запреты, и теперь человек может развиваться во всех направлениях… а то, что абсолютное большинство развивается только в одном направлении, вниз, к обезьяне, еще ничего не значит, люди должны пользоваться своей свободой, имеют право пользоваться так, как хотят, для того и проливали кровьвсе великие борцы за демократию…

Я вздрогнул, уйдя в глубокие думы, от его рыка над самым ухом: