Чтение 23–й страницы книги ~Чародей звездолета "Агуди"~

– Да, можно расценивать и так. А крупный теракт, вроде тарана двух башен в Нью-Йорке, – это хлесткая пощечина, прозвучавшая на весь мир. После чего озверевший гигант собрал все ракеты и попер применять насилие на другую сторону планеты. И его нисколько не останавливает им же запущенная для наших дураков фраза «Насилием нельзя разрешать проблемы» и даже «Насилие никогда не решало никаких проблем». Одно дело сказать так, другое – поступать самому. Русский интеллигент, который разучился думать самостоятельно, а смотрит в рот Западу и послушно повторяет все, что ему скажут, даже не понимает, что насилием пронизан весь мир, все на нем держится!

Новодворский бросил быстрый взгляд по сторонам, их слушают очень внимательно, спросил с расстановкой:

– Уверены?

– Насилие, – сказал Сигуранцев неумолимо, – может быть экономическим в виде пошлин, запретов или отказов на поставки тех или иных продуктов и технологий, может быть информационным, демографическим… Вижу по вашим глазам, что все ждете, когда же заговорю о военном? Вы, с вашей русской интеллигентностью, не понимаете, что видовнасилия не меньше, чем звезд на небе? Замечаете только танковые армии?.. Но эти виды насилия куда опаснее, чем грохочущие танковые колонны. Суть насилия в том, чтобы принудить человека или общество к тому, что ему делать не хочется. Можно принудить его так, как принудили вас, он даже не поймет, что его принудили, подменив в его вообще-то полупустой башке истинные ценности, хоть и простенькие, более яркими, пышными, но – брехливыми!

Новодворский собирался с ответом, рядом с ним Башмет, министр торговли, почесал голову в задумчивости, словно проверяя, нет ли внедренных в череп электродов.

– Убийло – шпиен?.. То-то гляжу, перестал есть борщ, а все на итальянскую пиццу налегает.

– Точно, шпион, – поддержал Шандырин. – У него и глаза бегают.

– Хуже, чем шпион, – заверил Босенко. – Он вообще-то зомби. Его лечить надо.

– Или уничтожить, – предложил Забайкальцев практично. – А я его кабинет займу. У него там на стене красивая картина висит. И задница у секретарши толще.

Сигуранцев продолжал строго, не сползая на шуточки:

– Можно подумать, что есть где-то страна, где правопорядок удерживается без насилия, без судов, тюрем, ГАИ, таможен! Да и армия есть в каждой, даже самой крохотной. И такая армия, как догадываетесь… если отвлечетесь от мечты о моем кабинете, угрожает не столько соседям, сколько своим же смутьянам, что вздумают строить баррикады и бросать в окна правительства коктейли Молотова.

Башмет возразил жирным голосом:

– Есть другая альтернатива. Давайте посмотрим прямо в анфас проблеме. Самый оптимальный вариант – воспитание. Правильное воспитание, и тогда насилия в обществе не понадобится.

Сигуранцев изумился:

– Да он коммунист!

– Вольтерьянец, – поправил Каганов, подумал, уточнил: – Руссоист с голубыми глазами.

Сигуранцев кивнул:

– Предположим, воспитать удалось без насилия. Но вы уверены, что воспитанию поддаются все? Есть не просто трудновоспитуемые, но хватает и тех, кто получает наслаждение от бунтарства, от битья стекол в электричках и вспарывания сидений, от расписывания подъездов и лифтов матерными словами. Если введем смертную казнь даже за хулиганство, то большинство из них затихнет, но некоторая часть и тогда не удержится! Они генетически запрограммированы на бунтарство, на агрессию, на вызов обществу…

Он огляделся, посмотрел на меня в первую очень, затем вперил мрачный взгляд в Убийло. Тот спросил хмуро:

– Чего уставились? Да не ходил я к вашей жене, не ходил! Это все враки.

– Враки? Надо проверить… Так вот, в этом кабинете как раз и собрались эти уроды, что генетически запрограммированы на агрессию, бунтарство, насилие. Как и везде во всех кабинетах власти. В любой стране, при любом строе, хоть у папы римского. Когда мы заявляем о недопустимости насилия, то хоть себе за этими закрытыми дверями можем признаться, что всего лишь желаем сохранить монополию на насилие?.. И потому истребляем мафию, все бандитские группировки, даже не разрешаем гражданам владеть оружием, ибо право первой брачной ночи желаем сохранить только за собой?

Громов прорычал с удовольствием:

– Право первой брачной ночи… Эх, ввести бы его снова, что ли?

Шандырин вмешался:

– Говорят, его вообще не было. Это только голубая мечта всех правителей… Петр Петрович, простите меня, что эта свинья вас перебила. Продолжайте, пожалуйста.

Сигуранцев кивнул, принимая извинения одного за другого.

– Понятно козе, что это же относится не только к жене с мужем, но и к государствам. Сейчас громче всех о недопустимости насилия говорит страна, что все свои отношения с другими строит только на применении грубейшего насилия. Только вконец оболваненный русский интеллигент всерьез полагает, что если страна не вторгается в другую с танковой армией, то насилия как бы и нет! Но США давит всех, а особо неугодных, с утроенной мощью – экономически, политически, дипломатически, устраивает мощнейшие информационные атаки, внедряет к нам своих агентов…

Новодворский сказал нервно:

– Чего на меня смотрите? Чего на меня? На Убийлу смотрите!

– Да я просто только сейчас заметил у вас на воротничке след губной помады. Надо бы ее на анализ…

– Где помада, где? – возопил Новодворский, дико выворачивал шею, косил глаза, что налились кровью едва не вываливаясь, из глазных впадин.

Каганов коротко хохотнул, а Сигуранцев сказал холодновато:

– Хуже помады на воротничке может быть только тальк для ног на ушах… как вот у нашего Андрея Каземировича. Ладно, я пошутил, теперь давно уже никто не пользуется тальком, все перешли на дезодоранты. Для безопасности, естественно. Но я продолжаю: США давит всех, в первую очередь самых для нее опасных, с помощью грубейшего и уже не скрываемого насилия. Однако все еще красиво разглагольствует о недопустимости насилия, ведь русский интеллигент, что долго запрягает, потом всю жизнь будет играть эту пластинку: как же переменить – это же признаться, что не прав, что часть жизни играл не на той стороне! А русский интеллигент всегда непоколебимо уверен, что именно он всегда говорит правду, даже если эту правду ему вложили, как лазерный диск в привод. Сейчас все, кроме русской интеллигенции, видят и знают, что именно США создавало, обучало, финансировало и руководило большинством из террористических организаций, действующих во всем мире, руководит ими доныне и вовсе не собирается от них отказываться. И как государственную идеологию приняло недавно постулат, что имеет право убивать даже глав других государств, если полагает их деятельность недостаточно полезной для США.

– Но пока что никого не убило, – сварливо сказал Убийло.

– Но это уже насилие, – подчеркнул Забайкалец, вступаясь за Сигуранцева. – Угроза применения насилия – тоже насилие. Не так ли?..

Каганов сказал обеспокоенно:

– А не припаяют ли нам в ООН какую-то статью?

– В смысле?

– Ну, там разжигание расовой или национальной розни, все-таки юсовцы – уже наполовину негры… И национальной, господин Сигуранцев же открытым текстом призывает юсовцев убивать и убивать…

Убийло задохнулся от возмущения. Лицо покраснело, затем побагровело. Мне показалось, что его сейчас хватит удар.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь?

Голос его от дикого возмущения срывался на визг.

Каганов сказал с недоумением:

– Ну да… Разве это не подпадает под статью об этой… ну, разжигательности?

Убийло сказал свистящим шепотом:

– Болван!.. Ты, когда включаешь жвачник, видишь, как их спецназ высаживается в Сибири и что-то взрывает, уничтожает, ворует, попутно убивая сотни наших людей! Их летчики во всех фильмах и книгах наши самолеты сбивают сотнями, бомбят наши заводы, поля, людей… Их суперагенты действуют уже везде по нашей стране, приучая наших ослов к тому, что юсовцам все позволено… вон тебя уже убедили!.. и после этого ты мне еще говоришь, что если ответить хоть чем-то подобным, то это будет разжигание?… да война уже идет, они истребляют нас в фильмах, книгах, телесериалах! А что это, как не война?..

Громов громыхнул тяжелым голосом, лицо перекосилось от ненависти:

– Убивать их всех!.. Убивать. Как они везде убивают нас в своем кино, что… стыд какой!.. идет по нашему отечественному телевидению. Убивать в реале, ибо в реале убить – меньший грех, чем когда убивают в книгах и фильмах. Убивать их всех: мужчин, женщин, детей!.. А потом и города их сжечь, как Господь сжег Содом и Гоморру. Ибо если коммунисты пытались построить царство Добра и Справедливости, но обосрались, так эти юсовцы взялись построить царство всеобщей подлости, предательства и скотства… и это сделать сумели!.. Потому коммунистам можно сказать лишь с сожалением, да, мол, надорвались парни, не по плечу выбрали ношу, а вот юсовцев за то, что они сделали, надоистребить всех до последнего человека!.. И места, где они жили, перепахать заново.

Он умолк, то ли устыдившись вспышки, то ли выдохся, а я постучал карандашом по столу и, оглядев обращенные в мою сторону лица, все почтительно ждут, сказал как можно более твердо:

– К счастью, в Госдуме достаточно сильна партия государственников. Даже движение «За свободное земледелие», ранее резко оппозиционное, перешло в объединенный стан государственников. Там у нас особых проблем не будет… когда внесем законопроект об усилении власти. Как вы понимаете, это прежде всего усилит власть каждого из вас. Вы сможете действительно требовать со своих подчиненных, чтобы… словом, работали.

Сигуранцев хмыкнул:

– А кто будет ерепениться, того ко мне. Все решим при попытке к бегству.

Шутка повисла воздухе, я видел застывшие лица, растерянные глаза. Мы долго и мучительно двигались в эту сторону, к усилению власти, но все равно опешили, растерялись, топчемся и жалко поглядываем друг на друга. Страшно признаться, что каждому это усиление власти – самое то, осточертело положение, когда даже дурака-работника не можешь уволить, по судам затаскает, юристы тормозят, а то и пускают под откос каждое решение, но как признаться… да еще вслух, что поддерживают это самое укрепление власти, что значит отход от политкорректности?

Забайкалец подхватил бодро:

– Лучше в лагеря! Лагеря – это класс. Особенно – гулаговские. Вчера смотрел по жвачнику телеинтервью с одной девяностодвухлетней правозащитницей, отсидела в сталинских лагерях двадцать пять лет. Долго и красочно рассказывала о бесчеловечных условиях жизни и работы, о лишениях и тяжких испытаниях, о том, как многие умирали, не вынеся этих бесчеловечных условий… Вскользь пожаловалась, что когда вышла из лагеря, то как будто попала в другой мир: все ее одноклассники и сверстники уже умерли…

Убийло спросил подозрительно:

– Это вы к чему?

Забайкалец сдвинул плечами:

– Да так просто. Помню, тогда подумал, что, по ее логике, эти на свободе померли, не выдержав условий сытой жизни.

Сигуранцев хмыкнул:

– Я разговаривал с Волковым, вы его помните, он просидел в сталинских лагерях двадцать пять лет в самых жутких условиях. Так вот в девяносто пять он еще на велосипеде по лесу носился!.. А все те, кто жил богато и сыто, перемерли от старости. Так что это для вашей же пользы пересажаем, уроды!

Глава 13

Вышел из кабинета, там Карашахин втихую нашептывает Ксении, едва не грызет ее за розовое ушко, осторожно поблескивает очками по сторонам, увидел меня, сказал торопливо:

– Господин президент, на выходе орава корреспондентов… Гнать в шею?

– Надо бы, – ответил я. – Но подозрительно будет, давно не показываюсь. Я пройду через зал, а ты организуй так, что я тороплюсь, могу ответить на один-два вопроса, да и то вкратце…

Он исчез, Ксения смотрела на меня с любопытством. Покачала головой:

– Утром вы были багровый, как буряк, а сейчас…

– Как свекла?

– Вот-вот, только не та, что красная, а которая белая. Краше в гроб кладут. Вы не прячете в шкафу Эльвиру, повелительницу вампирш?

– Ее разве спрячешь, – ответил я. – Ладно, Карашахин успел… полагаю.

За мной деловой походкой направился Павлов, я сделал вид, что слушаю его торопливую речь, кивал, морщил лоб, потом словно очнулся от вспышек блицев. Дорогу загородили широкие и удлиненные, как стволы гранатометов, объективы телекамер, кино – и фотоаппаратов, со всех сторон в мою сторону нацелились микрофоны.

– Господин президент, пару слов!

– Господин президент, всего один вопрос!

– Мистер президент, к вам вопрос от «Голоса Америки»…

Я остановился, словно не в силах двигаться дальше, с вымученной улыбкой усталого политического деятеля кивнул ближайшему бородачу с микрофоном в руке:

– Что у вас за вопрос?

– Господин президент, – начал он, – к нам просочилась информация, что на вашем знамени появился топор…

– Сейчас на знамени каждой партии топор, – прервал я.

Корреспондент покачал головой:

– Я представляю канадское телевидение, а на канадском знамени большой кленовый лист!

Я спросил с подозрением:

– А что на нем нарисовано, если пришлось закрыть листиком?.. Ладно, не смущайтесь, я вовсе не намекаю на то, о чем вы подумали. Сейчас топор на любом знамени. Даже если там роза, коровка на лугу или колосья пшеницы. Топор! Наступило Время Топора. Пример подали США, когда в открытую с ядерным топором в большой волосатой руке зашагали по планете. Не всем это понравилось, вы знаете. Кто-то уже поднимается против. Одни в одиночку, другие сбиваются в отряды и общества, их в Вашингтоне тут же объявляют террористическими, заявляют о своем праве бросить на те страны крылатые ракеты с ядерными боеголовками. Воюют все: только теперь воюют не страны, как в далеком и наивном прошлом, а группы, общества, конклавы, этнические группы, объединения, концерны, партии… Воюют и с США, и друг с другом, воюют за влияние, за нефть, за веру, за земли, за власть, воюют, воюют, воюют… Сейчас вся планета в конфликтах, как их называют стыдливо, на самом же деле идет четвертая мировая война. Просто вид у нее не тот,какой ждали, оглядываясь на Вторую.

Они торопливо записывали, я на миг ощутил презрение к этим существам, что не понимают такой простой вещи. Тут же нахлынуло чувство стыда, ведь сам же не понимал совсем недавно, сам был таким. Они сейчас – это я вчера.

Второй корреспондент выкрикнул:

– А это не двойной стандарт, когда вы называете себя демократом, а действуете… как диктатор?

Я развел руками:

– Не ловитесь на такие дешевые трюки, как всякий русский интеллигент… вы знаете, что такое «русский интеллигент»? О, это уникальное существо, водится только в России. Это человек, который чужие мысли, обычно забугорные, с умным видом выдает за свои. Да еще и делает вид, что это его глубокое убеждение, продиктованное неким нравственным постулатом. На самом же деле двойные стандарты придумали и ввели в обиход именно США, когда начали создавать таможенные барьеры против ввозимых из-за границы товаров. Я помню, ввоз японских автомобилей одно время запрещали вовсе. А в остальное время поднимали таможенные сборы так, что японские товары могли покупать только полные придурки. Это называлось защитой отечественного производителя… И разные названия для одного и того же человека, как «шпион» и «разведчик», – это не двойной стандарт? Так что давайте без этой дури. Пусть перестанет пользоваться двойными стандартами тот, кто их ввел и шире всех ими пользуется. Ясно?.. А теперь простите, я очень спешу, даже опаздываю.

Корреспондентов отодвинули, я прошел к выходу, кто-то успел еще выкрикнуть:

– С политкорректностью покончено?

– Политкорректность, – ответил я, остановившись в дверях, – это когда поливать грязью можно только русских? Справедливости ради добавлю, что в США поливать грязью можно только белых… Нет, с этим лицемерием, думаю, так просто не покончить. Но мы – постараемся.

Сразу же после ухода членов правительства я принял две таблетки снотворного, лег тут же в кабинете на диван, а в полночь Карашахин осторожно потряс меня за плечо. Голова чугунная, веки свинцовые, однако ноздри сразу уловили аромат горячего кофе. С полузакрытыми глазами я поднялся, пальцы ощутили прикосновение горячей чашки. Карашахин убедился, что я не выроню, осторожно убрал руки.

Глоток горячего ожег горло. Я поглощал быстро и жадно, и с каждым движением кадыка в одряблевшее за время сна тело вливалась если не сила и бодрость, то хотя бы жизнь. Карашахин смотрел молча, с сочувствием. Я сунул ему опустевшую чашку, он спросил:

– Еще?

– Да, – ответил я. – Но не сейчас, через четверть часа.

– Слабый, крепкий?

– Еще спроси с сахаром или без, – огрызнулся я. – Даже если бы я пил слабый, сейчас нужен крепкий. И с сахаром, конечно. Где остальные?

– Уже выехали. Скоро будут в Центре. Громов не ложился вовсе. Говорит, для него это без последствий – не поспать сутки или даже двое.

– Хорошо, – сказал я. – Пойдем.

Лифт опускался тяжело и надсадно, словно вез похоронную процессию. Наконец двери распахнулись, сотрудники охраны расступились, привычно ощупывая взглядами Карашахина. Короткий коридор, около двери удвоенная охрана. Офицер, что неслышной тенью нес за мной ядерный чемоданчик, сел на приготовленный для него стул, выпрямился и замер.

Мы вошли, двери легко и бесшумно задвинулись, словно из рисовой соломы, а не из плит, что выдержат взрыв атомной бомбы.

В приемной сидели Громов, Сигуранцев и Босенко. Они не выглядели встревоженными или взволнованными, однако я ощутил сдержанное напряжение, разлитое в зале. Сигуранцев все так же свеж, как обычно, невозмутим, слегка высокомерен, одет с иголочки, спина ровная.

– Приветствую, господин президент.

Громов тоже подтянут, сухощавость заметнее, резче, явно ночь не спал, вряд ли даже поел, тоже на кофе, рядом с ним Щукин, его зам, этот и сейчас не сидит ровно, двигает задом, словно зацепил гвоздь за шляпку и пытается выдернуть, живой и деятельный, один из тех замов, на которых и держится министерство, пока глава ездит по заграницам, жмет руки таким же главам, исполняет хоть и не всегда декоративные функции, но все же вникать во все детали работы своего ведомства может далеко не всегда.

На широком жидкокристаллическом экране медленно раздевались две роскошные молодые блондинки. Телевизор высокого разрешения, изображение изумительно четкое, смотреть – наслаждение, и когда на заднем плане появился он, Тулиб, с бутылкой коньяка входящий в комнату, зарычал от восторга. Там на экране он начал расстегивать брюки…

За спиной раздался хриплый спросонья голос:

– Тулиб!.. Опять кино с бабами смотришь? Одевайся, пора.

Тулиб раздраженно бросил через плечо:

– Еще рано. Лучше всего под самое утро.

– Утро уже скоро, – ответил голос. – Нам еще надо отойти…

В дверном проеме появился Сархан, грузный, оплывший, как свеча на жарком солнце, но уже в костюме, с небольшим дорожным чемоданом.

Из прихожей мелодично звякнул домофон. Тулиб поднялся, краем глаза с сожалением еще посматривая на экран, он там во всей мужской красе имеет этих русских шлюх, вышел в темную прихожую.

– Але?

Из мембраны раздался почтительный голос:

– Это внешняя охрана, господин Иванов!.. Тут прибыло заказанное вами такси, шофер так говорит…

– Да-да, – бросил Тулиб недовольно, – я вызывал. Пусть ждет, через десять минут будем!

Сменить одежду дело трех минут, Тулиб сожалеющим взглядом окинул апартаменты. Трехкомнатная, но зато какая: сто семьдесят квадратных метров, две роскошные ванные, бильярд, три компьютера, мебель за сто тысяч баксов…

Выходя на лестничную площадку, он тщательно запер толстую бронированную дверь на все замки. Сархан нетерпеливо вжимал кнопку лифта.

– Ни хрена у этих русских не работает, – прорычал он.

И хотя дом строился финской компанией, лифты доставлены из Норвегии, но все равно эти русские – сволочи, всех их настигнет кара Аллаха.

Просторный лифт, отделанный в стиле «люкс», нес их вниз бесшумно, Тулиб развалился на диване, в зеркале напротив отражался полнеющий красавец джигит, раздобревший на почве бизнеса, Сархан стоял у дверей, тоже одет по высшему классу, ведь оба – преуспевающие бизнесмены. В этом доме живут одни крупные бизнесмены, родственники и любовницы членов правительства, начальники таможенных терминалов, сотрудники налоговых служб… О стоимости квартир подумать страшно, ведь они двое только арендуют, но это три тысячи баксов в месяц!

Дверцы раздвинулись, впереди просторнейший холл, все залито светом, в подвале собственные службы: генератор, подача воды и все прочее, необходимое, чтобы поддерживать жизнь дома в полной изоляции.

Консьержка заискивающе улыбнулась богатым жильцам, что не скупились на чаевые, а охрана у подъезда подобрала животы, руки на автоматах, на мордах написано рвение служить и служить, ведь за такие бабки еще бы не служить!

Дверь отворилась в ночь, только на востоке небо чуть-чуть окрасилось в розовое. Пространство вокруг дома огорожено крепкой решетчатой стеной, по периметру ходят двое с овчарками на коротком поводке. Это на случай, если какой дурак все же сумеет перелезть через такой забор.

Далеко у ворот маячит у будочки еще один в пятнистом комбинезоне, одна рука на автомате, другой отсалютовал жильцам:

– Доброе утро!.. Вон такси, что ждет вас!

– Спасибо, – поблагодарил Сархан.

Тулиб кивнул молча, таксист уже выскочил, поднял крышку багажника. Сархан покачал головой.

– Настоящие мужчины все носят при себе!

Тулиб захохотал, таксист услужливо распахнул перед ними дверцу. Сархан сел впереди, Тулиб влез на заднее сиденье. Машина рывком взяла с места, охранник проводил ее ленивым взглядом, таксист старается, с ветерком везет, эти джигиты всегда сверху на лапу бросают, на нефти да наркоте ба-а-альшую деньгу зашибают…

Машина выехала на шоссе. Неслась некоторое время по прямой, потом Сархан сказал негромко:

– Направо.

По обе стороны пронеслись дома, машина остановилась возле ракушек, все трое выскочили, оставив машину, без особой суеты прошли мимо детского садика, там дорога, неприметный жигуль с дремлющим водителем за рулем.

Таксист подал условный знак, дверца распахнулась навстречу. Втроем разместились, водитель спросил коротко:

– Когда?

Сархан вытащил из внутреннего кармана пиджака крохотную коробочку мобильника. Набрал несколько цифр, лишь тогда ответил коротко:

– Сейчас.

Палец с силой вдавил кнопку с надписью on. В окошечке вспыхнул огонек, но вместо мелодичного звонка сухо щелкнуло, будто переломили сухую веточку.

Тулиб повернулся, жутко перекосив лицо. Лента шоссе и дома по обе стороны удаляются с максимально разрешенной скоростью, оставленный ими дом все еще высится гордо,как красавец лебедь над стаей серых гусей, а то и вовсе приземистых раскоряченных уток…

Из груди вырвалось довольное рычание. Вершина далекого дома, усеянная параболическими антеннами, дрогнула, качнулась, начала опускаться, через полминуты исчезла за массивными серыми домами.

Таксист, который вез их первым, еще от дома, впервые разлепил губы:

– Как скоро прибудут?

Сархан спросил весело:

– Касым, тревожишься за тачку?.. Не тужи, теперь мерседес купишь!

– Да я не за машину, – ответил Касым, – теперь у них, говорят, новые методы поиска…

– У русских? – удивился Сархан. – Да они еще в соплях путаются! Вот увидишь, самое большее, что смогут, – отыскать твою машину. Да и то если охранники у ворот уцелеют. Но когда такой дом рушится… не думаю, чтобы кто-то остался жив. Там даже соседние дома рассыплются, как собачьи будки.

Тулиб зло скалил зубы. Один из самых роскошных домов в Москве, таких нет ни в Лондоне, ни в Париже, сейчас с грохотом превращается в груду красного кирпича. Никто из этих жирных свиней не уцелеет, были бы бетонные плиты – кто-то и спасся бы, но кирпич завалит все. Увидят, что не спасают их ни внешняя охрана, ни охрана вокруг дома, ни охрана у подъезда, как и видеокамеры, домофоны, замки с опознаванием хозяина по отпечаткам пальцев.

Сархан подмигнул ему, пальцы любовно погладили левый борт пиджака, где во внутреннем кармане загранпаспорт на имя жителя Швейцарии. Никто и ничто их не остановит. Сколько домов взорвали в Москве, в других городах – никого не нашли. И не найдут эти косорукие свиньи. А они будут снова и снова наносить эти удары, пока вся Россия невстанет на колени.

– Встанут, – сказал он с торжеством. – Эти свиньи, оставив свой народ, пытались спрятаться в элитных домах с усиленной охраной!.. От воинов Аллаха нет защиты, нет спасения!.. Теперь остальные, что в таких же домах и охраняемых зонах, с жалким визгом бросятся к президенту, в Думу, в банки, на свои телеканалы, начнут вопить во весь голос, что надо с кобызами поступить справедливо и демократично…