Чтение 27–й страницы книги ~Путь в Селембрис~

Чудесное оружие его!

Сожжёт Лембистора пожаром

Волшебная сталь Дивояра!

ГЛАВА 35. Один на один с драконом

Сияющий рыцарь мчался на черном, как беззвёздная ночь, коне. Копыта глухо били в землю. Неистовые чёрные глаза жгли впереди пространство. Диковинный сидмурийский конь повиновался всаднику. Тому, кто летал над просторами Селембрис на призрачном лунном жеребце, не смеет не покориться любой скакун! Волшебное оружие в руке отважной. Бесстрашие в глазах! Я знаю, верю, помню! Мне обещана победа! И это неизбежно! Вперед, за Дивояр!

Он летел. Душа пела. Всё повиновалось Лёну. Что может лишить его волшебной силы?! Его дары при нём! Его талант, его упорство, его вера в самого себя. Он был в священном мифическом саду! Он видел многоцветные глаза Ладона! Птицы Геспериды обернулись для него, как для героя, в трёх прекрасных дев! Он нашёл Сидмур! Он спас Натинку! Дракон боится его волшебной стали! Нет поражения для верящих! Вперёд! За Дивояр!

Дракон увидел его ещё издалека. И над мертвенными водами лимба заклубился бледный, поблёскивающий льдом туман — предвестник демона. Тот шёл навстречу. И на ходу преображался. Скинут черный плащ, упал на серую траву, в растоптанную копытами вурдалаков пыль.

Красная драконья морда над широкими человечьими плечами. Дракон смеётся. И продолжает идти тяжёлыми широкими шагами навстречу мчащемуся, как ветер, рыцарю. На ходу проводит по себе когтями снизу вверх. И улетели, как клочья чёрного тумана, с него одежды. Он идёт, весь красен, как огонь. И вот уже не ноги — страшные когтистые лапы срывают с мёртвой почвы пучки безжизненной травы. Он вздымает руки. Когти рвут воздух, как ножи — материю.

Мчится рыцарь. Нет страха. Нет сомнений. Несётся серебряной стрелой. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Ещё прыжок — и столкновение!

Резкий взмах пламенеющей руки. И длинный красный хвост с шипами рассёк бледнеющий туман. И не туман это. И не ледяной! Это пламя! Взлетело разом, словно взорвался Сидмур! Багровое, гудящее от ненависти пламя кинулось навстречу и стало пожирать траву и землю!

Летит сидмурский конь, бесстрашно прыгает через потоки ревущего огня! Нет разума в нём, нет опасений за себя! Пока всадник пылает жаждой боя, пока им не владеет ужас, конь повинуется ему. Так создал Лембистор чёрных скакунов Сидмура. Не для людей они. Для чёрных, безразличных и жестоких тварей, в которых нет ни страха, ни души.

Расхохотался демон. Гулкий хохот прибил к земле языки огня. Лембистор стал огромен. Чудовищный хвост взметнулся и оглушительным ударом рассёк землю. Двумя взрывами выросли за спиной дракона крылья. Раскинулись и мечами огненными оперились.

— Сразимся, рыцарь!

Безумие несёт меня. Так бежит утративший рассудок по краю пропасти бездонной. Так бросается самоубийца с крыши. Утрачены все чувства, сгорели все слова. Нет пощады в огненной стихии! Зачем я здесь?! На что надеялся?! С кем вздумал воевать?! Кто обольстил меня?! Кто вдул в уши неверные и льстивые слова?!

Сталь дивоярская, спасай меня! Лишь на тебя надежда!

С отчаяньем безумца, силящегося перепрыгнуть пропасть, он взвился на чёрном скакуне своём. Иди сюда, Лембистор! Дай стали впиться в огненные чешуи! Иди сюда, проклятый демон! Дай Дивояру укусить тебя!

Взлетел дракон, как огненная буря. И молчаливое, кипящее холодными клубами небо, взревело и затрепетало бешенством. И изрыгало кровь.

Он ослеплён. Где конь? Гдё чёрный сидмурийский конь?! Кругом лишь пепел и огонь. Ищет меч врага. Рассекает пламя, спасая рыцаря от чудовищного жара.

Из бешено вращающегося ада, из крика погибающих от страха душ, вырвалась раскалённая змея. Мгновенно обвилась вокруг серебряных доспехов и рванула. Закружился рыцарь, как волчок. Разлетелись скорлупками оплечья, панцирь, шлем, поножи. Взлетел и вспыхнул, и пропал серебряный плюмаж. Скрылась в пламени, исчезла священная сталь Дивояра. И рыцарь безрассудный рухнул в беспамятство, как в пропасть.

Холод тьмы. Молчание и неизвестность. Где я? Что со мной? Лён, это ты? Да, Лён, это я.

У меня ещё есть лицо? Я ещё жив? Зачем? Со мной ли это было? Или это только страшный сон, когда так хочется проснуться? Дайте мне проснуться!

Я сейчас умру.

Он застонал и принялся дрожащими пальцами ощупывать себя. Тупое удивление: он вправду жив. Или только снится? Да, да, жив!

— Где я?! Мама!..

Молчание.

Неверными руками он шарил по холодным плитам пола. Потом прильнул к нему щекой. Память об огне жгла, как огонь. Закрыл бесполезные во тьме глаза. И ушёл в последнее прибежище, в сон.* * *

— Лёня! Лёня!

— Нет!! Не надо!!!

— Лёнечка, ты что?!

Он вскочил. Увидел маму, отшатнулся. И тут же бросился и с горьким плачем обнял её за шею.

— Лёнечка! Всё, как ты сказал! Она вернулась!

— Кто?

— Наташа Платонова! Как ты сказал! Сегодня прибежала её мама! Она так извинялась! Она входит утром к дочке в комнату, а та спит в кровати! Как и была, в пижаме! Худая вся и бледная! Лёня, что с тобой? Ты не заболел?

Значит, Наташа возвратилась! Это уже кое-что. Почему же так пакостно на душе? Он больше не вернётся на Селембрис. Ни за что!

Лёнька встал, шатаясь.

— Что сегодня за день?

— Вторник, Лёня. Ты забыл? — мама неуверенно смотрела на него.

— Ты не пыталась говорить Платоновым про инопланетян?

— Нет, конечно! Достаточно с меня Семёнова. Он так и не поверил. Даже когда ты испарился с кастрюлей. Кстати, где кастрюля?

Он засмеялся, чтобы не заплакать. Кастрюля в Сидмуре, мама. А, может, у инопланетян. И пошёл в ванную, умываться.

Лицо в зеркале. Странно, никаких ожогов. И руки целы. Но, все-таки он изменился. Лёнька посмотрел на себя ещё раз и тихо засмеялся. Он себе понравился. Потом взял ножницы и обрезал длинные тёмно-рыжие космы. Прощай, Селембрис. Я не рыцарь. И у меня больше нет иголки.

Одноклассники. Видение из прошлой жизни. Что со мной? Сидмур как будто сжёг меня. Невообразимо далеко от меня этот мир. Немного скучный. Немного противный. Но, жить внём можно. Только нужно сделать кое-что, пока Наташа не вышла в школу. Сегодня она осталась дома — слишком велик стресс. К тому же инопланетяне плохо её кормили.* * *

Маргарита Львовна шла в школу. Голова болела, в душе — одна отрава.

Вчера весь вечер оболтус снизу, Вовка, гонял свой рок. Как обычно, врубит на полную катушку — чтоб на улице слыхали.

Этот Вовочка отравлял жизнь всему подъезду. После девятого класса, до которого его с трудом дотащили в школе, он нигде не работал и не учился. Здоровенный лоб, закормленный мамашей до оборзения. Примерно такой же, как и Тельмагин. Только тот получше учится. И мамаши у них одинаковые. Их приход в школу походил на смерч. Говорить с ними было бесполезно. Да и о чём можно говорить с женщиной, позволяющей себе выпить посреди рабочего дня? Хорошо ещё, что Маргарите Львовне не приходилось его учить.

Вовочка с кучкой других таких же лодырей часами гоготал на лестничной клетке. Мат, плевки, окурки. Все стены исписаны похабщиной.

Концерт за стеной умолк только в одиннадцать часов. К тому времени у Маргариты Львовны разыгралась безжалостная мигрень. Она лежала на диване с мокрым полотенцем и пыталась погасить пожар в мыслях.

Как она хотела, чтобы этого Вову побыстрее забрали в армию! И тут же мысли перескочили на армию. Будущим летом Серёжа закончит вуз и ему тоже придётся идти в армию. Ив этой армии его встретят такие Вовочки — животные, скоты, уроды! Все их потребности сводятся к простым вещам — пожрать, напиться и оторваться над кем-нибудь. Как тяжело видеть по телевизору, когда показывают хороших ребят, изувеченных в армии, убитых этой падалью в погонах, доведённых до петли. От знакомых она с содроганием тои дело слышит: у этой удавился, у той убили, этот вернулся, как зверь стал — кидается на родителей. Из армии — в психушку, в больницу.

Маргарита Львовна никогда не смотрела репортажи из Чечни. Она даже не могла смотреть "Жди меня." Неизбежность приближалась. А у неё нет ни денег, ни связей. Как она радовалась, когда сын поступил в институт! Пять лет отсрочки. Но, пять лет почти прошли, и едучий страх уничтожал душу.

Каждый день она видит Олесю, когда-то весёлую и компанейскую соседку. С ней можно было по-дружески выпить, посидеть на кухне. Теперь уже два года она молча идёт из магазина и аптеки — сторонится всех. Сумки перегибают её. Потом выкатывает в инвалидном кресле своего Димку и увозит под деревья, подальше от тротуаров и тропинок. Чтобы никто не подходил и ничего не говорил.

Когда-то этот Димка был частым гостем в доме Маргариты. Серёжкин друг, от самого детсада. В семейном альбоме полно их общих фотографий. Два милых мальчика у ёлки, два подростка на велосипедах. Два красивых парня в белых рубашках, а рядом девочки с бантами в полголовы — выпускной бал в школе! А вот и фотография их класса. Что был за выпуск!

С тех пор прошло пять лет. Зрелище соседки, с усилием катящей своего безмолвного сына по осенним листьям, приносило Маргарите мучение. При случайной встрече у подъезда Маргарита могла видеть его безучастные глаза глубоко ушедшего в себя человека и тоненькую струйку слюны, стекающую с безвольных губ. И всё же, материнским чувством ощущала: он в сознании, всё видит, всё слышит, всё понимает. О, Боже, лучше бы он умер!

Иногда Маргарита при встрече совала в руки Олесе несколько сотен, что-то глухо бормотала, словно оправдывалась, и уходила с чувством стыда и отчаяния.

Олеся ничего не говорила, смотрела мимо, зажав деньги в ладони. Маргарита ощущала, как ненависть бывшей подруги прожигает ей спину — та безмолвно обвиняла за то, что её сын на пять лет получил отсрочку от ада, в котором утонул Димка. Ничего не объяснишь, ничего не скажешь, ничем не поможешь. Маргарита физически ощущала, что Олесятого же желает и её сыну — настолько изувечило горе её душу — но не могла осуждать соседку за чёрные мысли. Это несправедливо, да это несправедливо! Но что значит эта справедливость перед лицом неизбежного ужаса? Её Серёжа, её единственный ребёнок! Господи, только не в Чечню!

Школьная обстановка вернула мысли в привычное русло. Она специально пришла так, чтобы не попасть на перемену. Тогда можно пройти молчаливыми коридорами мимо Паши и Любы, мирно обсуждающих свои маленькие проблемы за столом напротив двери.

Маргарита Львовна кивнула им обеим. Не забыть зайти в кабинет истории. Вчера она выпросила у Зинаиды последнюю таблетку спазгана. Надо восполнить стратегический запас, чтобы было, что спрашивать.

Она прислушалась под дверью кабинета. Если идёт объяснение, лучше подождать. А если опрос — то можно. Слышался неясный шум голосов.

Маргарита Львовна открыла дверь и замерла. Класса не было. Не было ни стен, ни потолков. Не было покрашенных серой краской парт. Было небо и высокая гора. Прямо от порога начинался морщинистый камень, поросший в щелях мелкими цветами. Ей бросился в лицо горячий ветер. А где же ученики?!

Учительница невольно шагнула вперёд и стала частью древнего мира Эллады.* * *

Она — Ниоба. Она сильна. Её руки, словно узловатые, мощные корни дубов Пелиона. Белеет снежной шапкой Осса. Прячется вдалеке в облачном покрове высокая гора Олимп.

Бесстрашна Ниобея. Крепки её сыны. Все семеро словно герои-полубоги. Когда стоят они все рядом на краю глубокой пропасти, то кажется, что выросли на Пелионе семь дубов могучих!

Старший, Истор, ломает руками скалы. Второй, Кастор, мечет так копьё, что пробивает насквозь и вепря и дерево, под которым он пасётся!

Третьего, Меланнира, боятся, как грозы, и волки, и медведи. Одной рукой срывает он шкуры с хищников!

Четвертый, Пандион, на бегу валит самца оленя. И взваливает на плечо. И матери своей приносит, Ниобее.

Пятый, Панарис, рукою ловит быстрых рыб в горных бешеных потоках. Как молния мелькают пальцы. И вот, в руке добыча!

Шестому повинуются ветра. Правит Зенон свою ладью, куда ему угодно. И смеётся над зефирами, треплющими паруса!

А самый младший прекрасен, словно юный бог. Свирель и цитра поют в его руках, как голоса девичьи. Приходят матери полюбоваться на сыновей Ниобы.

— О, сыновья мои! Нет подобных вам. Пусть завидуют мне боги! Мне, Ниобее!

Помрачнел Олимп. Налились облачные его одежды мрачной чернотой. Пронизывают молнии клубящийся туман. Злится Громовержец! Потемнело небо, спрятались все птицы, замолкли людские голоса.

Что затевают олимпийцы? Чем ещё накажут людское племя? Что пошлют с небес?

Бесстрашно смотрит Ниобея и семеро сыновей её в беснующееся небо. Что ей гроза?! Что ей валящиеся со стонами дубы?!

— Прибудет солнце, убегут потоки небесных вод. Воспрянут травы, вернутся лани на Пелион. Прибудет радость. Жизнь прекрасна, мама!

Да, сыны мои. Жизнь прекрасна.

Но что это?! Спускается с Олимпа в слепящем блеске света посланец Громовержца. Перед ней бог Арес в кроваво-красных латах. Цвета крови его волнистый меч.

— Уймись, Ниоба! Не гневи Владыку Зевса. Не хвастай сыновьями. Не гордись перед богами. Смертны люди. И ты, Ниоба с сыновьями смертна. Не праху возвышаться перед небесами!

Молчит Ниоба, только смотрит бесстрашно. И с нею семеро сыновей её. Не любят олимпийцы, когда трава земная силится подняться до дерев. Не любят огня в глазах людей. Не терпят своеволия. Богиня Гера стремится извести героев оттого, что не её прославляют они своими подвигами. Богу Аресу нужны лишь массы послушно погибающих в сражениях, когда они с Афиной делят меж собой владения.

— Иди, Арес. Не может мать не гордиться детьми своими. Не может не любить их. Пусть смертны мы, но всех краше мне сыновья мои. Не сравнится с ними сам Аполлон.

Засмеялся олимпиец, словно загудело пламенем вулкана жерло. Покатились камни с Пелиона.

— Как скажешь, Ниобея! Пусть сыновья твои сравнятся с Аполлоном!

Раскинулось багрово облако и вознесло воителя обратно на Олимп. А оттуда уже несётся на своенравную Ниобу сияющая колесница бога Солнца, блистающего светом Аполлона. Словно псы у стремени, летят вокруг него хвостатые кометы, несущие испепеляющий огонь!

Удары пламени взрывают камни! Стонет старый Пелион.

— Зачем, Ниоба, споришь ты с богами?! Зачем призываешь на себя их ревнивый гнев?!

Зачем?! Зачем?!! Зачем?!!! Зачем я родила вас, сыновья мои?! Зачем любила, зачем вскормила?! Зачем глаза ваши смотрели на этот мир?! Зачем умели радоваться, умели плакать и любить?! Зачем мы жили все?!!

Плачет Ниобея и телом старается прикрыть сынов своих. Падает сожжённым Истор! Рвётся в клочья тело Кастора, размётывая брызги плоти!

Бьёт лучами Аполлон. Страшны, безжалостны глаза его! Нет жизни, нет дыхания в пределах чудовищного пламени!

Побежал и рухнул в пропасть Меланнир, живым факелом осветил замершие скалы Пелиона! Падает на колени Пандион и прах раскидывает руки и осыпается на сожженные цветы!

Силится Ниоба укрыть собой Панариса, прячет под рукой Зенона. Горит плоть на них, рвутся мышцы!

Шепчут:

— Мама…

И умирают.

Хватает младшего Ниоба, солнце своё, прекрасного, заре подобного Леда.

— Смилуйся, олимпиец! Пощади красу!

Истаевает тело сына, словно облако, в руках. И вознёсся Аполлон обратно в неприступную обитель. Смеются боги.

Страшна стоит Ниоба на разорённом Пелионе. В крови сынов, в их пепле. Глаза безумны. Смотрит вкруг себя и ничего не видит. Ненавистные боги не убили мать. Не испепелили лона, родящего героев. Не выжгли сердца, помнящего сыновей. Не отняли глаз, глядящих на останки своей любви, своей жизни, своей плоти.

Зачем мне руки сильные мои, не спасшие ни одного из сыновей?! Зачем весь мир ещё живёт, когда они погибли?! Зачем вы все живёте, люди, когда прах все вы перед очами насмешливых богов?! Надменны олимпийцы!

— Аааааа! — выдохнуло сердце.

Идёт Ниоба на Олимп. Шагает по вечным камням. Выламывает скалы и бросает вниз. Сухи глаза. Сомкнут рот. Покажись мне, Громовержец. Взгляни на Ниобею. Скажи хоть словов оправдание своё!

Как страшен гнев матери, утратившей сынов своих!

Разверзлись облака и безжалостный поток обрушился на мать. Как смела ты?! Как смела ты роптать?! Как смела требовать?! И у кого?! У Громовержца?! Разве ты не знаешь, чтобукашек, подобных вам, больше на земле, чем звёзд на небе! Нет дела Олимпийцу до маленьких ваших копошений! Жизнь и смерть ничто перед Олимпом!

Ударил поток молний и смёл прочь дерзкую. Упала Ниобея обратно на Пелион, на прах сынов своих. Разбитая, но не покорившаяся. Открытые глаза смотрят на неприступную вершину. Кровь застилает взор. В кровавые одежды одета высокая гора. Кровавые облака плывут по небу. Кровавые дожди идут на пашни. Кровавые плоды растит земля.

Тихий шёпот громче всех громов Зевеса. Слова беззвучные колеблют мощные твердыни олимпийцев. Бессильна плоть. Но, страшен дух.

— Я ПРОКЛИНАЮ ВСЕХ ВАС, БОГИ. ПУСТЬ ПАДЁТ ОЛИМП.* * *

Маргарита шла. Страшное видение ещё не оставило её. Внутри болела вся Вселенная.

Кто-то позвал её. Едва сдерживая дрожь в губах, она обернулась. Кто это? И вспомнила. Это же Лёнька Косицын, школьный бард и песенник. Сочинитель баллад про Маргусю, то есть про неё, про Ниобею.

— Чего тебе, Косицын?

— Маргарита Львовна, прежде всего я хочу извиниться. Мои личные проблемы не должны влиять на моё поведение.

— Хорошо. Это всё? — она повернулась, чтобы поскорее уйти.

— Нет. Не всё. — твёрдо сказал он. — Вы несправедливо поступили с Наташей Платоновой. Вы оскорбили девочку ни за что. И, похоже, даже не поняли, что может сделать с человеком такое отношение. Она не выдержала и убежала.

— Ты, что? Меня судишь?

— Да, я вас осуждаю. Ваше поведение недостойно педагога и даже просто взрослого человека. Я специально ждал вас, чтобы сказать всё это наедине. Потому что не хочу, чтобы вы испытали такое унижение, какое испытываем мы от прилюдных выволочек. Я не требую от вас публичных признаний. Просто скажите ей, что сожалеете.

Маргарита Львовна молчала и смотрела на Косицына. Когда он успел так вырасти? Как же они быстро вырастают! Ох, как быстро вырастают! Словно впервые увидала она эти рыжие волосы ёжиком. И легко представила эту голову обритой наголо. И эти разумные, требовательные глаза — как он будет смотреть на ту волчью свору, с которой останется один на один, когда… Кому бывает хорошо оттого, что ломают и душевно калечат таких вот, как этот Лёнька или её Серёжа?! Что за Молох верховодит этим сумасшедшим миром?! Ей вспомнилась та неудачница, уже не юная, но такая беззащитная… его мать. Это же тоже мать!

— Дай мне немного времени. — попросила она.

ГЛАВА 36. Прощание с Селембрис

Лариса Николаевна, учительница начального второго класса, заглянула к завучу.

— Лидочка Сергеевна, я понимаю все ваши проблемы. — увещевала завуч молодую учительницу. — Жилищные условия, больная мама, пьющий муж. Кого сейчас этим удивишь? Японимаю, что иногда просто не хватает сил даже на свои невзгоды. А тут ещё тридцать учеников! Но всё же, милая, надо как-то сдерживаться. Найдите в себе волю, мобилизуйтесь! Нельзя же так срываться на учениках! Ведь в конце концов именно школа закладывает в граждан общественные поведенческие основы. Мало ли случаев… Вот года три назад одна учительница не сдержалась и хлопнула одного мерзавца по голове учебником. Что было! Мамаша вызвала бригаду Сети-НН. А тем всё в радость, был бы повод! Такого нарисовали в передаче! В такого монстра превратили женщину! И что же?! Родители её класса ходатайство хотели представлять, ученики просили! Да куда там — после такого-то шоу по телевидению! В два дня уволили по собственному желанию. А ведь неплохой была она человек, Татьяна Савельева. И педагог хороший. Впрочем, кто знает, может, для неё это даже лучше. За гроши так унижаться! Идите, Лидочка Сергеевна, и успокойтесь. Держите себя в руках.