Сегодня весь этот сонм подвижников и мучеников за веру был потревожен в царстве Божьем неуемным колокольным звоном и слитным пением тысяч хорошо тренированных глоток. Со всех амвонов Херсонесской фемы предавалось анафеме имя безжалостного душегуба Михаила Аргира, отнявшего жизнь безвинного отрока Алексея Гавраса.
Едва успевший к началу службы в Троицкий монастырь, разносчик святых образков поспешно сдал чудом спасенную выручку и занял место среди остальной братии, дабы присоединить свой глас к гневным проклятиям. В его голове весь час службы обретались возвышенные размышления о запрете христианину посягать на жизнь единоверца, о заповеди «Не убий» и необходимости различения справедливого возмездия и несправедливого злодеяния.
«Вот не попадись мне нынче этот благородный витязь, — с благодарностью вспоминая могучего воина, думал смиренный монах, — разве смог бы я и далее сохранять свою богоугодную жизнь и продолжать деяния во славу Господа? Конечно, он пролил кровь, но мне след молить, чтобы Всевышний простил ему это прегрешение, тем более столь глубока бездна его раскаяния за содеянное им смертоубийство. Ибо, подвергая риску жизнь свою, он не алкал крови ближнего, но защищал Божьего человека и достояние храма. Эх, побольше бы в этом мире было таких достойных воителей, как мой незнакомец, и поменьше мерзавцев, как нечестивый выродок Михаил Аргир!»
Когда призвание молний, язв и прочих бед на голову душегуба было окончено и Божьи люди начали расходиться по уединенным кельям, смиренный монах нащупал замотанные в пояс монеты, данные ему доблестным спасителем, и со вздохом направился в Бюро Варваров, чтобы сообщить преподобному отцу Гервасию о встреченном на дороге странном незнакомце.
Прямо сказать, брат во Христе Гервасий отчаянно страшил его, хотя, казалось бы, не говорил, а уж тем паче не делал ничего такого, что бы могло испугать ближнего. На губах его всегда была доброжелательная улыбка, вот только глаза смотрели как будто сквозь замершего под его пронзительным взглядом собеседника. Так произошло и в этот раз.
— …И что же было далее? — дослушав ночного гостя, любезно поинтересовался отец Гервасий, сверля колкими глазами изрядно оробевшего монаха.
— Сей воитель передал мне несколько монет и просил купить ему еды и вина и завтра утром принести к месту, где он предается молитве и покаянию.
— Что ж, это богоугодно и милосердно, — кивнул глава местных катаскопоев. — Но я вижу, что-то насторожило тебя.
— Быть может, это и не стоит вашего многомудрого внимания, вероятно так, пустяки, но… — Монах замялся и выложил перед доверенным человеком архиепископа Готского несколько бронзовых монет. — Он дал мне вот это.
Отец Гервасий взял одну из монет, поднес ее к пламени свечи, чтобы рассмотреть получше, покрутил в пальцах, положил на стол, взял еще одну монету. На бронзовом кругляше был изображен сидящий на лошади воин со штандартом, надпись по кругу гласила: «Рожериус Комес». На аверсе красовалась восседающая на троне Богородица с Иисусом на коленях. Сумятицу букв, которую старательно вырезал неведомый мастер, прочитать было невозможно. Мусульманскому умельцу при дворе Роджера I Сицилийского было столь же невдомек, что за закорючки он вырезает, как и франку, вздумай он изобразить арабскую вязь.
«Тройной фалларо, — про себя отметил отец Гервасий. — Даже здесь эти разбойники норманны остались верны себе! Если поглядеть на трон Божьей Матери, невольно кажется, что восседает она на одном из их проклятых змееголовых кораблей».
— Ты поступил благоразумно, брат мой, принеся сюда эти монеты. Твое решение похвально и заслуживает награды. Я передам отцу игумену, чтобы он поощрил тебя. Однако в монетах, которые ты принес, нет особой крамолы. Ступай к отцу казначею, отдай ему их, он же выдаст тебе столько же, но в денариях, чтобы у тебя не случилось затруднений при покупке еды и вина для твоего достойного спасителя. Кстати, ты говоришь, он очень высок?
— Да, высок, строен, широк в плечах, по всему видать, очень силен. И… хоть мне и зазорно говорить о том, но мне кажется, он не знает отказа у женщин.
— Что же, так красив?
— Красив, — с невольной грустью вздохнул монах. — Русые кудри, темные брови вразлет, нос прямой, ровный, глаза пылают отвагой.
— Ты столь ясно запомнил его?
— Святой отец, Господь наградил меня даром рисовальщика. Пять дней в неделю я тружусь над образками. Увидев же сего доблестного воителя, я воочию узрел, каков должен быть святой Георгий, Великомученик и Победоносец!
— Ну да, — вздохнул отец Гервасий, сгреб все монеты, кроме одной, со столешницы и протянул их иконописцу. — Господь милосердный награждает прозрением достойных. Ступай, брат мой, к отцу казначею, а эту монету я пока оставлю себе.
Дождавшись, когда закроется дверь за умиротворенным богомазом, отец Гервасий резко помрачнел и достал из-под открытого требника монету, в точности сходную с той, что лежала перед ним на столешнице.
— Значит, рыбари и свечники сказали правду. Он не утонул и движется сюда.
* * *
Архонт Херсонеса, дука Готии Григорий Гаврас в эту ночь и не думал спать. Он метался из угла в угол дворцовой залы, не замечая, что большинство свечей уже погасли и с каждой минутой в помещении становится все темней. Ему, сыну грозного воителя и великомученика Федора, прозванного Стратилатом, сегодняшний день представлялся едва ли не самым тяжелым и решающим днем его жизненных испытаний.
Судьба, точно насмехаясь, обратила во зло и прах все то, чем он дорожил, что многим казалось счастливым жребием. Его отец, наследник богатого и знатного рода Гаврасов, происходил из Халдийской фемы. С юношества он снискал заслуженную славу непобедимого воина, а затем и полководца. Опасаясь его популярности, коварный родитель нынешнего императора послал будущего святого сражаться с персами в Трапезунт. И грозные враги очень скоро начали слагать легенды о благородном, но весьма опасном противнике Федоре Гаврасе. Сам же он в это время продолжал биться насмерть, будто не замечая, что василевс оказывает все меньше помощи герою, а потом и вовсе оставляет его наедине с врагом.
Молодому Григорию Гаврасу довелось видеть оборотную сторону этих событий. В дни, когда его отец сражался на восточных рубежах империи, будущий правитель Херсонеса жил почетным заложником при императорском дворе. Его попытки бежать из Константинова града туда, где едва ли не каждый день вспыхивали бои, пресекались жестко и безапелляционно. Алексей Комнин почитал глупостью верить в преданность собственной знати. Когда же речь шла о Федоре Стратилате, то и подавно. Могущество дуки Трапезунта росло столь быстро, что, по мнению императора, его следовало крепко держать за горло, дабы он и подумать не смел о создании собственного царства.
Но в один ужасный день в столицу ромеев примчался гонец с известием, что Федор Гаврас пленен во время похода на сельджуков.
Восхищенный храбростью знатного врага, султан Хорасана предложил ему принять мусульманство, обещая сохранить жизнь и сделать своим приближенным. Но Федор Стратилат гневно отказался от такого спасения и был предан мученической смерти.
Григорий был уверен, что в пленении его отца дело не обошлось без предательства. Уж больно напоказ негодовал василевс и его двор, глядя, как из-под влияния Константинополя уходит целая провинция. Уж больно скоро патриарх велел причислить святого воителя к числу великомучеников. Тогда он сцепил зубы, понимая, что для отмщения нужны силы, которых у него нет. Он стал верным царедворцем, преданней которого и сыскать было нельзя. И чем громче звучало имя его замученного отца, тем с каждым годом прочнее становилось его собственное положение.
И все же император Алексей опасался передавать власть в Трапезунте старшему из мужчин рода Гаврасов и потому отправил его архонтом сюда, в Херсонес. Но то, что должно было ослабить их род, только усилило его. И теперь Херсонес и Трапезунт, точно две могучие руки, готовы были сомкнуться на горле Комнинов.
Вначале, когда Алексей II умер, Григорию показалось, что месть умерла вместе с почившим василевсом. Иоанн был товарищем в его детских играх, и потому молодой Гаврас был из первых, кто поддержал Красавчика в его притязаниях на трон. Расплата была жестокой. Теперь, когда Иоанн сам набрал силы, он пытается вычеркнуть из своей жизни всех тех, кому был хоть чем-то обязан, кто мог припомнить ему это, не изогнув смиренно хребет у императорского трона, а так, как он, глядя ему прямо в глаза.
Да, конечно, Иоанн сделал прекрасный выбор. Михаил Аргир, да станет вода ему вечным пламенем, фигура здесь известная и многими любимая. Его доблесть несомненна, как, впрочем, и готовность проливать кровь, невзирая на лица, родство и прежние отношения. Хвала Всевышнему, не допустившему столь гнусного преступления, и вечная признательность Никотее, открывшей ему глаза на планы «старых друзей»! Теперь пришла его пора нанести удар. Ничто более не помешает Гаврасам это сделать!
— Что-то беспокоит славнейшего правителя? — внезапно услышал Григорий за спиной.
Архонт вздрогнул. Он не слышал, как вошел ночной гость, и невольно сморщился, досадуя на себя за этот промах.
— Быть может, достославный архонт желает, чтобы я передал распоряжение и в зале поставили новые свечи?
Гаврас оглянулся по сторонам.
— Нет, и этого довольно. Что привело вас сюда в столь поздний час, отец Гервасий?
— У меня для вас новости.
— Вот как? Что-то случилось?
— Имеются почти достоверные сведения, что убийца вашего сына жив и здравствует.
— Вы, должно быть, шутите. Он утонул во время кораблекрушения.
— Он спасся. И более того, он сейчас направляется сюда.
— Если это правда, святой отец, а я молю Бога, чтоб это было правдой, — сквозь зубы процедил архонт, — я прошу вас, нет, я требую, чтобы вы доставили мне его сюда живым! Мне не важно, как вы это сделаете и что для этого потребуется. Вы получите все, что понадобится, а сверх того еще золота для Готской епархии столько, сколько весите сами! Но сделайте это как можно скорее. Не медля.
— Все будет сделано, блистательнейший дука. Вы позволите мне взять воинов из отряда вашего сына? Вы же знаете, Михаил Аргир очень силен и опасен.
— Хотя бы и всех! Да он и сам наверняка пожелает идти. — Архонт быстрым шагом направился к высокому креслу, у которого стоял прислоненный резной посох. — Эй! — Он стукнул об пол этим золоченым символом власти. — Призовите ко мне Симеона!
Появившийся в дверях палатничий с опаской глянул на впавшего в ярость господина.
— Он здесь и только ждет повеления войти.
— Уже здесь? Вот и прекрасно. Передай, пусть войдет. А вы, отец Гервасий, ступайте, но помните, сегодня же я хочу увидеть этого выродка гиены перед собой.
Святой отец поклонился, спеша исчезнуть так же тихо, как появился.
Григорий Гаврас крутанулся на алых каблуках, ища, на что бы обрушить гнев, яростным огнем терзающий все его нутро. И не найдя, на что излить его, со злобой отшвырнул посох.
— Что случилось, отец?
Симеон Гаврас вбежал в залу, готовый, кажется, схватиться с любым, пусть даже неведомым и невидимым противником.
— Ничего, — устыдившись вспышки неконтролируемого гнева, со вздохом проговорил архонт и медленно, стараясь выглядеть как можно величественнее, опустился в высокое кресло.
— Это что же, хитромордый шакал Гервасий довел тебя до такого негодования? — глядя на валяющийся посреди зала посох, поинтересовался турмарх и, подняв лежащий бесхозно знак автократорской власти, подал его отцу.
— Не смей называть его так, — хмуро отозвался Григорий Гаврас. — Он делает свое дело. Грязное, но необходимое.
— Мне этого не понять, отец. Но не с этим шел я к тебе.
— Когда-нибудь поймешь, — поудобнее перехватывая вызолоченный посох, хмуро ответил архонт.
Его сын лишь пожал плечами.
— Отец, ты уже много раз призывал меня жениться. Нынче я готов исполнить твою волю. Я встретил ту, о которой мечтал всю жизнь. Ее глаза… Отец, я увидел их и утонул!
— Что ж, это хорошая новость. — На сведенных злобой губах старшего Гавраса появилась невольная улыбка. — Надеюсь, она хорошего рода?
— О да.
— И кто же это? Я ее знаю?
— Севаста Никотея, племянница императора.
— Никотея?! — У архонта перехватило дыхание. — Ты соображаешь, что говоришь? — едва выдавил он.
— О да, конечно! Ведь ты же не станешь оспаривать, что еще мой дед был севастом, ипатом и патрикием [39]. Его жена, моя почтенная бабушка, происходит из царского рода Таранитов. [39 – Севаст, ипат, патрикий – титулы византийской знати.]
— Я знаю это получше твоего! — оборвал его отец. — Речь не о том.
— Тогда о чем же? Наш род богат и знатен. Не думаю, чтобы император отказался от такого родства. Ведь выдал же его отец за тебя…
— Замолчи, глупец! Император… — Григорий Гаврас встал и снова начал расхаживать по зале.
— Император подсылает ко мне убийц.
— Этого не может быть! Он высоко ценит вас.
— Ложь и вероломство! Замолчи и слушай. Иоанн Комнин послал сюда убийцу твоего брата, Михаила Аргира, чтобы тот отыскал здесь заговор, который мы якобы плетем, и пресек его столь же кроваво и ревностно, как он это сделал не так давно с половцами, то есть попросту свернул нам головы. Сегодня Никотея поведала мне об этом. Она на нашей стороне. Ей тоже есть что терять и что припомнить своему ненаглядному дядюшке Иоанну.
Усвой накрепко, мой дорогой и, увы, с недавних пор единственный сын. С этого дня для тебя нет больше василевса. Есть разбойник, оружием и обманом занявший престол в граде святого Константина. И разбойник должен быть покаран. Даже если для этого придется весь остаток жизни посвятить этой великой цели.
— Как скажешь, отец, — медленно, с трудом веря услышанному, смиренно проговорил Симеон. — Но тем более, если Никотея — наша союзница против общего врага…
— Забудь! — Григорий Гаврас грохнул посохом об пол. — Забудь, выкинь из головы. Завтра Никотея отправится с посольством в Киев, чтобы стать женой князя Мстислава Мономашича.
— Отец, но он… и она… Ведь она не любит его!
— Молчи! Молчи, не смей перебивать! — рявкнул архонт. — Не любит. Она едва слышала о нем. Но Мстислав — это воины и корабли. Причем воины, уже более десяти лет не знавшие поражений. Ради нашей общей победы Никотея готова принести себя в жертву. И ты смирись!
— Я не желаю приносить такую жертву, отец. И принимать ее не желаю.
Каменистый Артем
Лондон Джек
Конан-Дойль Артур
Флинт Эрик
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор