Чтение 41–й страницы книги ~Лицо отмщения~

— Сделать это будет несложно, моя госпожа, и даже приятно.

— Вот видишь, я люблю свою Мафраз и не обременяю ее тяжелой службой. Но будь готова, когда я прикажу тебе, доставить твоим любовникам вина, от которого они уснут надолго. Очень крепким сном.

— Это не составит труда, о пресветлая госпожа. Как вы сами могли видеть, в здешних полях великое множество алых цветов, слезы которых дарят покой и радость самым яростным и беспокойным душам.

Никотея лишь кивнула, услышав воркующую речь персиянки.

— И не забудь высмотреть, где стража хранит ключи.

Князь Мстислав скучал. Ему, доблестному витязю, с младых ногтей ходившему против ворога на все рубежи земли Русской, подобная никчемушная прогулка казалась нелепой затеей старика отца. Но спорить не приходилось. К тому же Мстислав сызмальства привык верить в незыблемую мудрость батюшкиного слова. Ибо как он молвил, так и случалось.

Но и понять, зачем вдруг вместо того, чтобы вести дружину в Новгород, терять время на столь бесцельное странствие, он тоже не мог. Мономашич гарцевал на своем вороном аргамаке, то бросая его в галоп и вырываясь далеко вперед колонны, то переходя на шаг и потешая себя пущанием стрел в поднятых с озер уток.

Попадавшиеся на пути села и города встречали Великого князя и его свиту колокольным звоном да щедрым хлебосольем. Но тот сильно поспешал и вовсе не был настроен разнообразить долгий путь веселыми празднествами. Мстислав тоже недовольно торопил время, ибо до начала похода не ведал, чем заняться.

До поры до времени, пока суть дела выяснится, Мономах запретил сыновьям близко видеться с прелестной гостьей из ромейской земли. И хотя этот наказ Мстислав исполнял хуже всего, однако же остаться с очаровательной севастой открыто более чем на единый миг ему никак не удавалось. А поскольку всякий раз, когда он появлялся вблизи повозки племянницы императора ромеев, лазурные глаза девы вспыхивали радостью и нежная улыбка наполняла страстью ее зовущие к поцелую губы, то во всякое иное время князь тосковал.

Пожалуй, единственной отрадой ему, исключая, конечно, охоту, были долгие беседы с обходительным и красноречивым толмачом, которого, за немощью собственных лет, рекомендовал ему в духовники старец Амвросий.

Впервые Мстислав по достоинству оценил смиренного монаха-василианина, когда, собираясь в поход, предложил ему спокойного, но бойкого на ходу мула. Поблагодарив князя за доброту, монах в одно движение взлетел в конское седло и, подняв на дыбы горячего скакуна, заставил его сделать курбет.

В эту минуту князь, и сам лихой наездник, проникся к толмачу невольным уважением. Когда же оказалось, что голова монаха по самую макушку наполнена обширными познаниями и всяческими премудростями, Мстислав окончательно убедился, что его духовник нашел любимому воспитаннику воистину золотой самородок в куче золы. Ибо если что и могло теперь развеять скуку храброго витязя, так это долгие разговоры с отцом Георгием.

— …А что, святый отче, — пуская шагом ретивого скакуна близ неспешно выступающего коня монаха- василианина, молвил князь, — может, и в бриттских землях вам бывать доводилось?

Монах поглядел на статного бородача с какой-то неизъяснимой печалью.

— Доводилось, сын мой. Иначе откуда бы мне язык их знать?

— Ишь ты, — покачал головой Мстислав, — где Константинов град, а где земли бриттские — экая даль.

— В прежние времена, — ответствовал Георгий Варнац, — от земель персов и до земель бриттов все единая держава была, в одной руке, под одним венцом. Нынешняя ромейская империя — лишь кусочек, огарочек империи прежней.

— Вон оно как! Это ж какой силищей-то обладать нужно было, чтоб столько-то земли под свою руку взять!

— Силу немалую, но ведь не за раз же, а там, как говорится, капля и камень точит. Все достижимо постепенством да прилежанием.

— Вот и Амвросий так же сказывал. А как по мне, так ежли мысль быстрее стрелы, а в жилах — огнь пламенный, а не водица студеная, то куда более достичь можно, нежели унылым прилежанием да усердием.

— «Пришел, увидел, победил», — усмехнулся отец Георгий.

— Что?

— «Пришел, увидел, победил», — повторил монах, — это великий Цезарь сказал, когда в понтийских землях разгромил армию некоего мятежника. Кстати, земли бриттские к империи тоже он присоединил.

— Вона как, — покачал головой Мстислав, — наш пострел везде поспел. А не в честь ли него кесарское прозвание заведено?

— Верно мыслишь, сын мой. В его честь.

— Силен, видать, богатырь, — задумчиво ухмыльнулся Мономашич, — коли имя его этак прилепилось. Ну да ничего, и я, чай, не лыком шит. Дай срок, тоже свое покажем.

— Цезарь, или, как иначе звали его, Кесарь, плохо кончил дни свои. Его убили завистники из ближних людей и первейших вельмож империи.

Мстислав нахмурил брови.

— Почто ты мне это говоришь?

— Ибо такова истина, — пожал плечами монах, — и тот, кому много дано, не смеет корить судьбу за то, что она вопрошает с него ответа за свои дары.

Несколько минут они ехали молча. Мстислав отвернув голову в сторону раскинувшегося, сколь видел глаз, ржаного поля, думал о чем-то своем. То ли о превратностях судьбы Кесаря, то ли о необходимости усилить охрану.

— Ладно уж, — прервал он молчание, — что старые времена поминать. Ты вот лучше скажи, отче, тебя-то каким ветром в столь дальние края занесло? Ты, чай, не кесарь.

— Господь хранил, — смиренно отозвался Георгий Варнац. — Дела меня туда привели церковные и доблестному воителю малоинтересные.

— Ну а все же?

— Все дело в том, сын мой, что церковь в тех местах до последних времен не признавала главенства над собою нечестивого отступника, именующего себя Папой Римским, по сути же — мятежного римского епископа, присвоившего власть над изрядной частью христианского мира.

С тех лет, когда отец нынешнего короля бриттов готовил свой поход, он заручился поддержкой богомерзкого самозванца Папы, в то время как местное духовенство всецело поддерживало вашего славного деда Гарольда. Повелением же святейшего патриарха Константинопольского я был послан в бриттские земли, дабы своими глазами увидеть притеснения, чинимые сторонникам прежней веры, и, буде то возможно, установить добрые отношения с теми из отцов тамошней церкви, кои видят благо в возвращении оной в прежнее русло.

— И что, таковые сыскались?

— Сыскались в немалом числе, — кивнул монах, — но голос их тих, ибо как нынешний король Генрих Боклерк, так и брат, а уж тем паче отец его приложили немало сил, дабы никто не посмел иметь свою волю в их владениях. Вернее, — Георгий Варнац с упрятанной в мягкую оболочку непреклонной твердостью поглядел на князя, — в ваших землях, по сию пору захваченных этими волками в человечьем образе.

— Ну ничего, ужо я доберусь до них. А поведай мне, каковы земли те.

— Обширны и преизрядны. И холмов и рек там великое множество. А леса так, может, и поболее, чем здесь, будет. А только через те чащобы с кесаревых времен широкие тракты проложены, на коих по велению прежних государей повозка невесты не должна зацепить телегу с мертвецом. Не здешним чета.

— И сказал бы я, что мудро, — усмехнулся князь, — да только ж, сам посуди, пойдут дожди, дороги размоет, стало быть, не ты силой ратною, а уж сам Господь Бог попущением своим сию землю хранит. Ибо никакой ворог через хляби наши не проберется. А там — всякую пору ходи куда вздумается и когда вздумается. Тут уж не до сна.

— Так ведь и самим же не проехать.

— А куда ехать? Вон как нынче, к Светлояр-озеру? Так одному батюшке ведомо, чего ради мы туда путь держим. А как по мне, так и делать там нечего. — Он усмехнулся и хлопнул монаха по плечу. — Ну да ладно! А кроме трактов какие чудеса и диковинки в тех краях имеются?

— Ну уж чего-чего, а диковинок в тех краях превеликое множество. Вот, скажем, в некой местности, именуемой Гвир, есть церковь, а в ней — алтарь, коий уж сотню лет как висит посреди церкви, ни на что не опираясь.

— Да знамо ли дело? — удивился Мстислав.

— На то оно и чудо! — Георгий Варнац развел руками. — Сказывают, в далекие времена святой Ильтуд узрел в море лодку, в коей два гребца везли к берегу усопшего. А над тем усопшим как раз алтарь и парил. Гребцы поведали, что сей усопший — человек святой жизни, и след похоронить его в освященной земле, сокрыв имя, дабы им впредь не клялись. Когда же было сделано по тому, над последним земным пристанищем неведомого святого Ильтуд воздвиг церковь, в коей алтарь и по сей день парит.

— И что ж, никто не пытался его наземь поставить?

— Отчего ж, находились безумцы. Один из местных вельмож обвязал тот алтарь поясом да силился его поколебать. Пояс сей же миг лопнул, а вельможа тот и месяца не прожил с урочного дня. Другой нечестивец снизу под алтарь вздумал подлезть да глянуть, что там.

— И что же?

— Вмиг ослеп. А вскоре тоже помер.

— Да-а… Хитрое место. Ты уж упреди меня, как рядом будем.

— Непременно упрежу, князь-надежа.

— А еще чем бриттские земли ведомы и знамениты?

— Есть там, скажем, могила разверстая, кто бы к ней ни пришел, хлипкий ли коротышка или же, наоборот, кто дородный и великорослый — все едино могила впору придется.

— А кому ж та могила предназначена?

— Сие-то как раз неведомо. А только сказывают, что ежли в ней три ночи кряду провести, то печали никогда более знать не будешь.

— Ведомое дело — могила от печали лечит! — усмехнулся Мстислав. — Да только здесь срок уж больно малый.

— А то вот еще есть диво, — как ни в чем не бывало продолжал монах. — В давние времена жил в бриттских землях король по прозванию Артур. И была у того короля советчица.

— Девица, что ли?

— Да вроде бы не девица, — с сомнением произнес Георгий Варнац, — но достоверно сие мне неведомо. Советчица же та была глава усекновенная. И хоть ниже шеи у нее ничегошеньки не было, а только Артуру она на все вопросы точнехонький ответ давала самым что ни на есть человеческим языком.

— Да, — вздохнул князь, — вот уж вещь поистине для всякого правителя незаменимая. Да где ж такую взять?

— Так, на эту разводку клиент не повелся, — с досадой в голосе констатировал Лис.

— Может, скрывает? — предположил его напарник. — Хотя если это действительно так, то следует аплодировать актерскому мастерству вашего подопечного, дорогой дядюшка.

— Я все же полагаю, что он действительно ничего не знает об искомом артефакте. Хотя ума не приложу, как все эти годы Владимиру удавалось скрывать его. Если, конечно, предположить, что мы идем по верному следу. Потому как по сей день, увы, все наши предположения суть игра воображения.

— Да уж. История с двумя неизвестными. Первое неизвестное — говорящая невесть кому невесть что голова, и второе — имеется ли оная в наличии, — усмехнулся Камдил.

— Есть, конечно, одна занятная блат-хата, именуемая личная, буквально особливая Мономашья походная молельня. Очень было бы интересно туда сунуться, — с сомнением проговорил Лис. — Но вокруг постоянно трется ограниченный контингент с неограниченными полномочиями, рыл так в пятьдесят. И каждое рыло не во всякий жбан влезет.

— Да, место занятное, — согласился Джордж Баренс. — Но если бы у меня был столь необычный, ну, скажем так, бортовой компьютер, я не стал бы хранить его в походной молельне. Ибо сие — первое место, которое привлекает к себе пристальное внимание.

— И все же сбрасывать такую возможность со счетов нельзя. В конце концов авторитет Мономаха здесь настолько велик, что у него попросту и в голове не может уложиться, что кто-то посмеет ослушаться его слова и сунуться туда, куда он не велит, — транслировал на канале закрытой связи Камдил.

— В этом ты, пожалуй, прав, мой дорогой племянник. Вариант с часовней в любом случае необходимо отработать.

— Постараюсь что-нибудь придумать.

— Только, капитан, знаю я твои придумки! За ради бога, поменьше грохота и спецэффектов! Я не хочу, шобы в родной земле мое имя вошло в былины наравне с Горынычем, Тугарином-змеем и прочими гадами ползучими. Как говорится, слишком много для Лиса, слишком мало для зеленого змия.

Ипподром ликовал. Добела обожженный солнцем песок взлетал из-под копыт разноцветных квадриг. [Квадрига – колесница, запряженная четверкой лошадей.]

— Зеленые! — вопила одна из трибун.

— Голубые! — перекрикивала ее другая.

Прочие участники захватывающего поединка хранили горестное молчание, ибо всякому было видно, что лишь эти две квадриги да, может быть, если счастье улыбнется, белые имеют шансы на победу.