Над костром поднялся вонючий дым, люди, окружавшие костер, расселись чуть подальше.
— Ырка огня боится.
— Кака така Ирка? — повернулся к нему Лис. — Ты шо, втихаря подругу какую-то зафаловал? Ну, парень, ну, хват!
Глаза Федюни полезли на лоб, будто он вдохнул полным ртом этого смрадного дыма, и тот наполнил ему голову от горла до макушки.
— Чур вас, чур! Ырка — дух злой, мертвяк неупокоенный! В лес его лешаки не пущают, так, стало быть, он полем-степью и гуляет, когда пешим, когда и конным, а то и вовсе будто бы и вида никакого нет, а только спиною чуешь, как глядит на тебя кто-то. Холодок такой, будто изморозь в жаркий день. Если вдруг такое станется, говори скорее: «Деде, прадеде, пращуре, слышишь?» И как донесется точно вроде бы издаля: «Слы-ы-шу-у!», так Ырка пужается и прочь отпрянывает. Да только надолго не уйдет — ему на тот свет путь заказан. А на этом — холодно. От того хлада его всего крючит. И как почует он где человечье тепло, так вокруг и вьется, и вьется. Чуть зазевался — все! И кровь твою выпьет, и жар души отберет. Такое-то дело, — страстно тараторил Кочедыжник. — Оттого посреди степи становище разбивать — дело недоброе. К огню Ырка не приблизится — от него пламенем адским веет. Но где подальше — хошь одного бедолашного угребет, хошь десятерых. Тут чтоб покойно спать, со змеиным царем домолвиться надо. Как он вкруг становища оползет, так словно бы вал нерушимый по следу его возвысится. Ырке того вала нипочем не одолеть. Он все вниз глядит и через стену такую перебраться не может. Когда скажете мне, так я…
— Всадник! — перебил его витязь, указывая на возвышающийся неподалеку курган.
Лунный диск озарял его, придавая облику далекого кавалериста вид зловещий и неестественный.
— Ырка! — вздрогнув, хрипло выдохнул Федюня.
— Это вряд ли, — поднимаясь и вглядываясь в облитого луной незнакомца, процедил Лис. — Если только для безопасности твой Ырка не таскает на себе целую скобяную лавку. Ишь как блестит!
Словно испуганная видением в ночи, крикнула неведомая птица, ей вторила другая, а еще через мгновение во тьме послышался стук копыт. Сторожившие лагерь аланы тоже увидели непрошеного гостя.
— Вот сейчас и узнаем, — глядя, как неведомый всадник разворачивает коня, проговорил Вальдар Камдил.
— Ни фига не узнаем. Хрен они этого Ырку на аргамаке на своих бахматах догонят! Если он, конечно, сам не будет искать с ними встречи.
ГЛАВА 18
И когда настанет последний миг,
удьба не свернет назад.
Тогда мы направим свой старый бриг
Прямою дорогой в ад.
=Старая пиратская песня=
Людовик VI очень любил тишину и молитвенный покой аббатства Сен-Дени. Здесь все дышало благолепием и святостью места. Здесь он был не христианнейший король Франции, все могущество которого держалось на силе его воли и острие меча, здесь он был смиренным прихожанином, духовным сыном мудрейшего аббата Сугерия, из рук которого он некогда принял графство Вексен как феод святого Мартина, тем самым признавая себя ленником Первоапостольной Римской церкви.
Нынче он стоял пред изваянием своего небесного сюзерена, отсекающего часть плаща, дабы отдать ее нищему, размышляя над деянием патрона. Грешно, конечно, так думать, но велика ли польза для страждущего от клочка ткани? Да и сам Мартин в рваном плаще выглядел совершенно нелепо. Тут уж либо весь плащ, либо ничего. А если так подумать, то на всех нищих плащей не наберешься. Нелепо превозносить такой подвиг. Уж лучше дать убогим работу, а за нее — еду и одежду. Те же, кто не желает в поте лица добывать хлеб насущный, чем лучше зверей лесных? Лишь тем, что ходят на двух ногах и человечью речь имеют? Так и то сказать, этим они только хуже диких тварей, ибо порочат замысел Господа и вводят в соблазн неразумных.
— О чем помышляешь ты, сын мой? — Преподобный Сугерий, как обычно, мягко, но решительно прервал задумчивость Людовика.
— О святости и несовершенстве человеческой натуры.
— Что ж, на эту тему можно размышлять вечно и все же не прийти ни к чему. Ибо познать сокровенное в природе человека не под силу смертному. Ибо что есть это сокровенное, как не часть скрытого от нас Господнего замысла, — со вздохом констатировал духовник короля. — А потому не будет большим прегрешением отвлечь тебя от них. Тем более что дело, о котором я ныне желаю с тобою говорить, не терпит долгих отлагательств. — Аббат Сугерий неспешно перекатил меж пальцами жемчужные шарики четок. — Кроме того, оно столь же касается дел мирских, сколь и матери нашей церкви.
— Я весь обратился в слух, святой отец. — Людовик резко повернулся к своему премудрому советнику.
— Ты, конечно же, слышал о настоятеле Клервоской обители, преподобном Бернаре?
— Да, что-то слышал, — кивнул государь. — Он был одним из самых ярых проповедников недавнего крестового похода.
— Это верно, — подтвердил Сугерий.
— А еще говорят, покидая стены монастыря, сей монах залепляет уши воском, дабы не слышать мирских речей.
— И сие правда.
— Вот, кажется, и все, что я о нем знаю. Хотя нет, он требовал запретить толковать слово Божье некоему парижскому богослову по имени Абеляр. Но признаться, остроумные замечания этого сорбоннского краснобая мне куда приятней, нежели мрачный огонь речей какого-то шампанского аббата.
— Он не «какой-то», Людовик. Было бы крайне неосмотрительно пренебрегать им.
— Что же в нем такого необычного, если даже ты вознамерился говорить со мной о его особе?
Аббат Сугерий поглядел на духовного сына укоряюще и покачал головой.
— Будь осмотрителен, Людовик. Этого шампанского аббата порою опасается сам Папа. И надо сказать, неспроста.
— Он, что же, еретик?
Аббат Сен-Дени печально вздохнул.
— Вовсе нет. Я затруднюсь назвать человека более ревностного в своей вере, нежели он.
— Тогда что же?
— Увы, подчас его рвение граничит с ересью.
— Мне сложно это понять, отче.
— Ведомо ли вам, сын мой, что несколько лет тому назад сей аббат благословил девятерых рыцарей принять на себя добровольные монашеские обеты и отправиться воевать в Святую землю.
— Я слышал об этом вскользь. Хотя, как представляется мне, нельзя быть одновременно рыцарем и монахом.
— Бернар Клервоский думает по-иному. Он, напротив, полагает, что никаких иных воителей, кроме тех, кто посвятит себя Господнему служению, быть вообще не должно.
— Что за нелепая идея? — пожал плечами король. — А как же «Богу — богово, кесарю — кесарево»?
— Бернар проповедует, что поелику всякая власть от Бога, то в наше время в христианском мире все кесарево — суть тоже Богово. И потому кесарь должен быть либо верным слугой церкви, либо же не быть вовсе. Ибо если он имеет о чем-то собственное мнение, то этим самым он грешит против Божьей воли, принесенной в мир через уста иерархов церкви. А если говорить напрямоту, то — через его собственные уста.
— Вот даже как? — Людовик VI поджал губы, упрямо наклонил голову и упер руки в объемистые бока. — Не много ли сей аббат на себя берет?
— Он полагает, что в самый раз, — чуть заметно усмехнулся Сугерий. — И надо сказать, немалое число верующих, от самого бедного из мирян до величайших иерархов Рима внемлют его речам так, будто перед ними не смертный, а некий живой пророк. Более того, он говорит, что к нему сошел ангел Божий и что его речи — суть речи Вышнего.
— И все же это лишь слова.
— Да, только это слова, за которыми готовы следовать толпы, — покачал головой аббат Сугерий. — Признаюсь, я давно наблюдаю за братом Бернаром, и его рвение неподдельно меня тревожит. Как нынче удалось мне узнать, совсем недавно он написал распоряжение, которое было отправлено в Иерусалим, повелевая Гуго де Пайену и его рыцарям незамедлительно вернуться в Клерво.
Упоминание о прибытии воинского отряда в земли Франции заставило короля нахмуриться, однако ненадолго.
— Полноте, вы смотрите чересчур мрачно. Сколько рыцарей может собраться под знамена этого самого шампанца?
— Лет пять назад их было всего девять, сейчас уже несколько десятков. Если память не изменяет, до полусотни.
— Что ж, — король покачал головой, — немалый отряд. Однако же у де Пьюизье или Тома де Марля, не говоря о нормандском ублюдке, их куда больше.
— Ты не понял, Людовик. Все эти рыцари овеяны славой многочисленных побед над сарацинами. И они готовы слепо повиноваться приказам Клервоского аббата. Когда наступит час, по одному слову Бернара они возглавят отряды куда более сильные, нежели все те, что они оставили в Святой земле. И поверь мне, сын мой, ни одно войско не сможет противостоять слову, время которого пришло. Либо нынче ты озаботишься участью Бернара из Клерво, либо очень скоро он озаботится твоей!
Широкогрудый буланый дестроер [45] мотнул головой, раздувая ноздри, радуясь, что ступил на твердую землю. [45 – Дестроер – рыцарский конь.]
— Тише ты, шальной. — Гринрой похлопал жеребца по лоснящейся шее. — Нашел чему радоваться. Может, ты мне скажешь, что дальше будем делать?
Конь снова мотнул головой, решительно отказываясь отвечать на вопрос хозяина.
— Так я и знал, — вздохнул рыцарь. — Одно дело советовать, совсем другое — нуждаться в совете.
Он оглянулся на деревянный помост речного пирса, возле которого разгружался крутобокий нао [46]. Суетливые матросы катили по затоптанным дощатым сходням тяжелые, наполненные вином и маслом бочки, волокли на спинах тюки с завезенными с востока тканями. [46 – Нао – корабль, широко использовавшийся в северных морях.]
— Вот эти точно знают, что делать.
Словно почуяв его колебания, рядом с заморским рыцарем вдруг образовался некто официозного вида с массивной золоченой цепью на шее и парой стражников за плечами. Внимательно оглядев снаряжение прибывшего, он задал вопрос голосом властным, убивающим в зародыше даже идею попробовать отмолчаться или же отправить любознательного незнакомца вслед за ветром:
— Назовите ваше имя, цель прибытия и место, куда вы следуете.
Язык, на котором были произнесены эти слова, мало напоминал тот, с помощью которого было принято общаться в Трире и, вероятно, осознавая это, чиновник тут же, будто певчий дрозд, повторил их на французском.
— Меня зовут Йоган Гринрой. Я рыцарь из Форбиша, состою в свите императрицы Матильды, — напуская на себя устало-скучающий вид, ответил тайный посланец герцога Швабского. — Семейные неурядицы вынудили меня задержаться, но лишь сменился ветер злосчастной судьбы моей, и я, точно грешник из могилы по звуку трубы архангела Гавриила, немедля вскочил в седло, чтобы предстать на суд госпожи моей, как на суд Божий. — Гринрой развел плечи и поправил алую тунику, на которой красовалось золотое надкушенное яблоко.
— Джон Гринрой оф Форбич, — голосом куда как более теплым повторил портовый надзиратель, — вы что же, ничего не знаете, сэр?
— О чем? — Рыцарь Надкушенного Яблока с видимым удивлением воззрился на собеседника. — Знаете ли, последние дни я провел в посте, молитвах и воинских упражнениях. Произошло нечто, о чем я должен знать?
— Леди Матильду похитили, — с трагической ноткой в голосе изрек его собеседник.
— Да ну?! Это ж кому такое горе?
— Что?
— Я хотел сказать, что, зная крутой нрав короля Генриха, только безумец может решиться на столь ужасающее преступление. Разве не горе родиться безумным?
— А, понятно. — Чиновник удовлетворенно кивнул головой. — На это осмелился негодяй и гнусный изменник граф Стефан Блуаский. Готов держать пари, ему и впрямь не поздоровится!
— Нет уж, как хотите, а пари я с вами на это держать не буду, ибо ему не просто не поздоровится, а… — Гринрой задумался, подыскивая слова на франкском наречии. — Очень не поздоровится!
— Король нынче собирает войско для похода на север, где пытается укрыться это порождение ехидны, и он, несомненно, будет рад принять под свои знамена еще одного доблестного рыцаря.
— А уж как я готов встать под его знамена! — Гринрой хлопнул себя по груди, точно пытаясь убить невидимую муху, севшую на золотое яблоко. — Так и не высказать! Сейчас же прямо и начну под них вступать. Только вот денег на дорогу раздобыть надо. Не подскажешь, часом, где тут ближайшая лавка менялы?
— Здесь, недалеко, — кивнул чиновник. — Вон, видите крышу с летящим гусем на флюгере?
— Конечно, вижу. Хороший гусь. Жареный был бы лучше, но ежели после обеда, то и этот сгодится.
— Вот там найдете и менялу, и ростовщика, а ежели что, то прямо у него в лавке и купить все в дорогу можно. Славный малый, хотя и ломбардец. Мастер Леонардо.
Панов Вадим
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Мурич Виктор
Шилова Юлия