— Запомню это имя.
— Верно говорю, он всегда хорошую цену дает.
— Потороплюсь в этом убедиться воочию, — широко улыбнулся Гринрой.
Портовый надзиратель любезно кивнул ему, как старому знакомому.
— Конечно-конечно, вот только… — Он замялся.
— Что еще?
— Быть может, удовлетворите мое любопытство?..
— Друг мой, любопытство удовлетворить невозможно, но я постараюсь ответить на ваш вопрос.
— Что означает столь диковинная эмблема на вашей тунике?
— Приятель, — придавая лицу возвышенное и в то же время недоуменное выражение, покачал головой Гринрой, — мне странно даже слышать такое! Разве не ведомо вам, что надкушенное яблоко — знак грехопадения наших общих предков, сэра Адама и леди Евы? Я поместил сей знак себе на грудь, чтобы в величии никогда не забывать, как низко можно пасть и… как больно при этом удариться.
— О-о! — почтительно отозвался чиновник.
— То-то же, что «о-о!». Ладно, я поспешу, а то король Генрих небось уже заждался. Нехорошо заставлять государей ждать, поверьте моему опыту, сэр! — Он махнул рукой на прощание и зашагал к маячившему вдали дому, над черепичной крышей которого, следуя за северо-западным ветром, парил ярко- красный гусь.
«Ну, хоть что-то выяснилось, — крутилось в рыцарской голове. — Стало быть, король Генрих намеревается отправиться на север и устроить прочухана тамошним баронам, а заодно и своему шотландскому собрату. Когда у английских королей скверное настроение, они всегда собираются на север воевать с шотландцами».
Он остановился и следовавший за ним в поводу конь удивленно скосил темный глаз на странного хозяина.
«Вот это-то как раз и удивительно. Вот, скажем, я. Украл Матильду и отправился туда, где меня будут искать в первую очередь? Да ни за какие пироги! Конечно, можно предположить, что это все те самые идиотские рыцарские штучки, которыми они так гордятся. — Он осекся. — Которыми мы, благородные воители, так гордимся, черт возьми! Но все равно, если хочешь храбро сражаться, подобно оленю, уперев рога в рога, к чему бежать столь далеко? И к чему ярить старого волка, у которого, насколько мне ведомо, рогов нет, зато он готов живьем слопать всякого, кто становится у него на пути, вместе с золотыми шпорами?
Здесь что-то не так! Если Боклерк собирает армию, то, уж конечно, он не намерен плясать под дудку своего драгоценного племянничка. Он будет драться и скорей откусит собственную руку, чем согласится подписать ею свое отречение! Этого Стефан не может не понимать. Король-то готов сражаться, однако зачем эта драка нужна его племяннику? Блуасцу куда удобней пырнуть дядюшку в спину, чем самому подставлять лоб!
А значит, искать его нужно где угодно, но только не там, куда намерен отправиться король. Знать бы еще, где находится это самое «где угодно». — Он усмехнулся и невольно хмыкнул. — И что с этим делать дальше».
Мастер Леонардо улыбался во всю ширь, ибо накрепко усвоил в своей жизни золотое правило успеха: если не знаешь, что делать, или не понимаешь, что происходит, — улыбайся. Когда рыцарь не моргнув глазом предложил в залог прекрасный доспех мавританской работы, он затянул известную всем ростовщикам во всех концах света песню о том, что не сможет найти денег, чтобы дать нужную цену за такой товар. И тут же под шумок назвал сумму втрое ниже той, которую готов был уплатить не раздумывая. На что незнакомец незамедлительно смерил его осуждающим взглядом и с точностью, как будто прочел его мысли, назвал эту самую сумму. Мастер Леонардо всплеснул руками, пожаловался на штормовое море, недород, налоги и тяжелую судьбу иноземца в Британии, и вновь услышал в ответ названную прежде цену. С тем же успехом можно было торговаться с носовой фигурой любого из стоящих у пирса кораблей.
— Быть может, вы правы, — наливая глаза печалью, жалобно вздохнул мастер Леонардо, — но видит Бог, у меня нет таких денег.
— Не богохульствуйте, несчастный! У Всевышнего хорошее зрение, он этоих выдумок терпеть не может, — нахмурился рыцарь. — Это тебе не местное барахло, а настоящий гранадский карацин [47]. Давай, лезь в мошну за шиллингами, ибо, не будь я Гринрой, если даже та цена, по которой я тебе отдаю весь этот железный хлам, вдвое ниже той, которую ты за него запросишь. Давай пошевеливайся, ближайший год я не хочу больше видеть море и просто мечтаю убраться отсюда поскорей. [47 – Гранадский карацин – кольчуга густого плетения, изготавливаемая мастерами мусульманской Гранады.]
— Но откуда, сэр рыцарь? Откуда у меня такие деньги?!
— Вот уж это абсолютно не мое дело, но я готов биться об заклад, что мое предложение — твоя лучшая сделка за последний год.
Мастер Леонардо вздохнул. Клиент не всегда бывает прав, однако на этот раз, чего мудрить, правота его была несомненна.
— Я посмотрю, что можно сделать для вас. Погодите немного здесь. — С видом несчастнейшего из смертных ломбардец удалился в подсобку, где уже ждал его помощник с отсчитанной суммой.
— Экий пройдоха! — чуть слышно произнес он, глядя на хозяина.
— Еще какой! — уважительно подтвердил ростовщик. — Во всей империи такого поискать — не сыщешь! Вот что, сынок, беги в корчму «Якорная цепь», найди там шкипера Брабанто и передай ему, что здесь вдруг невесть откуда появился Гринрой, бывший оруженосец герцога Конрада Швабского, и что он вовсе не намерен следовать тем же путем, что и король Генрих. Полагаю, хозяину Роже следует знать об этом. Не знаю, зачем, но лучше знать!
Зубастая голова убитого Мстиславом водяного змия красовалась на колу пред княжьим теремом на радость киевлянам и для устрашения злого недруга. Мстислав Владимирович в который уже раз окинул трофей взглядом и покачал головой. Конечно, ему были приятны раздававшиеся со всех сторон громкие славословия и сложенные в честь славной победы былины, распеваемые гуслярами пред храмом Софии, однако некая странная особенность, некое дивное обстоятельство мешало ему приладить лавры победителя днепровского чудовища к лаврам ратной славы. Он не говорил о своей туге-печали никому, а нынче и вовсе глядел на останки подводного змия в последний раз и надеялся более не вспоминать об этом вельми славном деянии.
Нынче вместе с отцом он покидал стольный град, а там, искупавшись в священных водах Светлояр- озера, и вовсе пора бы в Новгород отправляться, а оттуда — в земли дальние, заморские. А там поди столько всего еще станется, что об этом зубастом идолище уже и вспоминать не придется. Мстислав хлопнул в ладоши, подзывая слугу.
— Коня приведи!
— Батюшка не велел со двора ехать, — без особого энтузиазма напомнил конюший.
— Пустое! — отмахнулся Мстислав. — Чай не на тура отправляюсь. Коли спрашивать будет, скажешь, в Выдубечский монастырь подался, с отцом Амвросием потолковать.
— Так ведь, поди, заругает, — жалобно глядя на князя в блестящей вызолоченной броне с полированным, горящим, точно солнечный лик, зерцалом, взмолился челядинец.
— Ну, заругает — не зашибет. Пока все соберутся, пока батюшка в своей молеленке каждому святому поясные поклоны отобьет, я уж и вернусь. Веди коня!
Слуга повиновался с неохотой, ибо, невзирая на сдавшее в последние месяцы здоровье Великого князя Киевского, рука у того оставалась, как и в прежние годы, тяжелой, а уж с палкой — так и подавно. Но и противиться молодому господину тоже представлялось ему делом нелепым. «То ж еще когда будет, — вздохнул он, подводя к крыльцу убранного расшитой попоной, настоящим ковром, скакуна, — а этот, поди, сейчас зашибет, только слово поперек молви».
Мстислав легко вскочил в седло, натянул узду, поднимая коня на дыбы и, хлестнув легонько по крупу, с места в галоп помчал со двора.
Конюший еще стоял у ступеней, глядя, как опускается пыль за спиной Мстислава Владимировича, когда на крыльцо, тяжело опираясь на посох, вышел сам Великий князь земли Русской Владимир Мономах. Государев тиун, едва завидев его на пороге, побледнел и рухнул на колени.
— Не вели казнить!
— Ну что еще? — рыкнул государь.
— Мстислав вон ускакал, — не поднимаясь с колен, запинаясь на каждом слове, жалобно проговорил слуга. — Я ему сказывал, а он ни в какую. Подавай, говорит, ему коня, и все тут. И умчал вон.
— Куда это он вознамерился? — гневно сдвигая брови, вопросил Владимир Мономах.
— Сказывал, в Выдубич, к старцу Амвросию.
— Не напрощался еще? — Великий князь грохнул посохом в деревянное крыльцо, и оно загудело от тяжелого удара. — А ты, дуралей, забыл, чей хлеб ешь? — Увесистая изукрашенная палка опустилась на согнутую в поклоне спину. — Вернуть немедля! — громыхнул Великий князь. — Я, поди, еще жив, не рано ли удумал отцову волю в грош не ставить, ослушник? Немедля вернуть! Уж в дальний путь ехать пора, а он, вишь, помчал, ладана не нанюхался!
— Да вон он, кажись, скачет, — раздалось от ворот.
Владимир Мономах поднес руку к глазам козырьком.
— Не он то. И конь не его, и сбруя, кажись, ромейская. Никак гонец.
Между тем всадник на взмыленной лошади влетел в распахнутые ворота и буквально свалился на руки подбежавших гридней.
— Пресветлый государь! — едва отдышавшись, опираясь на руки воинов, начал еле стоящий на ногах посланец. — Мой господин архонт Григорий Гаврас, по всемилостивейшему повелению божественного василевса ромеев Иоанна Комнина, сообщает родственнику своему, могущественному кесарю русов: в столицу твою движется высокое посольство нашего императора. И дважды еще не успеет взойти солнце, как оно будет здесь.
— Час от часу не легче, — оглядываясь на ждущих сигнала гридней, на запряженные возы, пробормотал Владимир Мономах. Но, обернувшись к гонцу, милостиво кивнул: — Что ж, примем с радостью и почетом. А его, — он кивнул челядинцам на выбившегося из сил вестника, — накормить, напоить да спать уложить. Ишь, — вздохнул он, когда место перед крыльцом опустело, — принесла нелегкая.
Стефан Блуаский быстро захлопнул веки, точно ворота крепости перед носом у наступающего противника. Два янтарно-желтых глаза с обсидианово-черными зрачками глядели, казалось, прямо на него, прожигая насквозь одежду и кольчугу. Для верности принц закрыл лицо руками и заорал во всю мочь:
— Рулевым отвернуться! Кто посмеет уйти — убью!
Но, казалось, никто на корабле не слышал этого крика. Каждый сейчас видел ужасающие глаза, прожигающие взглядом живую плоть, и зубчатую спину длиною ярдов в двадцать, волнами перекатывающуюся в соленой пене.
— Кракемар! — Вопль ужаса летел со всех сторон, множился, сотрясая корабль до ощутимой дрожи.
— Стоять! Всем стоять! — орал Стефан Блуаский, но его никто не слышал. — Лучники на форкастль!
Хладнокровие издавна считалось одной из добродетелей настоящего лучника, но в этот миг ни на корабле, ни где-либо в Британии не нашлось бы аршера [48], способного выполнить эту команду. Люди бегали по палубе, прыгали за борт, норовили укрыться в трюме, но везде, куда бы они ни пытались забиться, их настигал безжалостный холодный взгляд Кракемара. [48 – Аршер – воин-лучник.]
Продолжая закрывать ладонью глаза, Стефан Блуаский потянул меч из ножен, грозя самолично зарубить всякого, кто посмеет ослушаться его приказа.
И тут корабль тряхнуло, будто кто-то огромный и невидимый схватил за шиворот расшалившегося малыша, намереваясь задать сорванцу заслуженную взбучку. Неф, до того гончим псом скакавший с волны на волну, вдруг замер на месте, заметно кренясь на левый борт, и сразу же то, что не было закреплено, полетело кубарем, покатилось от носа к корме, сметая все на своем пути. Принц Стефан попытался было удержаться за планшир фальшборта, но промахнулся, хватая пустоту, взмахнув руками, отлетел и со всей мочи ударился затылком о мачту. Ночь расцвела мириадами звезд и тут же погасла.
Бог весть сколько лежал он без чувств, когда же наконец открыл глаза, уже светало, на палубе суетились какие-то люди, граф Блуаский сейчас не мог толком понять кто. Корабль стоял на месте, и волны, точно гробовщик, вбивающий гвозди в крышу последнего дома детей человеческих, мерно били в рассевшийся борт.
— Капитан! Он пришел в себя! — раздался над головой Стефана приятный женский голос.
Внук герцога Нормандского тряхнул головой, и та отозвалась пронзительной болью. Он застонал, но больше от обиды и ярости, чем от нового ломящего затылок ощущения. Зрение несколько сфокусировалось, и он узнал в склонившейся над ним женщине Матильду.
— Это ты? — пробормотал он, будто ожидал увидеть на ее месте иную даму. — Проклятие!
Сознание возвращалось к нему быстро, точно голова его стала пиршественной чашей и теперь наполнялась вином. Он украдкой метнул взгляд на пояс, где в украшенных серебряными накладками ножнах висел замечательный толедской работы кинжал. Оружие было на месте. «Тогда была ночь, теперь светает, — мелькнуло у него в голове, — стало быть, прошло немало времени. Неужели же Матильда не заметила клинок? Нет, быть того не может. Тогда отчего не убила? Кто бы сейчас стал выяснять, как и отчего помер раб Божий Стефан Блуаский? Испугалась моих людей? Снова вряд ли. Она, конечно же, понимает, что стоит мне пойти на корм рыбам, единственное, что может спасти головы этих негодяев, это немедленно присягнуть ей на верность и с почетом доставить безутешному отцу-королю. Еще и награду получат, — прилетело вслед за этой мыслью. Он снова застонал и, ухватившись за руку кузины, попытался встать на ноги. — Быть может, не решилась, — подумалось ему. — Конечно же, не решилась».
Он глянул в глаза сестры. «Нет, чушь. Спокойной решительности ей не занимать. Да и не было у нас в роду грешивших робостью, сколь ни ищи. Не было».
— Вы живы, милорд? — Капитан, а с ним несколько воинов-блуасцев подскочили к своему господину, спеша поднять его.
— Мой корабль! Мой корабль погиб! — причитал убитый горем шкипер.
— Это гнев Божий, — тихо проговорила Матильда.
— Глупость! — скрипя зубами, процедил раненый принц. — Скажи еще, что Господь специально намыл здесь мель, чтобы мы влипли в нее, точно муха в джем. Где мы находимся?
— Чуть больше мили от Портленда, милорд. Эта проклятая отмель вечно меняет свои очертания! Если бы не Кракемар…
— Замолчи! — рявкнул Стефан Блуаский. Причитания старого морехода звенели сейчас в его голове подобно церковному колоколу. — Сколько воинов на корабле?
— Не больше тридцати, милорд, с матросами может набраться до пятидесяти. Многие погибли.
— Проклятие! — Принц закрыл глаза. — Этого мало, чтобы штурмовать замок.
«Да и что толку, даже если удастся обмануть городскую стражу и взять город на копье, скрыть захват не удастся, — мелькнуло в голове принца, — и спустя несколько часов замок будет окружен людьми графа Дорсета. Этот волк своего не упустит. Даже если в порту окажется надежный корабль, уже завтра король будет знать, где мы находились, и тогда вся затея псу под хвост. Быть может, податься к королю Людовику? Француз охотно примет этакий подарок».
Но одна только мысль, что ему вновь придется ступать на палубу корабля и бороздить холодные волны, в которых поджидает его желтоглазый Кракемар, заставила все тело покрыться великим множеством больно кусающихся мурашек.
— Надо спасаться, милорд! Корабль с мели не снять, а даже если прилив и сделает это, мы пропали. В трюме течь. Воды уже по грудь, а спустя несколько часов…
— Зачем ты говоришь мне об этом? — процедил, морщась от боли, граф Стефан. — Рубите мачты, разбирайте палубу, делайте плот. Пока отлив, мы должны добраться до берега.
— Но там же люди короля! — всплеснул руками шкипер.
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Майер Стефани
Шилова Юлия