Один из отроков, самый крупный, быстро выкинул правый кулак, стараясь попасть бедолаге в голову. Но тот ушел, да что там, перетек по-змеиному под руку обидчика и быстро, хотя и легко, ткнул крепыша сложенными в жало пальцами куда-то в плечо. Парень взвыл, хватаясь за руку, а чужеземец, будто змей, обвивающийся вокруг ствола, оказался вдруг у него за спиной и подсек ноги.
— Ужо я вас! А ну стойте, неслухи! — рявкнул Владимир Мономах, невольно радуясь возможности переключить внимание с кесарской брани на детскую перебранку. — Почто втроем на одного кидаетесь?
— Так он не по-честному дерется! — поднимаясь с земли, пожаловался заводила. — А то б я ему враз кулаками всю рожу раскровянил бы.
— Если бы, да кабы, во рту выросли б грибы. Стой уж, вахлак. — Великий князь махнул рукой. — А тебя как звать, малец?
— Во святом крещении Федором, — опасливо глядя на государя русов, проговорил отрок, — а по прозванию — Кочедыжник, потому как я в день святого Ивана Купалы родился.
— Ишь ты, огнецвет. — Мономах покачал головой. — А драться этак ловко где выучился?
— Отец выучил. А его — дед. Почитай, все у нас Влесовым ратоборством супостата бивали.
— Влесово? [63] — нахмурил брови князь. — Змеево, что ли? [63 – Влес, или Велес – славянское божество, скотий бог, одним из основных воплощений его считался змей.]
— Точно-точно, батюшка, Великий князь! Федорка тот все змиев нахваливал, — затараторил обвалянный в сене противник Кочедыжника. — А еще молвил, что глава, та, что для устрашения ворогов на колу средь двора поставлена, вовсе даже и не змия лютого, что в Днепре обитал да крещеный люд жрал, а невесть чья. Оттого-то я и не стерпел поругания.
— И мы не стерпели! — подтвердили скорбным тоном понурившиеся юнцы. — Почто он главу хулил?
— Правду бают? — Мономах строго глянул на Федюню.
— Правду, — исподлобья зыркнув на князя, ответил тот.
— Это с чего ж ты такую дурь взял?
— Не змиева эта голова.
— Как не змиева? Змиева, а то чья же!
— То мне неведомо. А только не его. Да и то сказать, кто глаза змиевы хоть раз узрит, тот их ни с чем не спутает. А тут не глаза, а тьфу! Буркала какие-то.
— А точно, — всполошился один из отроков, — были там глаза. Я их сам видел! Что ни на есть, воочию. Ух, какие там глаза были! Такие, что просто… Ух!..
Мономах еще более нахмурился.
— Экую несусветицу плетете! А ну, вон подите! Да впредь рукам волю не давайте. А когда узнаю, что ослушались, велю на конюшне вожжами отстегать. Уразумели?
— Уразумели, батюшка! — поясно склонились юнцы.
— И коли языком начнете рожь молоть, тоже отлупцевать велю. А теперь ступайте. Вздуть бы вас хорошенько, да недосуг мне!
Дверь особливой молеленки Великого князя затворилась на хорошо смазанных петлях без малейшего скрипа. Владимир Мономах аккуратно приладил засов на место и вздохнул тяжело, предчувствуя неприятную беседу.
— Отчего против слов моих идешь? — послышалось за его спиной, и в сумраке, подобно маячным огням, вспыхнули два немигающих глаза. — Или я когда дурное тебе посоветовал, или солгал когда?
— Не обессудь, — с поклоном ответил Мономах, — не сростно было ехать. Из ромейских земель от самого василевса посольство в Киев прибыло. Не мог я пред носом у таких-то гостей дверью хлопнуть.
— Отчего ж не мог? Очень даже мог. И должен был. Да и посольство, о коем ты речь ведешь, по сути, и не посольство вовсе. Так, клубок хитростей да гнездовище обмана.
— Как раз о том с тобой совет держать хотел. Мне о них один лихой человек сказал, что все там, как есть, соглядатаи и душегубцы.
— Правду сказывал, — не спуская с Великого князя леденящего взгляда, ответил едва различимый в темноте лик собеседника. — Но в правде той лжи через край.
— Как то понимать?
— Как есть, так и понимай. Неужто мне следует Великому князю все разжевать да в рот положить? Одно тебе скажу: пойдешь тут с плеча рубить — и на своих плечах головы недосчитаешься.
— Ишь ты! — досадливо отозвался Мономах. — Ты, демон, вон уже, гляжу, недосчитался. А кстати, об иной главе сегодня пустое болтали.
— О чем ты?
— Да нынче малец один во дворе языком трепал, что башка, которую Мстислав у змия речного снес, и не змиева вовсе, а невесть чья.
— Малец трепался? — Горящие в темноте глаза, казалось, увеличились в два раза. — Как звать?
— Кочедыжником.
— Вот, значит, как. — Княжий советник понизил голос. — Ну что ж, это меняет дело. Ты вопрошал, как тебе со злыднями ромейскими поступить.
— Думал только спросить.
— Сие не важно. С собою бери.
— Так ведь…
Глаза собеседника внезапно погасли, знаменуя окончание разговора.
— Тьфу ты, демон! — под нос себе пробормотал Владимир Мономах. — Ну, с собой, так с собой.
Шериф графства Дорсет с тоской глядел на пожаловавшего к нему официала, переводя взгляд с него на королевский указ с печатью на красном воске. Его глубоко уязвляло, что государь доверял каким-то заморским наемникам давать указания таким верным и преданным подданным, как он. Но королевская воля есть королевская воля.
— Мой государь, — через переводчика надменно вещал иноземец, — велел передать вам, что негодяй, устраивающий на ваших землях убийства и поджоги, не кто иной, как граф Стефан Блуаский. С ним отряд неизвестной, но, вероятно, сравнительно небольшой численности.
Этот мятежник ведет свое войско в Уэльс, где сможет заручиться поддержкой куда более сильной армии. Мне надлежало его разыскать, вам — надлежит изловить. Я требую, чтоб вы немедленно приняли все меры для этого. И помните, куда легче затушить костер в лесу, нежели потом бороться с пожаром, охватившим всю округу.
Шериф Дорсета сглотнул невесть откуда взявшийся в горле комок. Ему представилось, как этот заносчивый брабассон [64] станет докладывать королю о бездействии хранителя графства. [64 – Брабассон – дословно «житель Брабанта». В Средние века брабантцы настолько часто становились наемниками, что само их название стало нарицательным.]
— Я непременно сделаю все, что в моих силах, — выдавил шериф, — но извольте понять. Король Генрих забрал к северной границе едва ли не всех, кто может носить оружие. Даже если я нынче велю созвать арьербан [65], на сборы уйдет слишком много времени! Все, что я могу вам сейчас предоставить, — один рыцарь и пяток лучников. [65 – Арьербан – королевское ополчение.]
— Я не удивлюсь, если король Генрих заподозрит вас в измене, — резко отчеканил официал.
— Увы, сэр, я тоже не удивлюсь, если так произойдет, — горестно вздохнул шериф, — но поверьте — это неправда!
Не говоря более ни слова, королевский посланец развернулся и зашагал к выходу.
«Господи, что же будет?» — глядя ему вслед, думал шериф. В тот миг ему и в голову не могло прийти, насколько был бы ошеломлен Генрих Боклерк, узнай он о снаряжаемой его именем погоне. Ибо никогда в жизни он и в глаза не видел Йогана Гринроя и тем более не подписывал грамоты на его имя, повелевающей шерифам, баронам, комендантам, бальи et cetera оказывать предъявителю сего максимальное содействие.
По своему обыкновению, бывший оруженосец Конрада Швабского не стал утруждать себя формальностями. Найдя в одной из лондонских таверн какого-то полупьяного служителя королевского архива, он довел забулдыгу-писца до состояния полного счастья и уже на следующий день держал в руках свежевыскобленный пергамент с королевской печатью и подписью. Все остальное и вовсе было делом получаса. Благо, читать и писать на высокой латыни выросший под монастырской сенью Йоган Гринрой умел сызмальства.
Но всего этого шериф не знал, и потому, глядя вслед удаляющемуся рыцарю надкушенного яблока, шептал: «Miserere mea!». [«Помилуй мя, Господи!» (лат.)]
* * *
Никогда за годы странствий из варяг в греки и обратно купец Ставр не принимал на свой корабль столь негодящего слуги. Силищи тот, конечно, был неимоверной, да только Ставру его сила была поперек горла, точно рыбья кость. Сколь ни пытался купец выучить принятого на борт человека ворочать тяжелым веслом, да все впустую. Тот лишь срывал брызги с речной глади, дергал лопасть, словно удочку, а стоило молвить ему слово поперек, так глядел исподлобья, что невольно в груди начинало колоть. Если и была польза от него, так и то лишь от коней на волоке.
Как-то было решились иные гребцы проучить дармоеда, да он, не моргнув глазом, двоих лбами стукнул так, что они чуть жизни не лишились. Еще двоих с кулака попотчевал. А ведь стояли пред ним не хлипкие мозгляки, а мужи крепости отменной. Даже ночью, стоило лишь приблизиться к спящему злыдню, тот вмиг открывал глаза и пятерня его тут же смыкалась на рукояти лежащего в изголовье меча.
Едва увидев вдали купола Софии Киевской, Ставр вздохнул облегченно, перекрестился и списал громилу-дармоеда на берег. И тут же на сердце у него стало радостно, и колокольный звон, висевший над Днепром, наполнил душу его счастливой благостью.
— Отчего звонят? — спросил он какого-то мальца, хлопочущего на пирсе.
— Так ить ясное дело — Великий князь с сынами Мстиславом и Святославом в поход на Светлояр-озеро отбывают.
— Эх, чуток бы ранее поспеть, — огорченно вздохнул Ставр, — то ж сколько всего продать можно было бы.
Он с негодованием кинул взгляд на удаляющегося громилу-тунеядца, ведущего в поводу андалузских скакунов.
— Вот же ж напасть! Как есть из-за этой дубины стоеросовой не поспели!
ГЛАВА 23
Мстить грешно. Вместо этого просто возлюби ближнего, как он тебя.
=Святой Эржен=
Король Людовик, кряхтя, повернулся в широком, сделанном специально по его размеру кресле. «Пожалуй, таких юных красавчиков, как этот виночерпий, здесь могло бы поместиться трое», — подумал он с тоской, глядя на статного юношу с лицом мужественным, из тех, что бывают у детей, выросших среди военного лагеря.
Молодой человек еще не слишком ловко управлялся с серебряным кувшином, из которого в подставленный кубок лилась тугая струя красного вина. Несмотря на младые лета, ему куда сподручнее были меч и копье, нежели драгоценная посуда. Неловкость и скованность чувствовались в каждом движении кравчего. И все же король поглядывал на него с явным удовольствием. Еще бы. Сын и наследник графа Анжуйского уже неделю служил при дворе государя Франции и, стало быть, не имел ни малейшей возможности оказаться гостем короля Британии.
— Благодарю! — Людовик Толстый чуть заметно склонил голову, принимая наполненный кубок из рук виночерпия. — Я вот гляжу на тебя, Фульк, и думаю, как повезло твоему отцу иметь такого сына.
— Ваша похвала для меня — высокая честь, мой государь! — не замедлил с ответом анжуец.
— Пустое, — отмахнулся король и пригубил вино. — Что уж тут моя похвала, когда сам Господь благословил ваш род. Я уверен, что и внуки у твоего отца будут такими же удалыми красавцами, как ты.
— Но, мой король! — Юноша удивленно взглянул на государя. — К чему говорить о внуках? Я еще и не думал жениться.
— А вот это глупо. В твои годы, мой дорогой мальчик, уже следует об этом думать.
— Но ведь я еще даже не рыцарь.
— Когда ты станешь рыцарем, у тебя и подавно не будет времени для прекрасных дам. Войны, походы, постоянно что-нибудь происходит, вечно в седле, вечно куда-то мчишься. И в результате либо гибнешь, так и не продолжив свой род, либо спохватываешься, когда силы уже не те, зато по двору бегает толпа бастардов.
— Но, мой король… — Юноша чуть заметно покраснел.
— Ну ладно, ладно, — добродушно усмехнулся Людовик Толстый. — Понимаю, дело молодое, всякие улыбочки, глазки — хлоп-хлоп, голову кружат. Но ведь ты не просто безвестный шевалье, ты — один из первейших королевских вассалов. Я не могу допустить, чтобы представитель столь знатного и славного рода распоряжался судьбой, точно пьянчуга — найденной посреди дороги монеткой. Я уже подумал о твоей женитьбе.
Глаза юноши удивленно расширились.
Березин Федор
Белов Вольф
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Эриксон Стивен