Чтение 13–й страницы книги ~Имортист~

– Любые ресурсы! – сказал я твердо. – Любые мощности, любое количество сотрудников.

– Вы не ошибаетесь, – проговорил он с расстановкой, – что придаете такое большое значение Центру стратегических исследований. В распространении имортизма открываются такие перспективы… такие, что просто дух захватывает! Но есть и тревожащие провалы.

– Приступайте немедленно, – попросил я.

– Уже приступил.

Еще в первый же день мне указывали, что нехорошо-де допускать к личной переписке бывшего президента посторонних лиц, а они все посторонние, кроме вступившего в должность нового президента, но… иные времена – иные песни: сугубо личную президент взял с собой, а что касается личного общения с главами иностранных держав, так это мне решать, кому что читать.

Вертинский с моего позволения даже остался ночевать в Кремле, настолько ушел с головой в эти кремлевские тайны, и, когда я, почистив зубы, принялся за утренний завтрак, он позвонил, сообщил задыхающимся от возбуждения голосом, что отыскал такое, такое отыскал, что…

– Вам нужно обязательно посмотреть! – настаивал он.

– Я в левом крыле, – сообщил я. – Можете присоединиться к завтраку, хотя свою долю не отдам. Как там: завтрак лопай сам…

Минут через пять он уже ворвался в столовую, охрана лишь переглянулась, промчался к моему столу.

– Там просто бессовестные пакты, – выпалил он. – Это возмутительно!

– Молотова—Риббентропа?

– Хуже, намного хуже!.. Я вот принес…

Я отмахнулся, постарался, чтобы голос звучал твердо:

– Иван Данилович, я давно уже не юрист. Меня не интересует, кто у кого сколько украл. Слон мышей не ловит. Ройтесь с целью, чтобы найти нечто для пользы имортизма, а не для «восстановления справедливости» а-ля демократишен.

В столовую вошел Потемкин, взгляд его не сразу отыскал нас среди флагов и гербов, наконец узрел, остановился с государственным выражением на лице. Вертинский сказал с неловкостью:

– Мы вместе рылись…

Я помахал Потемкину, он подошел, церемонно поклонился. Я указал на свободный стул.

– Вы что же, спать не ложились?

– Немножко вздремнули, – сообщил Потемкин скромно. – Но от чашки крепкого кофе отбиваться не стал бы. Приходится наверстывать, я ведь на период предвыборной борьбы покидал пост…

Он поставил рядом с тарелкой наладонник, разложив его, как кувертную карточку. На экране с высоты памятника Пушкину волнуется толпа, втискиваясь в слишком узкое поутрам жерло подземки, по проезжей части сплошным потоком автомобили, останавливаются, снова двигаются с черепашьей скоростью…

Вертинский покосился на переливающееся всеми цветами изображение, из груди вырвался короткий смешок:

– Самое удивительное, что мы едва ли не единственное в мире правительство, что не солгало избирающим. Не солгало! И в то же время… они хрен получат то, что наобещано. Ситуевина, с имортизмом, как с той девкой, что в полк… Каждый берет то, что доступно его уровню. Доступно, увы, немногое… Всерьез верят, что бессмертие получат… все! У нас же демократия, равенство, все делим на общество, то есть отнимаем у работающих и даем всем этим наркоманам, уголовникам…

Потемкин сказал с неудовольствием:

– Что это вы поворачиваете как-то странно? По-вашему, обманем? Господин президент, это ничего, что я уже и себя присобачиваю к победившей партии? Ничего подобного, не обманем! Бессмертие получат все. Все… достойные.

– Ага! – злорадно каркнул Вертинский.

Я ел молча, бифштекс подали настолько мягкий и нежный, что не пришлось даже пользоваться ножом, отделяю вилкой, как котлету, зубы впиваются с жадностью, горячий сладостный сок брызгает на язык и в небо, зубы поспешно разминают мясо, мышцы забрасывают мягкий теплый ком в широкую трубу, ведущую вниз, а зубы уже погружаются в новый.

Потемкин жадно пил кофе, возразил после паузы:

– А что не так? Все достойные, вне зависимости от взглядов, пола, формы глаз. Недостойными я полагаю тех, кого полагаете и вы. Кого считает недостойными весь мир: наркоманов и уголовников. Можно добавить всех полуживотных, кто просто существует и ничего не делает для общества.

Вертинский спросил коварно:

– А можно ли считать полуживотным слесаря, который все-таки вытачивает из года в год одну и ту же деталь, нужную в автомобилестроении?

– Если делает по зову сердца, – ответил Потемкин в затруднении, – то надо еще подумать. А если надо на что-то жратаньки, а так любую работу ненавидит, всю жизнь бы пил да трахался, то на хрена он в бессмертии?.. А почему молчит господин президент? Он что, не танцует? Он что, Фаберже?

Я сказал в некотором раздражении:

– Не видите, жру я. И вообще, не увязайте и меня в свое увязанье не тащите. Мы пришли к власти на вере избирателей, что с партией имортов вот-вот достигнем бессмертия.Это – главное. Это не ложь, с нашей партией бессмертие в самом деле получим намного быстрее, чем с любой другой. А вот теперь не спеша и через какое-то время будем внедрять мысль, что для имортизма надо всего-таки помыться и почиститься. Грязных не берем. Хоть какой-то минимальный ценз будет… ну, скажем, обязательность высшего образования.

Вертинский презрительно фыркнул. Я сказал еще раздраженнее:

– Это пример, Иван Данилович, пример, чтобы вам было доступнее. После ликования придет некоторое отрезвление, но приманка все равно настолько огромная, что абсолютное большинство с головой ринется в самоусовершенствование. Мы на какое-то время получим такой стерильный и правильный мир, что самим придется по ночам ходить грабить, чтобы хоть как-то сделать общество понормальнее.

Мне подали кофе, а им обоим по салатику, Вертинскому сразу и роскошный омлет с ветчиной, некоторое время ели молча.

Наши отличия, подумал я, видны еще во младенчестве, заметны в возрасте детского сада, а в школе проявляются особенно ярко. Абсолютное большинство той массы, что составит «простой народ», кое-как из-под палки выучивает уроки, а то и вовсе, списывая друг у друга, переползают из класса в класс, а все остальное время заполняют развлечениями. Однако в каждом классе находится один-два человека, которые упорно работают над собой… суконным языком сказано, сразу отбивает любое желание работать… ноони именно работают! Один учится всерьез, втайне мечтает создать антигравитационный двигатель или открыть тайну бессмертия, а другой забил на все учения, зато качается все свободное время, готовится стать супер-пупер-чемпионом, рекорды которого никто и никогда не побьет. Он тоже мог бы бренчать в подъезде на гитаре, трахаться и расслабляться, как же – переработались! – но вместо отдыха сам добровольно проливает реки пота, изнуряет себя, без отдыха и расслаблений, отказавшись от курева и выпивки… нашел себе радость слаже!

Проходят годы, и вот один из них в самом деле чемпион, хоть и не супер-пуперный, второй – молодой ученый, бизнесмен или что-то еще деятельное, что радость находит не в дурацком расслаблении и старческом кайфовании, а в работе. Так почему мы, имортисты, должны ориентироваться на вкусы и желания не этих одиночек, которым род человеческий обязан прогрессом, а на полуживотных, что вот-вот превратятся в животных вовсе? Только потому, что они тоже электоратели, и от них зависит, ведь их большинство, кому быть президентом? Так понятно же, что выберут того, что пообещает им еще больше panem et circenses, больше свободы, разрешит трахаться и в церкви, а сопли разбрасывать по всем стенам!

Нам удалось прийти к власти чудом, эти полуживотные в большинстве на выборы поленились даже явиться, а все, воодушевленные нашей программой, пришли и проголосовали, но в следующий раз все может получиться иначе…

– Не будет, – произнес я вслух. – В любом стаде вожак ведет туда, где трава гуще, вода слаще, зима мягше, а вовсе не туда, куда хочет стадо.

Вертинский и Потемкин смотрели с интересом: если президент заговорил сам с собой, то либо говорит с Богом, либо его пора в психушку.

Вертинский проворчал:

– Бравлин, что ты еще опасное задумал?

– Взрывоопасное, – добавил Потемкин, – или только пожароопасное?

– Надеюсь, – ответил я, – удастся спустить на тормозах. Как я уже сказал, всего лишь ограничить… э-э… повысить избирательный ценз. Ну, скажем, несудимостями и обязательностью высшего образования.

Вертинский присвистнул:

– Да, всего лишь!.. Да это ж основную массу населения оставить вне избирательных урн!..

Потемкин сказал озабоченно:

– Мне понятна подспудная мысль господина президента… не такая уж и подспудная, кстати. Всех раздражает, что кухарка руководит государством, а она им действительно руководит, постоянно выбирая того или иного президента, депутатов, губернаторов. Но какой хай поднимут правозащитники!

Я сказал:

– Лишь бы не сами кухарки. Надеюсь, вздохнут с облегчением. Раньше приходилось отрывать время у дач, огородов. А правозащитникам тайно польстит, что включены в число вершителей судеб. Что вообще-то справедливо, они хоть и против нас, но люди грамотные, энергичные, преданные своим ложным языческим золотым тельцам, политкорректности и прочему матьегозаногизму… Их пропустим через первый барьер, пропустим.

Вертинский скупо усмехнулся:

– Через первый… Но здесь есть очень серьезные подводные камни.

– А как без них?

– Погоди-погоди! Мы пришли к власти на волне возмущения, что вся мощь нашей цивилизации брошена на изготовление все более совершенных и сверхсовершенных фаллоимитаторов, а это не есть хорошо. И что какое бы новшество ни придумали ученые, его сразу же захватывают дебилы… Могли ли предположить создатели телевидения, мечтавшиео добром и вечном, что их творение превратят в жвачники, где пойдут косяками дебильные шоу? На этой волне мы и победили. Так вот теперь начинаем сворачивать всю эту дурь… не буду перечислять, а спешно разворачивать сеть… чего? Не сядем ли в лужу? Тысячу дурацких боевиков проще наклепать, чем снять один умный фильм или написать умную книгу!

Потемкин сказал хладнокровно:

– Просто у обывателя резко сузится выбор. Вместо тысячи боевиков, что ежемесячно выбрасываются на прилавки, он увидит не больше десятка книг. Все равно у него будет выбор, десять книг все равно не прочтет.

Я уже насытился, приятная тяжесть в желудке, хотя йоги твердят, что этого допускать не стоит, принесли десерт, я отделял ложечкой ровные ломтики пирожного, от чашки кофе струится нежный аромат, голова уже чистая и ясная, мозг ржет и бьет копытом, готовый разнести стойло, просит работы.

Появился и сел за соседний стол Безруков, зам премьер-министра, он недавно увлекся здоровым образом жизни, купил пасеку, на работу является покусанный, опухший, но с азартом рассказывает, что даже пчелиный яд полезен, пусть кусают, зато теперь у него собственный мед, без халтуры и подделок, свой прополис, перга и маточное молочко, и если бы не вредили всяческие клещи, он бы уже привез с десяток бидонов отборнейшего меда…

Шмаль, министр труда, взялся расспрашивать, тоже восхотел здоровой жизни, Безруков рассказал ужасы, как клещи отгрызают у пчел крылья, и те помирают, другие клещи у пчел выпивают кровь, этих клещей столько, что улей не просто хиреет, а гибнет вовсе. Приходится ульи опрыскивать особой смесью, чтобы гибли только клещи…

Я рассеянно подумал про маленьких сборщиков меда, создавших удивительное сложнейшее общество, вспомнил про мед, это же эликсир жизни, мысль вяло перекинулась к человечеству, те же пчелы, а вот мы, власть, должны следить, чтобы пчелам не вредили клещи и прочие гады, не отбирали мед, который нужен и пчелам, и нам, власти. Собственно, мы со своими двуногими клещами должны поступать так, как поступаем с шестиногими, что пробираются в пчелиные ульи. Пчелы должны быть защищены! А клещи… Что за болезненный выверт зачитывать права и затевать дорогостоящую юридическую процедуру? Давайте смотреть правде в глаза: человечество расплодилось на свете как-то слишком уж, медицина подгадила: спасает всех, даже безнадежных уродов. Надо, надо количество этих гомо, которые далеко не всегда сапиенсы, а скорее – клещи, уменьшать. Но не стоит это важное дело пускать на самотек, так могут оказаться затоптанными и талантливые дети. А вот отстрел клещей-отморозков без суда и следствия принесет обществу только пользу. Не секрет, что большинство из них законченные дегенераты, которые уже по генетическому типу предрасположены только к разрушительным тенденциям. И лучше отстреливать еще вначале, когда расписывают стены домов матерными словами и срут в лифтах, чем потом, когда зверски убьют десяток семей в поисках выпивки.

На пороге появился Романовский, огляделся. Я улыбнулся, а Вертинский, перехватив мой веселый взгляд, приподнялся и помахал рукой.

Романовский подошел вальяжный, довольный, бросил на край стола с десяток скрепленных листков.

– Желаю всем здравствовать и доброго утра, кстати. Надыбал интересную информацию! Вице-президент Академии наук Герасименко…

Вертинский снова посмотрел на меня.

– Ничего, если я приглашу Владимира Дмитриевича перекусить червячка?

Романовский скривился:

– Какие гадости жрете!.. Это даже не французы с лягушками, а вообще… Мне, кстати, отсюда пирожки да кулебяки носили. Вкусно, честно говоря, здесь готовят. Да только пузо через ремень отвиснет…

– И вы всю ночь здесь трудились? – весело удивился Вертинский. Взглянул на меня с укором: – Ну вот, а вы всех собак на нас вешали! Хоть одну нацепите на господина Романовского!

– Да, господин Романовский, – сказал я. – Пока еще кто-нибудь не явился на последний свободный стул, оседлайте его своим… Так что там Герасименко?

Романовский, не смутившись, он никогда не смущался, придвинул стул, сел, возложив локти на край стола, чем вызвал легкий фырк и поднятие бровей представителя партииаристократов Потемкина.

– Этот Герасименко, – сказал Романовский напористо, – умнейший мужик, убедительно доказывает, что если всю мощь нашей цивилизации направить на решение проблемы бессмертия, то уже через двадцать пять лет возраст любого из живущих можно бы продлить до двухсот лет! А через сорок лет было бы достигнуто бессмертие. Круто?.. Как говорят теперь в правительстве, подражая шоуменам, наверно, завидуя, полный улет! Правда, пока для немногих само бессмертие. Каждого проходилось бы пропускать через сложнейший медицинский суперкомпьютер, но еще лет через десять бессмертие стало бы достижимо для каждого. Более того, каждый сможет выбирать тот возраст, в котором остановиться!.. Более того, можно прожить до старости, затем снова обновить организм до подростка… Здорово?

Вертинский морщился, неловко за такие статьи, зато Потемкин насторожился, настоящий политик, взглянул остро.

– Погоди-погоди, – сказал он. – Товарищи, не надо Владимира Дмитриевича забрасывать стульями. Академик Герасименко не тот человек, чтоб чокнулся на страхе смерти. Скорее он будет им выгодно торговать… Насколько я понял, Владимир Дмитриевич, вы хотите поймать на крючок…

Романовский кивнул:

– Верно! Эта малозаметная в Интернете статья может изменить ход истории… ничего, что я так напыщенно? Игната Давыдовича нет, я его заменю пока. Нет-нет, работать не буду, но поговорить я могу. Особенно когда с пафосом. Дело в том, что все, не достигшие сорока лет, после прочтения сей статьи почувствуют, что могут дожить до этого дивного времени! А ощутив, изалкают! Или возалкают. Дескать, стоит только прожить еще эти двадцать лет, и твою жизнь продлят до двухсот. А там уже рукой и до подлинного бессмертия!.. Здорово? Кто не захочет такой перспективы?.. Но существует одно «но». Герасименко сразу указывает, что это достижимо лишь в случае, если вся мощь нашей науки и техники будет направлена в эту сторону. На решение долголетия и бессмертия, а не на открытие новой прокладки с крылышками и особо модного тампакса со встроенной видеокамерой.

Потемкин сказал быстро:

– Хотя я и не Шмаль, но скажу точно: в России каждый третий – пенсионер, но все-таки две трети – это две трети.

– Да и пенсионеры, хоть и не доживут, – возразил Романовский, – захотят, чтобы их дети дожили. Не какие-то там далекие правнуки, к тому времени род может пресечься, а именно вот эти дети, что сейчас приходят к ним, родителям, и просят червонец на бутылку. Хоть и свиньи, но все– таки свои свиньи, родные. Родная кровь, так сказать! Эту статью надо напечатать во всех популярных изданиях! Устроить обсуждение по телевидению.

– Организовать, – сказал Вертинский.

– Что? – не понял Романовский.

– Организовать, – повторил Вертинский, – а не устроить. Пора вам обучаться азам государственного управления, вы же министр культуры, а не хрен собачий. Устроенное, простите, может выйти боком самим устроителям. А вот организованное…

– Тогда вы и возьметесь?

Вертинский покачал головой:

– Я – нет, дел много, но есть мастера, у них комар носа не подточит. Все будет проведено по высшему классу!.. Прямо с улицы нахватают простых людей для участия в дискуссии, но эти люди скажут именно то, что надо… Да вы не прикидывайтесь. Вижу, пытаетесь свалить черную работу на мои плечи! Как будто у себя на телевидении не организовывали нужные вам результаты всенародных опросов!

Романовский сказал невозмутимо:

– Но я должен был попытаться?

Я взглянул на часы, поднялся.

– Мой рабочий день начнется через десять минут. Пойду-ка я от вас, шибко умных. А вы шли бы по домам, а то Кремль скоро в спальный район превратите.

Часть II

ГЛАВА 1

С утра в приемной важного вида сановники, я почему-то все время видел их с широкими генеральскими лентами через плечо, у одних голубые, у других – красные, мундиры усеяны звездами из золота, усыпанными бриллиантами, все ордена размером с блюдце, на плечах – эполеты… Треть этих важных лиц я сам вызвал, остальных – мои управляющие департаментами, то есть Александра и Волуев.

Они еще не сговорились, кто при изменившемся раскладе старше, запускали вызванных ими по очереди, я принимал, выслушивал, давал ЦУ, так прошло время до обеда, наконец Волуев зашел сам и сказал многозначительно:

– Демонстранты уже накапливаются.

– Сколько им двигаться к Центру?

– Не меньше двух-трех часов.

– Что докладывает Ростоцкий?

– Просит не беспокоиться. И в самом деле, господин президент, наш министр внутренних дел на вас просто молится. Ему пытались всобачить в кабинет портрет Георгия Победоносца – отказался, икону Сергия Радонежского – отверг, а вот ваш портрет сам повесил на самое видное место!..

Я спросил с недоверием:

– Без всякого принуждения? Точно?

– Клянусь!

– Ах да, за ним же тоже телекамера…

– Обижаете, господин президент, – сказал Волуев с укоризной. – Вы ж ему такую власть дали! Последней свиньей бы себя показал… А само видеонаблюдение всех банков, офисов и концернов, которые вы разрешили объединить в одну систему под руководством МВД?.. Да еще послабление насчет применения огнестрельного оружия… Нет, он костьми ляжет, но сделает все, чтобы удар был показательным. Он все понял, господин президент!.. Кстати, можете посмотреть на некоторые сборища. Их уже снимают.

Я включил головной экран. Изображение прыгало, оператор явно пробирается в толпе, наконец выбрался на свободный пятачок, на экране мелькает цветное пестрое, словно деревенские петухи насиловали павлина. В кабинет ворвался шум, так на массовке все говорят вразнобой одну и ту же фразу, затем камера перестала мазать из стороны всторону, я увидел толпу молодых и немолодых мужчин, веселых, взбудораженных. Большинство обнажены до пояса, несколько человек вообще в плавках, почти все обвешаны цепями, волосы выкрашены в зеленый, синий, фиолетовый, голубой, у многих длинные пряди убраны в кокетливые хвостики.

То один, то другой вскидывал над головой плакат, что-то выкрикивал, я не успевал разобрать слова. Распорядители, немолодые мужчины, сбивались с ног, выстраивая их в колонну. Наконец первыми поставили крепких парней, эти держат плакат со стандартной надписью, способной любому заткнуть рот: «Фашизм не пройдет!», кто же посмеет возразить, ну кто скажет, что да, фашизм пройдет, фашизм – это хорошо? За ними на точно таком же длинном транспаранте начертано размашисто: «Нет – фашизму!», а чуть дальше: «Имортизм – угроза человечеству!»

Волуев сказал быстро:

– Все идет по плану!..

– Что именно?

– Вы же знаете, господин президент, если не удается революцию подавить, то надо ее… возглавить. Мы не могли помешать этой демонстрации состояться, но за два часа в колонне все перемешается. Вперед выбьются вон те парни, видите? Оба голые, выкрасились в голубой цвет, мол, да – голубые!

На транспаранте парней пламенели буквы: «Свободу нетрадиционным!», за ними еще двое: «Долой однообразие в сексе!»

– Как вы их… сумели?

– Передал, что в выпуски новостей попадут только те, кто будет идти в переднем ряду. Их портреты будут во всех изданиях мира. Даже в «Плейбое». И вообще станут героями, большие бабки поимеют.

Я сжал челюсти, в висках застучали молоточки. Демократия – последнее убежище подлеца, это уже знают все, но еще не все увидели, что демократия еще и последнее прибежище извращенцев. Но вот они, извращенцы, идут, протестуя против ясного и понятного желания жить с Богом в сердце… или как это Высшее ни назови, они же настаивают и добиваются, чтобы мир погрузился в пучину мерзости, где содомский грех, за который Творец стер с лица земли два города, – далеко не самый смачный.

– Быстро же они на имортизм среагировали!

– У них хорошие режиссеры, – заметил он спокойно. – Быстрые. Цепкие, ничего не упускающие. И, главное, богатые.

Я пожал плечами:

– Вы, я вижу, убежденный экономист.

– Разве не экономика правит миром?

– Нет, – ответил я. Повторил: – Нет. Уже… нет.

Он кивнул:

– Да, конечно, вы пришли к власти вопреки всем прогнозам. Но это значит лишь, что олигархи поставили не на ту карту. По сути дела, имортизм обещает суперприбыли и олигархам. Правда, не всем. Тем, кто делает состояние на выпуске фаллоимитаторов, – вы враги, а кто вкладывает деньги в развитие науки и техники – вы просто манна небесная. Хотите взглянуть на зоофилов? Они пойдут отдельной колонной…

Я буркнул:

– Лучше на лесбиянок… Нет, эксгибиционисток, это интереснее.

Он поморщил лоб, вспоминая:

– Мне кажется, они так и не собрались. Планировалась совместная колонна с нудистами, но вы не стали запрещать появление обнаженных женщин в общественных местах, так что им вроде бы протестовать особенно не из-за чего. А мужчин-нудистов не набирается для отдельного шествия. Им предложено примкнуть к гомосексуалистам, но вчера еще в объединенном комитете шли жаркие дебаты. Видимо, они пойдут вслед за гомосексуалистами, но отдельной группой и под своими лозунгами.

Я сказал раздраженно:

– И там свои партии, свои трения, свои союзы!

– Весьма крупные, – сообщил он с таким видом, будто для меня это невероятная новость. – После того, как им еще сделали рекламу… мол, талантливые люди – обязательно извращенцы, то уже и грузчики стали объявлять себя геями. Не пидорами, а именно геями! Меня беспокоит только то, что в этих колоннах наряду с настоящими извращенцами идут и просто нормальные ребята… Одни косят под гомосеков из-за моды, другие вообще пришли побузить… Как с ними?

– Извините, Антон Гаспарович, – буркнул я. – Но что-то не чувствую в себе жалости. Ну вот ни капли!

Он отправился в комнату связи, я зло смотрел на экран, куда из пяти точек подают картинки митингов, подготовку грандиозного шествия. Все походит на красочное начало грандиозного карнавала. Как где-то в далеком Рио-де-Жанейро, там тоже улицы заполняют толпы трансвеститов, гомосексуалистов, мазохистов, все поют и пляшут, совокупляются прямо на улице с козами и ламами.

Человек, который не в состоянии творить или принять участие в творчестве, все же не признает собственную ущербность, это было бы против природы человека. Он будет оплевывать любую стройку и будет находить все новые доводы, чтобы оправдать это оплевывание. Мол, здоровое выживет, а слабое помрет, так моя ядовитая слюна помогает прогрессу.

Увы, на граните слюна только зашипит и испарится, а вот нежный цветок сожжет. Да и вообще слабый росток, что мог бы вымахать в огромное могучее дерево, дающее приют изащиту от солнца, нуждается в защите, а не топтании сапогом. Однако на имортизм обрушились все, начиная от примитивненьких дурачков, что не идут дальше острот вроде«имморты – им морды», до высоколобых колабов, старающихся объяснить появление имортизма как некую новую разновидность фашизма. И неважно, кто из них напрямую получает за это баксы из штатовских служб, а кто действует по дурости, они-де защищают демократию, все стараются затоптать нежный росток, выращенный интеллектуалами и для интеллектуалов.

Правда, карта этих бита, ибо, не встречая сопротивления, разжирели и отупели на прошлых победах, а криками «Фашизм, фашизм!» теперь никого не испугаешь, это что-то такое же древнее, как кентавромахия или борьба египтян с гиксосами. Хуже другие, практичненькие, простые люди, исполненные житейского здравого смысла простолюдинов. Эти знают, что из десяти начинаний только одно удается, и потому заранее над всем хохочут и указывают пальцем на придурков, у которых шансов на успех один к десяти. А то и меньше, если ставка высока.

Но мы пойдем, несмотря на хохот и улюлюканье простолюдинов. А потом всех их поставим… кого в позу пьющего оленя, кого в шеренгу, а немало и сразу отправим в переработку на мыло, чтоб не позорили род людской.

Волуев заглянул, сообщил:

– Первая колонна выступила!

– Пусть идут, – ответил я. – Где они?

– Пока только на Острякова и Супруна. Но еще две колонны формируются на Липовой аллее, Летней аллее и Морской аллее. А по Московской аллее идет еще один митинг гомосексуалистов, эти соединятся с колонной педофилов. Те будут двигаться по Ленинградскому проспекту. Нет, не сольются, пойдут отдельными параллельными колоннами. Темсамым, как они заявили, символизируя и самобытность своих… э-э… перверсий, и в то же время общность справедливой борьбы против несправедливости властей.

– Пусть идут, – повторил я.

– Может быть, распорядиться насчет усиленных отрядов милиции?

Я взглянул с удивлением:

– Наше ли это дело? Пусть Ростоцкий занимается своим делом, мы – своим. Заодно посмотрим, как он справится с новыми полномочиями.

Гомосексуализм, мелькнула мысль, педофилия и прочие сексуальные извращения возможны только при демократии, так что все извращенцы – убежденные демократы. Эта аксиома верна и в обратную сторону: все демократы – извращенцы, ибо скажи, кто твой соратник по партии, и я скажу, кто ты. Кто не останавливает порок, тот поощряет его распространение.

Через час я наблюдал уже на всех экранах многоцветье, словно радуга упала на Тверскую, захватив проезжую часть и выплескиваясь на тротуары. Передние демонстранты несут на шестах во всю ширину улицы транспарант, но не красный, как ожидалось инстинктивно, а голубой. И хотя красного цвета хватает, но плакаты и транспаранты голубые, а буквы кричаще желтые. Народ жмется к стенам домов, как в узком ущелье, где катит грозная волна.

Мы в малом зале совещаний наблюдали за демонстрацией на большом экране, а еще несколько экранов показывают голову, хвост, реакцию прохожих, отдельных демонстрантов. Подошли члены моего Тайного Совета: Вертинский, Седых, Тимошенко, Атасов, а Волуев, устав щелкать пультиком, переключая на большой канал с малых, с почтительнейшимпоклоном вручил его мне.

– Как вам нравится?

– Красивый карнавал, – признал я, – как в Лимпопо или Бразилии, где крокодилы и бананы… Неужто одни гомосеки?

– Нет, конечно, – заверил он. – В этой колонне почти в полном объеме трансвеститы, вуайеристы, скотоложники, фетишисты, некрофилы, педофилы, а также нудисты…