Чтение 10–й страницы книги ~Имортист~

На экране появилось лицо Александры.

– Господин Волуев вернулся с выполнением одного деликатного дела.

– Волуев? А чего это он у тебя испрашивает разрешения? – удивился я. – А, понятно, ты теперь по иерархии старше?.. Поздравляю.

– Спасибо, господин президент, – ответила она, нимало не смутившись.

Волуев вошел без подобострастия и чинопоказухи, как вошел бы рядовой инженер в кабинет завсектором. Сдержанно поклонился, доложил бесстрастно, взгляд его покоился на мне, не прилипая, но и не соскальзывая:

– Господин президент, мне удалось расколоть блок правых демократов и левых демократов, но часть из грушечников выводят своих людей завтра на демонстрацию.

– А правые и левые?

– Те участвовать не будут, – ответил он, глядя мне в глаза. – Именно из-за грушечников. У них планируется отдельная, через неделю. Но по отдельности справиться будет легче.

– Еще бы… Грушечники выйдут всем составом?

Он тонко улыбнулся, серые веки поднялись, он прямо взглянул в глаза:

– Нет, только самые яркие течения. Вы понимаете, о ком я…

– Нет, простите.

Я держался с ним все еще отстраненно, все-таки старый кадр, выполнял хрен знает что, а у нас тут революция, не до преемственности, он же говорит со мной, как будто не замечает, что перед ним уже не тот человек, что отправлял его с этим шеридановым заданием.

– Удалось, – объяснил он, – убедить в первую колонну поставить самую ударную силу: объединения гомосексуалистов, зоофилов, всероссийское общество лесбийской любви, педофилов, геронтофилов… и всех остальных, нетрадиционных. Как вы понимаете, это обеспечит интерес к самой демонстрации, на это я и напирал, однако даст и нам некоторые козыри…

Я подумал, кивнул угрюмо:

– Да. Если только правильно воспользуемся.

– Господин президент, это демократы.

– Да, я понимаю.

– Надо, чтобы эта демонстрация стала ударом по всей демократии. Ее надо принимать и воспринимать не как протест сексуальных меньшинств, а как демократов вообще. Повсем каналам телевидения надо подавать это как колонны идущих демократов! Ни слова о гомосексуалистах. Нужно так и называть их – демократы. Только демократы.

Он излагал спокойно, деловито, как будто двигал на обширной компьютерной карте людские массы, какие-то вел к победе, какие-то бесстрастно сметал с карты в небытие. Похоже, с момента подсчета голосов он уже проработал суть имортизма, понимает наш общий курс. Возможно, этот курс ему даже импонирует. Во всяком случае, прием предложил не совсем честный, зато весьма болезненный для демократов… Впрочем, почему не совсем честный? Еще ни одна диктатура не позволяла сексуальным меньшинствам заявлять о своих правах! Все перверсии – порождения демократии.

– Хорошо, – сказал я. – Держите это под контролем. Нужно будет предупредить Ростоцкого…

– С вашего разрешения, господин президент, я это уже сделал.

– Да? Вы оперативны, спасибо.

– Моя работа, – ответил он скромно. – Какие будут указания?

Я подумал, сдвинул плечами.

– Наоборот, это я жду от вас предложений по перестройке работы вашего аппарата и… вообще всей этой громадной машины. Как вы уже поняли, с демократией и прочим лицемерием покончено. А раз так, то у нас те возможности, о которых все правители только мечтали. Начинайте!

– Спасибо, господин президент, – ответил он несколько озадаченно. – Спасибо и… да, я пошел, пошел, пошел…

ГЛАВА 14

Я откинулся на спинку стула, веки опустились. Не для меня это постоянное напряжение, я привык к более спокойному течению жизни… Как тот родственник богатого мадиамского шейха, что преспокойно пас себе несметное стадо сытых здоровых овец и однажды услышал глас, повелевающий ему идти в другую страну и уводить оттуда толпу ленивых и тупых рабов. Понятно, что психически здоровый пастух, привыкший к безмятежной и привольной жизни, сразу же возопил: почему я, Господи? Призови кого-нить другого!

– Почему не призвал кого-нить другого, – повторил я, не поднимая веки. – Я же ученый, а не политик… Нет, я богослов, а не политик… Или скажем так: я же имортист, а не политик! Да, вот теперь в точку…

Голос изнутри меня отчетливо произнес: беда в том, что должен кто-то делать такую работу. Вы, чистые, гнушаетесь работой политика, а потом возмущаетесь, что вами правит дурак…

Солнечные лучи, проникая сквозь бронебойные стекла, теряют убийственный ультрафиолет, зато тепловой мощи хватило чуть ли не накалить мое кресло. От жара потекли мышцы, я блаженно превратился в медузу на берегу, а стройные ряды мыслей, марширующие, как на параде, чуть ли не чеканящие шаг, сломали строй, поползли кто куда.

Сим, Хам и Яфет, всплыла ленивая мысль, это от них раскол. Хам – горячее ощущение жизни, буйство плоти, приземленность желаний, Сим – копание в своих ощущениях, внутреннем мире, Яфет – ощущение прекрасного, жажда знаний…

Тогда впервые и произошло самое серьезное столкновение прекрасной утонченной греческой культуры и очень простой, как ни посмотри, культуры потомков Сима…

Все верно, огонь не гаснет, когда от него разгораются другие: когда разошлись три брата, Сим, Хам и Яфет, все трое понесли факелы, рассеивающие мглу невежества. Больше всего, понятно, добились успеха братья Хам и Яфет. От Хама пошли наиболее могучие цивилизации, что естественно, самые известные из которых вавилонская и американская, от Яфета тоже не меньше сотен народов и культур, из которых самой известной и прекрасной, пожалуй, эллинская… ах да, эта мысля уже ползала здесь, так что ползи дальше, не задерживайся…

Симу повезло меньше, намного меньше. На свою беду, он не удовольствовался такими простыми радостями, как Хам и Яфет, его потомство долго мучилось жаждой непонятного, высокого, несбыточного, в то время как потомки Хама и Яфета копали и строили, прокладывали дороги, разводили скот, строили города, проводили каналы.

Сотни, даже тысячи лет прошли, прежде чем расплодившееся потомство братьев пришло в соприкосновение друг с другом. К тому времени даже смутная память о родстве забыта, это разные страны с разным укладом, языком, а главное – мировоззрением, жизненными целями. Самая простая и свободная цивилизация сложилась у потомков Хама. Ее можно определить как цивилизацию… ну, скажем помягче, желудка. Люди жили простыми доступными радостями. И боги у них простые: орлы, львы, крокодилы, шакалы, рыбы, быки,а если и люди, то с птичьими или звериными головами.

У Яфета потомки формировали свое мировоззрение по схожему пути, разве что их боги приняли человеческие тела, особенно это явно выразилось в эллинской культуре. Стремление к красоте выразилось в ее обожествлении, все боги – прекраснейшие, без всяких изъянов, мужчины и женщины.

Ошибкой потомков Яфета было желание навязать потомкам Сима свое мировоззрение, свою философию, свои взгляды, идеалы. Ошибка потомков Сима в их желании замкнуться в крохотном мирке, заниматься только внутренним миром человека, ибо со стороны прекрасной греческой философии, со стороны всего остального громадного мира идет столько соблазнов, что просто невозможно от них отгородиться полностью, да и не нужно это делать, ведь, к примеру, не только вся современная философия, но и весь взлет науки и технического прогресса начались от исканий Яфета… Имортизм – это религиозность Сима, научная страсть Яфета и животная сила Хама, однако не в противоборстве, а в четком закреплении каждого на своем месте. Когда побеждает мировоззрение потомков Хама, мы видим это жрущее, срущее и постоянно трахающееся человечество, они даже воевать не хотят, для них нет ничего дороже собственных жизней, потомки Яфета воевать всегда готовы, как и навязывать всему миру свои взгляды, но к чему это приводит, лучше всего видно на примере восстания Маккавеев.

Потому единственно верное, когда и наука, и культура, не говоря уже о всех животных позывах, находятся в полном и навсегда закрепленном подчинении у души, духовности, у той части нашего Я, что постоянно связана с Высшим Существом. Это и есть имортизм. Имортизм – это значит, что в нашем существовании есть Цель. В существовании каждого из нас, как в существовании пространства, времени, материи. Мы узнаем эту цель, когда придем. Однако идти должны сами, нас не принесет туда, как приливной волной!

Более того, у нас вовсе не вечность впереди: всемирные потопы и тунгусские метеориты, то меняющие ось планеты, то убивающие динозавров, – лишь предупреждения! Уже несется через пространство тот обломок, что разнесет планету вдрызг. Мы должны успеть уложиться в отведенное время. Мы не знаем, сколько нам отпущено, потому лучше поторопиться, чем потом в бессилии наблюдать, как в небе вырастает страшная красная звезда.

Сейчас мир, увы, не во власти потомков Яфета. Да, греческая культура была высокой, утонченной и прекрасной, за этой прекрасностью мы как-то старались не замечать, что там даже боги занимаются педерастией, педофилией, инцестом, где внук сожительствует с бабушкой, брат с сестрой, что все они сплошные зоофилы, даже бог богов Зевс – ах какой красавец-мужчина на скульптурах! – трахал не только замужних женщин на земле, но и коров, коз, кобыл – да и жеребцов, птиц, рыб, а над запертой Данаей занимался мастурбацией… а уж что напивался, как последняя свинья, и напоминать не стоит.

Сейчас даже потомки Яфета уступили потомству Хама. При всем своем отрицании высокой духовности яфетиды не опустились бы до швыряния тортами и подсказывающего хохота за сценой, это все для простейшего понимания хамского народа, как и все ток-шоу, как практически все телевидение, киноиндустрия. Сейчас потомки Хама расплодились и заселили весь мир. А потомство Яфета… да что там Яфета, абсолютное большинство из потомства Сима, как уже бывало не раз, тоже охотно приняло тот образ жизни, что попроще и полегше. В самом деле, когда выбор: поработать или расслабиться и полежать в холодке, – что выберет абсолютное большинство? Тут уж неважно, чьи потомки!

Но точно так же, как греческая философия однажды едва-едва не завоевала всю территорию, заселенную потомками Сима, так сейчас потомство Хама завоевало своим заокеанским образом жизни весь мир, всю планету. Огоньков осталось не так уж и много, тем ответственнее наша задача. Мы, имортисты, должны зажигать свои огни среди всех народов, будь это потомки Хама, Сима или Яфета, зажигать на всех континентах.

Сейчас очень тяжелое время для имортистов, потомство Хама побеждает даже не силой оружия, хотя им тоже пользуется охотно, но своей хамской философией: плюй на все ибереги здоровье, умный в гору не пойдет, главное в жизни – мои плотские наслаждения…

Нас, помнящих цель, осталось не так уж и много, однако в России мы взяли власть, а в других странах мы, хоть и на задворках, однако это мы создаем философские, экономические системы… да, собственно, создаем все. Так было всегда, но всегда создавали мы, умнейшие, а пользовались… мягко говоря, не самые умные. А мы, умнейшие, почему-тоим служили. Нет, с этим покончили… Больше никогда-никогда нами не будут повелевать те, кто ниже нас.

Звякнуло, на экране появилось лицо Александры.

– Господин президент…

– Да, – проговорил я, – да, Александра.

– По вашему вызову прибыл Колупаев.

– Вводи, – пошутил я и одновременно кликнул по названию файла с досье на Колупаева, всмотрелся в фотографию. Данные собраны в три подгруппы: подробно, кратко и самая что ни есть выжимка. Я заглянул в выжимку, скривился: та же вода, что и везде.

Александра тихо доложила о прибытии Колупаева. Я кивнул, она ввела в кабинет высокого поджарого человека, я вышел навстречу, он остановился и дождался, когда подам руку. Ладонь сухая, горячая, пальцы крепкие, а рукопожатие теперь ничего не говорит, всем ставят имиджмейкеры одной школы. Выше ростом, чем мне казалось, когда видел в новостях на телеэкране, широк в плечах, крупное квадратное лицо, широкие скулы, глаза смотрят из-под надежного укрытия. Выбрит до синевы.

Я указал на кресло по ту сторону стола, мы сели и посмотрели друг на друга. Сейчас наступает важный момент, который я так не люблю, он называется психологической оценкой, но я не верю в эту галиматью, это для серых одинаковых людей, а чем выше и развитее человек, тем он труднее поддается оценке. По всем оценкам и тестам я выгляжу слабым, у нас почему-то интеллигентность и вежливость засчитываются как слабость, уступчивость, но если я уступлю дорогу ребенку или щенку, это не значит, что я буду уступать всем и каждому.

– Господин Колупаев, – сказал я, – у нас для разговора всего пять минут, это несолидно, но что делать, такой график. Я читал ваши работы, некоторые идеи до сих пор у меня в голове, как вбитые гвоздями. В Петербурге освободилось место директора Института геополитических проблем. Я просил бы вас занять этот пост…

Я сделал паузу, Колупаев смотрит спокойно, себе цену знает. Тем более понял, что настоящую цену ему понял и я.

– Да, господин президент.

– Принимаете?

Он кивнул, не раздумывая:

– Если только даете мне карт-бланш на кадровые перестановки.

Я встал, протянул ему руку:

– Поздравляю! Приступайте к работе. Ваши труды, честное слово, очень важны для нас.

Я проводил его до двери, Александра улыбнулась одобрительно: вот так быстро надо всегда. Я виновато пожал плечами: увы, стремлюсь, но получается редко.

– Премьер-министр, – сказала она негромко. – Поднимается от входа.

– Зови сразу, – разрешил я.

Медведев появился, как борец сумо, массивный, грозный, полный силы, разве что в безукоризненно сшитом костюме, при тщательно подобранном галстуке и ботинках.

– Господин президент…

Я указал на кресло, в подобных случаях садятся не рядом и не напротив друг друга, а оставив между собой угол. Медведев опустился с грацией прирученного медведя, на столе появилась папка с бумагами.

– Я подготовил, как вы и велели, кое-что по реформе всей структуры управления.

Я полюбопытствовал:

– Народ еще не разбегается?

Он вяло отмахнулся:

– Сколько волка ни корми – в лес-то смотрит, но со двора ни ногой. Какой министр не мечтает стать олигархом? Разорвать российский замкнутый круг неимоверно сложно. Проще – разворовать… Хорошо, что наши законы не имеют обратной силы. Плохо, что не имеют и силы прямой. Вот посмотрите схемку, а здесь расчеты… Нам вообще незачем столько министерств, все нужно централизовать. Завтра-послезавтра можно бы внести в Думу, но желательно, чтобы вы просмотрели.

Я кивнул:

– Хорошо. Но вы уж обтешите его так, чтобы мне работать не пришлось. Должен я получать удовольствие от президентства?

Он с самым сокрушенным видом покачал головой:

– Хорошо, господин президент. Кто не рискует, тот не пьет нитроглицерин. Хоть будущее всегда предпочитало держаться от нас подальше, но на этот раз… мы его достанем! Как говорится, за правое дело стой слева. Ах, господин президент! Мне ли вам говорить, что экраны кино и телеэкраны заполнили фильмы о благородных киллерах и проститутках, о романтичных мафиози, девочки в школах мечтают о карьере валютных проституток!.. А мы все опасались выступить против, как бы нас не осудила какая-то интеллигенция! А где та интеллигенция, когда со страной творят хрен знает что?.. Так что делайте свое дело смело, господин президент. Мы – трусы, сами не решились, но за вами пойдем смело. Двигайтесь как танк, крушите любое сопротивление. Да его и не будет.

Я сказал без улыбки:

– Разве что побурчат на кухнях.

– Это у нас умеют, – согласился он с прежним жаром. – Но кто, как не она, эта сраная интеллигенция, размыла и утопила в дерьме все строгие нормы? Все рамки, границы? Все идеалы?.. Вот теперь пусть и жрет то, что получила. Отныне над миром во весь зловещий рост встает Скиф – сильный, здоровый, не отягощенный никакими старыми догмами. Ни французских утопистов, ни современных политкорректных гомосеков.

Он говорил горячо, излишне горячо. Я молчал, еще не ощутив, то ли в самом деле накипело, изливает душу, то ли старается завоевать мою симпатию, войти в число самых близких сторонников.

– Вы правы, – сказал я наконец. – Это не мы, а они сами уничтожили старый мир… Это они заставили нас оставить своих овец в богатом краю и заняться этим тяжким делом спасения мира… Так пусть же теперь получат свое, недоумки… А вы, Игнат Давыдович, имортист или еще нет?

Он с неловкостью улыбнулся:

– Да уже вроде бы…

– Хорошо, – сказал я, – пусть будет даже только вроде. Если мы имортисты, то законы старого мира – не для нас. А это даже не законы, а лохмотья.

В кабинет вошел Волуев, молча положил передо мной папку с одним-единственным листочком и молча удалился. Медведев деликатно отвел взгляд в сторону, но я читать не стал, о содержимом догадываюсь, а с премьером надо закончить в том ключе, чтобы не сомневался: все реформы, что задумали, сбудутся. И все реформы – во благо.

– Перестраиваем под другого человека, – сказал он осторожно, – но… не маловато ли их?

Я горько усмехнулся, развел руками:

– Маловато. Да и не самые бойкие это люди, к сожалению. Мы уже об этом говорили, но всякий раз придется напоминать, что еще в школе, практически в каждом классе выделяется кто-то, кто упорно учится или тренируется, все это даже не из-под палки, что совсем уж удивительно, а сам по себе! Нравится вот извращенцу даже после уроков грызть гранит науки или каторжаниться железом в подвале, когда можно взять пивка и так сладко тискать податливых девочек на лавочках прямо на детской площадке!

Медведев скупо усмехнулся, но взгляд отвел, я так и не понял, осуждает или же сам с пивком тискал одноклассниц вместо осточертевших уроков.

– Ряды, – продолжил я, – этих грызущих гранит и наращивающих мускулы со временем быстро редеют. Непросто выдержать натиск агрессивного общества с требованием пить: «Мы же пьем, а ты чем лучше нас?», ходить по бабам: «У тебя че, что-то не в порядке?» – и ездить в дурацкие турпоездки: «Ты че, мы ж расширяем кругозор!» К тому же СМИ ведет настоящую кампанию против этих одиночек, возвеличивая человека толпы: играющего в лотереи, собирающего крышки из-под пепси, где может оказаться выигрышный миллион, оттягивающегося, балдеющего, ничем не забивающего голову.

Медведев наклонил голову.

– Но вся экономика, – пророкотал его сдержанный баритон, – ориентирована, так сказать… даже мировая!.. именно на этого дебила. Чтобы больше покупал эту пепси.

– Говоря образно, – сказал я, – имортисты – это те уцелевшие, кто наконец-то собрались и учредили свою партию! А сейчас создаем условия, чтобы защитить и уберечь тех одиночек, что вот сейчас переступают порог детского сада, школ, институтов. Чтобы считались не изгоями, недоумками, слабаками, а теми, кем являются на самом деле –хозяевами планеты. А эти, которые крутые и уверенные, собирающие крышечки, – всего лишь здоровый рабочий скот. А скот должен знать свое место.

– Абсолютно согласен!

– Заодно и те неглупые, но слабые, что могли бы заниматься наукой, но в угоду моде красят волосы в зеленый цвет, вдевают серьги во все места и вместе с придурками идут оттягиваться, дабы не выделяться, с имортизмом получили надежную поддержку и возможность выдавить из себя демократа и стать людьми, детьми Бога. А вы знаете, ИгнатДавыдович, если уж честно, то для руководства нашей индустриальной экономикой вполне хватает тех одиночек! В нашем механизированном мире без быдла вообще можно обойтись… Сейчас это кажется дико, но ведь многие дикие идеи, стоило их внедрить, тут же дали плоды!

Он поинтересовался:

– Это вы о виселицах?

Я поморщился:

– Да что вы все уперлись в них?.. Прямо журналист. Да пусть даже о виселицах. Какой везде лился расхожий бред, что ужесточение наказаний якобы не уменьшает количество преступлений!.. Не уменьшает, если срок наказания ужесточить на полгода-год при, скажем, десятилетнем сроке заключения, хотя не уверен. Кто знает, из какого пальца ипальца ли высосали эту дурь? Но вот мы начали проводить жестокие казни, как сразу же отрезало по крайней мере девяносто девять процентов всех преступлений!

Он кивнул, сделал пометку в блокноте.

– Это стоит напомнить обществу. И не раз.

– Да все и так увидели, – возразил я.

– Этого мало, – сказал он. – Надо напоминать. Это прокладывает дорогу дальше. Кстати, по вашей доктрине, кто может быть имортистом?

Я сдвинул плечами, но Медведев смотрел серьезно и требовательно, я подтянулся, вопрос не случаен, сказал тоже очень серьезно:

– Всякий, кто следует Заповедям имортизма. Для этого достаточно лишь однажды сказать вслух: «Я – имортист!» Это можно сделать в обществе или без свидетелей, роли не играет, ибо все мы связаны в один вселенский организм, и тот, кто должен услышать, услышит. Однако сказать надо. Как многие не понимают, что молитва нужна не Богу, а самому молящемуся, так и фраза «Я – имортист!» должна произноситься каждое утро. Не для Бога, не для свидетелей, а для самого произносящего, который тем самым задает себе нравственный коридор, в котором пойдет, не отвлекаясь на примитивные радости детей Хама.

Он улыбнулся, от глаз пролегли всего два лучика, и то непросто на такой дубленой коже.

– Спасибо, господин президент. Думаю, завтра с утра я скажу эту формулу.

– Не откладывайте на завтра то, – сказал я и умолк в ожидании, что собеседник тут же брякнет что-то типа «…что можно вообще не делать» или «…ту, что можешь уже сегодня», даже «…не откладывай на завтрак то, что можно сожрать за ужином», однако Медведев не попался, сказал с немедвежьей грацией:

– Вы правы, господин президент. Не стоит откладывать на завтра то, от чего можно получить удовольствие сегодня.

После его ухода я несколько мгновений сидел, откинувшись на спинку, пытался заставить себя мыслить быстро и четко над текущими делами президента, но мозг, сволочь, привычно повел полуабстрактную мысль о нужности или ненужности Бога для человека. Нет, что нужен – это однозначно, какое глупое слово, а нужно то, что каждый должен решать сам, без всякого принуждения или даже подталкивания.

Для простого и даже очень простого человека, который и стремится остаться как можно более простым, здесь нет проблемы: конечно же, нет! И потому – гуляй, Вася, один раз живем. Оторвемся по полной, а после нас хоть потоп, хоть синее пламя, хоть небо в крапинку.

Для непростого или того, кто из простости стремится к усложнению своего «я», ибо в сложном больше радости, вопрос есть, и очень серьезный. Какая из дорог дает большепростора, развития, усложнения? Путь нынешний, его видим, о нем говорить много не стоит, или же путь имортизма, который предусматривает обязательность Бога, создавшего Вселенную?

Имортизм – это прежде всего дисциплина. Дисциплина ума, воли, подчинение своих животненьких и весьма скотских начал тому, чего у животных нет. Одно дело знать, что Вселенная возникла случайно, что все мы – случайность, другое – что мир создан по Плану, во всем – Замысел, и Творец тоже по-своему встает по утрам, чистит зубы и, превозмогая «не хочу, я же Бог», делает обязательные утренние упражнения, а потом принимается за работу.

Мне, к примеру, легче существовать во всем этом хаосе, зная, что это не хаос, что мир только от непонимания кажется хаосом, а на самом деле есть и План, и Замысел а от меня зависит, помогать осуществлять этот Замысел или же лечь на зеленой траве, как коза, кот или лягушка, и насмешничать над строителями.

Конечно, вот так с травки, насмешничая, я буду выказывать свою крутость, как же, богоборец, но это детское богоборство, очень детское. Эту детскость не замечают только сами дети, которые повторяют гордо какую-нибудь расхожую и очень детскую глупость, как, к примеру, что Кольт сделал людей равными. Увы, никогда ни под дулом кольта,ни под жерлом пушки не станут равными учитель и школьник, студент и профессор, академик и слесарь, или попросту – умный и дурак. Или мягче – грамотный и неграмотный.

В современном обществе – свобода, никто никого не тащит наверх силой. Можно даже начальное образование упразднить в духе свободы: хочешь – будь грамотным, не хочешь – никто да не смеет заставлять человека в демократической стране учиться читать и писать!

Однако же, признавая неравенство, конечный продукт распределяем по затраченным усилиям: академику – тысяча голосов, зарплата выше крыши, виллы на всех побережьях и почти неограниченные суммы на опыты, инженеру – пять голосов, шикарная квартира и достойная зарплата, а неграмотному слесарю – стандартное жилье, обычная зарплата и запрет принимать участие в выборах глав государств или даже глав районов.

Вздохнул, мечты-мечты, где ваша сладость, когда вот такие проекты составляешь, отвечаешь только перед такими же утопистами, а я президент, что значит – должен жить и действовать в сугубой реальности…

Александра по моему зову возникла мгновенно, будто прошла сквозь дверь, у нее же черный пояс, замерла с вопросительным выражением на лице и во всей фигуре.

– Александра, – сказал я, – позови, пожалуйста, этого… как его, ну, который с мускулами под пинджаком!

– Коваля? – догадалась она. – Начальника вашей охраны?

– Да, – сказал я с досадой. – Догадываюсь, что без его санкции я и в туалет не могу?

Она улыбнулась:

– Господин президент, у вас очень уютная комната для отдыха, где можно делать все-все, не ставя в известность ни Коваля, ни кого бы то ни было. Это я так, намекаю… а сейчас, как догадываюсь, вы не прочь покинуть на какое-то время Кремль?

– Да.

– К той женщине?

Она говорила ровным спокойным голосом, ни иронии, ни издевки, просто заполняет строчку в своем дневнике. Я покачал головой, глаза все-таки увел в сторону, неловко, я же не мальчишка, чтобы вот так, нарушая все святые узы, да не брака, я не женат, а святые узы главы государства…

– К будущему директору Центра стратегических исследований. Если он, конечно, примет мое предложение.

Она вскинула высокие брови:

– А что, есть такие люди, что могут отказаться?

– Не знаете ученых…

Дверь распахнулась, быстро вшагнул Коваль, цепким взглядом окинул весь кабинет, ухитрившись не пропустить, как догадываюсь, ни одной детали. Я спросил в недоумении:

– Как ты его вызвала?

– Ах, господин президент, надо ли вам знать все мелочи работы челяди?

Я ухмыльнулся:

– Ты права. Господин Коваль… кстати, как вас по батюшке?

– Олесь Бердникович, – ответил он. – А зачем вам? Называйте просто…

– Да по матушке как-то неудобно бывает, – объяснил я. – Ладно, понял, Олесь…

– Можно даже «Лесь». Лишь бы лосем не звали.

Я взглянул на его горбоносый профиль, подавил улыбку и сказал очень серьезно:

– Хорошо, Лесь, я намерен съездить после обеда… или вместо него, худеть надо, в Академию наук…

Он спросил деловито:

– Цель? Маршрут?.. Господин президент, я работаю на вас, так что мне можно и нужно все без утайки. Если вы даже козу изнасилуете по дороге или в салоне лимузина, я будунем, как глубоководная рыба.

Александра слегка раздвинула красные, как у вампира, губы в легкой улыбке.

– Я там пробуду недолго, – сказал я сварливо. – Буду уговаривать одного академика возглавить один важный пост.

– Хорошо, – сказал он отчетливо, – будет сделано, господин президент. После обеда маршрут к зданию Академии наук.

По глазам неподвижной Александры догадался, что сейчас уже десятки людей спешно бросились проверять этот маршрут, в то время как другие напряженно вслушиваются в дыхание их начальника, страшась пропустить хоть слово.

– Идите, – сказал я сварливо. – До обеда еще далеко. Работайте, работайте!

ГЛАВА 15