Чтение 17–й страницы книги ~Имортист~

Я поинтересовался:

– И какие его распоряжения вам нравятся больше?

Чиновник, глава госкомхоза, отводил глаза, пожимал плечами, вздергивал брови, но я не сводил с него взгляда, наконец он промямлил с неохотой:

– Мало ли что нравится… Понятно, что нынешние нравятся больше! Но это же вся работа рухнет.

– Работайте, чтоб не рухнула, – сказал я строго, президент должен быть строг, но справедлив. – Сейчас у вас больше власти. Так пользуйтесь же! Пользуйтесь. У вас стало не меньше рычагов, а больше.

Хороший признак, с первого же дня, как я победил на выборах, аналитики отметили оживление на рынках, в бизнесе, производстве. Еще впереди оставался длинный период, пока старый президент передавал мне дела, но начали открываться новые фирмы, с заводов перестали уходить люди. Вертинский внимательно следил за изменениями, поговаривал, что нашу программу знает, оказывается, намного больше людей, чем мы рассчитывали. И хотя это вовсе не программа выхода страны из кризиса, но в ней увидели лестницу, ведущую из болота… вообще.

Сейчас же, когда я в кресле, активность все нарастала. В моей приемной появлялись то председатель Промышленной палаты, то глава Союза предпринимателей, то руководители нефтяных и газовых концернов. На меня смотрели как на своего, я сам заметил с некоторым удивлением, что говорить с ними легко и просто, практически все, что они приносили, я подписывал без дискуссий, разумные предложения, да еще изложенные ясным языком, – все просто, и не понимал, почему, выходя из кабинета, они переводили дух и переглядывались с немалым недоверием.

Что в стране много изменилось, показали два малозначащих вроде бы в масштабе страны эпизода. Первый был отмечен в районе Новых Черемушек. Сотрудники ОМОНа загнали в тупик троих бандитов, те успели укрыться за бетонным забором, отстреливались, с трех сторон гаражи, не подойти, сил мало, бандиты орут, что не сдадутся, перебьют всех на фиг, но обещают по сто тысяч долларов каждому из омоновцев, если те дадут им уйти. Один из бойцов начал уговаривать своих, что этих гадов все равно отпустят вскоре после ареста, у них все адвокаты купленные, а им эти деньги еще как пригодятся… Командир послал этого дрогнувшего за подмогой, сам немного погодя вышел навстречу прибывающему отряду милиции, чтобы повести их другой дорогой. Но оставшиеся двое омоновцев поддались на обещание бандитов отстегнуть им по сто тысяч… Когда командир с пополнением прибыл, ему сообщили, что бандиты «убежали». Всем прибывшим было ясно, как и командиру, профессионалы, что бандиты никак убежать не могли, тут же полегли бы под пулями этих двоих… но закон, скорее всего, примет версию двух мерзавцев, те получат свои двести тысяч. А потом будут свысока поплевывать на честных, но, увы, бедных сослуживцев.

И тогда командир велел им сложить оружие, пять шагов вперед, кругом и… отряд, огонь! Прибывшие и сам командир были в такой ярости, что иссекли тела бывших соратников пулями в кровавое месиво, хотя через полчаса каждый говорил в потрясении, что никогда бы такого не сделал со своими товарищами.

Этот случай не просто всколыхнул страну, не просто закипели страсти. Юристы, хоть и работали круглые сутки, еще не успели разработать новые статьи, известно только,что все «ужесточится», никто не знал насколько, но все слышали, что отныне пойдет не по придуманным кем-то и для кого-то законам, а для людей и по сути. Отдельные голоса протеста потонули в оглушающем реве всенародного одобрения.

Второй случай был совсем простым, рядовым, даже бытовым, обычным. В лес возле новых микрорайонов загнали старый авто, захламляя лес, да еще и сожгли. В том лесу уже чернеют остовы старых автомобилей. Жители своими силами провели рейд. Отыскали и заставили милицию привлечь к ответственности нарушителей. В Мытищинском районном суде за такое дали полгода тюрьмы, в Новом Косино – три года. Разные сроки, ну и что? Жители тех районов одобрили действия своих судей.

Судьи ощутили, что у них в самом деле развязаны руки. И что судить надо так, чтобы это было полезно обществу, а марсианские законы оставить марсианам. И – загудела страна! Когда за расписанные матюгами стены и загаженные лифты подростков стали отправлять в колонии, в городах, как по волшебству, стало чисто, дворники остались без работы, с тоской бродили по тротуарам и собирали листочки, упавшие с деревьев.

Вертинский жадно следил за мировыми новостями, приносил в клюве самое важное. Во всех странах накалились страсти, США требуют признать имортизм враждебным демократическим устоям общества учением, фашистским по сути, авторитарным и тоталитарным, однако там же, в США, прошли демонстрации протеста, вылились в потасовки с полицией, а ряд крупных организаций выступили с заявлениями, что если в России девяносто восемь процентов одобрило практику публичных смертных казней, то что тогда называть демократией?

– Вот тут они попляшут, – сказал он злорадно, потирая руки. – У нас и есть эта гребаная демократия… что есть власть народа!

– Выигрываем время, – согласился я. – Но те, у кого есть головы, уже разобрались, что демократией у нас и не пахнет.

– Но как же глас народа?

– Этот глас все использовали, как хотели. И мы пользуем. Сейчас с одобрения народа перебьем бандитов, что насилуют их дочерей в темных подъездах, к радости предпринимателей уничтожим рэкет и вымогательство, к ликованию промышленников начнем расстреливать чиновников за казнокрадство, а кончится тем, что простой народ возопиет: а где же обещанное халявное пиво?

Он положил передо мной свежую распечатку.

– Вот знаток сразу вспомнил, что Муссолини первым делом уничтожил мафию. Народ ликовал, до него все страдали от рэкета, а при фашизме в Италии снова стало возможныммолодой девушке пройти через всю страну хоть ночью, и никто ее не обидит.

Я напомнил:

– А что сказал Черчилль?

– Ну, мы-то понимаем, что это зависть. Хотя язык у этого писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе, подвешен хорошо, ничего не скажешь. Его фраза «Большая мафия уничтожила малую» стала крылатой.

Он вздохнул:

– Это мы понимаем. Но не народ.

– Народу надлежит пахать и сеять, – напомнил я, – а также строить дороги. Определять политику он отныне не будет. Забудьте о том, чтобы нравиться народу! Помните, Романовский привел прекрасные слова Бен-Гуриона: «Я не знаю, чего народ хочет, но я знаю, что ему нужно!»

Он поморщился:

– А почему именно Бен-Гуриона?

– А потому что еврей, – пояснил я. – Основатель Израиля как-никак!.. Величина. Главное же, что еврей. Это же самое говорил и Сталин, слово в слово, но разве дадут с цитатой от Сталина даже рот открыть? В дерьме утопят. А против еврея никто не пикнет, все так же страшатся обвинений в антисемитизме, как негра теперь нельзя назвать негром. Так что смелее цитируйте израильских политиков, мудрецов, премьер-министров, древних пророков, Библию, даже Тору… это книга такая. Говорят, толстая.

Он внимательно посмотрел на меня, покачал головой:

– Господин президент, вы даже не представляете, какая толстая. Но вы не только имортист, но и… гм… политик. В самом… да-да, самом верном значении слова!

– Можете не говорить, в каком, – сказал я быстро. – Стоит только посмотреть на ваше лицо. Лучше бы вы уксуса литр залпом… А то и лимонов ящичек.

ГЛАВА 6

Заглянул Казидуб, бодрый и веселый, сообщил, что наконец-то довели до полевых испытаний новый «Тополь», абсолютно неуязвимый и вообще невидимый для американских радаров, а мощь его такова, что в одиночку сможет уничтожить все города на побережье или сбросить в океан всю Калифорнию.

– А когда испытания? – спросил я.

– Сегодня, – доложил он ликующе. – Потому я и к вам, господин президент!

Заглянула Александра:

– Господин президент…

– Да?

– К вам Мазарин.

– Зови, – велел я.

Мазарин вошел тихой бесшумной походкой, я позволил ему пожать свою руку, поинтересовался:

– Что-то случилось?

– Ничего особенного, господин президент. Но сегодня у нашего военного министра испытание последней модификации «Тополя», интересно взглянуть. Говорят, он велел поставить на Камчатке спичечный коробок на скалу.

Казидуб сказал сварливо:

– Ничего от этого шпиона не спрячешь! Позвольте, господин президент, я сам ваш экран настрою. Никто не знает частоты, на которой мой оператор…

– Я знаю, – сказал Мазарин.

– А вот овощ тебе! – ответил Казидуб победно. – Если знаешь, попробуй! Тот код мы держим так, чтоб его воровали. А сами засекаем тех, кто интересуется.

На экране появилось звездное небо, потом верхушки озаренных светом луны высоких сосен. Медленно нарастал тяжелый вибрирующий звук, деревья задрожали, некоторые начали валиться в направлении экрана. Блеснул слабый свет, показался тяжелый танк, он-то и валил деревья, за ним легко катила поджарая, как гончая, самоходка на высоких колесах. Стволы пулеметов и скорострельных пушек смотрят во все стороны. За нею двигается длинное тело, похожее на увеличенный в размерах отрезок трубы нефтепровода, с той лишь разницей, что оконечность походила на головку фаллоса, такая же закругленная, блестящая.

– Вот он, наш «Тополь», – сказал за спиной Казидуб с гордостью. – Последняя модификация. Этот шпион прав, я велел поставить на полигоне, это на Камчатке, спичечный коробок на камень… если не попадут, головы посрываю!

Лицо его оставалось абсолютно серьезным. Ракета двигалась на удобном лафете, по восемь колес с каждой стороны, чудовищная такая сороконожка. Но не такая уж и жуткая, как кажется на первый взгляд, у самоходки по четыре колеса, так что «Тополь» всего длиннее вдвое, зато его, если верить Казидубу и его спецам, невозможно ни засечь, ни сбить. Но такой пока в одном экземпляре, второй только– только заканчивают на оборонном заводе глубоко под землей.

– У Штатов таких нет, – сказал Казидуб.

– У них хватает много чего другого, – заметил Мазарин холодновато. – Они могут воевать против всего мира в одиночку.

– Да, но станут ли?

– Это другой вопрос, – сказал Мазарин. – Но мощь их просто неимоверна. А как вы думаете, господин президент?

Снова создалось ощущение, что силовики проверяют, прощупывают, все еще сомневаются в моих силах удержать власть. Или это у них постоянное, в их волчьей стае плошатьнельзя…

Они смотрели неотрывно, молчали, я тоже хотел бы отмолчаться, но не удастся, развел руками:

– Зачем вам мой совет, когда дело касается танков?.. Страны можно разрушать иначе.

Мазарин насторожился:

– Что вы имеете в виду?

– Советский Союз, – произнес я с неохотой, – рухнул вовсе не потому, что его военная мощь ослабела. Ого, никогда еще наша армия не была так сильна, как в момент развала…

Казидуб прервал рассерженно и одновременно умоляюще:

– Господин президент! Советский Союз не рухнул, не рухнул, не рухнул! Мы просто отказались от устаревшей доктрины. Сами. Вы же видите, теперь все камни летят в США, а мы тем временем крепим мощь. Посмотрите на этого красавца!

Я вскинул руки в жесте сдачи немецкого солдата белорусским партизанам:

– Согласен-согласен! Но я не о том. Сейчас военная мощь США непомерна, как никогда. Из этого все дураки на свете, в том числе сами Штаты, поголовно делают вывод, что их страна неуязвима. Нет-нет, я не показываю на вас пальцем… я вообще на вас не показываю, это ваш Игорь Игоревич на вас смотрит как-то странно. Можете, конечно, поинтересоваться, что это он в вас такое необычное увидел. По-моему, вы всегда такой… бодрый. Так вот, поговорите с нашим директором Центра стратегических исследований. У него есть очень интересные разработки и прогнозы. И в том числе насчет мощи США, что вовсе не адекватна мощи их армии, военно-воздушного и военно-морского флота!

– В каком смысле неадекватна?

– В смысле идиота, сильного мускулами, но слабого на голову, – пояснил я любезно.

Мазарин улыбнулся одними губами, глаза оставались такими же замороженными.

– Господин президент, – объяснил он Казидубу, как объяснял бы, наверное, тому самому слабому на голову, – указывает на простую истину, что даже высокая техника в руках извозчиков и кухарок не сможет себя показать в полной мере… а у профессора и лопата стреляет. Верно, господин президент?

– Верно, – подтвердил я кисло, не люблю, когда мои слова трактуют или даже разжевывают. – Что делать, верно.

Казидуб проговорил в сомнении:

– Откуда вы набрали этих кухарок да прачек? В США все автоматизировано. Все с высшим образованием.

Мазарин смолчал, перевел взгляд на меня, Казидуб тоже уставился на меня за объяснениями, я ответил вынужденно:

– Михаил Потапович, современные интеллигенты, все эти люди с высшим образованием, с дипломами, – это всего лишь те, кто два века назад был конюхом, шорником, грумом, извозчиком, садовником, молочником… Да-да, та же самая ступенька социальной лестницы! Но тогда как-то не приходила в голову такая дурь, как этих людей привлекать к управлению страной!

Казидуб фыркнул:

– Конюхи с высшим образованием? А кто же тогда нынешние слесари, укладчики асфальта, строительные рабочие, фермеры?

Я не успел ответить, очень охотно вклинился Мазарин:

– А они и тогда работали на фермах! Кузнечили, рубили лес, верно я понимаю, господин президент? Согласитесь, Михаил Потапович, в замок конюхами брали все-таки самых умелых, знающих! Как и лучших кузнецов, оружейников. Сейчас сказали бы, наличие диплома обязательно. Так что давайте проведем прямую параллель: современные инженеры– это дипломированные кухарки, конюхи, кузнецы и прочая челядь.

– Почему только инженеры? – обиделся Казидуб.

– Простите, – сказал Мазарин торопливо, – это я так, еще без выгранивания. Господин президент мог бы сказать лучше, четче. А я спешу поперед батька, очень увлекательно, оказывается, успеть понять мысль и на ходу ее развивать! В целом, полагаю, мысль ясна. Оттого, что кухарка в замке умеет лучше готовить суп, чем кухарка в деревне, вовсе не значит, что замковую кухарку можно допускать до управления замком. Нет уж, пусть занимается своим делом. Это если у нас. А в Штатах пусть управляет государством, сенатом, конгрессом, пусть!.. И армией пусть управляет, мы обеими руками за такую демократию. Там, в Америке.

В наш Высший Совет Имортизма входят семь человек, семеро мудрецов, но в Москве только Атасов, Вертинский, Тимошенко и Седых, а Каменев и Рогов далеко за пределами: один в Питере, другой в Новосибирске. Да и оставшаяся четверка, пренебрегая высоким званием, обычно торчит в своих академиях, так что я и сегодня вечером пригласил Бронника и Романовского. Оба ничуть не сконфузились в высоком обществе: Романовский вообще, как мне кажется, не умеет конфузиться, а Бронник со всеми держится с убийственной вежливостью аристократа.

Время ближе к полуночи, рабочий день давно закончен, ко мне в кабинет можно сползтись только на добровольной основе, хоть и по моему приглашению, ессно. Александра, несмотря на свой высокий… наверное, высокий пост, лично принесла соки, минеральную воду, обезжиренные ломтики мяса, овощной салатик, безошибочно угадав вкусы Бронника, исчезла. Надо поинтересоваться, что у нее за личная жизнь, если вот так с раннего утра до поздней ночи всегда на месте…

Раз уж рабочий день закончен, то все сняли рабочие спецовки, что значит: Романовский развалился в самом простор– ном кресле, Седых, заложив руки за спину, стоит ко мне спиной и рассматривает книги в шкафу, а Бронник, поймав мой взгляд, заговорил размеренно, непривычно суровым голосом, все-таки я привык, что он старается облекать мысли в мягкую форму хорошо воспитанного, даже прекрасно воспитанного, а потом еще и дотесавшего свое воспитание в тренировочном общении с герцогами и графинями:

– Не дело!.. Не дело, когда ведущий дурацкого ток-шоу для дебилов получает в десятки… да что там в десятки – в сотни раз больше, чем ученый, который в самом деле для страны создает новые лекарства, новые сорта стали, компьютеры или более урожайную пшеницу!.. Такая цивилизация обречена. Она должна погибнуть. Она обязана погибнуть!

Седых поморщился:

– Да что вы вопите? Конечно, погибнет, кто спорит? Как точно так же погиб Рим…

Бронник обернулся, сказал саркастически:

– А мы будем сидеть и ждать, пока он погибнет? Само ничто не гибнет. Обязательно, подгнив основательно, разваливается под ударами соседей. Но будем ли это мы или это сделают талибы?.. Кто разрушит сгнившую западную цивилизацию… какое слово испоганили!.. кто на ее месте станет строить новый мир? Будет это мир имортизма или мир фанатиков-исламистов?

Седых сказал рассудительно:

– Вы не совсем верно представляете этих… ваххабитов. Как будто они вот такими и останутся на веки вечные. Это все равно что считать, что христиане, разрушив Рим, так и остались бы такими же дикими и фанатичными невеждами! Мы все стараемся мерить годами своей жизни, а история меряет эпохами. После разгрома гниющего Рима настала эпоха выкорчевывания старых взглядов, затем эпоха выработки новых ценностей. Невежды зовут это Темными Веками, эпохой Средневековья, но мы-то знаем необходимость той ночи, без нее бы не настало наше утро науки и техники!

Романовский изволил податься в кресле вперед, лицо от такого непомерного усилия покраснело, а бычья шея вообще побагровела.

– А мне по фигу мерянье эпохами! Сейчас все ускорилось. Год – уже эпоха. Мы можем без всяких Темных Веков и Средневековья перейти с развалин западного мира в имортизм. Это талибам надо все разрушить, потом лет триста пожить на развалинах, пока не придут к необходимости развития дальше, а я хочу… и могу!.. вот прямо сейчас. В чем я согласен с талибами целиком и полностью – это расстреливать без суда и следствия ведущих телешоу и телепрограмм вроде: «Кто перднет громче!» и «Герой дня без штанов». Человек и так в дерьме, а его еще и заталкивают туда глубже, еще и уверяют, что там ему и место, что там и так жить клево, рулез, кайф!.. Господин президент, мы что-то будем делать в этом направлении?

Я огрызнулся:

– Прекрасно знаете, что будем. Это, кстати, записано в нашей программе, в том числе и в предвыборной. Но вы ее, конечно же, не читали?

– Не читал, – признался Романовский. – А когда бы я это читал?

– Ах да, вы же работать изволили, а мы все гусей пасли…

– Работали, – согласился Романовский. – А вообще, если на взгляд простого человека, чем вы отличаетесь от тех же талибов?

Я смолчал, он вопросительно взглянул на Седых.

– Ну, многим… – ответил тот нехотя. – Например, имортистам не обязательны бороды.

– Отшучиваешься? Но ваши запреты на работу фабрик по производству помады… это то же самое, что запрет талибов на пользование Интернетом!

Седых подумал, кивнул:

– Ты прав, прав, Владимир Дмитриевич. Молодое учение всегда начинает с запретов. Это называется очищение от скверны… Вспомни, христианство началось с отрицания всех земных благ. Вообще всех! Это был такой перегиб, что… но сколько было подвижников-аскетов! А героями были те, кто годами не мылся, не стриг ногти, не трахался, то есть переход в новый мир через отрицание старого.

Он кивнул на телеэкран, где беззвучно тек людской поток по Тверской, мелькнули обнаженные тела двух прогуливающихся женщин.

– Как вам это?

Романовский пожал плечами:

– Да фиг с ними. Если честно, разве все мы не голые под одеждой? Мне, к примеру, голые бабы не мешали заниматься наукой или спортом. Как, впрочем, одетые с ног до головы не помешают думать о них день и ночь, распалять воображение, истекать слюной и спермой, добиваться их и трахать, трахать, трахать… Но, возвращаясь к талибам, скажу, что имортизм должен быть, знаете ли… красив! Иначе на хрен он кому нужен? За пределами красоты нет ни религии, ни науки. А имортизм, как я понял… вроде бы это и то, и другое вместе? В упряжке?

– Нет, – сказал Седых раздраженно.

– А как?

– Как лимонный сок и коньяк в коктейле.

Романовский поморщился:

– Что у вас за вкусы, дикари-с… Ладно, совершенная красота всегда отмечена либо холодностью, либо предельной дуростью. Так что имортизм – это красота с человеческим лицом, то есть с чуточку ущербным, чтобы быть человечнее.

– Имортизм, – возразил Седых, – это факел в темноте. Факел, освещающий путь в бессмертие… Ведь всякий, кто не верит в будущую жизнь, – мертв и для этой. Для меня убежденность в вечной жизни вытекает из понятия деятельности и принесения пользы. Поскольку я действую неустанно до самого конца, то природа обязана предоставить мне иную форму существования, ежели нынешней больше не удержать моего духа.

Романовский медленно покачал головой, словно двигал стрелку метронома:

– Э, нет. Не то. Жизнь – это детство нашего бессмертия. Тут говорили об индивидуальном искуплении, я о нем слышал с детства и никогда не задумывался о его сути. Но сейчас мне кажется, что тезис об индивидуальном искуплении – красивая брехня. На самом деле безгрешность души нужна не самому человеку, а именно обществу. Общество, состоящее из безгрешных индивидуумов, в состоянии опустить расходы не только на полицию и тюрьмы. Это вообще будет безопасное общество.

Бронник слушал внимательно, помалкивал, Седых фыркнул:

– Когда? При коммунизме? Или полной и окончательной победе имортизма… в отдельно взятой стране?

Романовский развел руками, указал глазами в мою сторону, вот, мол, от кого больше всего зависит, но он втянул язык совсем как улитка, но разница в том, что улитка втягивает его под раковину, а президент втянул совсем в другое место.

– Знаете, чуть не забыл: джентльмены, у меня настойчивая просьба насчет казино. И насчет ресторанов высшего уровня. Мне кажется, из семи тысяч можно без ущерба треть к такой матери, из казино две трети – к эдакой.

– Свои любимые оставит, – проворчал Седых. – Где хоть раз выиграл.

– Клевета, – отпарировал Романовский с достоинством. – Эти надо в первую очередь, по второму разу все равно не повезет. Конечно, я люблю посидеть на веранде, глядяна великолепный закат багрового, как текила, солнца… но текилу я презираю, это напиток мужиков. В правой руке должен быть бокал с хорошим шампанским…

– Французским?

– Шампанское может быть только французским, – ответил Романовский надменно, – все остальное – не шампанское, а безобразие. И вообще, что за безобразие, Денис Гаврилович, вы меня все время прерываете!.. Так я никогда и глотка не сделаю. Так вот, все казино – дрянь, но я понимаю, что смахнуть их в мусорную корзину разом все… для нашего одемократьенного народца это слишком. Потому – две трети. Это высвободит примерно восемьсот миллионов евро в месяц только по Москве. Надо ли вам напоминать, что бюджет крупного научно-исследовательского института в десятки, а то и сотни раз меньше?

– Ну, это вы загнули, – возразил Седых, он в последнее время всегда ревниво возражал Романовскому. – Если взять Институт ядерных исследований…

– Это исключение, – ответил Романовский великодушно, – вы ведь тоже исключение из вполне интеллигентных людей, но я ведь вам пока еще не отказываю в разумности?.. Вот Институт тонких технологий просит всего два миллиона евро в год!.. А они новые материалы создают, что мир перевертывают! Стоит ради их благополучия закрыть несколько казино?

Я поинтересовался с интересом:

– Но в казино люди деньги несут… и оставляют там добровольно! Все восемьсот миллионов евро. А как вы их изымете для институтов?

– Это задача для нашего любезного Сергея Владимировича, – ответил Романовский с апломбом и поклонился в сторону безмолвного Бронника. – Уж ен-то придумает!

Бронник сказал иронически:

– А правда, господин Романовский, что, когда в руках молоток, все вокруг кажется гвоздями?

Романовский ответил барски:

– Ах, дражайший Сергей Владимирович, если вас куда-то посылают, значит, вы еще на что-то годитесь! И вы не устаете доказывать, на что именно годитесь. Пусть среди казино будет меньше конкуренции. Меньше денег будут тратить на рекламу…

Седых заметил мирно:

– Там, где нет конкуренции, спится лучше, но живется хуже. А вы, господин президент, что-то сегодня все отмалчиваетесь?

Я ответил мирно:

– Настоящий лидер должен быть всегда позади. Это вам объяснит любой пастух.

Романовский захохотал:

– Хорошо смеется тот, кто добивает последним! Так сокращаем поголовье казино? Или все под нож?

Я предупредил:

– Но только так, чтобы не вызвало слишком уж резкого протеста. Мы и так уже закрыли фабрику по производству фаллоимитаторов, еще завод, выпускающий надувных баб, а сегодня я велел прекратить все банковские операции и закрыть счета фирмы «Норд-Окс». Да-да, той самой, что выпускает мазь, якобы повышающую потенцию в десятки раз.

– Брехня, – сказал Седых с негодованием. – Ничего не повышает! Зря только девяносто баксов…

– Вот видите, тем более нужно закрыть! Мало того, что пару миллиардов евро зарабатывают на этом дерьме, так это дерьмо еще и не действует на нашего дорогого Дениса Гавриловича!

Бронник наконец вышел на середину кабинета, обронил медленно, но веско:

– Нанотехнологии. Вот ключ ко всему.

Седых поморщился:

– В этой области отстали, безнадежно отстали.

– Все равно, – ответил Бронник неумолимо. – Если не бросим на их развитие всю нашу мощь, мы проиграли. Окончательно.

В кабинете как будто повеяло морозом, все застыли, даже дышать вроде бы перестали. Я провел быстрым взглядом по их лицам. Да, все прекрасно понимают, что мы на порогенанотехнологического мира, и первый, кто его перешагнет, вступит в эру всемогущества.

Первое, что делает нанотехнология, это перечеркивает такие важнейшие сегодня энергоносители, как нефть и газ. С развитием нанотехнологии гораздо рентабельнее создать устройства для сбора солнечной энергии. Это обойдется в десятки раз дешевле, а арабские страны, а с ними и Россия, пусть идут… и еще раз идут.

Доступ к Солнцу не перекроешь, как сейчас нефтяной кран, так что война будет не за нефть, а… ну, другие войны будут. Очень другие, странные, опасные и непредсказуемые, ибо обнаружить запасы такого оружия из-за его миниатюрности практически невозможно. Даже фабрики по его производству не обнаружить, они могут располагаться в чемодане. Однако одна такая фабрика может наделать оружия столько, что уничтожит население полностью. Вчистую.

Хорошо это или плохо, но все страны уравняются в военной мощи, это как если бы все обладали неограниченными запасами ядерного оружия, и ни у кого не было бы ядерногозонтика. Скорее всего, это очень плохо.