Чтение 19–й страницы книги ~Сын погибели~

– О чем говорил?!

Принц смешался, недосказав фразы:

– Он поведал мне, как суетно мирское бытие и что лишь власть духовная, власть, движимая перстом Божьим, в силах направлять мятущиеся души людские к верной цели. Только тот, кто поставлен волею Царя небесного, обретает право вести народы, подвластные ему.

– Каналья, – буркнул Людовик. – И ты что же, поверил ему?

– Отец, как можно не поверить такому человеку? Свет исходил от него, совсем иной свет, нежели от лампады или факела. Аббат, как бы изнутри, от самого сердца, был охвачен сиянием.

Король поморщился.

– Ты говоришь ерунду. Охвачен был сиянием, или тебе это почудилось, суть дела это не меняет. Ты – наследник престола, и в свой срок должен стать христианнейшим королем Франции. За ту непременную поддержку, которую оказывали мы святейшему престолу в Риме, Господь вручил нам державу. Такой порядок жизни освящен временем и Папскими эдиктами. И не какому-то там аббату изменить это! Это гордыня! Смертный грех, которому нет прощения! Что еще говорил аббат?!

Наследник престола с испугом поглядел на отца и, молитвенно сцепив руки, хрустнул пальцами. Людовика отчего-то взбесил этот звук.

– Прекрати немедленно! – заорал он. Принц слега попятился. – Ты растешь никчемным увальнем, – кричал, вскочив с трона, король. – Ты робок, как девица! Ты неуч! Тебе пристало быть служкой в церкви, а не королем Франции! Вот – посмотри на эти руки! Думаешь, я держу ими скипетр? Я держу ими за горло непокорных баронов, держу меч, чтобы карать ослушников и защищать верных! А ты своими жалкими пальцами способен только издавать противный хруст! Тебе не укротить такого строптивого коня, как Франция.

– Отец, я буду хорошим королем! Я даю тебе слово! Господь не оставит меня!

– Господь сам знает, как ему поступать! Молись и полагайся на себя, на свой ум и силу, на мудрость советника, а остальное – не твое дело! Господь…

В тронный зал, тихо перебирая четки, вошел аббат Сугерий.

– Что я слышу, сын мой? Зачем поминаешь ты Господа всуе?

– Прости, отче, – Людовик Толстый склонил голову, и багровый цвет на его щеках вновь стал уступать место землисто-серому, – я говорил в запале.

Он повернулся к сыну:

– Иди. Хотя нет, скажи: заставлял ли тебя этот богопротивный святоша присягать себе или делать нечто подобное?

– Нет, не заставлял…

– Ну, слава Богу! Твое счастье.

– …но я сам, проникшись благоуханным сиянием, исходившим от него, и святостью речей этого великого человека, целовал персты его и клялся вечно следовать каждому слову его.

– Ступай прочь, недоумок! – снова багровея, взрычал Людовик. – И не появляйся на глаза мои, пока не позову!

Мальчик опрометью бросился из зала.

– Ты слышал? – оборачиваясь к Сугерию, неистовствовал король. – Слышал? Он целовал персты «этого святого человека»!

– Я лишь отчасти был свидетелем вашей беседы, – мягко проговорил аббат Сугерий. – И мне горько сознавать, что ты дал волю гневу, ибо не подобает христианскому монарху кричать и топать ногами, будто пьяному торговцу на ярмарке.

– Я согрешил, отец мой, – удрученно потупил взгляд Людовик Толстый, – но сам посуди: этот Бернар везде. Ему внемлет паства, ему присягают бароны, он отрешает от клятвы верности, словно римский понтифик. Ответь мне, Сугерий, где же, наконец, папский легат?

– Без сомнения, он где-то близко. Вести, пришедшие из Рима, свидетельствуют, что Его Святейшество уже направил к нам верного и мудрого человека.

– Направил, – продолжая хмуриться, повторил король. – И что же, этот верный и мудрый человек идет пешком?

Аббат Сугерий воздел руки к небу, демонстрируя, что только отцу небесному известен способ передвижения вышеозначенного легата.

– Какие новости? – с шумом выдыхая, чтобы успокоиться, спросил король.

– Я бы сказал, довольно странные. Прибыл гонец от виконта де Вальмона.

– Что нужно этому мятежнику?

– Он утверждает, что мы упрятали Фулька Анжуйского в Британии, и обещает прислать нам его тело для погребения. Из головы же коннетабль Нормандии рассчитывает изготовить себе кубок.

– Вот еще один добрый христианин, – гневно фыркнул король. – Духовное чадо осиянного божественным светом преподобного Бернара. – Он скривился в недоброй усмешке. – Если злобный боров не выжил из ума и впрямь что-то выведал, то его несостоявшийся зятек очутился в Англии. Хотел бы я знать, каким чертом его туда занесло?

– Не богохульствуй, сын мой, – одернул его Сугерий.

– Хорошо-хорошо… Но все же, мне очень интересно, с чего бы вдруг юному графу Анжу вздумалось плыть в Англию и что он там делает?

– Об этом де Вальмон умалчивает, – пожал плечами настоятель Сен-Дени.

– Де Вальмон, – процедил король, – пора уже вскрыть этот нарыв. Но прежде следует положить конец бесчинствам клервосского выскочки. Покуда он на воле, такие де вальмоны плодятся, точно черви после дождя.

– Что же ты намерен делать, сын мой?

– Послать надежный отряд.

– В Клерво?!

– К нему.

– Людовик, ты – христианнейший король Франции. В день, когда чело твое помазали миррой, принесенной с небес божественной голубкой, ты присягал защищать церковь и блюсти ее интересы!

– Я и желаю защитить церковь и блюсти ее интересы! – непреклонно проговорил государь. – Я не буду штурмовать стены Клерво, а лишь велю перекрыть доступ туда для всякого рода гостей. В первую очередь – моим вассалам и арьервассалам. Такова моя воля, и вплоть до того часа, когда папский легат вынесет свой приговор, без моего позволения никто не войдет и не выйдет из обители! Это решено. Да, вот еще, – король сжал руки и хрустнул пальцами, – де Белькура обезглавить. Завтра же – на площади перед Консьержери. В назидание остальным.

– Людовик?!

– Я не любил своего венценосного собрата Генриха Боклерка. Я всегда считал, что король Англии и как король, и как герцог Нормандии оскорбляет чувство высшей справедливости, присущее всякому доброму христианину. Но мне слишком хорошо известно, как армия бродяг во главе с Бернаром Клервосским вступила в Лондон и как сам Герних Боклерк сложил голову – храбрую и умную голову, – затоптанный толпой бесноватых фанатиков. Я не желаю быть следующим.* * *

Неровная линия деревьев на горизонте светлела, и ранние птицы начинали щебетать, радуясь приходу нового дня. Заутреня уже окончилась, и аббат Бернар с монастырской стены глядел на ведущую к воротам дорогу. В стороне, почти у самой кромки леса виднелись несколько всадников, над которыми реяло усыпанное золотыми лилиями лазоревое полотнище баньеры.[65]

– И дали мне в пищу желчь. И в жажде моей напоили меня уксусом, – шептал аббат, и слова псалма звучали гневным призывом, обращенным к Отцу небесному. – Да будет трапеза их сетью им, и мирное пиршество их – западнею. Да помрачатся глаза их, чтоб им не видеть, и чресла их расслабь навсегда. Излей на них ярость твою, и пламень гнева твоего да обымет их.

– По-прежнему стоят? – Брат Россаль приблизился к настоятелю и склонил голову для благословения.

– Стоят. Скоро должны меняться.

Точно повинуясь его приказу, из леса выехали с десяток всадников и, что-то кратко обсудив с бывшими в карауле, заняли их место.

– И так пятый день, – заметил брат Россаль. – Вчера кто-то пытался сюда пробраться, спрятавшись в воз с сеном – сено истыкали копьями, беднягу ранили, вытащили на свет божий и куда-то уволокли. Быть может, повесили.

Бернар неотступно следил за горизонтом. Казалось, он не слушал брата келаря, но тот нимало не смущался подобным невниманием.

Вдалеке показался воз, груженный снедью, и выставленный из леса патруль начал тщательно осматривать корзины с капустными головами и мешки с луком. Когда процедураосмотра была закончена, один из всадников довольно грубо спихнул возницу с козел, занял его место и, стегнув кнутом лошадей, направил возок к воротам.

– Виданное ли дело – в христианской стране держать в осаде монастырь?

– «И составили против него заговор слуги его, и умертвили его в доме его», – произнес нараспев Бернар. – Вторая книга Паралипоменона, глава тридцать третья, стих двадцать четвертый. «Поднявший руку на Господа где найдет спасение от гнева Божия?»

Между тем воз подъехал к воротам, те отворились, и монахи споро начали разгружать доставленную в монастырь провизию. Вот уже пятый день каждое утро процедура эта повторялась вновь и вновь. Волею короля никто без его личного соизволения не смел входить в аббатство, и ни один монах – будь то сам настоятель или же последний новиций – не смел выходить из него.

– Преподобный отче, – позвал негромко из монастырского двора один из клириков.

Бернар степенно повернулся.

– Что тебе, сын мой?

– У нас гость.

– Гость? – удивленно переспросил настоятель.

– Да, и он жаждет увидеться с вами. Мы омыли его, но…

Аббат стал медленно спускаться:

– Следуй за мной, Россаль, брат мой. Хорошо бы узнать, кого это Господь посылает к нам в такой час.

«Посланный отцом небесным» гость встречал Бернара Клервосского в одних подштанниках, дрожа от холода и пританцовывая, чтоб хоть как-то согреться. Мокрая одежда валялась рядом, а над чашей вина, поднесенной ему одним из монастырских братьев, поднимался гвоздичный аромат.

– Как звать тебя, сын мой? – обратился к неизвестному взволнованный аббат.

– Жак д’Авеню, – клацая зубами от холода, проговорил юноша столь худощавый, что, казалось, мог бы спрятаться в тени копья. – Я – человек графа Тибо Шампанского.

Глаза Бернара радостно вспыхнули.

– Как же ты пробрался сюда?

– По сточной канаве. Правда, здесь в стене была решетка, и пришлось долго выковыривать один из железных прутьев, чтобы пролезть. Но что ж делать. – Юноша вновь прильнул к чаше с горячим вином.

– Принесите ему одежду, – скомандовал настоятель.

– Уже послали, – сообщил монах. – Сейчас будет.

– Мой господин велел передать, – отрываясь от согревающего напитка, вновь заговорил посланец, – что крайне разгневан злодеянием, на которое решился король. Тем паче что люди толстяка своевольничают не в Иль-де-Франс, а в нашей Шампани. Граф Тибо разослал гонцов к верным людям, и скоро вся Франция вспыхнет, дабы покарать слугу Антихриста и лишить его не только короны, но и самой головы. Вам стоит лишь приказать, и храбрый Гуго де Пайен с его рыцарями и мечами проложит торный путь в Клерво. И нет силы, которая бы устояла пред силою воинов Христовых.

Бернар почти с нежностью поглядел на юношу, переставшего вдруг дрожать и гордо расправившего плечи на последних словах.

– Согрейся, отдохни. Вечером пойдешь назад. Я выскажу свою волю.

Ветер сонно ворочался в обвисших парусах, едва напоминая о себе. Убедившись, что изменения погоды не предвидится, капитан без особой, впрочем, надежды поскреб мачту, послюнявил указательный палец и, не дождавшись усиления ветра, приказал идти на веслах. Море едва плескалось за бортом. Казалось странным, что еще совсем недавно оно поднимало валы, перехлестывающие через корабль.

Федюня Кочедыжник стоял на палубе, созерцая безграничный простор, открывавшийся его взору. Можно было решить, что вид этой соленой вечно движущейся пустыни приковывает его внимание. Но выросшего у берегов Понта мальчишку трудно было удивить морскими пейзажами.

– О чем задумался, приятель? – Лис подошел к Федюне и положил руку ему на плечо.

– Гарри взял город, – не спуская глаз с еле заметной ряби, со вздохом ответил Кочедыжник.

– Откуда ты знаешь?

– Вижу. Сам не пойму как, но вижу. Прежде такого не было, а сейчас вдруг – раз! И точно не посреди окияна, а вот – совсем рядом, лицом к лицу. Все своими очами вижу, а сказать ничего не могу. Растолкуй, дядька Лис, в чем моя вина? Разве я кому что дурное сделал? Разве бранил кого? Или старшего не почтил? Почто казнь такую претерпеваю?

– Что ты, Федь?

– Я Гарри с земли поднял. Он ходить не мог. Разве дурно, что помог ему? А он нынче город взял, объявил себя принцем, начертал на щите знак с тремя змеями – навроде этого. – Он вытащил из-за пазухи амулет. – И моим именем храмы жжет. Разве я когда мог о том помыслить?

– Да-а… Ситуация хреновая. Но, видишь, ты сам дал ему основания считать тебя если не богом, то его посланцем. Тут уж, как говорится, назвался груздем – лечись дальше.Гарри, может, и рад навьючить золота на осла и тихо-тихо куда-нибудь отвалить, да не получится уже: на него глядят, как на твоего апостола.

– К чему это все? – Федюня утер слезинку, покатившуюся по щеке. – Никогда, ни единым словом не призывал убивать и крушить! Теперь, выходит, я в ответе за содеянное? Как обратить время вспять?

– Ну, ты загнул. Этого никто не знает.

– Нешто и в ваших землях не ведают?

– Каких таких «наших»?

– Тех самых, откуда вы с графом прибыли.

– Это здесь неподалеку… – пустился в объяснения Лис. – Вон там, – он указал на горизонт, – Франция, а за ней…

– Я о других землях. Тех, что за линией заката.

Сергей удивленно воззрился на собеседника:

– С этого места подробнее.

– Я о тех землях речь веду, в кои велено вам меня забрать. Я знаю, что вы такого не мыслите, но тот, кто приказывал вам сие, ничего не забывает.

– Постой, постой. Шо ты несешь?

Федюня вздохнул.

– Гарри предал меня по неразумию своему. Ты же силишься в глаза мне лгать. Я ведь коли вижу – то и знаю. Велено вам увести меня из мира живых, да и бросить меж мирами. А я так смотрю, что, может, оно и к лучшему. Такое нынче со мной происходит, что даже и жить противно. – Он ненадолго замолк. – Вот ответь, дядька Лис, почто вам дома несиделось? Зачем вы пришли незваные и нежданные, аки тать в ночи? – Федюня посмотрел на старого друга взглядом, полным невыразимой печали. – Неужто верите, что в силах помешать крови литься, дереву сохнуть и роду человеческому в этом мире и в сонме иных миров истреблять друг друга?

– Непростой вопрос, – посерьезнев, сказал Лис.

– А у меня нынче простых и нет. Тут и о себе ничего в толк не возьму, а уж что вокруг деется – так и вовсе темно. Ступаю, как посредь леса в новолуние. И за что ни возьмусь – все тернии. Я к вам шел, мне никуда боле не надо было. А оно нынче как выходит: и вам я ни к чему, только обуза. И дело ваше, как монета в воздухе – может, так упадет, может – эдак.

– Федюнь, братишка, ты ничего не понимаешь, тут все очень сложно.

– Не понимаю, – согласился отрок, – сам о том сказал. А что сложно… Я вон Гарри на ноги поднял, а он этой ногой ближнему на горло стать норовит. И вы – вроде как добро содеять пытаетесь, а только у добра того клыки да когти. Ровно как у зла. Кому помогать да что делать: помогать ли вовсе, или впрямь – уйти за предел мира и там найти для души отдохновение?

– Эк тебя переплющило-то, – покачал головой Лис. – Но там, где время пройдет, там и мы пройдем.

– Не ведаешь ты, куда путь держишь. Не ведаешь, идти ли. А все едино: ступаешь шаг за шагом, не зная ответы на те вопросы, что задаешь себе неслышным голосом. Так и я пойду с вами, дабы отыскать то, что заменит мне ответ.

– Ну, ты загнул, – поразился Сергей. – С такими речами из тебя здоровский вышел бы замполит, жаль, у вас звери такой породы не водятся.

Кочедыжник поглядел на друга, и в глазах его дальними отблесками пожара высвечивало нечто странное, чтобы не сказать страшное. Лис встряхнулся, отгоняя наваждение.

– Пожалуй, стоит кораблю идти быстрее, – вдруг безо всякой связи с тем, что говорилось ранее, точно вскользь, бросил Федюня и запахнулся в плащ, спеша укрыться от резкого порыва ветра.

Барон ди Гуеско поглядел с холма на ласковую, залитую солнцем ранней осени равнину. Сколько видел глаз, та была засажена виноградниками; среди аккуратных рядов подвязанной лозы, собирая в плетеные корзины тяжелые грозди, неспешно двигались монахи в подобранном одеянии.

Капитан папской гвардии пренебрежительно хмыкнул:

– Мне кажется, эти святоши всерьез думают, что когда-то их кислое пойло сравнится с итальянскими винами. Наивные простаки… Как считаете, падре?

– Истина зависит от того, сын мой, – на лице Йогана Гринроя сложилась высокопарная мина, – вкушу ли я от даров винной бочки прежде, чем изреку ее, или же после того.Ибо если до – то я думаю, что думаю, а если после – то лишь думаю, что думаю.

– Чего-чего? – Майорано уставился на спутника.

– Сразу видно, что риторика для вас – наука о снаряжении рыцарей, – Гринрой воздел к небу палец, – между тем как слово, бывшее прежде всего, существует ныне и впредь. И слово это сокрушает воинства и созидает царства.

– Что ж, – Майорано указал вдаль, где двигался довольно крупный отряд вооруженных всадников, – похоже, вам представится завидная возможность продемонстрироватьсилу всесокрушающих речей.

– Отчего вдруг? Разве мы не в землях христианнейшего короля Франции? Разве имя Святейшего Папы не оберегает нас от всяких бед?

– Как знать. – Старый пират пожал плечами. – Всадники, как один, вооружены, но лилий на вымпелах я не вижу. Очень может быть, друзья короля не входят в число их друзей… В любом случае вам стоит переодеться, дабы предстать во всей красе пред этой шайкой. Вдруг легат Папы Римского вызовет у них почтение.

– Ох, – Гринрой закатил глаза, – что есть эта повозка, как не инструмент воспитания истинно христианского смирения? И что есть эта дорога, как не след от бича Господнего?

– Согласен с вашим преподобием. – Лицо Майорано расплылось в улыбке. – Но что поделать – настоятелю собора Девы Марии не к лицу гарцевать на коне, а осла мы не захватили.

– Как же, – пробормотал Гринрой, спешиваясь, – один осел есть. И сейчас он к своему большому неудовольствию полезет в повозку.

Ругаясь себе под нос, Гринрой занял место за тяжелыми бархатными занавесями и, моля небеса дать пинка этим чертовым рыцарям, чтоб они убирались куда подальше, начал гримасничать перед полированным серебряным зеркалом, придавая себе вид, полный возвышенного достоинства.

Дорога под гору, как обычно, была не слишком приятной. Возница придерживал четверку коней, но те порывались идти вскачь, и поэтому каждый миг казалось, что возок ещечуть-чуть и перевернется в кювет.

– Эй, вы кто такие? – спросил незнакомый хриплый бас.

– Ты разве не видишь, – заговорил ди Гуеско. – На всех попонах, на всех плащах изображены ключи Святейшего Папы. Или ты знаешь еще кого-нибудь с подобной эмблемой? С дороги, деревенщина – это кортеж папского легата!

– Да по мне хоть святого Петра! Вы находитесь в землях преславного графа Тибо Шампанского, и он приказал докладывать обо всех вооруженных людях, передвигающихся по его дорогам.

– Ну, так ступай докладывай и не мешай нам делать свое дело! Иначе завтра же Его Преподобие объявит вашему королю, что его вассалы посмели задерживать личного посланца наместника святого Петра!

– Э, нет… Что там он кому будет говорить – не моего ума дело, а только вы отсюда никуда не поедете без разрешения моего господина.

– Что?! – взревел Майорано.

Гринрой услышал характерный звук мечей, покидающих ножны.

– Эдак нас тут всех порубят, – пробормотал он и дернул занавесь. – Остановитесь, дети мои! Еще никто из проливших кровь не сумел влить ее обратно. К чему в очередной раз пробовать? – Гринрой замолчал, желая убедиться в произведенном эффекте.

Отряд шампанцев в два раза превосходил его эскорт и настроен был довольно хмуро, однако, вопреки воинственной риторике и угрожающим жестам, нападать на легата представлялось им делом скверным.

– Вложите оружие в ножны, ибо хоть и сказал Спаситель: «Не мир я принес вам, но меч», но ведь вы же не Спаситель, а потому пусть его меч будет единственным, блистающимпод Господними небесами. Я призван нести слово Божье, как голубь, выпущенный Ноем, призван носить в клюве оливковую ветвь – ибо слово мое так же благо для вас, как та ветвь для Ноя. Хватайтесь за этот спасительный прутик, и он вытащит вас из геенны огненной!

– О чем это он? – Обладатель слышанного уже хриплого баса повернулся к стоявшему рядом всаднику.

– А бог его знает…

– Ты прав, сын мой. Богу ведомы мои слова и ведомо деяние всякого живущего на этом свете. Удерживая меня от спасения душ человеческих, препятствуя мне в том, вы упорно стучитесь рукоятями мечей в скрипучие врата адской бездны! А знаете ли, отчего скрипят они? Оттого, что враг рода человеческого всякий день смазывает их слезами грешников! Берегитесь! Ибо скрип тех врат скоро достигнет вашего слуха, и даже адское пламя не осушит слезы на ваших очах!

Люди графа Шампанского по одному начали возвращать оружие в ножны.

– Эй, – командир пограничной стражи вновь обернулся к соседу, – давай-ка скачи к графу: пусть его сиятельство лично посмотрит, что за птица угодила к нам в силки. Вы того, ваше преподобие, – он обратился к Гринрою, заметно теряя гонор, – чуток погодите. Пропускать вас, не пропускать – не моего ума дело.

Глава 21

Война – область недостоверного.Карл фон Клаузевиц

Долгий, рвущий душу вой похоронил тишину Тмуторокани. Таким воем матерый вожак оповещает стаю, что жертва для охоты найдена, загонщикам и засаде следует занять места в предвкушении кровавого пиршества.

Едва заслышав сигнал, касоги – спящие, полусонные, занятые будничными делами – разом вдруг схватились за оружие. Мгновение назад бдительные надзиратели могли поклясться, что дикие степняки ни о чем не подозревают. Доносившийся с конюшни молодецкий храп звучал музыкой для князя Давида и его союзников, но сверкнувшие в единый миг мечи осветили крепость сумеречной зарницей. Стража у ворот чуть замешкалась опустить засов в привратницкой, и спустя мгновение там уже не было никого, кто бы смог совершить это несложное действие.

Свежая кровь окрашивала бахилы касогов в бурый цвет, но их не интересовали такие мелочи. Еще несколько секунд, и городские ворота распахнулись. Войско русичей с гулом и ревом ворвалось в стены столь необходимой ромеям Матрахи. Так врывается морская вода в пробитый скалой корабельный борт.

– Круши! – неслось над древним городом.

Однако и без того никто не помышлял о мире. Гридни Давида, ромеи и херсониты, пойманные врасплох, вяло отбиваясь, пятились к цитадели – княжескому дворцу. В лицо им смотрели копья и мечи объединенной рати, в спину летели камни и дротики местных жителей.

– Руби их, никого не выпускай! – командовал Святослав, подавая яркий пример того, как следует выполнять приказ.

У самых ворот цитадели горстка наиболее ловких и удачливых защитников городских стен колотила чем ни попадя в дубовые створки, умоляя пустить их внутрь. Но из цитадели не было слышно ни звука – никто и не думал отворять ворота.

– Руби! Круши! – неслось над городом… и вой. Торжествующий волчий вой.

Отчаявшись найти спасение, обреченные защитники Тмуторокани падали на колени, бросая наземь оружие, умоляя о милости беспощадного врага.

– Не брать полон! – грозно ревел Святослав.

И тут распахнулись ворота цитадели. Первое, что увидел Великий князь, – всадника в блистающих чешуйчатых доспехах с чеканным зерцалом, мчащего на белом коне. Пурпурный шелковый плащ, развевающийся у него за спиной, не оставлял сомнений в том, что пред Великим князем ромейский полководец.

– Ага-а! – оскалясь, заорал Мономашич и с размаху метнул палицу в машущего ему руками врага. – В полон не берем! – Он склонился к луке седла, поудобнее сжимая топорище секиры, и в этот миг острый, словно шпиговальная игла, дротик ударил его в горло и, пробив бармицу шлема, вышел насквозь с противоположной стороны.