Чтение 23–й страницы книги ~Сын погибели~

Не дождавшись ответа, настоятель приоткрыл незапертую дверь.

– Отрадно видеть мне человека праведной жизни, – узрев истово молящегося Гринроя, сообщил Бернар.

Но посланник даже ухом не повел.

– Преподобный брат мой, – еще раз окликнул аббат.

– А? Кто? Что? Кто здесь? А, Бернар, мой брат! Становись, помолимся вместе! – Гринрой приглашающим жестом указал Бернару на пол. – Преклони же колени. – Он поймал удивленный взгляд аббата, обращенный к перевернутому топчану. – Вижу, такая малость удивляет тебя, – не давая прозвучать вопросу, начал рыцарь Надкушенного Яблока, – пусть же не смутит она твое разумение. К моему глубочайшему убеждению, даже самая простая лежанка – непозволительная роскошь для столь закоренелого грешника, какя. Только пол, только вот эти голые камни, – Гринрой похлопал по гранитным плитам, – ничего другого. Лишь зимой, в самые лютые морозы, я с разрешения доброго нашего Папы Гонория бросаю поверх этого старую мешковину.

– Вот поистине образчик святой жизни! – восхитился Бернар.

– Что моя святость по сравнению с твоей? Так, звук… Но, – Гринрой ткнул указательным пальцем в потолок, – но покуда я уединенно размышлял в тишине кельи, Господь надоумил меня – доумил, пока не надоумил. Я не могу дольше задерживаться во Франции! Я должен спешить в Империю, в Аахен. Туда, откуда Карл Великий нес мир племенам и народам на острие своего меча. Лишь настанет рассвет, я покину тебя, брат мой. Со скорбью в сердце и слезами на глазах я сделаю то, что должен – во славу Божью!

– Как? Не дождавшись утренней мессы?

– О! – застонал Гринрой. – Ты разрываешь мне сердце! Если нужно тебе разорванное сердце – вынь его из моей груди! Но вложи туда хоть уголек, чтоб я смог исполнить предначертанное, ибо не я держу путь от человека к человеку, но путь держит меня. Все мы одинокие путники! Так восславим же Господа, ибо он есть хлеб наш и посох наш в том пути! Милосердие его – плащ для страждущего, а слова Евангелия – надежнейшая звезда путеводная! Я должен пойти, и я пойду!

– Но куда, брат мой?

– Я же сказал – в Империю. Ты, верно, хотел спросить – зачем? Отвечу тебе. Чтобы призвать императора на помощь тебе.

– Но ведь император мертв.

– Конечно. Император мертв – да здравствует новый император!

– Я бы почел верным узреть на троне владыки человецей христианского мира герцога Лотаря Саксонского. Это преданнейший и славнейший князь, достойный венца.

– Бернар, Бернар, – Гринрой покачал головой, – воистину сказано: «Имеющий глаза да узрит». Ведомо мне, что Лотарь сносился с тобой и присягал на верность. Но что с того? Он дряхл, в его дому распря. Если он не помрет от кинжала или яда, то уж точно окочурится, узнав о чести, которую ты ему уготовил. Побереги его старую умную голову, пусть на ней не будет короны, но зато он сможет моргать без посторонней помощи. К тому же Лотарь уже верен тебе, таким будет и далее. Мне представляется, что Папа сделает выбор в пользу Конрада Швабского.

– По слухам, он – дерзновенный еретик.

– Слухи врут. Он настолько чист и светел, что даже ромейская принцесса, едва узрев его, поспешила распрощаться с константинопольским патриархом и обратилась в истинную веру. – Гринрой сделал паузу, точно задумываясь. – Все. Решено. Не утром, сейчас я еду к Конраду! Если мечи его наведут порядок в милой Франции – он будет императором! Аминь.

Людовик Толстый исподлобья глядел на ждущее приказа войско. Многоцветье гербовых щитов и вымпелов, реявших над шлемами рыцарей, очень радовало глаз, однако порождало мрачные раздумья. Как ни велико казалось число храбрецов, поспешивших во всеоружии на зов короля, остановить угрозу, идущую и с востока, и с запада, сил было недостаточно.

– Сугерий, – король подозвал аббата Сен-Дени, восседающего рядом на длинноухом мохнатом испанском муле, – как я и говорил, главный враг находится в Клерво. Мы должны сровнять с землей это чертово аббатство и вздернуть возмутителя спокойствия на первом же суку. Время переговоров и хитрых шагов прошло. Я оставлю тебя в Париже – ты возглавишь его оборону. Уверен, как полторы сотни лет назад, так и сегодня норманны придут штурмовать столицу. Доблесть защитников, твоя мудрость и Божье попечение – словно милость святой Женевьевы в те далекие времена – спасут его. Я верю в это. Ты должен будешь продержаться, пока я не вернусь, разгромив шампанцев, и ударю в тыл изменникам-нормандцам.

– Возлюбленный сын мой, – перебирая четки, вздохнул аббат Сугерий, – стены Парижа нынче, увы, немногим лучше, чем в те горестные для всякого француза годы, но доблесть горожан не сравнима с той, что была прежде. Эти лавочники поспешат сдаться, если враг, став у ворот, пообещает ограничиться выкупом и не грабить их погреба.

– У нас нет иного пути, Сугерий. Ты должен призвать Господа на помощь и с именем Божьим на устах удержать столицу. Сам видишь, я не могу оставить тебе войско. Здесь вполне хватит, чтоб сокрушить шампанцев, но если я разожму железный кулак, мятежники легко переломают мне пальцы.

– И все же, Людовик, восторжествуешь ли ты над врагом, если он ударит тебя в самое сердце?

Король нахмурился и упрямо поглядел на святого отца. Тот говорил правду, но признавать верность его слов королю не хотелось.

– Быть может, капитан ди Гуеско рассудит наш спор? – нашелся он. – Быть может, часть боговдохновенной мудрости Святейшего Папы, как луч, испускаемый солнцем, осветила его искусный в военном деле разум?

– Не мое дело советовать королю, – гарцевавший неподалеку офицер папской гвардии поднял брови, – но если бы меня спросили: «Дон Анджело, как бы ты действовал в такой ситуации?» Я бы ответил, что только дурак в подобном деле идет туда, где его ждут во всеоружии.

– Что же это означает? – Король дернул щекой.

– Мятежники уверены, что вы ударите в Клерво. Скорее всего ни святоши Бернара, ни моего легата, ни графа Шампанского в обители нет. Лично я на их месте устроил бы тамловушку, и когда вы направитесь к аббатству, отрезал бы вам дорогу назад.

Король промолчал. Он и сам опасался такого поворота событий, но надеялся, что стремительность нападения не позволит шампанцам действовать продуманно.

– Вы позволите мне умолкнуть? – видя, как меняется выражение лица монарха, спросил Майорано.

– Нет, говори! Я желаю, чтоб ты сказал все, что сочтешь нужным.

– Как прикажете, монсеньор. Так вот, я бы ударил по Нормандии.

– Почему же?

– Потому что они только и ждут, когда вы отвернетесь, чтобы атаковать вас с тыла. Раз они готовы воткнуть нож в спину, значит, вряд ли готовы к каким-либо иным маневрам. Я слышал, будто французы ожидают помощи из Аквитании?

– Если, невзирая на интердикт, Господь на нашей стороне, то мы дождемся ее, – мягко ответил аббат Сугерий.

– Кто знает, – сжал губы король.

– Полагаю, никто не знает. Уж, во всяком случае, надеюсь, что нормандцы осведомлены об этом не больше вашего.

– Может, и так. Но что с того? – уже явно заинтересованный, заторопил Людовик.

– Какую крепость или замок вы сочли бы удобными для соединения с войском герцога Аквитанского?

– Монтурлен, – после короткой задумчивости ответил король.

– Вот и пошлите отряд осаждать или брать на копье этот самый Монте… – ди Гуеско щелкнул пальцами, – не важно. Кстати, также не важно, возьмут они замок или просто будут топтаться возле него. Главное – чтобы вся округа знала, что со дня на день там ожидается подход аквитанцев, а вы остались в Париже, дабы защитить столицу.

– Ну и что это нам даст?

– Возможно, аквитанцы и впрямь придут. И это значительно облегчит вашу задачу. Но, вероятнее, нормандцы пожелают разгромить ваш отряд до прихода помощи, а потому бросятся туда. В этот момент самое время поразить их в сердце, сровнять с землей столицу, сжечь как можно больше замков… Во всяком случае, Роже д’Отвилль, не так давно уступивший вам это герцогство, сделал бы именно так. В свое время мне пришлось служить ему, и поверьте, он бы не остановился, пока не превратил логово врага в пепел.

– Разумно, – усмехнулся Людовик. – Клянусь плащом святого Мартина – весьма разумно. Но что же делать с шампанцами и этим бесноватым аббатом?

– Если монсеньор пожелает, я обещаю, что шампанцы не сунутся в ваши земли, покуда вы станете громить мятежников Нормандии.

– Вот даже как? – поразился король. – Это было бы очень любезно. Я готов послать с вами отряд графа Блуа. Это один из моих лучших военачальников.

– О нет, монсеньор! Никаких графов. Я дал обет никогда не сражаться под знаменами сеньоров, обладающих титулом выше моего. Даже если такие действия приводили к победе, для меня они заканчивались печально.

– Ладно, тогда бери кого хочешь.

– Благодарю вас, монсеньор. Смею надеяться, вы не пожалеете об этом. Мне понадобятся несколько десятков рыцарей, из самых захудалых, а также все те, кто ожидает казни в тюрьмах Иль-де-Франс.

Рыцарь недовольно поглядел на отца:

– Батюшка, но ведь это мой долг как вассала – по зову сюзерена прибыть под его знамена, как только объявит он о своем желании начать войну.

– Какая может быть война?! – Старый барон ходил из угла в угол, меряя замковую комнату шагами. – Уже осень: скоро пойдут дожди, развезет дороги.

– Когда ты был в Святой Земле, разве жар пустыни, песок и камень могли остановить тебя?

– Не сравнивай! – оборвал его отец. – Тогда у нас была священная цель. А здесь… Мне не нравится то, что говорит этот аббат, и я не ведаю, почему ты должен проливать кровь ради его нелепых речей.

– Они полны благочестия…

– Ерунда, – барон подошел к сыну, – никакое благочестие не отменяет покорности королю.

Рыцарь вздохнул:

– И все же, отец, мне представляется, что ты просто опасаешься разбойников, которые повадились безобразить в округе.

– Хорошо, что не сказал «боишься», – хмыкнул барон. – Твои слова – вздор! Тоже сказанул, «безобразят»… Безобразить – это украсть корову у виллана или завалить девку в придорожных кустах. На худой конец ограбить купца, следующего на ярмарку. Ты слышал, что было в Жануа? А в Клери? А в Бонфонтене?

– Слышал, отец. Сначала загорается деревня, жители ее толпой бегут к воротам замка, погоняемые разбойниками. Как только гарнизон замка пытается оказать помощь несчастным, в открытые вороты врывается сильный отряд, который убивает там всех.

– Вот именно – всех. Шампань только и говорит об этом.

– Я оставлю тебе достаточно людей. А кроме того, отец мой, ты же опытный воин и хорошо можешь отличить ложную опасность от настоящей. Если она и впрямь серьезна, не открывай ворота.

– Тогда мы останемся без крестьян, без скота…

– Это лучше, чем без головы.

– Ненамного.

Их разговор был прерван появлением дворецкого.

– У ворот отряд. Они требуют хозяина замка.

– Требуют? – подбоченился старый барон.

– Отряд в такое время? – удивился сын.

– Командир утверждает, что послан графом Тибо Шампанским.

– Если это так, – рыцарь подошел к слуге, – при нем должны быть соответствующие грамоты. Пусть он передаст их на конце своего копья, а я решу – открывать ворота или нет. Пока же лучники займут место у бойниц. И позови мне капеллана.

– Повинуюсь, мой господин. – Слуга удалился с поклоном, а через несколько минут капеллан разбирал неровные, явно наскоро писанные строки: «Оказать высочайшее почтение сопровождаемой особе, не пытаясь выяснить, кто он и куда следует».

– И все-таки интересно, – рыцарь взял пергамент из рук замкового священника, – кого это перевозят с такой охраной?

– Здесь об этом ничего не сказано, – капеллан развел руками, – но, идучи сюда, увидел я со стены возок среди всадников. Мне почудилось, что занавесь в нем отодвинулась, а внутри как будто мелькнуло одеяние духовной особы.

– Уж не сам ли аббат Клерво? – усмехнулся барон.

– Об этом я не могу знать, – тихо произнес священник, – и вам, мой господин, исходя из послания, скрепленного печатью графа Шампанского, тоже знать не след.

– Это моя земля и мой замок, и мне здесь определять, что следует и что не следует, – прорычал барон. – Ладно, откройте ворота! Мы обязаны предоставить людям графа кров и стол. Но пока они будут въезжать, лучники пусть не зевают – если вдруг окажется, что это ряженые, убивать всех! Даже самого аббата Клерво, будь он там.

Анджело Майорано поглядел, как закрываются за последним из всадников ворота замка.

– Ты уверен, что там, в повозке, именно он? – Барон ди Гуеско повернулся к человеку в крестьянском одеянии, с физиономией простодушной, но не без доли лукавства.

– Это так же верно, капитан, как и то, что меня зовут Теобальдо. Мошенник высунул нос из-за полога, а уж этот нос я узнаю из сотни!

– Точно, – скривился Майорано. – Он всегда чует, откуда ветер дует. Интересно, что задумал этот плут? Отчего его перевозят с эдаким эскортом и, черт возьми, куда его перевозят?!

– Увы, сего его нос мне не поведал.

Барон ди Гуеско похлопал соратника по плечу.

– Ладно. Надеюсь, у него еще остались части тела, отвечающие за внятную речь. Вскоре он сам расскажет нам, что и как.

– Боюсь, сейчас уже вариант с поджогом не пройдет. Мы проделали его столько раз, что самый тупой рыцарь вряд ли попадется на удочку.

– Мой славный Теобальдо, – лицо Майорано оскалилось в улыбке, – я обещал толстяку, что шампанцам будет не до помощи разным аббатам, значит, так оно и случится. Знаешь ли, почему я столько лет командую тобой, а не наоборот?

– Отчего, монсеньор?

– Потому что ты мыслишь, как тот самый тупой рыцарь. Все в округе знают, что происходит после того, как загонщики гонят стадо двуногих скотов к замку. Должно быть, это немало раздражает здешних хозяев. И уж конечно, они желают поквитаться с наглыми разбойниками.

– Полагаю, да.

– На этот раз, как они наверняка считают, в замке собран хороший отряд, чтобы знатно проучить нас. На самом деле всякий рыцарь думает, что у него достойный отряд, а когда этих олухов собирается много, представления о собственном достоинстве вырастают до небес. Мы подожжем деревню, а лучше – две. И как обычно, погоним вилланов. Когда же эти храбрецы, запершиеся в замке, пересчитав разбойников, бросятся, чтобы отрезать нам уши, загонщики вскочат на лошадей и вместе с ложной засадой устремятся во-о-он к тому лесу. – Майорано указал на дальнюю рощу. – Там их будет ждать весь отряд. Почти весь.

– Но, капитан, если даже ловушка захлопнется, ворота замка будут заперты. И уж конечно, хозяин, узнав об избиении своих людей, не пожелает их открыть. Не осаждать же цитадель…

– Упаси бог. Помнится, у нас было несколько домушников…

– Истинно так. Но крепость – не лавка менялы.

– Я знаю. И все равно полагаю, для них не составит труда взобраться по веревке в довольно крупное отверстие, чтобы затем открыть ворота замка изнутри.

– А где это отверстие, капитан?

– Там же, где обычно. – Майорано кивнул на одну из замковых башен, нависавших надо рвом. – Пока мы наблюдаем за этим чертовым поместьем, оттуда уже трижды выпадалонекое вещество, недвусмысленно свидетельствующее о наличии в полу стрельницы характерного отверстия круглой формы.

Ров под срамным чуланом смердел неимоверно: многие поколения жителей замка приложили к этому немалые усилия.

– Вот же ж гнилое место, – пробормотал один из неизвест– ных, сидящий под навесным чуланом в глубине пересохшего рва.

– А ты думал, тебе ворота откроют? – поудобнее устраиваясь на вязанке хвороста, злобно процедил другой. – Заткни нос и жди.

– Да сколько ждать?

– Сколько понадобится, – буркнул старший.

Его напарник – длинный, тощий и весь какой-то разболтанный, точно гнущийся под ветром, – хмуро сплюнул, не смея пререкаться с притаившимся рядом громилой.

– Тс-с-с, – шикнул тот. – Кажись, появился.

Легкий отсвет огня блеснул вверху на мгновение, показывая проделанные над головой их отверстия. И в тот же миг стрела длиною в ярд устремилась туда, таща за собой веревку. Короткий вскрик и шум падающего тела вызвали на лице стрелка довольную ухмылку:

– Есть. Заякорился. Давай лезь.

Его товарищ, неуловимо напоминающий ящерицу, набрал воздух в легкие и привычно, как ни в чем не бывало пополз вверх по веревке. Спустя пару минут сломанный дощатый настил полетел вниз, и вместо первого, довольно тонкого шнура из срамного чулана свесился прочный канат. Стрелок крикнул ночной птицей. В ров скользнуло еще несколько теней.

Анджело Майорано довольно потер руки:

– Все идет замечательно, Теобальдо, поджигай.

Они вошли в замок, переступая через распластанные на земле трупы. Вдалеке догорал бой, но барона ди Гуеско его исход, похоже, мало интересовал.

– Вы нашли его? – обратился он к верзиле, отирающем кровь с длинного кинжала.

– Нет, дон Анджело.

– Как это нет?

– Легата нет ни среди живых, ни среди мертвых.

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Мы нашли слугу его преподобия, – начал оправдываться головорез. – Он говорит, что хозяина ночью вдруг призвал к себе аббат, и он уехал…

– Что за бред? Как он мог уехать? Разве что вознестись, как Илья-пророк. Где этот слуга?

– Я проведу вас, монсеньор, – дурно пахнущий убийца согнулся в поклоне.

– Сам найду. Укажи, куда идти.

– Туда, монсеньор.

Барон ди Гуеско быстро зашагал в указанную сторону.

– А я говорю, что не знаю, где мой господин! – слышалось из-за двери.

Майорано остановился, и губы его скривила улыбка – доносившийся голос, несомненно, принадлежал Гринрою.

Анджело распахнул дверь:

– Оставьте его! Это действительно не фра Гуэдальфо Бенчи. И запомните – каждый из вас видел, как его преподобие в сопровождении нескольких всадников отбыл ночью из замка.

Глаза разбойников, держащих на острие ножа связанного рыцаря Надкушенного Яблока, удивленно расширились.

– Как скажете, монсеньор, – опомнившись, закивали они, – так и было.

– И поскольку сей достойный слуга не врет, папского легата, вне всякого сомнения, призвал к себе аббат Бернар. Хотелось бы знать, что сделал этот бесноватый с несчастным пастырем овец Господних?

Глава 25

Опираясь на то, что имеешь, добивайся того, что хочешь.Александр Фарнезе

Как бы долго ни длилось ожидание, наступает час, когда оно заканчивается. Подготовка к грандиозному рыцарскому турниру, посвященному свадьбе герцога Конрада Швабского и восхитительной ромейской севасты Никотеи Комнины, шла несколько месяцев. Изо дня в день плотники возводили огромное ристалище, способное вместить тысячи зрителей с отдельными ложами для высокородных князей-электоров, дворян и дам их свиты. Вокруг ристалища, точно грибы после дождя, вырастали павильоны для трапез, уединенные домики, утопающие в зелени, для желающих отдохнуть и пообщаться без свидетелей. Чего здесь только не было: из далекой страны Катай по Великому шелковому пути в Аахен были доставлены диковинные огненные стрелы, которые, взмывая в полночное небо, расцвечивают его невероятными огнями, гроздьями волшебных цветов и чудесными летающими змеями. Пока что это диво дивное хранилось в стенах специально выстроенной крепостицы с четырьмя башнями, рвом и подвесным мостом. И многочисленные зеваки сбегались поглазеть на хозяев огненныхстрел: на их желтоватую кожу, узкие раскосые щелочки глаз, на наряды необычайно яркие и столь же нелепые. Не меньший интерес публики вызывал и огромный зверинец, расположенный тут же, под открытым небом.

Первоначально Никотея желала по древнему обычаю устроить бои храбрецов с заморскими свирепыми хищниками. Однако церковь воспротивилась любимому зрелищу древнихримлян и объявила его бесовским наущеньем – должно быть, лозунг «Христиан – ко львам!» до сих пор был жив в воспоминаниях клира. Милая, послушная дочь церкви – блистательная герцогиня Швабская – тут же отказалась от своего первоначального намерения, покаялась, щедро одарила ближние монастыри, чем заслужила нежную и трепетную любовь со стороны местных иерархов церкви. Никого даже не смутило, что в округе не имелось ни одного самого завалящего бестиамаха[66] – в конце концов, к чему такие крайности? Теперь на огромной расчищенной пустоши возле Аахена, за высокими деревянными решетками царственно возлежали косматые львы в окружении верных львиц, нервно бегали тонконогие гепарды, строго взирали с ветвей сухих деревьев черные как ночь пантеры… Даже гиппопотам и слон нашли здесь себе приют, и мерзко хохочущие гиены, и нелепый зверь камелопард, чья шея длинна, точно змеиная, а тонкие длинные ноги кажутся слабыми подпорками для пятнистого тела. Но, как говорили знатоки, удар такой ноги перебивает спину льву. И мрачный подслеповатый родич единорога, готовый атаковать любого, кто станет на его пути. Все былиздесь. Толпы восхищенных зевак порой целыми днями простаивали у огороженных вольеров.

Честный люд стекался на турнир: все, имеющие возможность путешествовать – кто в соседний город, а кто и за тридевять земель, – спешили в Аахен, чтобы не пропустить великое событие. Ибо раз в жизни увидев такое, можно до самой смерти не дождаться повторения.

Жонглеры, миннезингеры, шуты – каждый блистал своим искусством, и каждому находились и награда от их высочеств, и монета, и рукоплескания зрителей.

Правда, в первый день праздничной недели жители Аахена решили порадовать милую герцогиню увеселением, принятым на ее родине, и устроили на свежесжатом поле скачкиквадриг. Неумелые возницы никак не могли совладать с упряжками, до конца поля с грехом пополам добралась только одна колесница. Оценив увиденное, гости и жители Аахена с полным основанием решили, что забава дурацкая и ромеи ничегошеньки не понимают в увеселениях. Исключив, конечно, из числа восточных недоумков свою добрую герцогиню.

Турнир шел своим чередом – лучники и арбалетчики порадовали толпу меткостью стрел, суровые лесники с легкостью метали длинные, в два локтя, топоры. Всадники на скаку бросали палицы в подвешенный на крестовине щит, и толпа разражалась радостными криками всякий раз, когда кто-либо из состязавшихся проявлял особенную ловкость.

Никотея восседала рядом с Конрадом Швабским в высоком кресле с подлокотниками и прямой спинкой, на которой был искусно вырезан двуглавый орел Комнинов. Откинуться поудобнее на этом импровизированном троне было невозможно, и за день даже привычная к гордой осанке спина сильно уставала. Но севаста казалась высеченной из мрамора. Величественный ее вид привлекал немало восторженных, а порой и обожающих взоров.

Крики, прославляющие вельможную чету, разносились едва ли не через каждые пять минут, и герцог с герцогиней неизменно отвечали на приветствия улыбками и милостивыми кивками.

Когда в обитой бархатом и увешанной персидскими коврами ложе появился лакей ее высочества, Никотея как раз вручала победный венок из золотых дубовых ветвей ловкому наезднику, с неизменным успехом собиравшему копьем расставленные у земли кольца.

– Гринрой вернулся, моя госпожа, – склоняясь у трона, прошептал слуга.

– Что значит «вернулся»? – едва шевеля губами, спросила севаста.

– Он утверждает, что все успешно закончил.

– Так быстро? Экий ловкач! Пусть ждет, я скоро приду. – Никотея положила свою тоненькую ручку на широкую пятерню Конрада Швабского. – Милый, в ознаменование воинской сноровки, выказанной сейчас перед нами, стоило бы, пожалуй, выкатить побольше пива для зрителей и участников. Им следует хорошо отдохнуть перед началом боев.

– Ты как всегда права, моя дорогая, – согласился герцог Швабский и щелкнул пальцами, подзывая виночерпия.

Гринрой ожидал госпожу в огромном шатре, уставленном накрытыми столами. Он сидел, с хрустом надкусывая яблоко и распространяя вокруг себя такой едкий запах пота, что Никотея была вынуждена прикрыться надушенным рукавом. Увидев герцогиню, рыцарь быстро вскочил с широкой лавки, на которой до того устроился в очень фривольной позе.

– Моя герцогиня, – рыцарь преклонил колено, – я привез вам трепет Франции. Ворота ее замков распахнуты, как глаза зевак, впервые узревших вас. Вас ожидают, как ангела с небес, дабы положить конец распрям и умолить благочестивого Папу Гонория снять интердикт со злосчастных владений короля Людовика.