Чтение 25–й страницы книги ~Сын погибели~

–Похоже, ты прав. Мы и впрямь ее очень сильно недооценили. В свое оправдание должен сказать, что я тщательнейшим образом изучил все источники по нашей истории, а также по истории ближних сопределов. Ни в одном не упоминается Никотея Комнина. Возможно, где-то она не родилась, где-то умерла во младенчестве, где-то окончила свои дни вмонастыре или же попросту стала тихой благонравной женой вельможи. Ну, скажем, того же Симеона Гавраса.

–Вот так вот… Одна ночь любви, и такие последствия.

– И я верю… Да нет же – я знаю, что славный воитель и великий полководец Генрих Лев еще не раз докажет, что нет в Империи героя, способного потягаться с ним мужеством и славой. Как бы ни было горько сейчас видеть отважнейшего из отважных в столь плачевном состоянии, мы все помним, что настоящий бой, бой во славу Отечества, во славу Господа нашего – превыше любой победы на любом турнире! То, что я скажу сейчас, написано кровью в моем сердце.

Трибуны притихли, ожидая сокровенного.

– Всякому известно, что язычники-пруссы уже много лет разоряют наши земли и терзают сердца всех истинно верующих, принося жертвы проклятым идолам. Всякому известно, что последние месяцы мы готовили крестовый поход в земли язычников – Зигфрид, архиепископ Кельнский, призвал нас к нему, и было бы преступлением не откликнуться на этот зов! Стоит ли говорить, как мечтала я увидеть во главе похода своего мужа? Но сейчас я утверждаю: нет рыцаря и полководца более достойного возглавить наше войско у балтского предела, нежели Генрих Лев! – Она простерла руку к вставшему на колено рыцарю. – Есть ли здесь кто-нибудь, кто сочтет, что он недостоин этой чести?

– Не-е-ет! Не-е-ет! Слава Генриху! Слава Льву! Слава Никотее! Многие лета герцогине Швабской!

–Вуаля. Что и требовалось доказать: под ликующий гул толпы ангельское создание устранило опаснейшего конкурента, а никто этого даже не понял, – резюмировал Баренс.

–Генрих Лев понял, – ответил Камдил.

–Ну, у него-то теперь и выхода нет. После того как Никотея спасла его от гибели, после того как она устроила такое шоу, он уже не сможет сказать, что желает потягаться за имперский трон вместо завидной чести рыскать по лесам и болотам в поисках диких воинственных пруссов.

–Это верно, – согласился Камдил. –Однако на самом деле она устранила не одного, а двух конкурентов. Без поддержки баварца Лотарь Саксонский тоже не рискнет противостоять мужу Никотеи.

–Ай да юная прелестница! Как ловко она разыграла этот гамбит! Что можно сказать… Ты не зря проделал этот путь и не зря помог ей сегодня разделаться с конкурентом. Теперь она тебе доверяет, если вообще, конечно, доверяет кому-либо. А значит, у тебя довольно неплохая позиция, чтобы в нужный момент остановить нашу очаровательную подругу.

Завершив свою речь, Никотея предоставила оруженосцам герцога Баварии делать свое дело. Она с удовлетворением отметила, как один из юношей аккуратно сложил окровавленный платок и засунул под кожаный нагрудник. Севаста постаралась запомнить его лицо: обуянный страстью человек в свите опасного и скорее всего непримиримого врага – всегда полезная фигура. Пока же она величаво поднялась в свою ложу, давая возможность оруженосцам доставить обескураженного Льва в его шатер.

– Милая, зачем ты сделала это? – недоуменно спросил Конрад Швабский, едва только его супруга опустилась на соседний трон. – Теперь Генрих значительно усилится – собранное войско пойдет за ним, а мы останемся ни с чем!

– Молчи, дорогой мой, – проворковала Никотея. – Молчи и смотри, что будет дальше. Не спрашивай, куда летит богиня победы, когда она летит над тобой!

Ждать пришлось недолго. Едва улеглись страсти по поводу спасения Генриха Льва и единодушного избрания его главой крестового похода, на ристалище на взмыленном коне вылетел всадник. Он пронесся до середины турнирного поля, осадил коня аккурат против ложи хозяев турнира и заорал благим матом:

– Близится конец света! Ужас объемлет земли, и поступь Антихриста сотрясает божьи храмы! Вести из Рима! – Всадник ловко достал свиток из-под алой котты, на которой было изображено надкушенное золотое яблоко. – Послание от Его Святейшества! Оно писано слезами благочестивейшего Папы Гонория и скреплено кровью христианской! Рыдайте, люди: «Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышавши, оживут». В землях франков случилось недоброе: отверзлись врата адские и исторгли зверей погибели! Король франкский сокрушает обители христианские, противник же его – некий Бернар из Клерво – и вовсе похитил и умертвил папского легата, и втоптал в грязь благочинный сан милосердного служителя Божия. Имя одному Коркодел, другому же – Левиафан! Стенает Франция, отлученная от матери нашей первоапостольной Римской католической церкви, от груди ее, от млека животворящего! Как язва, разъедающая плоть, появившись раз, поражает все тело, так и звери бездны, ступив на земную твердь, останутся ли в границах земель франкских? Святейший Папа, блаженнейший и благочестивейший Гонорий II, шлет послание императору, коий есть острейший меч в руке апостола Петра. Но увы, увы, нам грешным! Терзайтесь и плачьте, ибо нет в земле нашей императора…

–Ты слышишь, слышишь? – взорвался Баренс на канале связи.

–Ну, конечно, слышу!

–Вот это мастерство! Снимаю шляпу! Публика заведена, сейчас они быстренько разовьют эту тему и сделают Конрада императором. Готов держать пари… да теперь уж ни к чему. Хотя давай-ка послушаем, что скажет Отакар Богемский – старейшина князей-электоров.

Взгляды присутствующих обратились к одной из лож – как раз напротив той, где восседали Конрад и Никотея. Осанистый седобородый вельможа, уже много лет правивший Богемией, поднялся со своего места и заговорил голосом зычным и резким:

– Сегодня необычный день! День, когда перст Господень указывает нам путь столь же ясно, сколь лучи солнца указывают, что настало утро. Каждый из вас знает, что не здесь и не сейчас должны были собраться знатнейшие из князей Империи, чтобы решить, кто займет опустевший трон императора. Но человечье разумение ничто пред Божьим промыслом. И, стало быть, мы должны представить ответ пред Богом и людьми именно здесь и сейчас. Судьба не оставляет нам выбора. Скажу прямо: я долго сомневался, кому отдать свой голос – храбрейшему ли Генриху Льву или же доблестному Конраду Швабскому, ближайшему родичу покойного императора. Но сегодняшний день все расставил на места, и мне доподлинно ясно, что не человечьим хотением, а божьим соизволением герцог Конрад должен взойти на трон. Герцог Конрад должен повести войско Империи для спасения христианства, дабы подавить, выжечь язву, разъедающую некогда общее наше Отечество. И да станет оно единым вновь и возродится, аки феникс из пепла, Великая Римская Империя! Pax romanum![69]

–Шах и мат, – прокомментировал Джордж Баренс.

– Я… поддерживаю герцога Конрада, – поднялся следующий по старшинству Лотарь Саксонский. Лицо его было бледно, даже издалека слышалось, как тяжело ему даются произносимые слова.

–Еще бы, – усмехнулся лорд Джордж, –по нашим данным, он присягал на верность Бернару. Сейчас ему высказаться против – все равно что напроситься на отлучение от Церкви. Тем более если его несостоявшийся зять отправится сражаться с пруссами…

–Отправится, – Камдил облокотился на ограждение ристалища, –но теперь с куда меньшим войском, чем рассчитывал. Вероятно, только с баварцами, ну, может, еще с саксонцами.

– Монсеньор, – рядом с графом Квинталамонте остановился запыхавшийся херсонит, – там Федюня…

– Что с ним?

– О, не беспокойтесь, он жив и здоров. Но у него на коленях спят две огромные змеи, и еще он говорит, что нам следует незамедлительно идти к Бернару Клервосскому.

Матильда рыдала. Рыдала и не могла унять слезы – бегство любимого казалось заслуженной карой за грехи: за поругание траура, за попрание отцовской воли, за невенчанную любовь, за обман, который окружал нечестивую ее страсть с самого начала. Но чем сильнее гнала прочь обуревавшие ее чувства, тем сильнее болело сердце, грозя разорваться на части от тоски.

Королева уединилась в молельне и не покидала своих покоев, вознося молитвы Святой Деве, прося заступничества. Но каждый раз, когда начинала она «Ave Maria», мысли возвращались к греховным мирским вопросам: как могла стража у ворот пропустить пленника, куда помчался он, где скрывается? Ответы находились тут же. Уже не первый день Фульк Анжуйский свободно разъезжал по Лондону и его окрестностям, и никому бы в голову не пришло останавливать высокородного гостя короля и королевы. Ответы находились сразу, но вопросы в голове Матильды звучали вновь и вновь.

– Моя королева, – мажордом ее величества вошел в покои Матильды, – к вам направляется государь.

– Для чего он хочет видеть меня? – спросила Матильда, стараясь наскоро промокнуть слезы на щеках.

– Он мне не сказал. Лишь повелел сообщить, что незамедлительно прибудет. А вот, кстати, и он, – заслышав характерные шаги в коридоре, мажордом открыл двери и согнул спину в поклоне.

Трижды глубоко вздохнув, чтобы восстановить дыхание, королева вышла навстречу суженому.

– Рада видеть вас, мой государь. – Она склонила голову, надеясь, что такое положение не даст рассмотреть ее заплаканные глаза.

– И я рад, Мотря, – пробасил Мстислав. – За советом к тебе пришел. Из земель, что от нас к закату лежат, гонец прибыл. Говорят, князь у них объявился, коий многие города на копье взял и многие воинства в прах развеял. А на знамени того князя не крест ваш, не хиро ромейское,[70]не лик святой, а самое что ни на есть кубло змеиное.

– Да, я слышала о том, – коротко ответила Матильда.

– Вот я себе и думаю: змей – он змею рознь. Сам я, как всякому доподлинно ведомо, змееборец, но ведь и то сказать, от нашего Светлояр-озера до вашего студеного Сновидона мы и сами змеиным путем пришли. Послал я туда нынче лазутчиков – разузнать что к чему. А к тебе пришел спросить: как в прежние-то времена с теми землями предки наши поступали? Бились или мирились? Или же иначе как?

– Чаще бились, – ответила Матильда, не удержав предательского всхлипа.

Король Гарольд замолчал и пристально уставился на будущую супругу.

– Пошто слезы льешь? Или по батюшке убиваешься?

– По батюшке, – краснея, выдавила Матильда.

Мстислав оглядел ее с одной стороны, затем с другой, будто не видал ранее:

– Ужо тебе, Мотря, не к лицу врать-то. Не отца ты сейчас поминаешь.

– Не отца, – еще ниже склонила голову королева.

– Тогда кого же?

Дочь Генриха Боклерка молчала.

– Что ж молчишь? Ответствуй.

Матильда чувствовала, как падает вниз сердце и сплетаются в комок все невысказанные слова, перехватывает дыхание, и слезы вновь заливают щеки.

– Ладно, не говори, и без того знаю. О молодце заморском убиваешься. Так ведь?

Матильда кивнула.

– А он, ишь, сокол залетный, крылья расправил и упорхнул.

Матильда почти без чувств рухнула на колени.

– Встань, встань. Не пристало, – подхватил ее Мстислав. – Разве ж непонятно… Я вон хоть и не стар, да в летах. А тот, недовешенный – юн да пригож. Встань… Корить тебя не буду. Но уж совратителю, не обессудь, кол острый. – Король собрался хлопнуть в ладоши, чтоб позвать мажордома.

– Не губи! – Матильда схватила его за руки, не давая свести. – Не губи, мой повелитель!

Мстислав помрачнел:

– Что, уж так не люб? – наконец выдавил он. – Чем же я тебе нехорош? Может, обидел когда? Злата ли не дарил, мехов ли? Может, когда прогневил?

– Боюсь я тебя, – тихо вымолвила Матильда. – Боюсь, как батюшку своего боялась. Ежели хочешь – голову мне руби. Я одна во всем виновна…

– Так, значит. – Гарольд высвободил руки и прошелся по комнате, выискивая, что бы сокрушить могучим ударом. – Значит, так…

Матильда стояла перед ним, замерев от ужаса, ожидая расплаты и благодаря небеса за то, что они подарили ей немного счастья перед гибелью.

– Вот как… – невпопад бросил Мстислав. – Ну, значит, и быть по тому. Сядь, Мотря, и выслушай волю мою. Сказывал ли тебе – сон мне дурной был. Поведал я тот сон мудрому Георгию, мниху[71]ромейскому. Растолковал он его, и когда правду сказал, то приключилось с братцем моим родным, от меня неотличным, беда великая. Пал он от измены черной в отчих землях. А потому надо мне собираться в Киев-град, дабы самолично вызнать, что да как. Ты же здесь – в дому – хозяйкой останешься. Дружину я тебе отряжу немалую, советников путных… Правь тут пока именем моим. А ежели не вернусь через один год, один месяц, одну неделю и один день, то почитай себя свободной от слова, мне данного. И коли так, то и живи, как знаешь.

Матильда удивленно подняла на могучего, сходного с лесным медведем, витязя заплаканные глаза. Тот глядел на нее печально и, как показалось королеве, сам едва сдерживал непрошеные слезы.

– Быть по сему, – кратко бросил он и, не дожидаясь ответа, вышел из покоев королевы.

Глава 27

В бою не успеешь оглянуться, и оглядываться уже нечем.Йохим Мюрат

Стража у покоев Его Святейшества отсалютовала, увидев перед собой храброго капитана ди Гуеско. Дежуривший у дверей секретарь папского камерария,[72]приветственно кивнув барону, приоткрыл дверь, спеша доложить Папе Гонорию II о прибытии капитана его гвардейцев.– Свои разносят сплетни по всей стране клеветники,Умей хранить молчанье наветам вопреки.Немногословный рыцарь дамами всегда любим.Он человек надежный. Куда спокойней с ним!Пока язык болтает, не надейся на успех!Внакладе пустомеля: болтунам – и смех, и грех,[73]—

слышалось из глубины кабинета наследника апостола Петра.

– Прервись, Эрманн. – Голос за дверью звучал властно, хотя и негромко. – Пусть он войдет.

Анджело Майорано набрал в грудь воздуха, выпустил его сквозь сомкнутые губы и рывком, едва не задев стражника, открыл дверь.

– Ваше Святейшество, – Мултазим Иблис ворвался в папские покои и рухнул на колени, звеня кольчугой, – о милосердии умоляю! Виновен, mea culpa! Это мой грех!

– Что случилось, Анджело? – Понтифик удивленно поднял брови. Прежде ему никогда не доводилось лицезреть своего бравого капитана в столь неловком и неопрятном виде: доспех покрыт пылью, как древний фолиант, гербовая котта висит клочьями, щетина на щеках минимум неделю не встречалась с бритвой.

– Ужасное, ужасное горе! Дон Гуэдальфо Бенчи, этот святой человек… Его больше нет с нами! – Майорано опустил голову, точно подставляя шею под удар меча.

– До меня доходили какие-то странные нелепые слухи, будто ты и твои люди умертвили его близ Пармы.

– Это подлый навет! Я спас его от коварных убийц, иначе, осмелюсь спросить, был бы я сейчас здесь? Решился бы я предстать пред тем, кому дана власть над ключами Царствия небесного и врат Преисподней? Я спас его, но, увы, увы… недолго мне суждено было радоваться.

– Я не поверил слухам и решил дождаться твоего прибытия, мой храбрый Анджело. Когда б не вернулся, тебя бы отыскали и в гареме султана Египта. Но я знал – ты честный рыцарь, и вижу, что не обманулся. Говори же, что произошло.

– Не смею, – всхлипнул старый пират, исподтишка разглядывая драгоценные камни в перстнях, унизывавших пальцы Гонория II.

«Черти б его разорвали! – крутилось у него в голове. – Готов поспорить, Его Святейшество варит золото и превращает булыжники в этакие сокровища. Но где же он хранит свой дьяволов гримуарий? Эх, остаться бы с Папой наедине! Хоть не на день, хоть на полдня!

– Отчего же? Если нет на тебе греха – ты ни в чем не виновен. Если же грех невольный – я прощаю его.

– Ваше Святейшество, не мне судить о том, грешен ли я. Господь свидетель – я делал, что мог, но, увы, спасти преподобнейшего фра Гуэдальфо оказалось выше человеческих сил.

– Говори толком! – потребовал слуга слуг Господних.

– Близ Пармы нам удалось уйти от коварных убийц, посланных вашими тайными врагами. Мы, сделав изрядный крюк, добрались до Франции, но там нас ждала новая беда. – Майорано тяжело вздохнул. – Имя ей – волк в овечьей шкуре – аббат Бернар из Клерво!

– Что? – нахмурился понтифик. – Что на этот раз позволил себе этот гнусный выскочка?! Один раз он уже изгнал моего посланца, в самых мерзких выражениях изъявив непочтение к Риму. Во имя Господнего милосердия я не стал карать его, объявив лишь свое недовольство, а теперь этот негодяй поднял руку на моего легата?

– Попав в земли Франции, мы очень скоро угодили в западню, о которой и гадать не могли. Граф Тибо Шампанский – цепной пес нечестивого аббата, возомнившего себя пророком, – остановил нас и потребовал от преподобного фра Гуэдальфо следовать за ним в Клерво. Мы готовы были драться, покуда кровь хотя бы каплей оставалась в жилах, но благороднейший, добрейший фра Гуэдальфо запретил нам: он еще верил, что слово истины поможет одному служителю Господа понять другого. Мы были вынуждены повиноваться… Лишив коней, а заодно с тем – оружия, нас выпроводили прочь из земель графа Шампанского.

– Да как он смеет! – Понтифик грохнул кулаком о вызолоченный подлокотник. – Разоружать моих людей, моих гвардейцев?! Отлучаю! Отлучаю от церкви его и всю Шампань!

– Это не все, Ваше Святейшество. Не теряя времени, я бросился на поиски короля Людовика, и небо было так благосклонно, что очень скоро нашел его, но было уже поздно. Мне неведомо, каким ужасающим пыткам Бернар Клервосский и его мерзкие ублюдки подвергли столь благородного и великодушного человека, каким был фра Гуэдальфо Бенчи, но только вскоре после моего прибытия к христианнейшему королю Франции стало известно, что на владения его наложен интердикт.

Бледность залила аристократическое лицо Папы Гонория, и его тонкий античный нос стал похож на ястребиный клюв.

– Мятеж… Подавить! Я наложу такую епитимью! – Он с хрустом сжал пальцы. – Кровавыми слезами оплачут негодяи день, когда они появились на свет.

– Король был добр и выделил мне сильный отряд, чтобы я смог отыскать фра Гуэдальфо и освободить его. Должно быть, узнав об этом, сам Бернар или же его подручные коварно умертвили настоятеля Санта Мария делла Фьоре и скрыли тело его. Мне удалось отыскать лишь слугу его преподобия – он и поведал, что люди графа Шампанского ночью куда-то увезли легата. Мы преследовали их и даже нагнали, но было поздно. Слишком поздно, – обреченно вздохнул Анджело Майорано, расстегивая поясную суму. – Вот этомы нашли среди вещей убитого.

Он положил к ногам Папы наперсный крест и перстень настоятеля храма.

– Я не смог уберечь его и достоин кары.

– Ты достоин награды как верный и храбрый воин, – после недолгой паузы заговорил понтифик. – Так же, как враги твои достойны геенны огненной.

«Хорошее сравнение, – предательская улыбка чуть не искривила губы барона ди Гуеско. – Ах, как играет свет в рубине на его указующем персте! Проклятие, этот указующий перст был бы хорош и без рубина!»

– Но довольно о мертвых, – продолжал Гонорий II. – Всевышний упокоит великомученика среди праведников своих, и ангелы в царствии небесном воспоют ему осанну. Мы же покуда на земле и займемся делами земными. Во-первых, следует незамедлительно отменить интердикт.

– Если мне будет позволено сказать – это весьма уместно. Король Людовик ныне сражается с мятежниками как в Шампани, так и в Нормандии. И стоит ему ударить по одним, как он тут же оборачивается спиной к другим. Интердикт же лишает его возможности опереться на рыцарство и простой люд даже в собственных землях.

– Молчи, Анджело! Я знаю, что такое интердикт, – оборвал его ключник святого Петра. – Эрманн, ты говорил, что герцог Конрад Швабский был бы предпочтительнее на императорском троне, нежели иные претенденты?

– Я и продолжаю это утверждать, Ваше Святейшество. Герцог не по возрасту мудр. Храбростью он не уступает пылкому яростному Генриху Льву, и куда моложе, а стало быть,энергичнее и выносливее старого Лотаря Саксонского. К тому же его благочестие известно всякому, кто живет в землях Империи.

– Так вот, подготовь ему письмо. Если он силой оружия поддержит короля Франции, я признаю его права на императорский трон и сочту уместными его притязания. Подготовь энциклику,[74]в которой я снимаю интердикт с Франции и отлучаю от Церкви еретика и братоубийцу Бернара и всех, кто посмеет следовать за ним.

– Сегодня же все будет готово, Ваше Святейшество.

– Уверен, ты прекрасно справишься.

– Дозвольте мне лично доставить ваше послание королю Франции, – расправил плечи барон ди Гуеско. – Я обещал государю, что на коленях буду умолять вас спасти его королевство, и мне было бы весьма лестно, если б Ваше Святейшество позволили засвидетельствовать мою честность по отношению к христианнейшему королю Людовику.

– Ты настоящий рыцарь, дон Анджело. Такой, каким подобает быть истинному сыну церкви, опоясанному мечом. Но ты устал, измотан…

– Даже если я умру через мгновение после того, как вручу ваше послание Людовику Французскому, нет для меня большей награды, чем эта.

Гонорий II восхищенно причмокнул и улыбнулся:

– Я рад, что мне служат такие ревностные воины. Ступай, отдохни пока. Я предоставлю ту награду, о которой просишь, и сверх того награжу от себя. – Папа Римский осенил капитана гвардии крестным знамением и, благословив, протянул руку для поцелуя.

Майорано едва зубами не впился в вожделенный перстень и лишь усилием воли заставил себя чуть прикоснуться губами к изнеженным перстам. Сделав это, он поднялся и направился было к двери.

– Приди вечером за письмом королю. Я лично отпишу ему. И… – Понтифик чуть помедлил, задумавшись. – Возьми. Вот тебе за верную службу. – Он снял с пальца перстень срубином.

– О, не знаю, как благодарить вас, – склонился Мултазим Иблис.

«Быть может, сейчас он сохранил себе жизнь», – мелькнуло в голове пирата.

Выйдя из папского кабинета, Майорано остановился, примеривая кольцо. Оно налезало лишь на мизинец. Внутренний огонь, пылавший в рубине, завораживал, не позволяя оторвать глаз.– От этой доброй вести прошла печаль моя,Вернулся мой любимый в родимые края, —

послышалось из приоткрытой двери.

– Оставь, Эрманн, не до того, – раздраженно бросил Гонорий II. – Займись лучше энцикликой и посланием герцогу Швабскому!

– Всенепременнейше, Ваше Святейшество! – «Крестный отец» Никотеи, поклонившись, вышел из кабинета и направился по коридору в свои покои.

– Ваше преосвященство, – Анджело Майорано поравнялся с ним и склонился перед святым отцом, – быть может, желаете на словах передать что-нибудь своему племяннику?

Задумчивые меланхоличные волы медленно влекли огромную повозку по старой римской дороге. Сейчас дорога уже не выдерживала требований, предъявлявшихся некогда к этим кровеносным сосудам Европы: экипаж невесты уж точно не разъехался бы здесь с катафалком.

По сути, то, что теперь посреди императорского войска катилось по Франции, представляло собой павильон на колесах – внутри него был накрыт стол, на колоннах, поддерживавших расшитый звездами купол, висели клетки с певчими дроздами. Завершали интерьер «выездной резиденции» лежавшие повсюду восточные ковры.

Стража, со всех сторон окружавшая экипаж, страдальчески отводила носы от аппетитных запахов, тянувшихся шлейфом за повозкой. За обеденным столом в павильоне удобно расположились восхитительная императрица Никотея и ее доблестный товарищ по дальним странствиям Вальтарэ Камдель.

– …Теперь же, друг мой, настало время покончить с варварским наследием, которое погрузило во мрак земли Империи на много столетий. Единый бог, единый первосвященник и единый император – вот основа мироустройства, дающая покой и благополучие всем подданным без изъятия. Как сказано в послании апостола Павла: «Ни иудея, ни эллина». Королевства, герцогства, княжества – все эти куски бывшей великой Империи лишь ослабляют ее некогда могучее тело. Расчлененный исполин не встанет на ноги. А кому, как не вам, прославившему свое имя в крестовом походе, знать, насколько велика угроза, нависшая не только над землями ромеев, но и над всей Европой.

Не пришло ли время прекратить споры о том, исходит ли Дух святой от Отца небесного, или же от Отца и Сына, когда из самих христианских земель может скоро изойти дух?! Лишь в единении наша сила. – Никотея сделала знак виночерпию, и тот наполнил кубок рыцаря. – Сейчас от вас зависит, станете ли вы мне верным помощником и своими очами увидите рассвет новой Великой Империи, или же, подобно земляному червю, будете копаться в своей привычной грязи. Но вам будет хуже, чем ему, ибо вы знаете, что свет возможен.

– Я не раз доказывал свое искреннее расположение к вам, государыня, – отпивая вино, произнес Камдил.

– Верю, что еще не раз докажете. Наш друг, Мстислав, а тем паче его духовник, брат Георгий, прислушиваются к вашим речам. Убедите их быть со мной в союзе, и ни вы, ни они не пожалеете об этом. Нормандия – законное приданое его жены. К ней я готова прибавить всю Бретань.

–Забирай. Государство не обеднеет, – вмешался Лис на канале связи. –Тем более что государство соседское. Так шо и обеднеет – невелика забота.

–Сергей, погоди. Видишь, девушка предлагает нам проект объединенной Европы.

–Я бы сказал – объеденной Европы.

–Прекрати свои шутки, – остановил Лиса Джордж Баренс. –Сами посудите: если Никотее удастся подмять под себя европейские королевства – а с ее задатками, возможностями Священной Римской Империи, военным рвением Конрадаи поддержкой Ватикана это вполне может произойти, –то глобальный железный кулак, так сказать, франков ударит по воротам Константинополя.

–Там чертовски крепкие ворота. И стены в три ряда, шоб всякие энтузиасты со щитами и гвоздями не шарились.

–Я говорю очень серьезно, Сергей! Не исключено, Иоанну Комнину небо поможет сохранить трон и отбить этот натиск. Но какой ценой? И те, и другие будут ослаблены настолько, что вряд ли смогут отразить новый удар – а он непременно придет. Смяв измочаленную ромейскую империю, в Европу ринутся волны сарацинов – ответом на крестовый поход станет нашествие полумесяца. Есть другой вариант: коварством, подкупом или же каким иным способом Никотее удастся устранить дядю от власти и привести ромеев к покорности. Тогда уж туго придется мусульманскому миру. Возрожденная Римская Империя, объединившая Запад и Восток, попросту сотрет его с лица земли. И вся античная культура, сформировавшаяся в тех землях еще со времен Александра Македонского, пойдет псу под хвост. Если вспомнить, какое влияние, вернувшись с крестоносцами, она оказала на Европу…

–Ясно, ясно. То о ней лучше сразу забыть.

–Я прошу тебя, Сергей, не перебивай меня. Но, в целом, ты прав. То, что не снесет бронированный кулак христиан, уничтожит ответный пожар газавата, – подытожил Баренс. –В любом случае, при всей своей несомненной прогрессивности, идеи Никотеи, как говорится, слишком опередили время. Даже если вдруг ей все удастся с блеском и ничего из вышесказанного не произойдет, – новый «мировой порядок» не сможет поддерживать себя сам. Без такого харизматичного лидера, как наша прелестная севаста, он развалится с грохотом, едва только ее не станет. Башня на песке и без цемента! Так было и после смерти Александра Македонского, и после Карла Великого. Тогда последует новый откат в варварство и новые кровавые усобицы. Конечно, есть вариант, что Никотея увязнет в мелких дрязгах: спорах, переговорах, согласовании границ… Но, честно говоря, наблюдая ее манеру действовать, в это верится с трудом.

–Мне тоже, – согласился Камдил. –Можно попробовать использовать Мстислава, чтоб остановить нашу очаровательную подругу. Думаю, со времени отравления королевы Матильды, его нежное отношение к Никотее слегка подувяло.

–Я бы не ставил на это, – отверг идею стационарный агент. –Во-первых, вблизи чары Никотеи могут выветрить из Мономашича грустное воспоминание. А во-вторых, Мстислав нынче собирается вернуться на Русь.

–Отчего вдруг?

–Горек хлеб эмигранта, – сокрушенно вставил Лис, –и соленый пот монарших трудов не делает его слаще.

–Ничего смешного. При штурме Тмуторокани погиб Великий князь Святослав.

–А что же будет с английским престолом?

–До возвращения его займет Матильда, а вернется король Гарольд или нет, похоже, ему и самому неизвестно.

– Государыня, – склонил голову рыцарь, – должен сказать, что еще после нашего первого разговора я послал человека в Британию, дабы он поведал королю о вашем дружестве к нему. Однако вести, доставленные мне сегодня, неутешительны. Гарольд, или уж лучше его теперь снова назвать Мстиславом, возвращается в отчие земли.

– Зачем? – насторожилась императрица.

– Там погиб его брат, Святослав.

– Значит, он снова станет во главе руссов? Это очень хорошо. А кто займет английский трон?

– Покуда ваша недавняя знакомая Матильда, дочь Генриха Боклерка.

– Ма-ти-льда, – по слогам произнесла государыня, и на лицо ее набежала легкая тень задумчивости. – Когда б не Мафраз… – Она не окончила фразу. – И все ж, полагаю, мы с ней найдем общий язык.

Никотея на некоторое время замолчала, просчитывая ситуацию и со вкусом поглощая выложенные перед ней куски жаркого.

– Отведайте, граф, очень вкусно! Раз уж мы вспомнили мою злополучную служанку, должна сказать, что давно не пробовала столь прекрасных, изысканных приправ, как нынче. Одна Мафраз знала в этом толк. Правда, нынче я бы поостереглась брать еду из ее рук.

Камдил чуть заметно скосил глаза, будто высматривая, не появится ли вдруг рядом с повозкой дерзкая физиономия персиянки.

– Спасибо, я нынче пощусь.

Никотея с удивлением взглянула на рыцаря. Наконец молчаливое вкушение хлеба насущного наскучило ей, и она снова обратилась к своему гостю:

– А скажите, мессир Вальтарэ, давно ли вам доводилось видеть своего родственника – короля Сицилийского?

– Давно, – честно сознался Камдил.