Чтение 16–й страницы книги ~Земля наша велика и обильна~

Она помолчала, сказала мягко:

– Борис Борисович, давайте не портить такой чудесный вечер… Все было так здорово! Я просто боюсь, что этим стандартным потением в постели нарушим все очарование. Хотя, конечно, если вам нужно сбросить или, как чаще говорят, вас надо разгрузить…

– Нет-нет, – сказал я еще поспешнее, – вечер в самом деле слишком хорош, чтобы заканчивать так заурядно. Я вас доставлю к подъезду, но из машины не выйду.

Она улыбнулась с благодарностью, но в голосе послышалась с облегчением и нравоучительная нотка:

– А вот так нельзя! Мужчина должен выйти из машины и проводить до подъезда.

– Ого, – сказал я. – А как вообще, сдал я экзамен на хорошие манеры?

Она засмеялась, я непроизвольно напрягся, вот уж не думал, что придаю значение такой ерунде, а Юлия сказала весело:

– Полностью! Только совсем уж мелочь…

– Какая?

– Ресторан – единственное место, куда мужчина заходит первым и придерживает дверь для входящей женщины.

– Слава богу! – воскликнул я.

– Остальное совсем уж пустяки, – добавила она.

– А что еще? – спросил я настороженно.

Она взглянула поверх очков, улыбнулась.

– Расслабьтесь, Борис Борисович. Во-первых, это в самом деле мелочи, во-вторых, вам хорошо бы сперва запомнить то, с чем сталкиваетесь ежедневно. А манеры в ресторане… скажите, вы часто ходите в ресторан? Я не имею в виду с женщинами, а с представителями деловых или высших чинов правительства?

Дом Юлии остался позади, я вырулил на шоссе, решил прокатиться по Окружной, снять напряжение, перестроился в левый ряд, слева мелькает бетонный разделительный щит, справа очень редко проносятся автомобили, мысли все еще крутились вокруг Юлии, все еще никак не растворяется сожаление, что не зашел к ней, гормональное давление вот-вот разорвет, прокручивал в памяти сценки в ресторане, вспоминал ее слова, и вдруг мелькнуло в черепе ослепительное: да ведь она не пригласила меня по одной-единственной причине! Не хочет, чтобы я расслабился, она же так и сказала, что мне утром надо быть полностью готовым к работе. А если учесть, какой это будет нелегкий день…

И хотя день в самом деле будет не просто нелегким, а черт знает каким, настроение слегка улучшилось. Я гнал и гнал по шоссе, а потом почти с такой же скоростью по своему микрорайону, добрался до гаража, сонный вахтер едва нащупал кнопку подъемника шлагбаума.

Дома я разделся и бросился в постель с единственной мыслью, что и хорошо, что не зашел, не испортил вечер, не потерял время, а сейчас вот насублимируюсь энергией по самые уши…

ГЛАВА 3

Рано утром я вошел в здание РНИ, охранники вытянулись и преданно едят меня взглядами. В коридоре пусто, нет курильщиков, да и пришел я, судя по всему, первым.

Открыл дверь с табличкой «Секретариат РНИ», в приемной за столом Юлия деловито печатает десятью пальцами, экран монитора не видно, но явно не режется в баймы. На стук двери взглянула поверх очков, скупо улыбнулась.

– Шеф, вы потрясающе выглядите!

– Спасибо, Юлия, – ответил я. – Вашими стараниями.

– В самом деле, Борис Борисович, вы изменились. Выглядите солиднее, увереннее. От вас исходит ощущение надежности.

– Не обижайтесь, – сказал я, – но не уверен, что имиджмастика из дурака может сделать умного или хотя бы сделает его похожим на умного.

– Это вы не обижайтесь, – ответила она проницательно. – Конечно же, имиджмейкерство может только подчеркнуть какие-то черточки, но не придумать образ… Так в вас все равно был виден профессор: молодой, талантливый, яркий, но разве профессорам доверяют судьбы? Они то бомбу изобретут, то овечку Долли, то озоновую дыру… А сейчас вы тот, кто знает, как надо. Сейчас по вам видно, что вы из тех, кто не рвет атмосферу на озоновые дыры, а эти дыры сшивает.

– Вашими бы устами, – вздохнул я.

Подумал запоздало, что эти слова можно истолковать иначе, сейчас на каждую крылатую фразу, поговорку и просто устоявшийся оборот речи придумано остряками что-нибудь скабрезное, улыбнулся виновато и открыл ключом дверь кабинета.

Компьютер включился не сразу, дважды переспросил пароль, руководителю такой партии с этим приходится быть всегда начеку. Да и вообще я работаю на внешней юисбишной флешке, а когда подключаюсь к Интернету, флешку вынимаю и кладу в карман. Это вдобавок к фаерволам и прочим системам защиты от несанкционированного доступа.

Вспомнил Юлию, ощутил, как губы сами расползаются в улыбке, и неважно, какая она у меня сейчас из восемнадцати видов: верхняя, застенчивая, фальшивая, широкая, натянутая, шутливая, простая, кривая, вымученная или какая-то еще там, не запомнил и не собираюсь, и дожать себя не дам, как она полушутливо-полусерьезно пообещала в ресторане.

Вообще с этим помешательством на имидже народ с ума сходит, всерьез уверовали, что если над ними поработает некий специалист, даже Специалист – ох уж это наше преклонение перед специалистами! – то сразу свалится небывалый успех. То же самое, что золотая рыбка или щука из проруби. Вот научат, какие костюмы и как носить, какие носки подбирать под цвет туфель, – и все, карьера в кармане. Высокая и даже высочайшая зарплата сама придет, а на выборах в Думу, в губернаторы, а то на президентство –тут же выберут по имиджу.

Только через четверть часа начал подходить народ, а минут двадцать спустя в дверь постучали, заглянул Белович.

– Борис Борисович, можно?

Я отмахнулся.

– Ты раньше вроде бы впирался без стука.

– Дык то раньше, – возразил он. – А сейчас и не знаю, чего от вас ожидать! Непредсказуемый вы человек, Борис Борисович. Боюсь, большинство съезда восхочет видеть во главе партии человека как раз понятного и предсказуемого.

– Боитесь, – спросил я, – или желаете?

Он вздохнул и уже без приглашения сел по ту сторону стола. Выглядит усталым, лицо помятое, словно он вчера посидел с отъезжающими на дорожку в ресторане, хорошо посидел, а потом еще и не распрощался у подъезда с подхваченной там же дамой, а продолжил очень бурно до утра.

– Боюсь, – выговорил он сокрушенно. – Просто привык я к вам, умнейший человек, это я в глаза правду-матку, и кроме того…

Он замялся, я подтолкнул:

– Что еще?

– Устал я, – признался он. – Устал от этого вечного срача, грязи, нежелания работать, неумения вести себя по-людски! Соседи – животные, на улице – тупое стадо, по жвачнику всех заманивают куда-то халявой… Как можно? Халявы надо стыдиться, халява – это позор, как такое можно вслух… За такое вообще надо изгонять из человеческого общества! Словом, захотелось хоть остаток дней пожить по-людски.

– Остаток? – переспросил я. – Тебе сколько, что про остаток?

Говорил я бодро еще и потому, что Белович у нас заметная фигура, можно сказать, старый партиец, а он поддерживает, это уже что-то, хотя и не с моих позиций.

– Да они все в остатке, – ответил он уклончиво.

Я сказал с виноватой ноткой:

– Все понятно, Василий. Однако вряд ли вот так сразу выпадет сладкая жизнь. Во-первых, Америка вовсе не бросится нас благодетельствовать. Своих негров хватает, работать не хотят, а пособие дай. Во-вторых, нас слишком много, чтобы Запад сумел накормить. В-третьих, а с чего это вдруг должны кормить? Только за то, что отдаем несметныебогатства, зарытые в земле? Так скажут резонно: выройте и живите богато!

Он развел руками, улыбка получилась жалкая.

– Но хоть надежда какая-то будет. А так все хуже и хуже.

– Надежда – да, – сказал я, – возможно, будет. И даже чуть легче жить станет, если Запад пришлет сюда большое количество менеджеров, как прислал вместе с Рюриком. А потом еще раз сделал массовое вливание менеджмента при Петре Первом. Но если не пришлет…

Он взглянул на меня умоляюще:

– Борис Борисович, этого надо добиться!

Я засмеялся, смех получился горьким.

– Василий, я, скорее всего, не усижу в кресле лидера партии. Карельский, когда садился в поезд, сделал заявление, что создает фракцию истинных патриотов России. У них будет своя программа… Вот взгляни, она сейчас на первых страницах новостных сайтов!.. Если не любишь читать с экрана, дождись утренних газет. Кстати, будь готов к разговору с корреспондентами. Вот-вот нахлынут! Их не было на бюро, никто не ждал сенсаций, а сейчас набегут.

Он спросил встревоженно:

– Борис Борисович, а что говорить-то?

– Да то и говори, что мне сказал. Что надоело жить в вечном сраче, в грязи, среди гор мусора и ворья, когда воровство не наказывается, когда проституция поощряется, когда срут под окнами, и нельзя хотя бы оштрафовать – такова наша система… В Штатах даже за неправильно припаркованную машину такой штраф припаяют – на всю жизнь закаешься! А за серьезное преступление дадут пять пожизненных сроков или каких-нибудь триста-четыреста лет каторги без права пересмотра срока!

Он оживился, сказал:

– Я слышал, в Штатах даже за мелкое воровство, если третья судимость, дают пожизненное!.. Это класс. А что вы говорить будете?

– У меня другие доводы, – ответил я. – У меня – география. Так что давай воздействуй на массу, а я на высоколобых.

– Это понятно, – ответил он, – вы же профессор!

– Как будто ты нет!

– Увы, я всего лишь доктор наук. Преподавать не довелось…

Звякнул видеотелефон, на экране появилось лицо Юлии.

– Борис Борисович, звонят из газеты «Акаинф», просят договориться насчет интервью.

– Началось, – вздохнул Белович, голос прозвучал испуганно и радостно одновременно.

– Не знаю такой газеты, – ответил я Юлии. – Откажи.

– Хорошо, – ответила она.

Послышался щелчок, экран померк. Белович спросил тревожно:

– Стоит ли? Нам любая трибуна нужна.

– Будут еще, – пообещал я. – Все-таки это сенсация: РНИ не просто прекращает кампанию против Америки, а предлагает воссоединить страны! Сейчас набегут…

Звякнул телефон, Юлия улыбалась одними глазами.

– Борис Борисович, поступили еще две заявки насчет интервью с вами. Из «Молодежного вестника» и «Предпринимателя».

Я подумал, предложил:

– Юлия, возьмите расписание на себя. Будут подобные просьбы, отсортировывайте третьесортные, а самые влиятельные издания продвигайте в первый ряд. И так, боюсь, охрипну, объясняя свою позицию.

– Если доверяете, Борис Борисович…

– Доверяю, – отрубил я.

Связь оборвалась, Белович взглянул на меня с опаской, вздохнул.

– Всегда бы вы оказывались так же правым!

Широкая панель плазменного телевизора вспыхнула от прикосновения к сенсорному пульту. Сверхсовременная техника передает все оттенки, позволяет видеть зал целиком, телеоператоры сноровисто выхватывают лица руководителей фракций, комитетов и подкомитетов, лидеров партий, движений. Чаще других показывали, ессно, Жукальского, этот умнейший политик известен эксцентричностью, дураки называют его клоуном, мол, мы не такие, мы – сдержанные и примерные, но Жукальский еще не собирается баллотироваться в президенты, потому вовсю оттягивается на заседаниях, острит, двигает пламенные речи. Он сперва собрал симпатии молодежи, потом различных леваков, ухитрившись завоевать расположение у правых и левых в равной степени, а сейчас медленно, но верно завоевывает и основную массу, демонстрируя умение схватывать проблему целиком и моментально выдавать ее решение, обычно очень меткое, завернутое в пару коротких, почти афористических рекомендаций.

Я вслушивался в речи, взял пульт, переключил на заседание бундестага, там сейчас как раз идет обсуждение проблемы торговли с Японией, послушал минут пять, пока не стал понятен расклад, переключил по спутниковому каналу на Англию, там в палате лордов как раз принимают закон о повышении таможенных пошлин на ввозимую из Китая бытовую электронику.

Власов наблюдал за моим лицом, сказал сочувствующе:

– Не нравится? Но разве у нас лучше?

– В том-то и дело, – ответил я зло. – О чем говорят? Всяк тянет одеяло на себя. Если присмотреться, то одни националисты помнят о благе страны, о ее интересах. Хоть в Германии, хоть во Франции, хоть в любой другой. Все остальные… эх, одни рвачи!

Переключил обратно, вслушался, о чем говорят депутаты, выругался. Бандиты сумели пробить закон, что на установку металлических дверей в квартиры теперь требуется разрешение от властей «на перепланировку», а также от всех соседей, что не возражают против установки железной двери. И если какой-нибудь пьяненький слесарь дядя Вася не возжелает, чтобы богатый сосед поставил себе надежную дверь, он не даст ему такое разрешение!

Понятно, зажиточные и состоятельные люди начнут покидать такие дома, покупать квартиры в новостройках, где поселятся им подобные, поставят наконец-то железные двери, наймут надежную охрану вместо старушки-консьержки… и возникнут отдельные острова для «приличных», а остальное пусть тонет в грязном море пьянства, бандитизма, наркомании, молодежных банд.

Снова звонок, на экране лицо Юлии.

– Борис Борисович, прибыли корреспонденты из «Предпринимателя».

– Так быстро? – удивился я. – Молодцы, опередили коллег… Ладно, впусти.

– С ними телеоператор, – предупредила она. – Проверьте, застегнута ли ширинка.

Экран погас, Власов торопливо поднялся.

– Все-все, я пошел.

В дверях он почти столкнулся с Юлией, она провела в кабинет длинноволосого мужика с редкими волосами, где просвечивает розовая лысина, молодого парня с жутковато выглядящим сооружением на плече и тяжелой сумкой на спине, явно аккумуляторы. Длинноволосый, опасливо поглядывая на меня – как же, русский националист! – представился торопливо тонким голосом:

– Виктор Задорожный, специальный корреспондент «Предпринимателя». Господин Зброяр, вчера ряд членов вашего партийного бюро сделали сенсационные заявления… Вы что-нибудь можете добавить?

За пару часов корреспондентов набралось много, получилось нечто вроде импровизированной пресс-конференции, на вопросы я отвечал почти до обеда. В самом деле чуточку охрип, хотя Юлия то и дело приносила минеральной воды. Последними пришли представители спортивных газет, я чуть было не сделал замечание Юлии, потом сообразил, что при всем тупоголовии болельщиков все-таки массовость именно у них, а тиражи спортивных газет намного превосходят тиражи солидных коммерческих изданий. Да, когда надо ориентироваться на ключевые фигуры бизнеса – это одно, но если надо завоевывать голоса, то лучше всего обращаться именно к этим.

Перед обедом зашел Бронштейн, похвастался, как он лихо переговорил с газетчиками, даже договорился о выступлении по жвачнику. Я взглянул на часы.

– Пойдем пожуем что-нибудь. У меня от такой жизни кишки слипнутся.

Он окинул меня оценивающим взглядом.

– А вы в самом деле похудели, похудели, Борис Борисович… на кошерное перешли, что ли?

Обедать, как обычно, пошли в наше уютное и недорогое «Морозко». Когда-то там подавали мороженое всех сортов, потом разорились, кафе переходило из рук в руки, перестраивалось то под магазин, то под компьютерный клуб, но вывеска оставалась прежней. И хотя теперь торгуют в первую очередь горячим супом и украинским борщом, названиевсе так же составлено из затейливых сосулек.

В кафе почти все наши, однако по моей шкуре прошла волна озноба: смотрят кто враждебно, кто отчужденно, кто с настороженным любопытством, как на вообще-то знакомогои приятного человека, который вдруг оказался не то оборотнем, не то вампиром, не то вовсе демократом. Даже Бронштейна проняло: начал горбиться, понизил голос, поглядывал по сторонам, словно мы в самом деле заговорщики в чужой стране.

Поколебавшись, к нам пересел, вежливо испросив разрешение, Белович, а Лукошин чисто по-русски просто сгреб со своего стола тарелки и с ними плюхнулся на последнее оставшееся за нашим столом место.

Мы с Бронштейном заказали по шницелю и блинчикам, Лукошин съехидничал тут же насчет некошерности шницеля.

– Начнется шум, – сказал Белович. – Ох, начнется… мы такого пиара еще не знали!

– Шум еще ничего не доказывает, – буркнул я. – Курица, которая снесла яйцо, кудахчет так, словно снесла храм Христа Спасителя!

Он замер с ножом и вилкой в руках, в глазах веселье и в то же время вполне понятный страх: наша партия могла мечтать о чем угодно, мы ведь типичные русские, но никогдане рассчитывали на резкие перемены к лучшему: мы еще и политики, что значит – трезвомыслящие и адекватно оценивающие обстановку в стране и в мире.

– Шум всегда привлекает внимание, – возразил он. – В наше время любой шум и крик – признак популярности. Даже если это шум пьяной драки.

– Экстранонсенс, – отмахнулся я. – Мы будем действовать старыми консервативными методами.

– Это разъяснением своих позиций? – переспросил он. – Эх, за версту видно профессора!

– Вот-вот, – согласился я. – Который, выходя из туалетной, моет руки.

Он намек понял, задумался, может быть, в самом деле не так истолковывает мои движения, может быть, старинное терпеливое разъяснение своих позиций все еще не исчерпало возможности, вдруг да есть в этом скрытый потенциал.

– Мышь, – сказал он, – обжегшись искрой от фейерверка, хромает прочь с готовым планом, как убить кота. У вас есть такой план?

– Шило в смешке не утаишь, – ответил я. – У Руси, как говорится, нет оси. Мой план прост: мы достойны, как в той навязчивой рекламе про косметику, чтобы жить лучше. Объединив силы с государством, которое нам не только не враг, а постоянный союзник, мы укрепим фронт западной цивилизации, а заодно и улучшим жизнь каждого отдельного человека. Для пропаганды среди простого населения важен именно этот пункт. Для разъяснения позиции среди высоколобых – надо напирать на долг белого человека, говорить о защите христианских ценностей… но о них вскользь, а больше о том, о чем забываем: именно христианская мораль привела к созданию научного мышления!

– Ты об этом уже говорил, – напомнил он.

– Надо повторять. Даже в нашей среде не знают, что именно христианство создало науку, а с нею и все эти телевизоры, холодильники, компьютеры, Интернет! У нас слишкомуж увлекались живописанием, как церковь уничтожала ученых, жгла их на кострах, отлучала от церкви. А то, что это были внутренние разборки, – умалчиваем. И что всякие мендели свою генетику создавали именно в монастырях за счет церковных фондов – молчим тем более. Нужно напирать, что мы, защищая христианский мир, защищаем цивилизацию!.. Это в самом деле так, потому такую точку зрения легко отстаивать.

– Научно-техническую цивилизацию, – уточнил он.

Я огрызнулся:

– А я только ее и называю цивилизацией! А все эти так называемые «цивилизации» майя, ацтеков, инков и прочие – это почти то же самое, что слово «культура» в приложении к плесени в пробирке!

Он некоторое время ел молча, я тоже занялся бифштексом, Бронштейн вздохнул.

– Борис Борисович, я тоже так считаю… но помалкиваю. Культурный человек так не должен говорить… вроде бы. Но, как я понял, будем пропаганду вести на двух уровнях: для народа – одно, для высоколобых – другое.

Я ответил, несколько задетый:

– Как будто противоречит одно другому! Просто одним ближе родной желудок, другие могут воспринять и глобальные проблемы. Но те и другие встанут в единый фронт западной цивилизации, те и другие заметят улучшение жизненного уровня. Словом, Исаак, мне сейчас вообще не на кого опереться. Так что на тебя я обопрусь, как и на остальных ребят в офисе, которые не сбегут, уж извини, обеими руками. Или локтями.

– Да хоть ногами, – ответил он польщенно, – но… Эх, была не была!

– Возможно, мы начнем вот так, вчетвером, если Лукошин все еще не считает меня предателем…

Лукошин смолчал, вид хмурый, еще не определился, а Бронштейн возразил польщенно:

– Ну да, вчетвером! Слон и три моськи. Кстати, вы слышали о заявлении Карельского?

– Что создает отдельную организацию?

– Ну, он называет это фракцией в РНИ…

– В РНИ не может быть фракций, – ответил я, – по дефолту. По самой платформе. Это просто завуалированное заявление, что начинает борьбу.

Он сказал задумчиво:

– А почему не сразу в открытую? Не значит ли, что готов к компромиссу?

Я положил нож и вилку на тарелку, взялся за чашку с кофе.

– Но какой может быть компромисс? Либо начинаем кампанию за присоединение к Америке, либо продолжаем… то, что продолжали. Если говорить честно, то это тянуть безнадежное дело, понимать, что оно безнадежное, и утешаться тем, что на наш век России еще хватит.

Он вздохнул.

– Да, конечно. А у Карельского слишком большое мнение о себе. Но он не последняя кока-кола в пустыне!

ГЛАВА 4

Через два дня состоялось мое первое после заседания партбюро выступление. Уже с новой программой РНИ. Надо бы, конечно, начать с заводов, там русский дух заметен отчетливее, РНИ традиционно опирается на верхушку высоколобых и на низы, пропуская средний класс, но на этот раз я принял предложение выступить перед аудиторией тех,кто пригласил меня первыми.

Не ахти какая, но это разведка боем: обычно наша партия не занималась средним классом, справедливо полагая, что в нем русских намного меньше, чем азербайджанцев, армян, чеченцев, даже узбеков, так что наши тезисы национализма просто вызовут отторжение. Сейчас же в большом зале собрались, как я видел, все-таки в основном русские. Конечно, среди этих русских две трети евреи, но это тоже, можно сказать, русские, в отличие от действительно нерусских восточных народов, их видно и по лицам, и по манерам, и даже по одеждам. А евреи – да, русские. По крайней мере, европейцы.

Для своего подготовительного съезда коммерсанты сняли лекционный зал Политехнического музея. Это и в самом что ни есть центре города, Лубянскую площадь все знают,и зал таков, что рассчитан на огромные толпы. Встречавший меня распорядитель хвастливо обмолвился, что это только подготовка к съезду партии, а на сам съезд соберутся в самом большом зале Москвы, какой сейчас только заканчивают строить.

Я посматривал из-за кулис, привычно отмечая нерусские хари. Их, правда, не подавляющее большинство, как мы сами говорим в своих агитках, но все-таки многовато. Дело не в том, что нерусские, вон в Америке вообще негры, но там негры – американцы, а здесь эти азербайджанцы остаются азербайджанцами, то есть мусульманами, людьми инойкультуры, увы, враждебной – да-да, враждебной! – они не только не забывают свой язык, но и быстро расширяют его сферы: вот-вот потребуют строительства в Москве особых школ для азербайджанцев. Десять лет назад в Москве было четыре тысячи азербайджанцев, а сейчас – два миллиона триста. Да плюс они размножаются, как кролики, в каждой семье по десять детей… Через двадцать лет Москва заговорит по-азербайджански.

Раздался звон по металлу, я вздрогнул, это председательствующий позвонил в колокольчик. Шум в зале начал утихать, в президиуме уже расселись, важно смотрят на уходящие вдаль ряды.

– Господа, – сказал председательствующий. – Мы собрались здесь, чтобы уточнить нашу программу перед предстоящими выборами, а также обменяться мнениями, что изменилось в нашем быстротекущем мире и как нам на это реагировать. В повестке трехдневных дебатов записаны и выступления ряда лидеров политических партий… Все-таки мы – промышленники, коммерсанты, у нас нет какой-то особой политической линии, кроме процветания России, потому мы обычно распределяем голоса среди тех партий, которые, на наш взгляд…

Он завернул слишком уж сложный, на мой взгляд, оборот, но не стал выпутываться, а просто сделал значительную паузу, оглядел зал орлом, закончил приподнятым тоном, как шоумен, приглашающий на сцену комика:

– Сейчас перед вами выступит лидер партии РНИ. У них меняется программа, и мы, промышленники, первые, кто о ней услышит!

В зале некоторое оживление, но абсолютное большинство присутствующих настроены враждебно, видно по лицам и злым взглядам. РНИ для большинства пугало, хотя и разное: для чучмеков – враг, для русской интеллигенции – та стена, от которой нужно держаться подальше, чтобы не подумали, будто они с ними. А на кого оглядываются, кого страшатся, что подумают? Молчат, боятся признаться даже себе, мразь.

Я вышел на трибуну, сердце стучит часто и сильно, это хорошо, что смотрят зло, такое намного лучше, чем когда равнодушные рыла, с этими могу спорить, драться, это моя стихия…

– К великому сожалению, – начал я, – те огромные просторы, которые нашим предкам удалось захватить и освоить ценой своих жизней, мы не сумели использовать себе воблаго. Если на скученном Западе осваивали каждый клочок земли, в Европе нет ни одного «дикого» дерева, все посажено лесниками, то у нас бескрайние просторы позволяли засрать одну делянку, бросить ее и двигаться дальше. А потом еще дальше. И еще: Россия-то бескрайняя!