Чтение 21–й страницы книги ~Земля наша велика и обильна~

– Уже едут, – прошептал он. – Затаитесь… Минут через десять…

Изо рта хлынула кровь, он захрипел, затих. Я в бессилии осматривался, надо бы как-то перевязать, вроде бы есть еще антишоковые средства, но, похоже, его изрешетили пулями всего, кровью забрызганы даже ноги.

Минут через пять во двор влетел серебристый мерседес, выскочили парни в хороших костюмах и мгновенно взяли весь двор под охрану. Еще минут через семь прибыла милиция, а потом и «Скорая». Меня трясло, смерть видел нечасто, да и не привыкнешь к такому, адреналин ударил, едва не разорвал на клочья, жаждалось драться, переворачиватьи ломать автомобили.

Под двойной охраной, членов моей партии и милиции, меня перевезли в участок, где часа два снимали показания. Милиционеры уже знают, что РНИ выкинула номер, один из задающих вопросы осторожно попытался выяснить, насколько это серьезно, я огрызнулся:

– Люди погибли!.. Хорошие люди, с обеих сторон хорошие!

Милиционер кивнул, в глазах небольшое сочувствие, но голос оставался ровным:

– Каждый день гибнут. Мы привыкли.

– Но я не привык!

– Извините. Так кто, вы говорите, выскочил из подъезда первым: парень в черной шапочке или же пока не опознанный мужчина в куртке с надписью «High nv-50»?..

Дома я оказался поздно ночью. Причем везли меня снова на двух автомобилях: в одном – охрана, в другом со мной трое телохранителей. Я не успел подивиться, с какой легкостью находят замену убитым людям и сгоревшим автомобилям, один из охранников молча передал мне мобильник. Я услышал голос Уварова:

– Борис Борисович, это Уваров. Как видите, ваши противники начали действовать. Это еще не конец, вам придется принимать дополнительные меры предосторожности. Прошу вас в вопросах безопасности слушаться Терещенко, он сидит с вами рядом.

Я покосился на сопровождающего меня спецназовца, немолодой, зрелый мужчина с выпуклой грудью и бицепсами, от него веет добротой и надежностью, таких очень любят женщины, пробормотал:

– Не думаю, что так уж быстро решатся на вторую попытку… Вячеслав Антонович.

– Не обольщайтесь, – прозвучал голос очень серьезно. – Многие очень могущественные силы пойдут на все, чтобы остановить ваше победное шествие. Похоже, даже не представляете, сколько гигантов внезапно оказались вовлечены в эту кровавую игру, где ставки высоки настолько… насколько еще никогда и нигде не были так высоки!

Я пробормотал раздавленно:

– Хорошо.

Терещенко принял мобильник, на лице глубокое сочувствие.

– Это ненадолго, – сказал он. – Как только станете президентом, охрана будет усилена.

Я скривился.

– Если стану… тогда убьют сами же охранники. Я же предал национальные интересы.

Он промолчал, лицо окаменело. Я с раскаянием подумал, что он тоже, возможно, считает меня предателем, которого зачем-то поручили охранять, вместо того чтобы просто шлепнуть.

ГЛАВА 8

Глупо на ночь наливаться кофе, да еще таким крепким, но все равно не засну, а чашка этого крепкого и бодрящего, как ни странно, способна и успокаивать привыкших к нему людей. Я впервые задернул шторы на кухне, странно, всегда со своего семнадцатого этажа видел прекрасный зеленый бульвар с чинно гуляющими парами, с сидящими на лавочках стариками, потом там поставили ограждение и начали рыть ямы, заливать бетоном, ставить ажурные арки, на которые водрузили металлоконструкции для «легкого метро», так его назвали, из окна хорошо видно, как строили станцию «Бульвар Адмирала Ушакова», теперь она работает с полной нагрузкой, все равно красиво, только это ужедругая красота – технологическая, однако уже не смогу стоять у окна с чашкой кофе и смотреть вниз на все это ночное великолепие…

Итак, мои противники перешли к активным действиям. Скорее всего, это «свои», то ли Карельский, то ли Цуриков и Уховертов, но могут и Дятлов с Троеградским: жизнь в России всегда стоила очень мало, а тем более жизнь какого-то предателя русского народа и великой российской державности.

Да, скорее всего, кто-то из них, остальным потребуется больше времени на раскачку. Но зато у этих остальных мощностей побольше. Этими остальными могут оказаться каксиловики, так и олигархи. Хотя и те и другие вроде бы заинтересованы в интеграции с Америкой, но есть же среди них патриоты, а среди олигархов немало просто коммунистических лидеров, которые в свое время использовали золото партии на создание частных банков. Не все они бывшие секретари горкомов, такие коммерческие структуры обычно записывают на родню или вовсе на подставных лиц, но главное то, что эти люди не захотят потерять Россию, как недавнюю площадку для строительства коммунизма.

Но, конечно же, гораздо опаснее мощь разведок Японии и Китая. Наибольший урон я наношу именно им, вот они просто обязаны приложить все усилия, чтобы убрать меня. Любой ценой!

Об этом я раздумывал, когда меня перевозили в бронированном автомобиле с темными стеклами от подъезда к офису, раздумывал в своем кабинете, но, понятно, не в моих силах связать им руки или поотнимать оружие.

В офисе с утра до поздней ночи толчется уйма народа, пришлось утроить охрану, Уваров предложил доукомплектовать из его группы, я вежливо отказался, не хочу попадать в зависимость даже от своих сторонников. Вместо этого часть набрал сам, часть доверил Лысенко, после случая с Гвоздевым он постоянно горбится от чувства вины, прячет глаза, а когда не отводит взгляд, в его глазах собачья мольба: ну скажите мне еще раз, что я не виноват!

Я быстро набивал текст для нашей пропагандистской кампании, вздрогнул, внутренний телефон прозвенел резко и настойчиво, спугнув мысль.

Юлия сказала почтительно:

– Борис Борисович, с вами хотел бы встретиться Микульский.

Я не сразу вспомнил эту фамилию, правда, не потому, что тусклая, наоборот – нобелевский лауреат, суперзвезда современной философии, что переживает второе рождение, он прочно ассоциировался у нас со словом «западник», вращался только в своих научных кругах, изредка принимал звания почетного академика какой-либо страны, но… что ему понадобилось у нас?

– Пусть приезжает, – ответил я. – Если захочет. Я ни на какие встречи никуда не поеду. Даже к президенту.

Она мягко улыбнулась.

– Так и передам.

До обеда день прошел в текучке, а когда возвращались из кафе, звякнул мобильник, я услышал голос Куйбышенко:

– Борис Борисович, с этими походами пообедать надо прекращать. С этого дня заказывайте, вам будут доставлять в кабинет. Да и то предварительно пробовав, как будто подают царю Ксерксу.

– А что случилось? – спросил я тупо.

– Мы задержали троих. Вы будете смеяться, но все трое – из разных группировок! Друг о друге ничего не знали, никак не связаны. Но у двух калаши, у третьего – прекрасный магнум сорок пятого калибра. Думаю, это только начало.

Белович встретил в коридоре, доложил:

– Там вас дожидается какой-то старый пердун. Говорит, у него с вами назначена встреча.

– Посмотрим, – ответил я.

В приемной Юлия и спортивного вида мужик с совершенно седой головой пили чай с печеньем. Юлия подняла голову, мужик обернулся, встал. Ростом оказался выше, в плечахшире, с крупными чертами лица сильного волевого человека, который, однако, умел накачивать не мышцы, хотя мог бы, а извилины в коре головного мозга. Возможно, еще и спинной мозг, это и есть знаменитый Микульский, философ номер один в России и, возможно, в мире. Во всяком случае, в десятку, а то и в пятерку сильнейших входит.

Юлия встала и сказала торжественно, как и положено секретарю представлять такого великого человека шефу:

– Борис Борисович, к вам Микульский Альберт Иванович.

Он первым протянул мне руку, старше меня почти вдвое, мне бы в его возрасте быть таким, крепко пожал.

– Я, Борис Борисович, наслышан о вашей новой программе. Должен сказать, что вам понадобилось огромное мужество, это я смог понять.

– Спасибо, – ответил я. – Допьете чай, проходите в кабинет.

Он отмахнулся.

– Да это я уже вторую чашку, милая Юля подтвердит. Все ее запасы печенья ликвидировал.

– Тогда прошу…

Он вошел в кабинет, с любопытством огляделся.

– Так это и есть колыбель русского национализма?

– Колыбель – вряд ли, – ответил я, – но цитадель – точно. Садитесь, располагайтесь как дома.

Он сел, покачал головой.

– Дома я предпочитаю ходить в домашнем халате. Так что уж побуду как в гостях. Я уже сказал, что вам для такого заявления потребовалось немалое личное мужество. Понимаю потому, что мне в свое время самому пришлось…

Я торопливо вспоминал, что знал о нем из того, раннего периода. Микульский в молодости был не просто русским националистом, но что-то там организовывал, вредил, как было сказано в обвинительном заключении. Угодил в лагерь со сроком на двадцать пять лет, как государственный преступник, но тут умер Сталин, грянула амнистия, он вышел и занялся наукой, в быту, однако, оставаясь таким же русским националистом. Потом как-то его национализм начал угасать. Окружающие решили, что от старости, хотя мне бы такую старость.

– И что вас заинтересовало сейчас? – спросил я все еще настороженно.

Он смотрел мне в глаза взглядом пожившего и повидавшего мир и людей человека, сильного и все еще скачущего на коне.

– Знаете, – сказал он сильным голосом, богатым оттенками, – если удастся ваш замысел, в чем я очень сомневаюсь, но чему весьма и весьма желаю всяческих успехов, то… гм, это будет и большая победа транскультуры, которой я, как знаете, местный апологет и мученик. Да что там большая – огромнейшая! Вы даже оценить ее не сможете. И никто сейчас не сможет. Но вы приближаете будущее чисто по-русски: резко, рывком, без полутонов, в один прыжок. И я, будучи заинтересован, не могу стоять в стороне. Давайте подумаем, чем могу быть полезен?

Он иронически улыбнулся, как бы давая понять, что его не стоит и переоценивать, вспомнил, вернее, сообразил, что он в самом деле мученик, один из немногих деятелей еще советской науки и культуры, которому пришлось весьма несладко, когда СССР рухнул. Так же внезапно вынужден был оказаться всего лишь деятелем украинской культуры известный философ Босенко, тоже мировая величина, а грузинской – Мамардашвили, который заявил: «Каждая культура самоценна. Надо людям дать жить внутри своей культуры. …А меня спросили?.. Может быть, я как раз задыхаюсь внутри этой вполне своеобычной, сложной и развитой культуры?» Тогда многие ощутили, что такое оказаться замкнутыми в рамках своей национальной культуры, и Микульский, которому повезло больше, чем Босенко, Усинякису, Мамардашвили и многим другим, ведь русская культура постарше и пообильнее, но и он взбунтовался, начал отстаивать право человека на независимость от собственной культуры.

Он говорил о своих возможностях, а я смотрел на него со сложным чувством. К нему за последние годы прочно приклеили кличку предателя, чуть ли не пособника заокеанской империи, с таким союзником в наших рядах будет трудновато. С другой стороны, он великий философ, мировая величина, его труды изучают по всей Европе и за океаном. Его доводы ясны и просты: культура, освобождая человека из рабства природы, взамен надевает тяжелые цепи обычаев, ритуалов, традиций, условностей, языка. Я не знаю, различались ли культуры полян и древлян, но уже заимствование культуры степняков каралось жестоко. А сейчас, к примеру, существуют культуры «немецкая», «русская», «чеченская», «мужская», «воинская», «девичья» – новые формы насилия, когда шаг вправо, шаг влево – стреляю, ибо ты уже враг, если пытаешься выйти из предзаданного коридора своей культуры! Но почему она «моя», я ее не выбирал, ну ладно, признаю, она моя, раз уж я в ней родился, говорил и говорю на этом языке, ел и все еще ем этот хлеб и оброс чисто русскими привычками, но почему я обязан идти только в этом узком коридоре и не смею сорвать плод с дерева, что растет за отведенной мне линией? С дерева, с которого никто рвать плоды не запрещает?

– То есть, – сказал я, – вы полагаете, что мы с вами в одной колонне, ибо таким образом размываем, разрушаем бетонные стены узкого коридора культуры?

– А разве не так? – ответил он вопросом на вопрос, ответил горячо, с юношеским пылом, сразу становясь в незримую глазом боксерскую стойку. – Человек волен выбирать не только в каком институте продолжить учебу, но и какое блюдо приготовить на обед: грузинский шашлык, узбекский плов, украинских карасей в сметане, японское суши или итальянскую пиццу. Но пока что его заставляют есть только русские щи, ибо все остальное – предательство по отношению к русской культуре!

Он говорил горячо, с нажимом, в свое время настрадался сперва за идеи примата русскости над всем миром, а потом за трудное осознание общности человеческого рода, что и понятно, насколько трудное: транскультура – следующий этаж над культурой, то есть не сбрасывание национальной культуры с корабля современности, а свободное заимствование элементов других культур, как уже делаем. Он верно заметил с обеденным столом, где место и украинскому борщу, и грузинскому шашлыку, а в довершение всего – бутылочку французского шампанского, если, конечно, зарплата позволит.

– Да, мы в одной лодке, – признал я. – Но нам еще за вами тянуться и тянуться. Вы уже там, в общности человеческого рода, а мы пока что решаем чисто утилитарные задачи. И мечтаем просто уцелеть.

– Понимаю, – ответил он серьезно. – Я пришел заявить: считайте меня членом своей партии обновленного курса. Льщу себя надеждой, что это добавит вам несколько важных долей процента популярности. Кроме того, рассчитывайте на мою помощь. Правда, пока не знаю, в чем и как, но я очень заинтересован в вашей победе. Честное слово!

– Спасибо, – ответил я. – Если выживем, то победим.

– Победите, – заявил он, но в его словах было больше надежды, чем веры. – Будущее за вами, а не за вашими противниками!

Будущее может и запаздывать, подумал я невесело. Вон дело Галилея суд недавно пересмотрел и на этот раз счел его невиновным.

Политик не может быть честным. Либо обманывает народ для его же блага, как врач, скрывающий диагноз, либо лжет в собственных интересах, карабкаясь по лестнице политической карьеры. Похоже, я – единственный в мире политик, который в самом деле настолько честен, что самому как-то не по себе. Даже начинаю присматриваться к отражению в зеркале, не дурак ли? Почему-то считается, что только дураки – честные. Или же честные – дураки.

Но я в самом деле намереваюсь всобачить Россию в западный мир, а для этого ей надо перестать быть Россией, иначе не получится. Лучше всего воткнуть ее в ту часть западного мира, что все еще не утеряла пассионарности, все еще не загнила, все еще живет и надеется, работает и творит…

Если говорить высоким штилем, с политикой всегда идет рука об руку мораль. Если нет гармонии, то это либо политиканство, либо диктаторство. Правда, отсутствие диктаторства вовсе не означает демократию, тем более такую дрянь, как сейчас, когда о морали даже упоминать смешно и неловко.

Я с силой потер ладонями лицо, хотел встать, тело ноет от неподвижности, но заставил себя снова посмотреть в экран. Япония слишком близка к Дальнему Востоку, слишком… Куда ближе, чем большинство русских городов к Москве. Вот на этих двух японских островах, превращенных в военные базы, по двести сорок истребителей, это вообще неострова в нашем понимании, а выступающие из моря каменные плиты, когда-то монолитные, а сейчас изрытые норами, превращенные в такие убежища, что и атомные бомбы не всостоянии будут взломать их защиту. Там, на глубине, огромные хранилища горючего…

Дверь бесшумно отворилась, крадучись подобно асассину, вошел Белович. Я видел его краем глаза, но не поднимал головы, даже когда он остановился перед столом. Тогда он так же тихохонько обогнул стол и заглянул через мое плечо.

Пару минут мы просматривали данные вместе, наконец он хмыкнул, я поднял голову. Глаза Беловича странно мерцают, похоже, у нас промелькнула одна и та же мысль.

– А ведь у них нет своей нефти, – сказал он и подчеркнул еще раз, – ни капли!

– Да, – буркнул я.

– Но, судя по данным биржевых аналитиков, зачем-то накопили такие запасы!.. Действительно, зачем, если бесперебойно поступает нефть из стран Персидского залива, из Венесуэлы, даже из России? Похоже, в самом деле никогда не забывали, что однажды уже владели Дальним Востоком.

Я сказал устало:

– Ты еще вспомни, что сожгли в паровозной топке Сергея Лазо. Старые счеты нужно оставить, мы теперь государственные деятели, забыл?

– Но мы выражаем волю народа…

– В задницу народ! В смысле, его волю. О народе заботимся, но его желания и страсти не должны влиять на государственных мужей. Мы имеем дело с настоящим и… будущим.Япония держит на поверхности вершину айсберга, постоянно напоминая, что Курильские острова принадлежат Японии и что Япония никогда не смирится с их потерей, а сама тайком готовится к захвату всего Дальнего Востока.

Заглянула Юлия, с укором стрельнула глазами на Беловича, сказала мне:

– Борис Борисович, там Щукин желает с вами встретиться. Председатель находкинской ячейки, если помните. Говорит, срочно.

Я посмотрел на Беловича.

– Если он не против, что при нашей встрече будет присутствовать Белович, то пусть заходит. Если надо наедине, то мы через четверть часика закончим, и тогда прошу…

Она улыбнулась, включила нам, беспомощным, свет, я поблагодарил, в самом деле не заметил, что уже темно.

– Он знает, что четверть часика всегда больше, чем четверть часа.

Щукин вошел быстрой суетливой походкой, все такой же растрепанный профессор, одет вызывающе небрежно, ему можно, длинные седые волосы, в то же время лысина отражает свет ярких ламп с такой мощью, что на потолке за ним двигается широкий ослепительно яркий круг.

Обменялся по дороге рукопожатием с Беловичем, крепко сдавил пальцы мне.

Я указал на кресло, Щукин опустился быстро, словно воробей сел, готовый мгновенно вспорхнуть, лицо недовольное, даже злое, как у большинства русских… черт, что-то яслишком стал замечать, чем русские отличаются от других народов, видно, уж слишком меня достало это наше свинство и отсутствие всяких манер. Но если уже меня, русского националиста, достала эта русскость, то каково людям попроще?

– Борис Борисович, – сказал Щукин без предисловий и расспросов о здравии и самочувствии, – поздравляю с блистательной победой! А теперь надо ею воспользоваться правильно!

– Слушаю, – проговорил я настороженно.

Белович присел на подоконник, опираясь одной ногой о пол. Щукин покосился в его сторону, поморщился, все еще надеялся, что уйдет, выпалил с напором атакующего танка:

– Сейчас в мире быстро набирают мощь две страны…

– Даже больше, – согласился я. – Если вы о Китае и Японии, то прибавьте еще Индию. Там тоже готовятся запустить в космос первого индийского космонавта. А их ударные авианосцы по водоизмещению уже не уступают штатовским.

Он кивнул.

– Вот-вот. Но Китай и Япония к нам ближе. Они традиционно враждебны Штатам. Дело не в идеологии, просто каждый мечтает быть единственным сильным на планете. Потому России нужно все-таки поточнее выбирать в извечном споре. И пересмотреть направление, которое вы избрали!

Белович хмыкнул, но промолчал, а я сказал с удивлением:

– Семен Семенович, как догадываюсь, вы склоняетесь к евразийству?

– Я там и был, – огрызнулся он. – Не замечали?.. Впрочем, до того ли было? Но сейчас наша партия обрела такой вес, о котором мы и не мечтали. Потому ответственности прибавилось. Мы обязаны мыслить государственными категориями! А единственный правильный путь, раз уж появилась возможность выбора, – это путь евразийства. Япония иКитай очень охотно примут такого союзника, страны ислама будут счастливы, в нашу страну пойдут инвестиции с Востока, а это очень важно, уже видим, что с Запада их не дождаться…

Белович одобрительно кивал, все верно, европейцы удавятся за копейку, ни одного евро не дадут, штатовцы тоже не верят, а вот восточники за возможность перетянуть в свой лагерь такого могучего союзника могут завалить нас инвестициями.

Я покачал головой.

– Да, это даст России какую-то передышку. Особенно если заключить между всеми договор о непересмотре границ, целости и неприкосновенности и тому подобном. Я уже продумывал и такой вариант. Чтобы новый союз гарантировал России неприкосновенность ее земель. Но что это даст?

– Как что? Сильную Россию!

Я помолчал, поинтересовался:

– Каким образом? Если сама Россия этого не хочет?.. Это курды хотят создания Великого Курдистана, палестинцы – Великой Палестины или как ее там, баски и чеченцы бьются за свою самобытность, но… русские? Среди русских не находится даже кучки пассионариев, которые ударили хотя бы палец о палец ради России! Одна болтовня, одна болтовня… Создать евразийскую державу – это уже наполовину потерять русскость и стать наполовину китайцами… ну ладно, пусть не целиком китайцами, хотя мы все знаем, что любое японское – это хорошо замаскированное китайское, вплоть до алфавита, но все же Россия станет еще более восточной державой, а это значит – восточный деспотизм и все прелести Востока… Семен Семенович, я вас очень уважаю как ученого, чту вашу глубочайшую всестороннюю разработку евразийского пути России, однако… простите…

Он смотрел набычившись, худое лицо моментально вспыхнуло жарким румянцем. В глазах зажглись грозные огоньки, разгорелись в пылающие костры. Белович неслышно переменил ногу, но старался не дышать и вообще делал вид, что он бесплотный дух отца Гамлета.

– Борис Борисович, – наконец проговорил Щукин высоким взвинченным голосом. – Вы патриот?

– Увы, – ответил я, – да.

– Почему «увы»?

– Трудно быть патриотом, – объяснил я. – В России, я имею в виду. Это все равно, что признаться в преступлении. Во Франции или в Германии можно, в Штатах – можно, в любой стране можно, но в России – позор. Но я все равно патриот. Вы удовлетворены?

– Не совсем, – ответил он раздраженно. – Сейчас любой патриот должен понимать, что только союз со странами Востока может поддержать Россию.

– Для чего? – спросил я. – Костыли нужны для передвижения, пока раны заживают. Но когда гангрена поднимается от лодыжек до колен, костыли уж не помогут.

Он наклонил голову, словно намеревался вскочить и с ревом боднуть меня то ли в стиле регби, то ли в простом бычьем, что с его весом было бы не совсем уместно.

– Вы намекаете, что правильнее отрезать Дальний Восток и Сибирь?

– Я говорю открыто, – отрезал я, – что настолько больному организму поможет только полное переливание крови! С ударной дозой антибиотиков, антиоксидантов, стимуляторов и всем-всем, вплоть до прижигания гнойных язв. Короче говоря, наша предвыборная программа – это не хитрый ход, а действительно та программа, которой наша партия намерена руководствоваться. Я очень вас уважаю, Семен Семенович, но самое лучшее, что можно сделать в данной ситуации, это уже сейчас прикинуть, как устроиться в том новом мире.

Он вскочил, наклонился над столом с такой яростью, что я невольно отшатнулся. Маленький и щуплый, он ухитрился нависать надо мной, как гора, и широкий стол сразу показался мне чересчур узким.

– Это предательство! – прогремел он непривычно могучим низким голосом. – Предательство! Меня предупреждали, но я не поверил!

– Семен Семенович…

– Предатель! – прорычал он. – Но это хорошо, что я выяснил все лично. Не люблю играть за спиной, так что предупреждаю: я выхожу из РНИ и начинаю создавать свою партию, партию евразийцев!

Я вздохнул, во рту стало сухо, а в гортани горько.

– Не сомневаюсь, что к вам придут…

– Не сомневайтесь, – прорычал он. – Уже многие заявили, что хотят создать фракцию евразийцев, но я сказал им, чтобы заткнулись, пока не переговорю с вами!

Он отшвырнул стул, тот упал на ковер мягко, без стука. Белович подбежал, подхватил и замер, не зная, что делать, а к столу приблизиться не решался. Щукин фыркнул и направился к двери. Быстрая семенящая походка сменилась некой косолапостью, он даже ухитрился с его весом раскачиваться на ходу, словно борец, выходя на ринг, стараясь напугать противника.

Когда за ним с треском захлопнулась дверь, я перевел дыхание, Белович поставил стул на место, воззрился на меня с вопросительным выражением на скорбном лице. Я молчал, не зная, что сказать. Сказать в самом деле нечего, Щукин не враг, но то, что делает, хуже, чем если бы работал на службе ЦРУ и вел у нас подрывную работу. Какие к черту евразийцы, если мы – христиане, а уже это одно плотно всаживает нас в обойму европейских народов. Не говоря уже об общей европейской расе, то бишь арийстве, говорим на языке индоевропейской языковой группы, у нас европейское образование, все у нас дома по-европейски, а от Азии разве что интерес к восточным единоборствам, но это во всем мире так, да и вообще у нас вся система ценностей абсолютно европейская, какой уж тут «особый путь»!

Белович кашлянул, сказал робко:

– Ох, как не люблю эти выяснения! Что будем делать, Борис Борисович?

– Его надо остановить, – сказал я с неохотой. – Время игр прошло, впереди серьезные испытания. Нужна консолидация, Василий.

– Такого бычка остановишь, – ответил Белович с невольным уважением. – Маленький, но злой… Чего-то опасаетесь?

– Опасаюсь?.. Боюсь!

Он хмыкнул.

– Вы?

– Василий, нас передавят поодиночке.

– Кто?

– Китай, Индия, Арабский Халифат… Запад и Восток уже готовы к серьезному столкновению, а мы со своим устаревшим, не успевшим родиться евразийством окажемся посредине.

Он засмеялся.

– Разве не точно сказал Блок:Для вас – века, для нас – единый час.Мы, как послушные холопы,Держали щит меж двух враждебных расМонголов и Европы!

– Вот-вот, нас били с двух сторон. И уже так ослабили, что на этот раз сомнут. И будут драться друг с другом на той территории, где была Россия. На землях, где когда-тобыла такая страна, Россия… И был народ «русские», что-то вроде половцев или печенегов.

Он посерьезнел, сказал другим голосом:

– Я за текучкой что-то пропустил, да?

– Мы все пропустили, – ответил я с невольной злостью. – Занимаемся политикой в районном масштабе!.. Пусть даже этот район – вся Россия. Но пришло время смотреть на весь мир в целом. И не время от времени, а постоянно. Отныне и всегда.

В его глазах мелькнуло сожаление.

– Даже нам? Националистам? Дожили…

ГЛАВА 9

Романцев ждал меня в коридоре и, как говорится, руки в боки, в достаточно уверенной позе, позе готовности к немедленным действиям. Я вообще-то чуть выше да и тяжелее, но Романцев всегда ухитрялся держаться увереннее и выглядеть мощнее. Так рыба-еж раздувается втрое при виде опасных рыб, кот выгибает спину и поднимает шерсть, а Романцев выпячивает грудь и чуть ли не приподнимается на цыпочки, чтобы выглядеть крупнее и значительнее.

Вообще, как я теперь начал замечать, он умело пользуется системой «кто в доме хозяин» и, надо признать, многих заставил с собой считаться, хотя ни по уму, ни по рангу не соответствовал степени своего влияния. Теперь, после уроков Юлии, вспоминаю, как он обычно сидит: либо развалясь в кресле, либо небрежно раскинувшись, время от времени закидывает руки за голову и похрустывает косточками, словно устал, на самом же деле пускает в ход все эти подлые психологические штучки…