Чтение 35–й страницы книги ~Земля наша велика и обильна~

– А врача зачем?

– Состояние здоровья государственных деятелей засекречено, – ответил Палеев, – приходится вот так, визуально. К счастью, опытный врач по одному виду пациента легко ставит диагноз. Да мы сами смотрим на рожи друг друга, понимаем, кто если не болеет, то предрасположен… А если вот такой детальный анализ, то можете быть уверены:у президента Франции очень больной желудок и никудышные почки, а у премьер-министра Англии, несмотря на его вид бодрячка, – гнилое сердце, хоть сейчас на пересадку.

– И как я это могу использовать? – спросил я.

– Есть рекомендации, – ответил Палеев невозмутимо. – Вот они, на отдельном листочке. По каждому отдельному случаю.

Он ушел, тут же явился Лукошин, не успел открыть рот, я сказал ему торопливо:

– Глеб Васильевич, а ты займись ГКЧП.

Он вздрогнул, посмотрел с испугом.

– Упаси Господи!.. Неужели будет?

– А чем мы лучше?

– Есть данные?

– Есть опыт, – ответил я. – Сейчас народ ликует, пляшет, уже прикидывает, как будет на халяву ездить на пляжи Малибу и глазеть на Памелу Андерсон. А в остальное время – ни хрена не делать. А как только окажется, что и в Америке надо работать, да еще каторжнее, чем у нас, то тут такое начнется!..

Он подумал, кивнул.

– Да, верно. Нас обвинят во всех грехах, включая приватизацию, ваучеры и даже убийство батюшки-царя Спасителя.

– Вот этим и воспользуются силы, – напомнил я, – которые все еще не сломлены, а только загнаны в подполье.

– Мы никого не загоняли, – нервно возразил Лукошин. – Полная свобода всех партий!

– Их народ загнал, – отмахнулся я. – Сейчас никто не рискнет агитировать за евразийство или особый путь России. Сразу же разорвут на части: мол, гад, стараешься снова нас в нищету?

Он слушал, кивал, сейчас он выглядит больше похожим на преуспевающего банкира, на какого-нибудь Рокфеллера, каким того рисовали в старых газетах, но, оказывается, бородища от самых бровей раньше скрывала довольно умные проницательные глаза. А он не дурак, понимает, что с идеей присоединения к Америке получилось то же самое, что и с распадом СССР. Даже самым изощренным аналитикам в США казался немыслимым распад СССР в обозримом будущем, а уж жителям СССР – тем более. Мы все жили в монолитном несокрушимом государстве, победить и даже пошатнуть нас было невозможно, однако…

Так же точно и с моей идеей. Я сам чувствовал, что выступаю с дикой и несвоевременной мыслью, а выступил только потому, что считал ее абсолютно правильной, верной, способной принести огромную пользу России, западной цивилизации и всему миру, но не рассчитывал на такой сокрушающий успех.

Сейчас же, опьяненные, люди выходят на улицы и устраивают праздники, на площадях проходят карнавалы, как в Рио-де-Жанейро, а я устрашенно смотрю в окно, и сердце сжимается в страхе. Не понимают… Еще не понимают!.. Повторяется то же самое, что и при падении СССР, когда абсолютное большинство сочло, что достаточно рухнуть тоталитарному режиму, и наступит всеобщее счастье. А оказалось, нужно еще и работать, чего в России очень не любят, отвыкли.

Глядя на голливудские поделки, где всегда только роскошные дома, дорогие машины, и никогда-никогда рабочие на заводах за станками, кажется, что в США только и живутна курортах Малибу, но в жестокой и неприятной реальности вкалывать придется по меньшей мере так же, как в Америке. А то и больше, учитывая наш климат и то, что нам надо еще как тянуться, чтобы выбраться из ямы. Да-да, выбираться придется все-таки самим, хоть и под руководством иностранных министров, начальников строек, менеджеров, мастеров, вплоть до бригадиров.

Лукошин все еще смотрел на меня, раскрыв рот, я поинтересовался, стараясь не показать, как в моем голосе сквозит жадное нетерпение:

– Что с инвестициями?.. Ах да, теперь можно спрашивать напрямую у министров!

Он вздохнул, развел руками.

– Все еще осторожничают. Хотя у нас там идет ожесточенная борьба. В промышленных советах заседают день и ночь, директора банков совещаются даже ночами, а обмен электронной почтой идет такой, что провода раскалились… Ежедневно несколько сот видеоконференций между менеджерами крупнейших инвестиционных и промышленных групп США и Европы… Все уже готовы, им не хватает какого-то толчка.

– Какого?

Он огляделся, сказал приглушенно:

– Есть одна идея. Вам нужно только дать разрешение.

– Что-то очень серьезное?

– Да, связанное с очень большими деньгами.

– О, тогда в самом деле серьезное. Деньги сейчас, увы, заменили все старые ценности.

Я чувствовал, что, помимо десятка агентов секретной службы, что охраняют меня сейчас открыто, не меньше сотни рассредоточены по всему периметру, следят за каждым движением, даже друг за другом, потому что и они всего лишь люди, у каждого есть идеи, интересы, и хотя над всеми присяга, но все мы сделали очень много, чтобы разрушить верность чему бы то ни было, в том числе и присяге.

Конецпольский сказал очень серьезно:

– Ситуация чрезвычайная. Страна в шоке, никто не ожидал таких результатов. Даже те, кто голосовал за присоединение к Штатам. Растеряны и противники, но они скоро придут в себя. И сумеют нанести удар! А мы же, простите, в такой необычной ситуации чувствуем себя полнейшими дилетантами.

В его словах сквозил, помимо горечи, и страх. Я возразил:

– Именно потому, что дилетанты, мы и решили кончать с этим тысячелетним дилетантизмом и наконец-то присоединиться к тем, что умеют… кто умеет! Так что не надо упрекать себя за дилетантизм. Были бы в России профессионалы… не одиночками, то с нашими ресурсами сумели бы обогнать все страны мира! А так…

Он покачал головой.

– Я не о том, господин президент. Сейчас мы в сравнительной безопасности… от серьезных людей. А от дилетантов защитит служба охраны. Но когда серьезные вступят в игру…

Я прервал:

– Что вы предлагаете?

– Заранее перебраться либо в военный лагерь Таманской дивизии, либо вообще под каким-то предлогом взойти на борт президентского самолета и руководить оттуда. Там,господин президент, есть все, чтобы править страной.

Я покачал головой.

– Все, кроме доверия. Хорош президент, что в собственной стране прячется, как в осажденной крепости! Это в случае Таманской дивизии. А если на самолете, то скажут, что мне вообще не нашлось места на земле.

Появился Горшков, с порога выпалил:

– Два механизированных танковых корпуса перешли нашу границу и уже углубились на территорию России на двадцать километров. Что будем делать, господин президент?

– Бои на границе были?

– Нет, ухитрились выбрать такое место, что практически не охранялось.

Я задумался, повернулся к Конецпольскому.

– Что слышно от американцев?

– Постоянно держу с ними связь, – заверил он. – По вашему плану «А» на аэродромы Благовещенска и других городов, в том числе и Посьета, три часа тому переброшены эскадрильи американских самолетов, несущих крылатые ракеты с ядерными зарядами. В Японское море выдвинуты эскадры кораблей, а на палубах авианосцев – готовые к взлету истребители. Это для того, чтобы остановить Японию. Думаю, там поймут и… попятятся.

– А на границе с Китаем?

– Продолжается переброска американских элитных войск. Штатовцы верно рассчитали направление удара китайцев, потому боевые части разворачивают у них на пути. Китайцам до прямого контакта еще полтора часа, но, думаю, остановятся. Они просто не ожидали, что успеете с американцами сговориться еще до избрания вас президентом!

Я подумал, решение трудное, сказал медленно, тщательно формулируя мысль:

– Никаких нот протеста китайцам. Дадим им отступить с честью. Полагаю, они сейчас, видя, что проиграли, повернут все войска назад. Дадим им вернуться в Китай…

Горшков переспросил, не веря своим ушам:

– И даже не напомним?

– Даже не напомним, – согласился я. – По крайней мере, вслух. Разве не достаточно, что об этом будем знать мы и американцы? Да и другие узнают. Сделаем вид, что ничего не случилось. Это нам зачтется.

Я стискивал кулаки, стараясь делать это незаметно, напрягал мышцы живота, всячески старался занять себя, иначе выдам дрожанием рук или блеющим голосом. Если лидеры партий «Россия – наша родина!» или «Демократический Союз», как и прочие, занимавшие ключевые места в Думе, присутствовали здесь не раз в качестве гостей, мы же, эрэнисты, видели только на экранах телевизоров, а оттуда всего не увидишь, не ощутишь эту ауру мощи, силы, властности, что наполняет этот громадный зал.

Даже не знаю, это ощущение мощи от кремлевских стен? Здесь же некогда Иван Грозный сделал контрольный выстрел в голову сына, здесь дядюшка Джо вершил судьбы мира, и вся планета внимала со страхом и смирением… Или же все-таки от этих людей, что сами по себе вершители судеб куда более развитой страны, чем в те давние времена?

Палеев стоял рядом и вполголоса называл имена дипломатов, опуская мелочь, упоминая только глав делегаций, а также наиболее видных деятелей, прибывших из зарубежья.

– Держись рядом, – предупредил я. – Думаешь, я все запомню?

– У вас в ухе передатчик, – напомнил он. – Вам будут подсказывать имена, даты, должности… даже шуточки.

– Шуточки не надо, – отрезал я.

– Почему? Это придает легкость…

– Не до шуточек. Все равно будь под рукой. А то вдруг передатчик сломается?

– Да не должен, – сказал он уверенно. – Японский!

Я взглянул остро, но его лицо оставалось серьезным. Даже не понял, что лягнул меня в самое больное место. Раньше говорили: «Советское – значит, отличное!», теперь же при слове «отечественное» кривится даже самый записной патриот, а иностранное – любое! – воспринимается уже как со знаком качества.

Сперва я выделил взглядом военных: по форме и по манере держаться – все обособленными группками, поглядывают по сторонам настороженно, набычившись, исподлобья, в то время как дипломаты ходят с приклеенными широкими доброжелательными улыбками, каждый – само радушие и чистосердечие.

Как ни странно, дипломаты гораздо подтянутее и спортивнее военных, те просто растолстевшие бабы в военных мундирах, обвешанных орденами и украшенных рядами нашивок. Впрочем, это понятно, у дипломатов и прочих политиков имидж играет едва ли не главную роль, в то время как эти генералы и маршалы сидят в подземных бункерах, в рукопашную не ходят, прошли времена дмитриев донских и мининых с пожарскими.

Журналисты расположились под стенами, операторы беспрерывно снимают, отчего дипломаты улыбаются еще ярче, сверкая белозубыми улыбками, а военные, попадая под прицел телекамер, пытаются подтянуть животы и хоть как-то выпрямить горбатые и закостенелые, как панцири черепах, спины.

Правда, есть исключения: военные министры теперь в штатском, как и дипломаты, и еще многочисленная категория лиц, которые не определяются вовсе: могут быть как среди репортеров, так и среди официантов, наверняка даже среди музыкантов, что тихонько играют нечто камерно-классическое. Впрочем, среди дипломатов тоже каждый третий,если не каждый второй работает на разведку прямо, а косвенно работают все.

– Свершилось! – сказал я. – Сколько стран, государств, королевств, империй, сколько некогда великих народов заканчивали существование в пыли и руинах?.. Но только Россия жила подвижнически и уходит со сцены не просто красиво, а своим уходом неизмеримо укрепляет весь западный мир, всю западную цивилизацию.

Я смотрел в нацеленные на меня телекамеры, улыбался, как учила Юлия, и сам видел за этими объективами весь мир. Никогда мир уже не будет прежним. В холодноватую и разжиженную кровь европейцев, а штатовцы – тоже европейцы по большому счету, вольется горячая свежая кровь русских дикарей, талантливых, беспутных, косоруких умельцев.

Когда я, закончив речь, поблагодарил за оказанное мне доверие, юпитеры погасли, я снял с лацкана пиджака защелку микрофона, ко мне подошел Лукошин и крепко пожал руку.

– Большое спасибо, – прогудел он. – Все-таки сумели довести этот перегруженный транспорт! Я просто не верил, столько мин и ловушек… Теперь переходим в стаз пенсионеров, начинаем отдыхать?

Я спросил несколько невпопад:

– Кстати, по какой системе в Штатах выбирают президента?

Лукошин хотел было ответить с лету, но задумался о подоплеке вопроса, взглянул на меня понимающе.

– Какая разница? В той новой стране правила будут новые.