Чтение 30–й страницы книги ~Земля наша велика и обильна~

Я пустил в ход последний козырь:

– Но что-то же делать надо?.. Россия может быть сильной только при тоталитарном режиме. Но теперь это исключено, тоталитаризм не пройдет, так что развалится и, увы, будет поглощена Китаем. Вам это надо, чтобы китайские танки подошли к границам Западной Европы?

Лицо его дернулось, я понял, что попал в больное место. Наверняка их аналитики и так время от времени деликатно напоминают о растущей китайской угрозе. А иногда и неделикатно, когда Китай демонстрирует очередной прорыв в технике, спускает очередную атомную подлодку или запускает особо крупный спутник, начиненный неизвестно чем. А после запуска китайского космонавта в Китае вообще началась космическая гонка, уже готовят к запуску ракеты с деталями для строительства орбитальной станции. А оттуда Штаты можно поразить сверху любым оружием.

– Вы подняли, – проговорил он осторожно, – очень сложный вопрос. Я, естественно, к нему не готов. Не только отвечать не готов, но, как понимаете, не готов даже выслушать… в полной мере. Сперва нужно встретиться нашим специалистам в этих вопросах.

Это уже победа, я ощутил облегчение. Боюсь, по моему лицу это стало заметно, в уголках глаз «господина Антонова» появились крохотное морщинки, я сказал поспешно:

– Только не тяните! Как вы понимаете, мир всегда запоздало реагирует на новые идеи, но едва в Китае и Японии примут нас всерьез, то постараются не упустить добычу, которую привыкли считать своей и только своей.

Он кивнул, лицо очень серьезное.

– Мы проведем первое совещание в обстановке высшей секретности. Куда более высокой, чем охраняются атомные секреты. Должен сказать, что вы хорошо все продумали, новсе же страшно рискуете. А вдруг Америка откажется принять Россию? Несмотря на те мифы, которые в Штатах создают и распространяют о себе, их общественный строй очень уязвим. Как и мораль, религия, устои. Их и так расшатывают изнутри, размывает приток иммигрантов, но что будет, если вот так сразу принять огромную массу в сто двадцать миллионов человек? Да не просто сто двадцать миллионов, а именно людей, отвыкших трудиться, работавших только из-под коммунистической палки?

– Уже работают под палкой экономики, – возразил я. – Еще как работают! Это у вас в Америке… я угадал?.. есть законы о труде, а у нас работают по три смены, как у вас вкалывали в самом начале капитализма. Но я проблему понимаю, в этом случае можно ввести ограничение на передвижение. Вся Россия, к примеру, уже в составе Соединенных Штатов, однако выезд из нее в Штаты пока что отложен на два-три года. Пока здесь не будут введены все те нормы и все то отношение к труду, как в Штатах. Тогда и наши охотники за длинным рублем не попрутся за океан, у нас можно будет заработать не меньше.

Он помолчал, в глазах сомнение. Никогда еще Соединенные Штаты не оказывались на такой опасной грани: не принять Россию – ее тут же захватят Китай, Япония, исламские государства, а принять – как справиться с такой ордой, с такими пространствами? Тем более что сами русские весьма невысокого мнения, говоря очень мягко, о своем уме, своем трудолюбии или своей нравственности. Американский налогоплательщик вовсе не жаждет отдать хотя бы доллар на освоение новых территорий. И хотя это обещает неимоверное могущество Штатам в недалеком будущем, однако же доллар нужно будет потерять сейчас, а тысячу долларов на каждый вложенный получат дети, а то даже внуки!..

– Вы очень рискуете, – повторил он. – Впрочем, это всегда было характерной чертой России. Пан или пропал, была – не была, либо грудь в крестах – либо голова в кустах… и еще сотни подобных изречений, которых вообще нет у других народов.

– Рискуем, – согласился я. – Но мы по этой дорожке пойдем твердо. Ведь это в первую очередь вы хотели выяснить?

Он улыбнулся, глаза не отрывали цепкого взгляда от моего лица, фиксировали малейшие изменения лицевых мышц, следили за движением глазных яблок. Я, в свою очередь, постарался посмотреть на него глазами Юлии: лжеца выдают руки, к тому же человек, говорящий неправду, постоянно вертится, а кто знает эти признаки, вообще застывает, как статуя. Но этот «господин Антонов» держится очень естественно, даже слишком, на мой взгляд. Вруна чаще всего выдают бегающие глазки, потому вруны стараются смотреть прямо и чисто, чуть ли не в гляделки играют, Антонов же смотрит прямо, но с механическим постоянством время от времени переводит взгляд то на салфетку, то на проходящую мимо крутобедрую официантку. Или это я начитался этикетов всяких и стал слишком подозрительным, ну прямо как Лукошин? Да, наверное, становлюсь слишком уж подозрительным, и все эти теории насчет того, что лжеца легко распознать по десятку заученных приемов, – фигня. И самое главное: зачем ему врать? Если уж по-честному, тоэто он сейчас должен стараться поймать меня на брехне.

– Вы очень откровенны для политика, – проговорил он. – Да, нас очень интересует, насколько это… не предвыборный трюк. Я же говорю, вы очень откровенны.

Я сдвинул плечами.

– Я не политик. Задача, которую я взвалил на себя, – помочь России войти в западный мир так, чтобы самой стать этим западным миром. Тем самым укрепив и Запад своим многочисленным народом белой расы, христианской культуры, гигантской территорией, несметными запасами недр… А потом, не знаю, могу вернуться на кафедру философии. Мне там нравилось.

– Нам всем нравится детство, – ответил он серьезно. – Но в детстве нельзя оставаться вечно. Хорошо, я в самом деле верю, что вы абсолютно искренни в своем стремлении. Более того, я почти верю, что ваш совершенно безумный план удастся!

Некоторое время мы, приятно улыбаясь, смотрели друг другу в глаза. Конечно же, мое лицо сейчас, как и на протяжении всего разговора, записывалось с трех, если не больше, сторон, чтобы аналитики дали профессиональное заключение, в каком месте я соврал, где промедлил с ответом, а где, напротив, чересчур поспешил, что означает домашнюю заготовку. Точно так же проанализируют и всю записанную речь. Это все другие записывающие установки глушат, но сами записывают, я читал на новостнике о таких штуках.

Он достал из бумажника купюру и положил на стол.

– Это за сок, – объяснил он. – У вас, смотрю, свежеотжатый? А мы только-только переходим на этот стандарт. Так что вы кое в чем нас даже обогнали.

– Скоро не будет этого «нас», «вас», – ответил я.

ГЛАВА 7

Благодаря Интернету любой обыватель, будь это даже вечно пьяненький слесарь дядя Вася, может видеть то, что совсем недавно было привилегией разве что генсеков и президентов: на различных сайтах выкладываются фото и даже ролики, переданные со спутников. Часть этих спутников чисто погодные, часть – шпионские. Может быть, правительства и рады бы засекретить сведения, но хакеры с завидным упорством взламывают защиту и всякий раз выкладывают секретные сведения в открытый доступ.

Лысенко, как самый продвинутый из гуманитариев в Интернете, предположил, что на хакеров по большей части ссылаются, чтобы самим дать информации просочиться к широкому потребителю. Более того, если бы Пентагон сам выложил какие-то якобы секретные бумаги в открытый доступ, на них и не взглянули бы, а вот когда их выкрадывают и выкладывают лихие робин гуды, то тут смотреть ломанутся даже завсегдатаи порносайтов.

На десятке сайтов можно увидеть военные аэродромы с засекреченными самолетами, тщательно замаскированные шахты ракетных установок, в боевом порядке корабли в океанах. Четкость настолько изумительная, что можно рассмотреть рисунки на боках истребителей, расположенных на палубах авианосцев.

Лукошин ежедневно приносил распечатки кораблей японского флота и китайской армии. Нет, Китай тоже проводит устрашающие учения, придвигаясь все ближе к Тайваню, новсе-таки со стороны Китая главная угроза в его сухопутной армии, в то время как Япония все-таки отделена проливом, ей понадобится весь-весь флот, чтобы сопровождатьи охранять массу десантных кораблей.

– А вот посмотрите сюда, – сказал Лукошин. Он расстелил на столе карту, повел пальцем по акватории Дальнего Востока. – Китайский флот, помимо всего прочего, оченьвнимательно следит за американским. Наблюдает за всеми маневрами. Самолеты с их авианосцев периодически пролетают в опасной зоне над американцами, провоцируя, проверяя. Странно, но то же самое делают и японские летчики.

– Да, если не предположить одно, – ответил я. – Весьма невероятное на первый взгляд.

– Договорились?

– Или действуют заодно в общих интересах.

Он разложил по столу фотографии, лицо потемнело, тяжелые складки повисли у щек.

– Да, это невероятно, ведь Китай – коммунистическая держава, а Япония и без того всегда была его злейшим врагом, но… когда появляется возможность сорвать такой куш, могут и договориться. Не на уровне глав государств, а вроде бы по инициативе частных лиц. Но если определить общую стратегию, действия станут удивительно слаженными.

В кабинет вошел Бронштейн, увидел нас у стола, нависшими над картой мира, как будто мы и есть мировое правительство, подошел, всмотрелся, сказал авторитетно:

– А заметили, что несвойственную активность проявляет Индия? А ей, казалось бы, ни до чего не должно быть дела, кроме проблем с Пакистаном! Во всяком случае, сперва надо разобраться в той горячей точке, даже не точке, а горячей линии, что по всей немалой их границе, а уж потом переходить к активной международной политике. Такая политика, как говорят в Думе, чревата боком, однако же Индия вывела флот и совершает угрожающие маневры, словно собираясь напасть не то на острова Малайзии, не то на Цейлон.

Лысенко кивнул, указал мне на границу с Пакистаном.

– У пакистанцев здесь немало войск, но не воспользовались возможностью пусть не ударить в спину, но хотя бы напакостить Индии! Похоже, эти враги с момента рождениясумели как-то договориться о временном прекращении вражды. Но когда внезапно возникает союз кошки и собаки, то это явно союз против повара. В данном случае повар здесь – США. Индия, у которой мощный флот, вывела в море и отвлекает силы США, в Пакистане происходят беспорядки и нападения на американцев, часть американского корпуса быстрого реагирования тут же перебрасывается туда транспортными самолетами…

Лукошин положил на стол распечатку новостей, я проследил за его ползущим по строчкам пальцем.

– Вот здесь указано, когда вышли из портов корабли эскадры индийского флота, а вот сведения о маневрах китайского. Я бы сказал, что все по заранее уточненной договоренности. Сознательно оттягивают силы американцев подальше от района вторжения не только Япония и Китай, но даже – Индия!

Бронштейн сказал скептически:

– Глеб, у вас глаза что-то велики слишком. Это от наркотиков или от страха?

Лукошин покачал головой, ничуть не обидевшись.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Но не до такой же степени!

Я поднял взгляд от бумаги на очень серьезное лицо Лукошина.

– Но Индия… какого черта… что поимеет?

– Что-то да кинут на лапу, – буркнул Лукошин. – Если отхватят Сибирь и Дальний Восток, почему не уступить какой-нибудь из мелких островов в Индийском океане, если они есть там, или же смягчить условия какого-нибудь торгового договора? За помощь надо платить, теперь за так ничего не делают.

Бронштейн сказал ворчливо:

– Кроме одного случая.

– Какого? – спросил Лысенко.

– Догадайтесь с трех раз.

– Ну, разве что нагадить Америке…

– Молодцы, с первой попытки. И не пальцем в небо, что удивительно. Сейчас страны всего мира начинают поддерживать друг друга только для того, чтобы подставить Америке ножку хоть в малости. А если по-крупному, то и вовсе кайф! Самое новое в этой ситуации – то, что даже страны Европы готовы порой поддержать какой-нибудь сволочнойрежим где-нибудь в Африке или в глубинах Азии, если тот сует палки в колеса Штатам.

Самую бешеную активность за это время развил Карельский: ухитрился охватить всю Восточную Сибирь и почти весь Дальний Восток, а известно даже школьнику, в одной средней сибирской области поместится пять Франций с тремя Германиями, а таких областей в Сибири – десятки.

Карельский ездил по регионам, общался с местными лидерами, в том числе и с неформальными, много выступал на митингах, на собраниях, сумел привлечь на свою сторону часть войск, что меня напугало до дрожи в коленках: наши деморализованные войска в последние годы впали в такую апатию, что даже к столовой и обратно к казарме передвигаются, как жабы, застигнутые ноябрьскими холодами.

Лукошин предположил с надеждой, что наконец-то в людях просыпается патриотизм, Бронштейн фыркнул, заявил, что генералы еще не все разворовали или увидели что-то, что можно украсть в те три дня, пока просуществует Дальневосточная республика, а вот Андыбин, он появлялся у нас все реже, погрязнув в семейных проблемах, когда-то громогласный оптимист, сейчас пессимистично проронил непривычно тихим голосом о начале распада России на удельные княжества.

– Надо останавливать, – сказал Лукошин с тревогой.

– Кого? – спросил Бронштейн. – Андыбина? Или распад?

– И то, и другое, но главное – третье.

– Карельский?

– Он самый, – признался Лукошин. – Этот энергичный гад шагает слишком быстро. Ни одна партия не набирала сторонников так пугающе стремительно. Кроме нашей, ессно.

– Ну, мы, конечно, орлы, – сказал я с тоской, – однако народ мы собрали в основном дерьмовый. У нас массовость из-за халявщиков, а к Карельскому стягиваются как раз самые честные, самоотверженные, жертвенные. Словом, государственники! Государственники уже по дефолту лучше всех остальных, они подчиняют свои капризы интересам общества… но оказываются в конце концов в проигрыше, потому что дерьмовых человечков больше, намного больше, они почти все из дерьма. В Штатах это поняли раньше других, вот и придумали систему, как, оставаясь дерьмовым и не скрывая этого, приходится тем не менее вынужденно карабкаться к вершинам знания, творчества, бизнеса, спорта… Словом, как бездельников заставить вкалывать не кнутом государства, а… чтоб сами, гады!

Это был уже не ответ, а монолог, в котором я выгранивал очередную формулу перед очередным выступлением, все так и поняли, слушали внимательно, но, когда я замолчал, Андыбин заметил хмуро:

– Помимо государственников, которых и там не ахти, там тоже халявщиков дай боже! Просто им кажется, что, отделившись от Москвы, заживут, как в денежном раю. Так в СССР считали все эти украины, таджикистаны, грузии и прочие молдавии. Их участь ничему не научила теперешние татарстаны и башкортостаны, тоже мечтают, идиоты… То же самое и с Дальним Востоком.

Бронштейн спросил с прежним нетерпением:

– Но что будем делать конкретно?

– Ничего, – ответил я. Пояснил горько: – А что мы можем?.. Все, что он говорит, – правда. Его слушают одни, нас – другие. В смысле, нас слушают самые ленивые и тупые,их девяносто процентов от всего населения России, а также один процент самых грамотных и с хорошо развитыми лобными долями.

– Значит, – подытожил Андыбин, – у Карельского аудитория из девяти процентов?

– Да, – ответил я, – только помните, что партия большевиков была в абсолютном меньшинстве! Но кто сделал революцию? Не расслабляйтесь. Конечно, он не станет провозглашать отделение Дальнего Востока до оглашения результатов выборов, это нелогично. Значит, до выборов у нас есть время. А потом, если победим, надо будет действовать очень быстро.

Бронштейн, что больше помалкивал, уперся в меня своими большими цыганскими глазами.

– Борис Борисович, – спросил он тихо, но все услышали и почему-то замолкли, – Борис Борисович, в Европе и в США, несомненно, очень пристально следят за нашей необычной избирательной поступью. Но в данной ситуации только следить… рискованно. Для них самих. Позвольте поинтересоваться, не связывались ли с вами из посольства США? Или напрямую из департамента?

Я покачал головой.

– Вы должны понимать, что я не отвечу на такой вопрос.

Он кивнул, сказал:

– Позвольте сформулировать вопрос иначе: есть ли у нас надежда, что за океаном понимают ситуацию? И готовы вмешаться сразу же, как только вы победите на выборах?

– Если, – поправил я.

Он отмахнулся.

– Почти всем понятно, что если ничего не случится экстраординарного, то победите. Причем с солидным отрывом. Потому западные, да и восточные страны уже присматриваются к вам, как к будущему президенту. Наверное, жалеют, что не установили контакты раньше, все-таки идет соревнование, кто признает первым, кто успеет оказать поддержку…

Юлия зашла с бумагами, я поднял голову, сам ощутил, насколько у меня помятое и усталое лицо, вымученно улыбнулся.

– Юлия, простите…

– За что?

– Я сам загнал себя и всех в нашей РНИ…

Она полюбопытствовала:

– А почему извиняетесь передо мной?

– А мне только перед вами стыдно, – признался я. – Перед остальными – ничуть. Остальные – мужчины, на них ездить можно. Даже Омельченко Светлана – свой парень, на ней тоже можно ездить и даже пахать. Вместо «Кировца». А вот перед вами совесть терзает… Юлия, да присядьте же! Ну что вы меня мучаете? Вы уже давно не секретарь, даже не имиджмейкер, что вы все цепляетесь за ту комнатку, через которую прет всякий, не вытирая ноги?

Она присела на край стула, улыбнулась ласково, ее сияющие глаза на миг взглянули с той особой теплотой, что явно нечаянная, такое Юлия не стала бы показывать, это проскользнуло само, как луч солнца в слабом месте тучи, и сердце мое дрогнуло, остановилось на миг. Та комнатка, ответило мне что-то внутри, ей дорога потому, что рядом смоим кабинетом.

– Из приемной могу лучше вам помочь, – ответила она просто. – Избирательная система такова, что на соревнование можно выставить только одного человека. Вот во всех партиях, движениях и обществах готовят своих чемпионов. По одному! Если вы победите, победим и мы.

Она говорила просто, логично, ясно, пресекая любые иные варианты, я вздохнул и усилием воли принял ее толкование, так надо, так лучше, мы должны смотреть в одном направлении, а не друг на друга, в этом больше общности, чем… ну в обычном потении в постели.

– Спасибо, – ответил я. – То-то я себя и чувствую этим… которого целая толпа тренеров, массажистов, медиков и психологов утром отправляет на ринг, а обратно несет на руках, чтобы наскоро заклеить бровь, замазать синяки, поставить уколы, внушить, что главные бои впереди – уже пустяки, не трусь, даже если свернут челюсть, выбьют зубы, сломают руки и ноги, попрыгают на ребрах…

Она покачала головой.

– Борис Борисович, но ведь в самом деле самое страшное уже позади.

– Вы так думаете?

– Идея вброшена в народ, – ответила она. – О ней заговорили. Сейчас бесполезно было бы даже целиком уничтожить всю нашу партию. Физически! У властей единственныйпуть – выставить встречную идею, равную по силе и привлекательности! Но такой идеи нет. Так что вам придется идти на выборы, где наверняка победите, если…

– Ну-ну?

– Если не случится ничего необычного.

Она выпрямилась на стуле и прямо посмотрела мне в лицо. Мне почему-то вспомнилась девушка из песни времен Гражданской войны, помню начало: «Дан приказ: ему на запад,ей – в другую сторону. Уходили комсомольцы на Гражданскую войну. Уходили, расставаясь, покидали тихий край. Ты мне что-нибудь, родная, на прощанье пожелай».

Песня, обычная для моего детства, сейчас ее исполнение немыслимо, ибо девушка вместо того, что желать ему откосить или же устроиться в армии поваром или денщиком при генерале, пожелала: «…если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой». Тоже понятно для тех лет, тогда большие раны лечить не умели, а небольшие заживали сами. Правда, в заключение пожелания она высказала самое заветное: «…чтоб со славною победой возвратился ты домой», но даже это не смягчило спартанскую суровость того великого и гордого времени.

И вот сейчас Юлия, красивая, одухотворенная и нежная, смотрит на меня, как та спартанка-комсомолка. Для нее естественно, что мужчина должен идти в бой. А который от боя увиливает, уже не мужчина. В бою же всегда есть риск, что убьешь не ты, а убьют тебя.

– Мы победим, – ответил я.

Она кивнула, не сводя с меня понимающих глаз женщины, что видит мужчину насквозь и прощает любые слабости, если находит в нем достоинства.

– Борис Борисович, я заметила, вы все еще слишком верите людям. Наверное, вам об этом говорил Власов? Ах, еще и Андыбин? Для политика это непростительно! Вас ничего не стоит обмануть. Почему вы не верите глазам своим, а только ушам? Существует язык жестов, я вам о них уже говорила, о нем даже искушенные политики не всегда знают. А кто знает и умеет скрывать… не могут скрывать постоянно, рано или поздно себя все равно выдают.

– Почему?

– Потому, что жесты у нас врожденные. Если в знак отрицания покачиваете головой, то это еще от того времени, когда отворачивались от материнской груди, а потом от ложки с манной кашей! Все эти жесты у всех врожденные, их великое множество. Потому очень легко замечать, когда человек вам врет, глядя в глаза. Вообще замечать неадекватность поведения.

Я подумал, сказал неуверенно:

– Да я вообще-то и так замечаю…

– Замечаете, – согласилась она. – Вы человек тонкий, чувствительный, хоть и политик, но ваша чувствительность инстинктивная, неотесанная… уж простите! Но тем легче вам будет, когда усвоите несколько профессиональных приемов…

– Профессиональных, – повторил я, – чего?

– Человек может позавидовать муравью, – сказала она, – у него существуют три языка, на которых общается: тактильный, феромоновый и хореографический… это когда муравей размахивает сяжками и встает в различные позы. А так как на сяжках по четырнадцать члеников, то можно себе представить, какую уйму информации передает одновременно!.. Так вот, Борис Борисович, у человека тоже существуют более важные языки, чем речь, и он ими постоянно пользуется, чаще всего сам о том не подозревая!

– Ну-ну, – сказал я заинтересованно. – Как это?

– Восемьдесят процентов информации, – сказала она, – поступающей человеку от другого человека, поступает невербально. Да, он, сам того не желая, многое говорит мимикой, жестами, походкой, позой, осанкой, манерой одеваться, даже прической, хоть это покажется очень странным.

Я невольно опустил взор на свои руки, где из рукавов пиджака безукоризненного покроя белоснежные манжеты выглядывают ровно по сантиметру.

– У меня что-то не так?

– Так, – ответила она, – но пора чуточку скорректировать. Вы не обратили внимания, что ряд политиков обладают даром убеждать избирателей, что именно они спасут мир, всего лишь потому, что умеют держаться как солидные и очень компетентные в своем ремесле люди?

Я вздохнул, сказал, сдаваясь:

– Ладно, научите, как с помощью феромонов можно спасти мир.

Небо от горизонта и до горизонта усыпано крупными белыми перьями. Как будто подрались огромные птицы, а их перья ровно падали на хрустальный небосвод, накрывающий землю, и вот так красиво накрыли от края и до края.

Я вздохнул, заставил себя опустить взгляд. Наверное, это мировоззрение, что Земля плоская и накрыта хрустальным куполом, создано правителями крупных царств, устрашенных стоящими перед ними проблемами. Так хочется верить, что мы под защитой, что сверху смотрит некто всевидящий и всезнающий, он всем воздаст по заслугам, слабых защитит, а злых накажет… Пусть даже не вот так сразу, станет он разбираться с каждым в отдельности, но зато потом, когда всех разом призовет на Суд…

За две недели до выборов по Центральному телевидению было организовано выступление по всем каналам председателя Союза всех мусульман России Гамзата Мулавердиева. Он заявил, а эту запись потом с утра до вечера крутили по всем телеканалам, что мусульмане России не мыслят существования без матушки-России, что они всеми фибрамидуши срослись с русским народом и сами почти что русские, не видят никакой разницы, а если придет враг, то первыми выступят на защиту России.

Он говорил много и образно, пафосно, красиво, как умеют говорить восточные люди, заворачивая эффектные метафоры, приводя красочные сравнения. В печать тут же пошлисперва выдержки из заявления, потом опубликовали целиком, а на центральном канале организовали встречу всех религиозных конфессий в лице главного раввина России,самого Мулавердиева, патриарха всея Руси с его многочисленной свитой и даже представителя буддистских общин России. Кроме того, передние ряды в зале занимали главы различных религиозных общин, от привычных баптистов и адвентистов до пока еще экзотичных ньюсайентистов и аумовцев.

Андыбин заинтересовался передачей, Бронштейн поиронизировал, Андыбин сказал, защищаясь:

– Я хочу посмотреть, что скажет буддист!

– Может, послушать?

– Слушай, если хочешь, а я посмотрю.

– Кого? – спросил Бронштейн.

– Телевизор! – ответил Андыбин, уже сердясь.

– А, – сказал Бронштейн понимающе, – тогда смотрите. Только не включайте!.. А если серьезно, чего от буддистов ждете?

– Они даже тараканов не давят, им вера запрещает, как будут Россию защищать?

Лысенко фыркнул:

– Патроны подносить будут.

– А это можно?

– В России все можно! И всех.

ГЛАВА 8

Звонок раздался поздно ночью, когда я перед сном принимал душ. Я чертыхнулся, но вспомнил, что здесь в офисе душ навороченный, современный, что значит – с электроникой и в том числе с телефоном, уменьшил напор воды и нажал кнопку:

– Алло?

В кабине раздался негромкий голос уверенного в себе человека:

– Борис Борисович, простите, что в такое время, когда вы в душе, но мы вот ломаем головы, как быть… в том числе и с вами. Как вы уже наверняка догадались, мы из ФСБ.

– Еще не догадался, – пробормотал я. Кажется, я чересчур уменьшил подачу горячей воды, с этими новомодными кранами не сразу наловчишься, по телу пробежала холодная струя. – Но спасибо, что хоть так представились…

– Борис Борисович, нам нужно с вами переговорить.

– Говорите, – предложил я.

– Нет, нам нужно поговорить с глазу на глаз. Даже современные видеоконфы не совсем то, как вы понимаете.

– Хорошо, – согласился я, – но…

– Тогда прекрасно, – прервал он голосом, не терпящим возражений. – Постарайтесь завтра выехать куда-нибудь. Например, на выступление перед избирателями. Нет, планировать не надо. Просто нам встретиться надо вне стен вашего офиса. Хорошо? Постарайтесь выбраться хотя бы на полчасика.

– Меня сопровождает целый отряд охраны, – предупредил я.

– Не волнуйтесь, с ними уладим. Из них половина – бывшие наши работники. Должен сказать, что Уваров сумел переманить нескольких ценнейших оперативных работников даже из действующих. До завтра, Борис Борисович!

– До завтра, – пробормотал я уж после того, как в трубке щелкнуло.

Ночь прошла неспокойно, хотя я проглотил таблетку мелатонина, грезилось нечто тревожное, пугающее. Утром встал несколько разбитый, проглотил двойную дозу L-карнитина, новомодное и вроде бы взбадривающее за счет сжигания жира, умылся, побрился, все время неотрывно думая о предстоящей встрече. И пока завтракал какой-то вкусной гадостью из очищенного протеина, прикидывал, что же им от меня надо. И не ловушка ли, чтобы прибить легко и без лишних хлопот.

Прошло не больше пяти часов, как я поднялся в свою импровизированную спальню, а когда спускался в рабочие апартаменты, встретил на лестнице Терещенко и, поглядываяна его железоблочное лицо, сообщил:

– У меня сегодня будет одна встреча… Вне стен офиса.