Чтение 17–й страницы книги ~Близнец Бешенного~

Все подхватили его смех.

Серафим, никак не реагирующий и не встревающий в их разговоры, спокойно улёгся на шконку и устало прикрыл глаза.

Заметив это, Сыромятин резко прекратил смеяться:

– Ладно, повеселились и будет! – сказал он.

Все примолкли и каждый занялся своим делом.

Гудильников вопросительно взглянул на Сыромятина, тот согнул указательный палец, потянул руку на себя и бросил вопросительный взгляд на новенького: мол, нужно забросить «коня» и пробить, что это за пассажир.

Серафим все «слышал», но решил пока не вмешиваться: ему хотелось узнать, что они напишут в послании к авторитетным арестантам.

Текст был лаконичным, но вполне определённым.

«Братва, к нам, в сто девятую хату, закинули новенького пассажира. Ведёт себя нагло и уверенно. Если кто знает о нём, цынканите. Зовут его Понайотов Серафим, подсел за грабёж.

Братья на крови».

«Прочитав» мысли пишущего Гудильникова, Серафим решил, что такое послание не должно выйти из камеры. Но каким оно должно быть, он пока не знал. Поэтому нужно потянуть время, чтобы прийти к какомуто решению. Серафим понимал, что от этого решения будет зависеть не только его дальнейшее пребывание в местах лишения свободы, но вполне возможно, что и его будущая жизнь.

Он вдруг поднялся со шконки, решительно подошёл к двум заговорщикам.

От неожиданности те замерли, не зная, как реагировать на неожиданное движение этого странного парня.

– Чего тебе, земляк? – растерянно спросил Сыромятин и попытался встать со своей шконки.

– Вы хотите знать, кто я? – тихим вкрадчивым голосом проговорил Серафим. – Что ж, задавайте вопросы!

Все сидящие в камере, словно по команде, оставили свои занятия и с любопытством принялись следить за тем, что произойдёт дальше.

– Мы не следаки, чтобы допросы устраивать, – осторожно заметил Гудильников.

– Тогда я сам отвечу на ваши не заданные вопросы, – спокойно сказал Серафим, продолжая сверлить взглядом то Сыромятина, то Гудильникова.

От этих взглядов по их коже побежали мурашки. Каждому из них показалось, что сейчас с ними случиться нечто страшное, непоправимое. Страх связал их волю, сковал им мышцы. Их тела одеревенели.

– Имя и фамилию вы знаете, статью – тоже.

– Можно поинтересоваться твоим погонялом? – спросил Тараньков, сидящий поодаль.

Серафим был уверен, что рано или поздно возникнет вопрос о его прозвище: в тюрьме, как правило, прозвище или, как там говорят, погоняло или погремушку, присваивают новичку. Поначалу он хотел назваться «Семой Омским», но потом, немного подумав, понял, что он не должен привязываться к определённому месту, это, вопервых, кроме того, «Сема Омский» звучит слишком претенциозно. Нужно придумать чтонибудь нейтральное, но значительное, определяющее. Может, от фамилии оттолкнуться?

«Понайотов… Понайотов…» – несколько раз мысленно повторил он и добавил, – «Сложновато…» – неожиданно промелькнуло чтото и всплыло английское слово «Point», на русский язык переводится как конец или точка. А что, очень даже неплохо: вопервых, с фамилией перекликается, вовторых, звучит вполне угрожающе: мол, «Конец, вам всем!» или – «Точка, баста! – и больше нечего говорить!» Короче говоря, каждый может нафантазировать в своих мозгах всё, что ему в голову придёт. А тех кто не знает английского языка, пусть заставит задуматься: «Интересно, что означает это слово?»

– Моё погоняло – Пойнт, Сема Пойнт, – спокойно ответил Серафим.

– Пойнт, в смысле «конец» или пойнт, в смысле «точка»? – спросил Гудильников.

– О чём это ты, Гудок? – не понял Сыромятин.

– Это английское слово, – пояснил тот. – Пойнт переводится на русский как конец или точка! Если мне не изменяет память. Я – прав? – спросил он Серафима.

– В чём?

– Что именно такой перевод?

– Прав, – согласился Серафим.

– И всётаки: конец или точка? – не унимался Гудильников.

– А ты как думаешь?

– Помоему… – начал тот, но его перебил Тараньков:

– Погоди, Гудок! Конец, в смысле пиздец или комуто конец? – подозрительно спросил он.

– Вскрытие покажет, – серьёзным тоном ответил Серафим.

– Ты чо, угрожаешь? – вспылил Сыромятин.

– Намекаю, – ответил Серафим и бросил на него взгляд от которого того вдруг скрутило.

– Не надо, мне больно! – неожиданно заверещал Сыромятин.

Тараньков, подумав, что его приятель так шутит, рассмеялся, но тут же оборвал смех, перехватив взгляд новенького, и тоже взвизгнул от боли в суставах.

– Оставь, я больше не буду! – с трудом пролепетал он.

Остальные недоуменно переглядывались между собой, явно не понимая, что происходит. Двое их сокамерников стонали, словно их истязает ктото невидимый, в то время, как новенький к ним даже не прикоснулся.

– Ладно, живите… пока, – бросил Серафим и вернулся к себе на шконку.

Те двое тут же перестали стонать и охать, но в их глазах читался даже не страх, а ужас. Переглянувшись между собой, они пожали плечами, после чего Гудильников, неожиданно даже для самого себя, разорвал приготовленное послание на мелкие клочки и бросил в отверстие странного приспособления, называемого зэками «дальняк».

Странного потому, что это бетонное сооружение мало чем напоминало привычный нам унитаз: небольшое углубление с дырой посередине, соединённой с канализационной трубой. Прямо над отверстием находился кран. Сделал своё дело, открыл кран, смыл свои испражнения, после чего взял за верёвку, к которой была прикреплена самодельная затычка, и ею заткнул дыру.

В камере воцарилась такая тишина, что было слышно не только жужжание мух, но и то, как капает из крана вода.

Никто не прерывал молчания до тех пор, пока не решился заговорить Рычков:

– Вам что, правда больно было? – тихо спросил он.

– Нет, мы просто дуру гнали! – зло ответил Сыромятин. – Скрутило так, что думал не доживу до суда, а ты чего верещал? – спросил он Гудильникова.

– Такая же фигня! – признался тот. – Думал суставы из ног и рук выскачат! – Гудок вопросительно переглянулся с Сыромятиным, но тот неопределённо пожал плечами, словно предоставляя тому самому решать: продолжать задавать вопросы их новенькому соседу или нет, и Гудильников, чуть подумав, хоть и нерешительно, а спросил: – Слушай, Сема Пойнт, что это было?

– Все это от грехов ваших, – многозначительно произнёс Серафим. – В загробном мире грешник попадает в ад и уже там вечно несёт определённое Богом наказание, а здесь, на земле, грешников наказывает не Бог, а те, кого нагрешившие люди замучили и убили. Помните, что сказано в Ветхом Завете: «Каждый ответит за дела свои!»

Серафим специально перефразировал слова из Библии: «И воздастся каждому по делам его!»

– Твоё погоняло должно быть не Сема Пойнт, а Сема Поп, – уныло констатировал Тараньков.

– Едем дас зайне! – провозгласил Серафим.

– Что это за фенька? – не понял Сыромятин.

– Так было написано на воротах Бухенвальда, что означает: «Каждому – своё!» – пояснил Гудильников. – Так сказал философ Ницше.

– И откуда ты всё знаешь? – удивился Тараньков.

– Гавна в детстве много хавал! – с ехидством заметил Сыромятин.

– Бывало и гавно, – спокойно согласился Гудильников, – но не только… Мать моя, до того, как спилась с отчимом, в районной библиотеке работала и постоянно брала меня с собой: не с кем было оставить, вот тамто я и пристрастился к книгам, там и английским занимался по самоучителю…

– А чо же ты учёнымто не стал, а в бандиты пошёл? – не унимался Сыромятин.

– Когда мать спилась совсем, а денег стало не хватать, она приноровилась книжки из библиотеки таскать, с моей помощью, конечно… Потом её поймали и окрестили, а я с отчимом остался, а он две ходки уже оттоптал у Хозяина. Поначалуто отчим перестал Закон нарушать, затихарился, вроде: мать очень любил, а когда её загребли, ударился во все тяжкие. Сколотил банду лихих ребятишек и меня втянул: грабили, иногда убивали…

Все это Гудильников рассказывал монотонным бесцветным голосом: словно школьник докладывает учителю о своих проведённых летом каникулах.

– И что дальше? – с интересом спросил Гасантулеев.

– Однажды при нападении на инкассатора, отчима подстрелили, нам, конечно же, было не до денег, подхватили бедолагу и слиняли. К врачу отчима не потащишь: огнестрел – лепилы сразу ментам стуканут. Вот и пытались выходить его на одной потайной хазе, но… рана загноилась, началась гангрена: почти за одни сутки сгорел… После того, как зарыли его в лесу, пацаны решили, что я должен стать у них за главаря, как говорится, «титул» получил по наследству от отчима… Покатилось все, поехало… – Гудильников обречено махнул рукой.

– На чём спалилсято? – спросил Датаев, – Если не хочешь – не говори!

– А чего тут скрывать? – пожал он плечами, – Сдала нас скупщица краденого…

– Вот сука! – вырвалось у Сыромятина.

– Нет у меня на неё никакой злости, – возразил Гудильников. – У неё четверо ребятишек, а муж на зоне: одна всех тащит. Вот менты и сломали её на детях… Мне об этом адвокат рассказал. Предложили ей сделку: или сдаёшь нам того, кто принёс ворованные вещи, или лишишься родительских прав. Вот и рассуди: кто для неё я, и кто для матери дети? Нет, все правильно! Так и должно было случиться: рано или поздно, как говорится, своя рубашка – ближе к телу, – он глубоко вздохнул. – Устал я…

– А ведь ты врёшь, Гудок! – тихо бросил Серафим.

– О чём ты, Пойнт? – не понял Гудильников.

– Сам правду расскажешь или мне её озвучить? – с ухмылкой предложил Серафим.

– Ты чо, Сема Пойнт, чегото я не пойму тебя! Ты чо это, предъяву хочешь мне сделать? – вскрикнул тот, но в его голосе не чувствовалось особой решительности: как говорится, кукарекнул, а там хоть не рассветай.

– Зачем мне предъявлять тебе чтото? – спокойно проговорил Серафим. – Просто не люблю, когда ктото врёт внаглую: уши начинают вянуть…

– Кто врёт? Я вру? – Гудильников вскочил со шконкц: казалось, что он хочет броситься на новенького.

– Сядь! – властно произнёс Серафим. – Или быстренько окажешься на больничной койке! – он с прищуром взглянул в глаза Гудильникова.

Гудильников замер, а его зрачки столь расширились, что казалось, ещё немного и они выскачат из глазниц. Он медленно опустил свою задницу на шконку и преданно уставился на Серафима.

– Повторяю вопрос: сам правду расскажешь или хочешь, чтобы я обо всём поведал сокамерникам? – тихо спросил Серафим.

– Ладно, твоя взяла, – обречено вздохнул Гудильников. – Да, всё верно: отчима я убил, чтобы занять его место, а Зинаида, скупщица краденого, моя любовница: она сдала меня ментам за то, что я изнасиловал её четырнадцатилетнюю дочку! – Гудильников говорил както странно, словно он находился под наркотиками или под воздействием гипноза.

– Ну ты и мразь! – сплюнул в его сторону Рычков.

– А ты кто? – спросил его Серафим.

– В каком смысле? – не понял тот.

– За что сидишь? – пояснил Серафим.

– Это все знают: бабу свою с двенадцатого этажа скинул, – хмыкнул тот.

– И все?

– А что ещё? – насторожился Рычков.

– Может, расскажешь, за что ты её ножиком пытал, а потом разорвал все её внутренности черенком от швабры? А когда она пригрозила, что напишет заявление в милицию, ты её выбросил с балкона.

– И что? Моя баба, что хочу то и ворочу! Это не детей насиловать!

– Ну и падаль ты, Рычков! – брезгливо бросил Серафим. – Да тебя нужно было ещё пять лет назад пристрелить, как собаку!

– За что? За что пристрелить? – совсем побабьи, визгливо выкрикнул он.

А за то, что ты изнасиловал свою дочку от первой жены! Тебе удалось запудрить мозги девочке, и она никому, даже матери, не рассказала о том, что её изнасиловал собственный отец, – Серафим говорил, чётко выговаривая каждое слово, говорил так, словно он сам был очевидцем всех его преступлений. – А ты отлично знаешь, что позднее она сознательно ушла на панель и стала мстить всем мужикам, заражая их сифилисом!

Каждое слово Серафима, словно удар молота, заставлял Рычкова все ниже и ниже опускать голову. Он говорил так, словно выносил приговор.

В какойто момент, не выдержав обнажения своего прошлого, о котором он старался забыть, Рычков натурально взвыл:

– Хватит! Перестань! Не могу больше слышать! – и тут же жалобно спросил: – Откуда ты все это знаешь?

– Да, откуда? – спросил Гудильников. – Не от ментов ли, случайно? – он взглянул в сторону «Братьев на крови» в поисках поддержки.

– А что, менты тоже знают, что именно ты убил своего отчима? – спросил Серафим. – А может, менты мне рассказали, как ты трахнул невесту своего друга, а потом, обвинив его в присвоении общаковых денег, перерезал ему горло, после чего, со своими подельниками, закопал его в лесу?

Сыромятин встал, подошёл к Гудильникову и зло ткнул кулаком в его лицо. Из его носа хлынула кровь.

– За что, Паша? – размазывая кровь по лицу, захныкал Гудильников.

– А кто нам с Фёдором мозги парил за то, что нам приходилось детей убивать? Мыто хотя бы от свидетелей избавлялись, а вы, суки, похоть свою услаждали… – он осмотрел каждого из своих соседей и гневно повторил. – Да, вы все!

– Ладно, братишка, – примирительно проговорил Тараньков, – у каждого из нас, оказывается, есть свой скелет в шкафу. Но мне кажется, что никто из нас не хотел бы, чтобы об этих скелетах узнали посторонние. Я прав, братишки?

Все дружно кивнули головами и как по команде взглянули на Серафима. Их взгляды явно не предвещали ничего хорошего.

Серафим понял, что ему дружно вынесли приговор, но он продолжал сидеть столь спокойно, словно всё то, что творится вокруг, его никоим боком не касается.

* * *

Конечно Серафим понял, но он давно ЗНАЛ, что от этого судилища своих сокамерников, как и от суда Закона предстоящего, ничего хорошего ждать не приходится. Пусть всё идёт своим чередом. Он ДОЛЖЕН пройти через все ЭТИ испытания. Ему НУЖНО понять, для чего он получил ПОСВЯЩЕНИЕ и для чего он вообще появился на этот свет. Не только же затем, чтобы сохранить себя в неприкосновенности и уметь защищаться от врагов. И тут Серафим вспомнил: Учитель сказал, что он обязан бороться с преступниками и со злом. Выходит, он не напрасно оказался в местах лишения свободы, где преступников более, чем предостаточно. Именно здесь и ДОЛЖНО прийти решение, как он должен бороться со злом, с преступностью и со всякого рода нечистью. Вероятно, это и будет главной миссией его появления на этот свет.

Борьба со Злом и с теми, кто нарушает Закон…

Глава 18
ПРИГОВОР СОКАМЕРНИКОВ

Между тем, Гудильников продолжил свою речь, будто Серафима нет в камере: он как бы уже вычеркнул его из списка живых:

– Я не знаю, каким образом, но оказалось, что Сема Пойнт все знает про каждого из нас и никто не гарантирует, что его знания не станут достоянием ментов, – он цокнул языком.

И он вновь осмотрел своих приятелей: на этот раз в его взгляде читался вопрос. И каждый, кто сталкивался с его взглядом, молчаливо кивал головой в знак согласия.

– Единогласно! – удовлетворённо заметил Гудильников и повернулся к Серафиму. – Братва решила, что ты должен умереть! – объявил он и добавил с усмешкой, – Поверь, ничего личного!

– Может, сказать что хочешь напоследок? – ехидно поинтересовался Сыромятин.

– И скажу, – кивнул Серафим, поднялся со шконки и с печалью осмотрел каждого из своих «судей», – До этого момента я колебался: стоит ли мне вмешиваться в ход правосудия. Я фаталист и верю в Судьбу. Я уверен, что рано или поздно каждый преступник понесёт заслуженное наказание: либо по Закону мирскому, либо Божьему суду…

– Чего это я не догоняю: ты что, лекцию читаешь или последнее слово говоришь, перед смертью? – недовольно прошипел Сыромятин и спросил: – Может, ты нас в свою веру обернуть хочешь? – он нервно захохотал.

– Ага, хочет из нас ангелов сделать! – подхватил Тараньков, и все рассмеялись от его шутки.

– Ошибаетесь, попутчики мои нечаянные, – Серафим вздохнул и продолжил, – таких, как вы, никакая тюрьма не исправит и, если честно говорить, она вряд ли исправила хотя бы одного преступника. Да, я верю в Судьбу! И, как сказал ранее, я знаю, что рано или поздно Судьба вас накажет, но до этого сколько бед вы ещё можете натворить…

– Короче, Склифосовский! – оборвал его Сыромятин. – Надоело этот блевонтин слушать! Поверь, в свою веру ты все равно нас не обратишь!

– Это точно! – на полном серьёзе заметил Серафим. – Обращать таких, как вы, в новую веру – пустая трата времени, а потому я буду вас бить… Бить беспощадно, но не до смерти, чтобы не мотать за вас, гнид, срок…

– Ты кому угрожаешь, падла? – раздражённо выкрикнул Сыромятин.

Он вскочил со шконки: в его глазах было недоумение. С одной стороны Сыромятин чувствовал, что новенький вовсе не шутит, но его разум никак не мог принять того, что этот невзрачный парень, в народе про таких говорят: «от горшка два вершка», совершенно не боится шестерых вполне здоровых мужиков. Причём не просто мужиков, а мужиков, за спиной каждого из которых числится по несколько трупов.

– Не груби, – Серафим погрозил ему пальцем словно расшалившемуся ребёнку.

И вдруг Гудильников воскликнул:

– Братва, я всё понял: он надеется на свой гребаный гипноз!

– Всех загипнотизировать он всё равно не успеет! – угрожающе процедил сквозь зубы Сыромятин, вытаскивая из своего тайника заточку.

– Много чести будет затрачивать на такую шваль свои энергетические силы, – возразил Серафим. – Я вас голыми руками порву, как грелки!

– Ну, все, братва, он достал меня своими сказками! – не на шутку разозлился Гудильников, передёрнул мощными плечами, словно боксёр перед боем, и встал со шконки.

Словно по команде на пол соскочили и все остальные. Они встали полукругом перед приговорённым к смерти. Их лица были искажены злобой, их оскалы напоминали волчьи пасти. Они, несмотря на внутренние разногласия, сейчас, перед общей бедой, сплотились в единую стаю. Да, каждый из них боялся этого странного новенького, который, оказывается, знает про них все и может принести непоправимый вред их жизням. Каждого из них новичок загнал в угол, а загнанный зверь становится очень опасным. Опасным потому, что в такой момент его поступки совершенно непредсказуемы. У загнанного зверя нет выбора: сзади стена, впереди – смертельная опасность!

Тем не менее Серафим был настолько спокоен, что невозмутимо осмотрел каждого из нападавших. Безразличие прошло, он вновь ощущал себя бойцом, готовым к отражению любой атаки противника. К нему вернулся азарт настоящего бойца. Он жаждал этой схватки, жаждал сильнее, чем его противники. Его не смущало ни то, что их было в шесть раз больше, ни то, что коекто из них был вооружён заточками.

Как говорил старый японец: «ЧЕМ БОЛЬШЕЕ КОЛИЧЕСТВО ПРОТИВНИКА ПЕРЕД ТОБОЙ, ТЕМ СИЛЬНЕЕ ОНИ БУДУТ МЕШАТЬ ДРУГ ДРУГУ…»

Кроме того, мышцы Серафима застоялись от долгого безделья и требовали нагрузок.

– Не поскользнись на собственных соплях, Гудильников! – ухмыльнулся Сема, решив про себя, что именно с него, как с самого активного, он и начнёт.

Несмотря на то, что в этой стае не было вожака, они всё сильнее сжимали кольцо, однако никто из них не решался оказаться среди первых, кто нападёт. И только Гудильников, уверовав в свои силы после того, как новенький оскорбил его, опустил голову побычьи вперёд и бросился на Серафима.

Словно тореадор, приподняв руки с опущенными кистями вперёдвверх, Серафим сосредоточился, сделал несколько пассов. Затем, чуть отклонившись в сторону, точным ударом не сильно ткнул Гудильникова за его правым ухом. Это был один из коронных ударов Серафима: из уникальной техники рукопашного боя в арсенале японской борьбы «СикэцуДзюцу», среди профессионалов этот вид борьбы ещё называют «Невидимое касание смерти» или «Удар отложенной смерти». Это почти незаметное прикосновение было не сильным: от него не оставалось даже следа, но оно было точным, направленным…

Его учитель, профессиональный самурай, Такеши долго откладывал момент знакомства Серафима с этой уникальной борьбой, и только незадолго перед самым Посвящением решился, наконец, открыть ему тайну уникальной японской борьбы «СикэцуДзюцу».

– СЕГОДНЯ, ВОЗМОЖНО, ДЛЯ ТЕБЯ ОТКРОЕТСЯ НОВЫЙ МИР БОЕВЫХ ИСКУССТВ, – проговорил Такеши.

– Возможно? – переспросил Серафим.

– ВОЗМОЖНО, ЕСЛИ ТЫ ОКАЖЕШЬСЯ ГОТОВ К ЭТОМУ МИРУ И ЕСЛИ ЭТОТ МИР ЗАХОЧЕТ ПРИНЯТЬ ТЕБЯ, – пояснил учитель, – ПОДОЙДИ КО МНЕ, СЫН МОЙ!

Серафим подошёл и приклонил перед ним свою голову.

Проделав несколько пассов, Такеши обвёл раскрытыми ладонями вокруг его головы, потом, не прикасаясь, поводил круговыми движениями в районе сердца и диафрагмы. Во время этих манипуляций его глаза были закрыты, а лоб был покрыт складками. Учитель как бы сканировал исследуемые участки тела ученика.

Закончив, он сделал несколько глубоких вздохов и быстрых коротких выдохов, после чего торжественно произнёс:

– ДА, СЫН МОЙ, ТЕПЕРЬ ТЫ ГОТОВ К ТОМУ, ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ ЗНАНИЯ ПО ВЛАДЕНИЮ ТЕХНИКОЙ ЯПОНСКОЙ БОРЬБЫ «СИКЭЦУДЗЮЦУ»… В КРУГУ УЧИТЕЛЕЙ ЭТА БОРЬБА НАЗЫВАЕТСЯ «НЕВИДИМОЕ КАСАНИЕ СМЕРТИ»… СУЩЕСТВУЮТ ЧЕТЫРЕ СТИХИИ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ ЗНАЧЕНИЯ ЭТИХ УДАРОВ: «ОГОНЬ», НЕСУЩИЙ МГНОВЕННУЮ СМЕРТЬ, «ЗЕМЛЯ», ПРИНОСЯЩАЯ СМЕРТЬ ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ, «ВОДА», ВЫЗЫВАЮЩАЯ СМЕРТЬ В ТЕЧЕНИЕ МЕСЯЦА, И «ВЕТЕР», КОГДА СМЕРТЬ К ПРОТИВНИКУ ПРИХОДИТ В ТЕЧЕНИЕ ГОДА. КОНЕЧНО, Я НАЗВАЛ КОНЕЧНЫЙ, ПОЛНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ ВОЗДЕЙСТВИЯ УДАРА, НО ВСЁ ЗАВИСИТ ОТ ТВОЕЙ КОНЦЕНТРАЦИИ И ОТ ТОГО, КАКУЮ ЭНЕРГЕТИЧЕСКУЮ СИЛУ ТЫ ВКЛАДЫВАЕШЬ В СВОЙ УДАР. ТЕБЕ ВСЕ ПОНЯТНО?

– Не совсем, – признался Серафим.

– ХОРОШО, ПОКАЖУ НА ПРИМЕРЕ, – Такеши осмотрелся вокруг и сказал, указывая взглядом, – ПРИНЕСИ СЮДА ВОН ТОТ КИРПИЧ.

Когда Серафим выполнил его просьбу, учитель сказал:

– ПОЛОЖИ ЕГО РЕБРОМ НА СПИНКУ СКАМЕЙКИ.

Серафим быстро поставил кирпич и отошёл в сторону, внимательно наблюдая за учителем, который остановился в метре от кирпича, сделал несколько настраивающих пассов, потом резко выбросил правую руку раскрытой ладонью в сторону кирпича. Его ладонь не прикоснулась к кирпичу: остановилась сантиметрах в десяти от него, но тот, словно получив сильный удар, отлетел на полметра и упал на землю.