Чтение 28–й страницы книги ~Близнец Бешенного~

– Что, не даёт о себе знать?

– Ни весточки! – вздохнул Серафим и неожиданно с удивлением криво ухмыльнулся: – Надо же, как трагично совпало: невеста – ни весточки!

– Да, совпало, – задумчиво проговорил Никитич и тут же заметил: – Это плохо…

– Плохо, что совпало? – не понял Серафим.

– Плохо, что нет весточки, – пояснил старший прапорщик. – В местах лишения свободы поддержка близких – самое дорогое, что там может быть: поддержка и вера! Иногда простая записка, полученная вовремя, может спасти человеку жизнь! – немного подумав, он решительно махнул рукой, достал из кармана карандаш и блокнот, в котором нашёл пустой листочек и протянул Серафиму. – Вот что, сынок запиши здесь её имя, фамилию, телефон, адрес…

Торопливо, словно боясь, что Никитич передумает, Серафим написал всё, что помнил: адрес, телефон", имя невесты и имя её матери.

– Что сказать, если ответит?

– А можно? Никитич махнул рукой:

– Семь бед – один ответ!

– Просто передайте Валентине одно слово: люблю!

– А если другой кто ответит?

– По этому телефону ответить может только её мама: Марина Геннадьевна её зовут, я написал. Если она ответит, спросите у неё: как Валечка поживает, успокойте её както, скажите, что я ни в чём не виноват!

– Матери, значит, сказать, что ты не виноват, а невесте об этом знать не нужно? – укоризненно покачал головой старший прапорщик и тяжело вздохнул.

– Она и так знает! – твёрдо ответил Серафим."

– И это правильно! – легко согласился Никитич. – Без веры друг в друга какая может быть любовь?

– Когда вы сможете позвонить?

– Попробую сегодня, если удастся найти того, кто подменит меня здесь на часок, тогда уже вечером ты будешь все знать. Если не найду, то завтра непременно все разузнаю, но ты узнаешь послезавтра, в мою следующую смену, пойдёт?

– Спасибо вам, Никитич! – искренне поблагодарил Серафим и крепко пожал ему руку.

– Не на чём… – смутился вдруг старший прапорщик, потом быстро вышел из камеры и закрыл на собой дверь.

А Серафиму ничего не оставалось, как ждать, и он настроился на то, что правду узнает через день. Тем не менее ошибся: Никитич вновь открыл «кормушку» через пару часов. Он ещё ничего не успел сказать, как Серафим все понял по его глазам.

– Валечки больше нет… – то ли утверждая, то ли спрашивая, обречено проговорил он.

– Крепись, сынок, твоей любимой действительно больше нет, – дрожащим голосом подтвердил старший прапорщик.

– Что с ней случилось? – Серафим говорил бесцветным, словно у робота, голосом.

– Даже и не знаю… – заколебался Никитич. – Стоит ли тебе знать такие страшные подробности?

– Говорите все! – твёрдо попросил Серафим.

– Сначала я позвонил по тому телефону, что ты мне записал: никто не ответил, тогда я решил поехать по адресу, благо это не так далеко оказалось… Думаю, дай соседей поспрашиваю… Обычно они все знают! Могли же мать с дочерью уехать куда: отдыхать там аль ещё куда… – пояснил Никитич. – Короче говоря, приехал, а возле подъезда старушки сидят… онито мне обо всём и поведали, – его голос дрогнул.

– Рассказывайте… – снова попросил Серафим.

– Твою Валечку испоганил какойто насильник! – выдохнул старший прапорщик.

– Дальше! – металлическим голосом бросил Серафим, на его скулах заиграли желваки, стиснутые в кулак пальцы побелели до хруста в суставах, а все тело напряглось.

– По всей вероятности, не выдержав такого позора, девушка покончила с собой: повесилась прямо в своей комнате… Причём не знаю, правда это или выдумки, но бабушки говорят, что одета она была в подвенечное платье…

– Это правда, – процедил сквозь зубы Серафим. Что ещё?

– „ Что ещё? Её обнаружила несчастная мать и вызвала милицию…

– Насильника поймали?

– Какое там! – махнул рукой старший прапорщик. – Поймают они, как же: держи карман шире!

– Когда похороны?

– Так похоронили уже… – виновато проговорил Никитич и тяжело вздохнул.

– Господи, ну почему мне никто не сообщил? – глухо простонал Серафим.

– Так ведь некому было… – ответил Никитич, снова тяжело вздохнул и пояснил: – К сожалению, на этом трагедия семьи твоей невесты не закончилась: безутешный отец, узнав о смерти дочери, в тот же день скончался от разрыва сердца, и её мать, Марину Геннадиевну, эти ужасы тоже подкосили…

– Неужели умерла? – ужаснулся Серафим.

– К счастью или к несчастью, смотря с какой стороны посмотреть, но мама Валентины осталась в живых, но находится в реанимации… Правда, врачи обещают, что выживет… – он скривился и покачал головой. – Вот такие страшные новости я тебе принёс… Ты уж прости меня, дурака старого! Может, тебе хочется чего? – участливо спросил он.

– О чём вы?

– Ну, у меня в загашнике чекушка водочки есть… Накатишь стакан: легче станет!

– Нет, спасибо, отец… – монотонным голосом ответил Серафим. – Оставьте меня: хочу побыть один…

– А ты здесь не наделаешь глупостей? – осторожно поинтересовался Никитич.

– Обещаю остаться в живых, – заверил Серафим.

– Ладно, верю… – Никитич захлопнул «кормушку», постоял немного у дверей, прислушиваясь к тому, что делается в камере, после чего его шаги стали медленно удаляться по коридору.

Серафим опустился на скрещённые ноги, прикрыл глаза и попытался вызвать в памяти образ Валентины. На этот раз ему удалось, но она была не живая, а на фотографии. Хотя ему и казалось, что в её прекрасных и таких милых и родных глазах есть какаято мольба к нему.

– Можешь даже не просить меня, любимая, об этом: я и так найду этого подонка и отомщу за тебя и твоих родителей! Клянусь, милая моя Валечка! – твёрдо проговорил Серафим.

И ему показалось, что глаза с фотографии любимой благодарно моргнули, и её изображение тут же исчезло.

– Да, милая, можешь нисколько не сомневаться: этого гада я сотру с лица земли. Найду, даже если придётся перетряхнуть весь мир! Куда бы ты не спрятался, в какую нору бы ты не забился: ты подохнешь! – со злостью процедил Серафим. – Запомни, мразь: тебя приговорил Сема Пойнт!

Теперь Серафим твёрдо знал, чем он будет заниматься: очищать Землю от всякой мерзости и бороться с любым проявлением преступности. И теперь это и будет его главной работой и его призванием.

– Теперь это мой долг: перед тобой, родная Валечка, перед твоими родителями, перед теми, кто погиб в Афганистане. В этом и состоит моё предначертание, мой жизненный путь, наконец, и я никогда не сверну с этого пути, чего бы это мне не стоило! Никогда! – торжественно, как клятву, произнёс он.

Как ни странно, но от принятого решения ему немного полегчало, хотя душа и продолжала скорбеть от непоправимой, страшной утраты. И Серафим решил уйти в воспоминания, чтобы ещё и ещё раз полюбоваться в этих воспоминаниях своей любимой. Увидеть её чудные глаза, её нежную улыбку.

Однако уйти в эти воспоминания он не успел: резко распахнулась «кормушка»:

– Понайотов!

– Серафим Кузьмич, тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, статья сто сорок пятая, часть вторая, – привычно отчеканил Серафим.

– «Слегка»! – объявил незнакомый прапорщик.

Это был совсем молодой парень, на вид ему вряд ли было больше двадцати лет. Судя по характерному акценту, он явно приехал с Украины.

Обычно в тюрьмах, где сидят, подследственные, существует два выражения, которыми выдёргивают из камеры того или иного задержанного.

Вопервых, главный вызов, заставляющий волноваться любого подследственного, в особенности того, кто ожидает ответа на кассационную жалобу: «Такойто (фамилия) с вещами!»

Подобный вызов может означать и отправку на этап, и перевод на больничку, а возможно, но это уже, скорее, из области фантастики, и на свободу.

Вовторых; вызов: «Такойто (фамилия) слегка!» говорит о том, что его выдёргивают на допрос к следователю, к прокурору по надзору, или для разговора с адвокатом, а может быть, и к комунибудь из тюремного начальства.

Серафима вызвали «слегка». Что это могло означать? Неужели старший Кум снова чтото придумал? Все не успокоится никак.

– Кто вызываетто? – спокойно поинтересовался Серафим.

– Доведу до миста, сам и узнаешь! – буркнул прапорщик.

– Раз все равно узнаю, чего ж тогда тайну делать? – резонно заметил Серафим.

– И то верно! – улыбнулся тот. – К защитнику тоби, к защитнику. Руки за спину, лицом к стене, – закрыв дверь камеры на ключ, приказал: – Вперёд!

Пройдя через несколько решётчатых дверей и миновав пару длинных переходов, они спустились на первый этаж.

Остановившись возле одной из вполне «цивильных» дверей, прапорщик скомандовал:

– Лицом к стене! – после чего постучал в дверь, не решительно приоткрыл дверь и спросил: – Разрешите?

– Что вы хотите? – отозвался моложавый голос.

– Подследственный Понайотов доставлен до вас!

– Пусть войдёт!

– Понайотов, заходь! – чуть посторонившись, приказал прапорщик, потом спросил: – Товарищ адвокат, когда мне за ним приходиты?

– Я вас вызову, – ответил тот.

В небольшой служебной комнате стоял простой письменный стол и два стула: один за столом, для принимающего, второй – перед столом, для вызываемого. Все эти мебельные предметы были прочно прикреплены уголками и мощными шурупами к деревянному полу.

Несмотря на моложавый голос, мужчине, сидящему за столом, было явно за сорок. Серафиму сразу не понравился его взгляд: бегающий, неспокойный, да и руки подрагивают. Про таких обычно говорят: «Словно кур воровал!»

– Здравствуй, Серафим Кузьмич, я твой государственный адвокат. В силу того, что ты не можешь нанять и оплачивать частного адвоката, а по закону ты его имеешь право иметь, государственные органы назначили меня представлять в суде твои интересы, причём все расходы берёт на себя государство. То есть тебе это ничего не будет стоить. Меня зовут Аполлинарий Григорьевич, фамилия – Кривошеий. Прошу, присаживайся, – новоиспечённый адвокат кивнул на стул.

У него был столь фальшивый и елейный, просто до приторности, тон, словно он готов был на все: даже на рельсы лечь, но во что бы то ни стало спасти Серафима от тюрьмы.

Серафим вспомнил предупреждение старшего лейтенанта Дорохина, и ему пришла в голову сумасшедшая мысль: было бы здорово узнать, о чём думает этот новоявленный стряпчий. Не успел он об этом подумать, как сквозь пелену сознания ему показалось, что какието отрывки из не очень связных слов он, действительно, «слышит» прямо в мозгу:

«Зачем я согласился? …как пить хочется… Чёрт бы побрал этого…»

Понять чтолибо полезного не удавалось; и Серафим решил настроиться всерьёз. Сосредоточился и неожиданно все услышал так, словно прослушивал магнитофонную запись.

Этот мужичок оказался слишком открытым и весьма недалёким, а мысли его просты и понятны:

«Если бы не этот огрызок, сейчас бы водку пил, да Глашку трахал! – продолжая держать на лице дежурную улыбку, недовольно думал государственный адвокат. – А теперь сиди тут с ним, настраивай… Тоже мне, нашли настройщика! И чего они окрысились на парня?.. И так же все предельно ясно: пойман на месте преступления, пострадавшая и свидетели поют в одну дуду… Опять же, как не крути, а украденные монеты из коллекции хозяина квартиры изъяты у него при понятых, а это уже не бьётся! Как не крути, а дело твоё, подследственный Понайотов, дрянь!.. Наградил же Бог фамилией, мать твою… Конечно, если вернуть остальное украденное и оказать помощь следствию в задержании подельников, то можно говорить о снижении срока…»

Серафиму пришло в голову, что он может спокойно «слышать» то, о чём думает собеседник, если его мысли какимто образом связаны с ним самим.

Размышляя об одном, Аполлинарий Григорьевич вслух сказал совсем другое:

– Прежде, чем я приступлю к обсуждению твоего дела, я должен сообщить тебе трагическое известие, – он действительно соорудил на лице сострадание и участие.

– Какое? – насторожился Серафим.

– Даже и не знаю, как начать…

– Так прямо и начни! – предложил Серафим, уже догадываясь, о чём ему хочет поведать эта мышь.

– Твоя невеста, Валентина, повесилась!

– Да, я знаю…

– Откуда? – искренне удивился тот.

– Старший Кум сообщил! – буркнул вдруг Серафим.

– Ну хорошо, если знаешь, то мы можем перейти непосредственно к твоему вопросу… Я очень внимательно ознакомился с вашим делом и… – он весело взглянул на Серафима и улыбнулся обнадёживающей улыбкой.

– И сразу понял, что меня нужно отпустить? – моментально подхватил Серафим, состроив на лице дебильную улыбку, он словно подыгрывал собеседнику.

– А ты шутник, Серафим Кузьмич, и это совсем неплохо! – казалось, он пытается быть «белым и пушистым».

Что, не угадал, господин адвокат? А на самом деле для меня все совершенно безнадёжно? – с серьёзной миной спросил Серафим, изображая в голосе беспокойство.

– Ну что вы, гражданин Понайотов, я бы не был столь категоричен! – возразил адвокат.

Он, пытаясь успокоить клиента, напоминал сейчас врача, который не хочет сообщать больному о его смертельном диагнозе, а потому разговаривает, как с ребёнком.

И Серафиму вдруг стало противно до тошноты: ему просто надоело слушать заученные бредни этого туповатого «специалиста». Он и так с трудом сдержался, чтобы не нахамить этой канцелярской крысе, когда тот сообщил о смерти Валечки, но теперь решил дать волю чувствам:

– Да что ты тут комедию передо мной ломаешь? Сидит тут, дурочку разыгрывает! – с неприкрытой злостью воскликнул Серафим и вдруг сам предложил: – Хочешь, мы с тобой поиграем в мою игру?

– В какую? – машинально спросил он.

– Правила очень просты: если я угадываю, о чём ты сейчас думаешь, ты больше ни слова мне не говоришь, вызываешь вертухая и отправляешь меня в камеру, а сам дёргаешь отсюда и больше никогда ко мне не являешься ни под каким предлогом, идёт? – неожиданно предложил он.

– А если не угадаешь? – государственному защитнику явно стало интересно.

– Если не угадаю, то мы с тобой продолжим разговор… минут на пять, – ответил Серафим.

– Что ж, вполне справедливо, хотя и не совсем понятно…

– Что непонятно?

– В чём здесь выгода для тебя?

– Потом скажу…

– Договорились! – с задором согласился тот.

– Ты сам согласился, – ткнув в его сторону указательным пальцем, угрожающим тоном произнёс Серафим. – Тогда слушай внимательно, ты думаешь так:

«Все предельно ясно: Понайотов пойман на месте преступления, пострадавшая и свидетели поют в одну дуду… Украденные монеты из коллекции хозяина квартиры изъяты у него при понятых…»

С каждым словом Серафима глаза адвоката становились все шире и шире, казалось, что они вотвот вылезут из собственных орбит.

Между тем Серафим продолжал:

– Далее ты подумал о том, что если я верну остальные украденные вещи и помогу задержать своих подельников, то мне можно помечтать о снижении срока… И наконец, ещё ты думаешь о том, чтобы поскорее разделаться со мной и отправиться водку пить да когото там трахать! Я прав? – обвиняющим тоном произнёс он и чуть привстал со стула.

В глазах адвоката нарисовался самый настоящий испуг.

– Да не бойся ты, стряпчий, – брезгливо заметил Серафим. – Я не собираюсь об тебя руки марать. Так что бери свою толстую задницу в руки, дуй отсюда, а тем, кто тебя послал, передай дословно мои слова: счётчик включён и часы тикают.

– Но я както не понимаю… – залепетал тот, чуть осмелев, что никто не собирается на него нападать, – …кому передать?

– Запомнил мои слова? – перебил Серафим.

– Запомнил! – тут же согласно кивнул адвокат, но в голосе вновь послышался испуг, а на лбу выступили мелкие бисеринки пота, сделав паузу, он повторил, перейдя на «вы», – Вы сказали: «Счётчик включён и часы тикают».

– Молодца, – ехидно похвалил Серафим, – А теперь зови вертухая!

Адвокат тут же облегчённо вздохнул и уже хотел нажать на тревожную кнопку вызова, как виновато улыбнулся и напомнил:

– Вы обещали мне сказать, в чём ваша выгода?

– А в том, что я перестану видеть твою мерзкую рожу перед собой! – грубо бросил Серафим.

Адвокат тут же попытался нажать трясущимся пальцем на кнопку и никак не мог попасть, а когда всётаки нащупал и нажал, почти мгновенно дверь резко распахнулась и на пороге оказался прапорщик, который привёл сюда Понайотова. Судя по его бешеному и обеспокоенному взгляду, он уже был готов к самым решительным действиям. Но увидев спокойно сидящего на стуле Понайотова, мирно улыбнулся:

– Слушаю вас, товарищ защитник!

– Можете отвести подследственного Понайотова в камеру, – адвокат изо всех сил постарался не показать вида, что ему только что пришлось пережить.

– Понайотов, руки за спину, выходи! – приказал конвойный.

Как только дверь за ними закрылась, адвокат перевёл дух и с тревогой пробормотал себе под нос:

– Не понимаю, как он смог так точно угадать мои мысли. Нет, больше я ни за что не рискну встречаться с этим парнем: как посмотрит своим взглядом, так мороз по всей коже… Так что вы, господин Будалов, ищите других способов, чтобы раскрутить этого парня по полной!.. А ваш «сюрприз» с повесившейся невестой не сработал…

Кривошеий быстро сложил в папку листки дела, собственные наброски возможных вопросов и поспешил к выходу…

Глава 27
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Невиновен, но Фемида слепа

Четыре с лишним месяца длилось следствие. Несмотря на усилия не самого плохого адвоката, которого нанял ему Данилка, доказать, что он «не верблюд» и всё было совсем не так, как представляют органы следствия, не удалось. В его кармане, действительно, обнаружены две дорогие старинные монеты из коллекции взломанной им квартиры, а про отпечатки, на которые ссылался адвокат, при обнаружении в квартире резиновых перчаток, это оказалось и вовсе не существенным.

К ещё большему несчастью для Серафима, в тот год была очередная компания по защите имущества советских граждан, и судья вынес довольно суровый для него приговор: шесть лет усиленного режима!

А далее произошло и вообще нечто непонятное.

После вынесения приговора Серафим с помощью адвоката написал кассационную жалобу и стал ждать ответа, но, не получив его, был отправлен на одну из местных сибирских зон. После отсидки нескольких недель, Серафима вдруг вызывают в кабинет начальника колонии. В его кабинете, кроме хозяина кабинета, находился мужчина в штатском, представившийся прокурором по надзору.

– Понайотов? – спросил он.

– Серафим Кузьмич, сто сорок пятая статья, часть вторая, шесть лет усиленного режима! – привычно ответил Серафим.

– Пришёл ответ на вашу кассационную жалобу… – торжественно провозгласил мужчина и сделал эффектную паузу.

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! – безразличным тоном констатировал Серафим.

– Не угадали, товарищ Понайотов, – с улыбкой возразил мужчина в штатском. – Вот ответ из суда города Омска, – он снова сделал паузу, посмотрел на Серафима и зачитал: – «Освободить изпод стражи, в связи с прекращением уголовного преследования за недоказанностью…»

– Вы что, так шутите? – не поверил своим ушам Серафим.

– Здесь не принято ТАК шутить! Вы – свободны, товарищ Понайотов.