Чтение 21–й страницы книги ~Близнец Бешенного~

* * *

В первые дни после прибытия в СИЗО Дробилин попытался кулаками завоевать себе авторитет среди обитателей тюрьмы, но однажды увлёкся настолько, что под его мощные удары попал один из дежурных прапорщиков и он ему сломал челюсть. А старшим дежурным офицером по тюрьме в ту ночь и был как раз майор Баринов. Не раздумывая, он распорядился на пять суток поместить Дробилина в «резинку». Именно с этого наказания и началась между ними «горячая любовь», благодаря чему Дробилин отсидел в «резинке» только двое суток вместо пяти, но быстро сломался и дал согласие работать на Баринова.

Сейчас, услышав упоминание о «резинке», Дробилин решил не «грубить» с Никитичем и быть поосторожнее во время работы над «объектом»…

Глава 21
ПРОКОЛ КОСТОЛОМОВ

Когда Серафим вошёл в шестую камеру карцера, он с удивлением осмотрелся. Собственно говоря, это помещение и камеройто можно было назвать с большой долей преувеличения: примерно два с половиной метра в ширину и метра три в длину.

Справа при входе был расположен туалет«дальняк», весьма похожий на тот, какой нами уже описывался в сто девятой камере. Единственное отличие, что тот «дальняк» имел некоторое возвышение, а это находился вровень с полом. И если в сто девятой камере был внушительный стол, двухэтажные шконки, то в этой камере – никакой «мебели». Отсутствовал даже умывальник с раковиной: его заменял ржавый, едва ли не дореволюционного изготовления, латунный кран, нависший над дыркой «дальняка», то есть его использовали и для смыва, и для умывания, и для того, чтобы утолить жажду. Серафиму пришло в голову, что этот кран, в качестве раритета, вполне можно было продать за хорошие деньги на аукционе.

Малюсенькое окошечко, укреплённое решёткой с толстыми прутьями, расположенное под самым потолком, с трудом пропускало дневной свет. Тусклая лампочка над входом была утоплена в стене и тоже была замурована мощной и очень частой решёткой. Лампочка горела постоянно, однако днём её свет не был заметён, а в ночное время он был настолько тусклым, что вся камера казалась нереальной, а глаза быстро уставали, и в них начинали появляться оранжевые круги.

Бетонный пол был настолько отполирован человеческими телами и потом, что напоминал чёрный лёд и был действительно скользким.

Почти у самого пола, вдоль всей стены, находящаяся напротив входа, проходила труба, сантиметров тридцать в диаметре. Сейчас было лето, и она была холодной, но зимой эта труба исполняла роль парового отопления.

Сняв матерчатые тапочки, выданные Никитичем, Серафим опустился на отполированный пол, пристроил тапочки в изголовье, опустил на них голову, с удовольствием вытянулся во весь рост и потянулся до хруста костей. После напутствия старого Никитича Серафим, конечно же, догадывался, что долго отдыхать ему вряд ли придётся, а потому попытался в полную использовать момент одиночества. И решил совместить приятное с полезным: вопервых, отдохнуть, вовторых, все тщательно проанализировать и выработать систему дальнейших действий.

«Интересно, что из себя представляют те двое костоломов, о которых упоминал Никитич? – Серафим прищурился. – После моего выступления в сто девятой камере, тем более, подсмотренного дежурным по продолу, старший Кум наверняка подсадит ко мне более натасканных бойцов. Конечно, семи с половиной данного помещения для схватки трех человек маловато, но, с другой стороны, противников будет двое, а значит, и несостыковок у них будет вдвое больше, как говорится, пропорционально их количеству. Пока каждый из них будет принимать решение, а потом координировать между собой: кому, что и как? – я смогу приступать к действию почти мгновенно! А это уже ощутимый перевес! Это – вопервых… Кроме того, они войдут в камеру наглые, уверенные, накачанные, а перед ними какойто… как тогда сказал этот, как его… не помню, как его зовут… хотя нет, вспомнил: Сыч, кажется! Точно, Сыч! И отлично помню, как он тогда обозвал меня – „шпинделем“. Надо же такое придумать – „шпиндель“… Странно, почему „шпиндель“? Вряд ли Сыч знал, что означает это слово. В его понимании, наверняка, это было синонимом чегото маленького, не приятного, а значит, очень обидного для того, кого называют этим прозвищем… Сыч ошибся, он хотел разозлить меня, а на самом деле – рассмешил… Интересно, эти костоломы сразу же нападут на меня или сначала присмотрятся? По идее их должны удивить мои габариты: приготовились увидеть настоящего противника, а перед ними „шпиндель“… – Серафим вдруг весело рассмеялся. – Надо же, „шпиндель“! Стоп! – неожиданно оборвал он сам себя, – Никитич сказал, что они профессионалы… Но профессионалы чего? Борьбы? Бокса? А может, профессионалы в рукопашных единоборствах? Хотя… вряд ли… Рукопашные единоборства запрещены законом! Тем не менее… Самбото не запрещено… С другой стороны, на занятия секцией самбо не каждого могут и принять… Ладно, чего голову ломать понапрасну? – Серафим ухмыльнулся. – Скоро все само собой прояснится… Ждать, наверняка, осталось недолго… – он снова расслабился всем телом и вытянулся…»

Не успел он понежиться в этом состоянии, как за дверью послышались неторопливые, шаркающие по кафельному полу шаги нескольких человек.

– Не дадут отдохнуть человеку, – вздохнул Серафим и недовольно поморщился.

Вскоре раздался противный металлический звук…

Этот звук знал каждый сиделец тюрьмы: так мог лязгать только ржавый замок!

«Явились, не запылились, чёрт бы вас подрал!» – с усмешкой подумал Серафим и напевно добавил: – Мы вас не ждали, но вы пришли!

Он даже не попытался подняться на ноги: как лежал, так и остался лежать на полу, и лишь внутренне собрался и подготовил все свои мышцы к любым неожиданностям.

На взгляд непосвящённого человека, Серафим выглядел спокойным, даже, можно подумать, бесшабашно спокойным, и лишь цепкий, целеустремлённый взгляд его глаз был бы сосредоточен и внимателен. Но для того, чтобы осознать этот взгляд, понять его опасность, необходимо было хорошо знать и достаточно долго общаться с владельцем этого взгляда.

Дверь распахнулась, и на пороге Серафим увидел Никитича, который многозначительно посмотрел на него и излишне подчёркнуто произнёс:

– Принимай попутчиков, Понайотов!

Никитич отошёл в сторону и пропустил в камеру двоих моложавых мужчин. Их габариты действительно выглядели весьма внушительными. Во всяком случае, с таким мощным противником Серафиму пока не приходилось сталкиваться.

Другой бы, на месте Серафима, если и не испугался, то, во всяком случае, наверняка насторожился бы. Вес каждого из них едва ли не в полтора раза превышал его собственный вес. Тем не менее Серафим даже глазом не повёл, лишь приподнялся и занял более удобное положение для любого активного действия со стороны вошедших.

Увидев перед собой навязанного им противника, Дробилин брезгливо поморщился и с многозначительной усмешкой посмотрел на своего приятеля, как бы говоря: с этим шкетом в момент справимся! Они стояли и молчаливо глядели друг на друга до тех пор, пока не стихли за дверью шаги Никитича.

Медленно переведя взгляд со своего приятеля на незнакомца, Дробилин брезгливо пошмыгал носом:

– Послушай, Барсук, тебе не кажется, что в камере жутко воняет, а? – недовольно проговорил он.

– И ты почувствовал? – деланно удивился тот, осмотрел камеру и, словно впервые заметив Серафима, собрал на лбу все морщины. – Ты чего, сморчок засраный, воздух здесь портишь?

– До того, как вас сюда вкинули, воздух был вполне чистым, – спокойно возразил Понайотов.

– Слушай, Барсук, у меня такое впечатление, что ктото не только чтото проблеял, но ещё и нас с тобой обвинил в своей вони, – раздражённо произнёс Дробилин.

– Ты чо, шавка, рамсы попутал? – угрожающе прорычал Барсуков. – А ну, встань, когда с тобой разговаривают уважаемые люди!

Да пошёл ты, «уважаемый» на… – хотел послать «по матушке», но передумал, – …в общем, куда подальше! – невозмутимо отозвался Серафим, потом спросил: – Сказать куда?

Он уже понял, что эта внушительная двойка не захотела даже присмотреться к нему и сразу, без разведки, приступила к решительным действиям, тем не менее даже не попытался подняться на ноги.

– Ах, ты, гандон штопанный! – взревел Барсуков и попытался пнуть его в живот.

Чётким уверенным движением Серафим чуть приподнял ногу и резко выпрямил её навстречу ноги Барсукова, и его удар пришёлся точно под коленную чашечку. Это было столь неожиданно, что в первый момент Барсуков, вроде бы, не ощутил боли: он даже не сразу сообразил, что произошло. Но когда ему захотелось наступить на ушибленную ногу, она вдруг подвернулась, и он всей тушей завалился на пол.

– Ой, этот сучонок мне ногу сломал! – взревел он от нестерпимой боли.

– Ты зачем, падаль, моего дружбана покалечил? – с некоторой растерянностью тихо проговорил Дробилин.

Случившееся настолько не укладывалось в его голове, что вначале Дробилин даже несколько растерялся. Его приятель катается по полу, обхватив колено руками и подвывает от боли, а незнакомец, в котором и мясото почти отсутствует, невозмутимо сидит на полу на скрещённых ногах и невозмутимо за всем наблюдает.

– Да я мать твою трахал, вонючка гнойная! – взревел Дробилин и резко взмахнул своим пудовым кулаком.

Но для того, чтобы нанести удар сидящему на полу человеку со своего почти двухметрового роста, Дробилину нужно было существенно наклониться.

За мгновение до того, как этот мощный кулак мог достигнуть его головы, Серафим, во время наклона Дробилина, резко опустился на бок, освобождая изпод себя ноги, и выкинул ему навстречу свою правую ногу пяткой вперёд. Удар пришёлся прямо в переносицу, а удар левой ногой в ухо, в буквальном смысле, сбил его с ног. Удовлетворённо кивнув, Серафим вновь присел на скрещённые ноги.

Теперь все трое оказались на равных: кто просто сидел, как Серафим, кто валялся на спине, причитая от доли, как Барсуков, а кто лежал на боку, как Дробилин. Теперь разница в росте не имела столь серьёзных преимуществ как вначале нападения, не говоря уже о том, что Серафим отлично воспользовался внезапностью и всерьёз деморализовал превосходящего в массе и количестве противника.

Но Дробилин был профессиональным бойцом боев без правил и хорошо умел держать удары. Он быстро пришёл в себя и даже успел, встряхнув головой, зло рассмеяться:

– Ты посмотри на этого таракана, Барсук: совсем страх потерял. Тебе ногу сломал, меня с ног сбил… – он говорил с таким задором, словно как бы даже радовался такому повороту.

– Идиот, он не знает, что теперь его ждёт, – пробурчал Барсуков и занялся своей ногой.

Дробилин, не торопясь, вытер ладонью кровь под носом, посмотрел на неё, потом демонстративно, не отрывая взгляда от Серафима, слизнул языком кровь с ладони и весело заржал во весь голос.

Резко оборвав смех, угрожающе процедил сквозь зубы:

– Идиот, мы же хотели просто поучить тебя жизни, но оставить в живых, а теперь тебя вынесут отсюда только ногами вперёд! Понял, вонючка?

Проговаривая все это, он явно готовился к внезапному нападению. Будучи профессиональным бойцом, Дробилин сразу понял, что этот невзрачный незнакомец не так прост, как им показалось в первый момент.

* * *

«С ним нужно держать ухо востро, – начал размышлять он. – Вон как уверенно и спокойно держится, а у самого взгляд цепкий, внимательный, а положение тела таково, что в любой момент может вскочить на ноги. Хотя зачем ему это? В нём не более ста шестидесяти пяти сантиметров, то есть мы с друганом более, чем на голову выше его, а значит, ему не выгодно на ногах с нами тягаться… Потому и повредил Барсуку ногу, а меня заставил завалиться…»

* * *

Все эти размышления молнией пронеслись в его голове: выждав несколько мгновений, Дробилин рванулся вперёд, чтобы всей массой навалиться на строптивого противника, подмять его под себя и бить, бить, бить до того момента, пока тот не потеряет сознание.

Серафим был готов к такому повороту и в буквальном смысле за мгновение до того, как груда мяса и сала впечатает его в стену, резко дёрнулся всем телом в сторону, и огромная туша Дробилина со всего маху врезалась в бетонную стену, а его голова ощутимо ткнулась прямо лбом в чугунную трубу отопления. Удар был настолько мощным, что даже труба загудела словно медный колокол, а когда Дробилин повернулся, чтобы осознать, что произошло, его глаза были мутными и ничего не соображающими. Они осоловело смотрели на Серафима, а на его лбу мгновенно проявилась лиловосиняя шишка размером с куриное яйцо.

Не дожидаясь, пока Дробилин придёт в себя, Серафим привстал на корточки и несколько раз ударил его ребром ладони, точно направляя удары в определённые точки: в место соединения скул, чтобы долго жевать не хотелось, в переносицу, чтобы мозги встряхнуть и память на время отбить, и в шею с боку – под основание черепа, чтобы противник надолго потерял сознание.

Серафим намеренно не вкладывал в эти удары всей силы: он, конечно же, не хотел убивать поверженного противника, но его удары были достаточно сильными, чтобы Дробилин не только выбыл из строя на долгое время, но и с неделю не смог ни есть, ни разговаривать выбитой челюстью.

Серафим бил его и приговаривал:

– Никогда не трогай мою мать! Никогда не трогай мою мать! Падаль!

Увлёкшись схваткой с Дробилиным, Серафим, уверенный, что человек со сломанной коленной чашечкой надолго вышел из строя, забыл о таких факторах, как злость, лютая ненависть, а также, как ни странно, животный страх от возможного продолжения. Все вышеперечисленные причины вполне могут заставить забыть и про самые жуткие боли.

Пока его приятель отвлёк на себя их «клиента», Барсуков, закусив губу, чтобы перетерпеть боль, оторвал рукав от своей рубашки и крепко обмотал выбитую коленную чашечку. Занятия самосохранением и оказание первой помощи самому себе, любимому, не оставляли возможности следить за тем, как его приятель расправляется с «объектом».

Барсуков был настолько уверен, что с ним произошло досадное недоразумение, случайность, а уж, Дробилинто и к бабке не ходи, разорвёт этого сучонка на части, что даже на мгновение не отвлекался, чтобы взглянуть на то, что происходит за спиной. Он не раз видел Дробилина в разборках и нисколько не сомневался в его возможностях. Но когда он закончил укреплять колено разорванным рукавом и повернулся, чтобы попросить приятеля не добивать «клиента» и оставить чтото и для него, чтобы отыграться на «придурке» и залечить душевную травму, неожиданно увидел странную картину. Этот тщедушный незнакомец в буквальном смысле избивает его приятеля, методично молотя его по всему телу и чтото приговаривая?!.

– Это было настолько неожиданным открытием, настолько в его понимании нереальным видением, что в первые мгновения Барсуков не мог даже просто шевельнуться: его тело просто сковало от увиденного. Глаза видели, но мозг отказывался воспринимать полученную информацию. Это оцепенение длилось несколько секунд: наконец, Барсуков пришёл в себя, призвал к себе все эмоции, и тут же, совершенно забыв про боль в колене, в дичайшем отчаянии бросился стремительным рывком вперёд, обхватил Серафима левой рукой за горло сзади, и изо всех сил принялся обрабатывать ему правый бок своим кулакомкувалдой.

Обхват Барсукова был столь крепким, что Серафим едва не потерял сознание от удушья. Он дёргался всем телом, не давая противнику наносить прицельные удары по почкам, чтобы не вырубиться. Потом инстинктивно резко, со всей силы, дёрнул головой назад. Удар затылком пришёлся точно в нос противнику. Этот удар оказался точным и столь неожиданным, что Барсуков не успел от него уклониться.

Раздался громкий хруст, и Серафим почувствовал, как ему стало легче дышать.

– Ой, мама! – коротко вскрикнул Барсуков, мгновенно разжал свой обхват и откинулся на спину. – Ты же мне нос сломал! Мне же больно!

Он прохныкал совсем подетски. Причём, гундосил так, словно ему мгновенно заложило нос.

После чего громко взвыл то ли от боли, то ли от обиды и запричитал:

– Ойой, как больното! – и вдруг угрожающе выкрикнул: – Ты же себе смертный приговор подписал, сволочь!

Серафим сделал несколько упражнений для восстановления дыхания, затем наклонился над Барсуковым, схватил его левой рукой за рубашку на груди, приподнял над полом и занёс правую для удара:

– Сейчас я опущу свой кулак на твоё горло, и ты мгновенно отправишься на тот свет без пересадки, – негромким, но очень чётким голосом проговорил он.

В глазах Серафима Барсуков прочитал нечто такое страшнонепоправимое, что по всему его телу побежали мурашки от страха и ужаса, а на спине мгновенно выступил липкий пот. Каждой клеточкой своего тела он действительно ощутил дыхание неминуемой смерти. Почемуто именно теперь Барсуков был твёрдо уверен, что этот парень непременно выполнит то, что обещает.

Но ведь так хочется жить!

«Господи, помоги! Помоги мне, Господи!» – мысленно воззвал Барсуков.

Он даже забыл о боли в колене, о сломанном носе. Все его мысли были обострены только одним вопросом: что нужно сделать, чтобы просто остаться в живых.

– Не убивай меня, парень… – жалобным голосом неожиданно произнёс Барсуков.

– Кто вас послал? Говори! – бросил Серафим.

– Старший Кум… – торопливо выпалил Барсуков.

Он зацепился за единственную соломинку в данной ситуации. Он надеялся, что странный незнакомец умерит свой гнев, заметив его покорную, а главное, искреннюю готовность помочь, и смилостивится над ним.

– Что старшему Куму от меня нужно?

– Мы должны были заставить тебя сдать своих подельников и рассказать, где украденные вами вещи, – Барсуков был готов на все, чтобы вымолить для себя жизнь.

– И все?

– И все… Баринов даже пригрозил нам, если мы тебя убьём, то он нас самих закопает… – он говорил торопливо, словно боясь, что Серафим не захочет выслушать его до конца, потом жалобно добавил: – Не убивай меня, я же тебе все сказал!

В глазах Барсукова было столько страха, что он с трудом сдерживал себя, чтобы не разрыдаться. Воистину говорят, что зачастую физически сильные люди от страха и боли ломаются в первую очередь.

– Не нахожу ни одной причины, чтобы можно было оставить тебя в живых, – задумчиво произнёс Серафим.

– А если я назову одну? – с надеждой спросил он.

– Вот как? – усмехнулся Серафим. – Хорошо, попробуй: окажется существенной, сохраню тебе жизнь! – пообещал Серафим.

– Даже две назову! – обрадовано выпалил тот.

– Ладно, говори две, – согласился Серафим, с трудом сдержав улыбку.

– Вопервых, убивать перед Богом грешно: ведь не отмолишься потом, вовторых, нужно ли тебе, земляк, за меня лишний срок мотать по «мокрухе»? – он замолчал и преданно уставился на своего возможного палача.

Несколько минут Серафим смотрел на него, потом покачал головой и усмехнулся:

– Надо же, так жить захотелось, что даже Бога вспомнил! Знаешь, что скажу: для тебя, попутчик, будет совсем хорошо, если ты о нём и впредь не забудешь!

– Нетнет, можешь поверить: теперь никогда не забуду о Боженьке! – торопливо произнёс он и тут же с надеждой воскликнул: – Значит, ты не убьёшь меня?

– Ладно, живи, но при одном условии…

– Выполню любое! – перебил тот.

– Если Баринов спросит, почему вы с приятелем не выполнили задание, скажете, что испугались за его жизнь.

– За чью жизнь? – не понял Барсуков.

– За его жизнь: жизнь старшего Кума! – ехидно усмехнулся Серафим.

– Как это? – растерялся тот.

– Поясните Баринову, что я пообещал по полной спросить с него за всё, что случится со мной в этой тюрьме…

– По полной? – растеряно переспросил он. – То есть даже до… – он выразительно указал глазами вверх.

– Ты точно понял, – кивнул Серафим.

– А если он не поверит? – со страхом спросил Барсуков.

– А ты сделай так, чтобы поверил!

Серафим бросил на него взгляд, после которого тот испуганно поёжился:

– Все понял! Сделаю все, как ты мне сказал! – торопливо согласился он, но кивнул в сторону лежащего приятеля. – А Дробилин поддержит меня?

– Конечно! – усмехнулся Серафим и ехидно добавил: – Мысленно…

– А он скоро придёт в себя?

– Минут десять ещё «поспит», – пожал плечами Серафим. – Я так думаю! – он, как герой из фильма «Мимино», поднял кверху указательный палец.

– А что нам сказать про… – Барсуков замялся.

– Про выбитую чашечку, разбитый нос и синяки на физиономиях? А что хотите…

Серафим с безразличием взмахнул рукой, хотел ещё чтото добавить, но в этот момент интуитивно ощутил за спиной чейто пристальный взгляд.

Интуиция его не подвела и на этот раз: когда Серафим резко повернулся, то успел заметить этот взгляд. И почемуто показалось, что в дверной глазок смотрел Никитич.

Всё дело в том, что старший прапорщик, услышав какойто шум в шестой камере, наплевал на запрет старшего Кума по поводу шестой камеры: не вмешиваться. И всётаки решил заглянуть и узнать, что там происходит. Всё, что угодно, готов был увидеть бывалый тюремный работник, но только не то, что открылось перед его взором. Никитич даже чуть присвистнул от удивления. Огромная туша Дробилина распласталась посередине камеры, его глаза были закрыты, всё лицо было в кровоподтёках и синяках, а на лбу красовалась огромная шишка. В первый момент Никитич даже подумал, что тот мёртв. И если бы не вздымающаяся от дыхания грудь, то его действительно можно было принять за мёртвого.

Барсуков сидел рядом и одной рукой размазывал по лицу сочащуюся из носа кровь, а другой поглаживал колено правой ноги. Присмотревшись, Никитич заметил, что колено перетянуто рукавом, оторванным от зэковской рубашки.

Взглянув на своего подопечного, Никитич с удовлетворением отметил, что на нём нет ни единого синяка и он в хорошем расположении духа: смотрит в его сторону и улыбается, словно видит, что за дверью именно он.

Если бы шестая была обычной камерой, Никитич был бы обязан немедленно вызвать врача и обо всём доложить старшему Куму, но в данном случае особое положение, на котором находилась злополучная камера, сыграла злую шутку с самим Бариновым. Конечно, и сейчас Никитич обязан был доложить старшему Куму о случившемся, и он это обязательно бы сделал, причём, немедленно, если бы существовала угроза для приглянувшегося паренька, а так… ничего страшного, если он сообщит Куму обо всём через некоторое время.

Никитич удовлетворённо потёр ладошками: всётаки приятно, когда интуиция не подводит.

«С этим парнем, товарищ майор, вы ещё, ох, как намучаетесь! – подумал старший прапорщик. – Видели бы вы сейчас эту картину! Два ваших костолома выбиты из ваших дурацких игр на неопределённое время… Как говорится: небольшой нокдаун! Перерыв! Таймаут! Хотя, если точнее, полный нокаут!»

Никитич осторожно опустил шторку на глазок, молодцеватой походкой отошёл от камеры, словно на глазах помолодев на добрый десяток лет, и вдруг весело, на весь коридор, запел:

– И на борт его бросает – в набежавшую волну!..

И было такое впечатление, что его голос прокатился по всем коридорам тюрьмы…

Глава 22
КУМ БРОСАЕТ ВЫЗОВ

Почемуто Серафим на все сто был уверен, что в глазок камеры заглядывал именно старый Никитич. Как и уверен в том, что Никитич и пальцем не пошевелит, чтобы доложить по начальству об увиденном. А если и доложит, то чтобы не подставить себя, причём доложит не сразу…

Услышав его густой баритон, поющий известную арию из оперы, Серафим с улыбкой покачал головой: хороший человек Никитич! Справедливый, честный и порядочный! Неожиданно Серафиму пришло на ум, что Никитич очень напоминает ему его старого японского учителя Такеши.

Серафим уже давно отметил для себя, что добропорядочные, честные и справедливые люди в действительности очень похожи друг на друга. У них даже взгляд особенный: чистый, глубокий и мудрый. А у злых и непорядочных людей глаза почти всегда виновато, точнее сказать, воровато, бегают из стороны в сторону, и такие люди стараются никогда не смотреть в глаза собеседнику.

Поначалу Серафим хотел все представить так, словно двое подосланных к нему костоломов чтото не поделили, схватились между собой и покалечили друг друга, но немного подумав, пришёл к выводу, что в эту историю вряд ли кто поверит, тем более старший Кум, тем более после тех событий, которые произошли в сто девятой камере.

Серафиму пришло в голову, что ему пора чутьчуть приоткрыться, пора заявить о себе и заявить с активной стороны! Интересно, что предпримет старший Кум, услышав о неприкрытой угрозе в свой адрес? Насторожится? Испугается? Вряд ли. Скорее всего, как настоящий игрок, для повышения адреналина, попытается ещё когонибудь подослать, чтобы вновь попытаться сломать непокорного строптивца.

Как бы там ни было, но майор не оставит его предупреждение без внимания.

Как это так, он здесь хозяин, а какойто там «шпиндель» не только хочет настоять на своём, но ещё и в открытую угрожает. И кому? Начальнику оперативной части!

Нет, этого, майор точно не простит: задето самолюбие. Он обязательно чтото предпримет. И вполне возможны два варианта развития: либо Кум обратиться за помощью к криминальному миру, что маловероятно, либо решит придраться к какомунибудь пустяку и пустит его под дубинки «весёлых мальчиков», с которыми шутки плохи.

* * *

«Весёлыми мальчиками» в местах лишения свободы называют специальную команду, типа местечкового спецназа, которая является мгновенно, по первому сигналу тревоги, для усмирения беспорядков в тюрьме или в колонии. Ребятишки в ней как на подбор: плотного телосложения, накачанные, каждый из них прилично владеет рукопашными видами борьбы. Для внутренних разборок «весёлые мальчики» вооружены специальными дубинками, газовыми баллончиками.

При полной экипировке они одеты в специальные защитные костюмы с бронированными жилетами и касками, на лицах – защитные маски с органическим стеклом, которое не бьётся. Как правило, эти «мальчики» беспощадны, у них напрочь отсутствует такое понятие, как жалость к заключённым. Они не церемонятся с ними и жестоко бьют подряд всех, кто попадает под руку, причём не разбирая, куда: по голове, по почкам, печени, в промежность… Бьют до внутреннего кровоизлияния, отрыва жизненно важных органов. Бьют так, что кости трещат: зачастую после их вмешательства многие из участников беспорядка попадают на больничную койку. А если ктото из заключённых не выживает, то «невезунчиков» списывают как «естественную убыль»…

* * *

Выждав некоторое время, чтобы приглянувшийся ему паренёк смог «закончить» свои разборки с подосланными майором костоломами, Никитич набрал номер старшего Кума и постарался внести в свою интонацию некоторые краски беспокойства: