Чтение 29–й страницы книги ~2024-й~

Она вскинула брови:

— Так то три месяца! За это время мода снова ушла вперед.

— Все равно покажи, — сказал Гулько настойчиво. — Шеф отстал не на три месяца, а на три года. Надо его вырвать из пучины невежества!

— Нет, — сказала она игриво и снова посмотрела на меня: — Я стесняюсь!

Гулько ахнул:

— И ты из диких времен? Что это за слово такое? Забудь! Наш шеф говорит, что нельзя, чтобы застенчивые девушки давали себя опередить незастенчивым и забрать себе лучших парней.

Она все поглядывала на меня, вообще-то, как мне кажется, Гертруда ни за что не даст опередить себя, но так как мы, по ее мнению, все дряхлые старики, то, значит, погрязли в древних традициях, когда женщины еще не смели раздеваться в мужском коллективе.

Роман толкнул меня в бок:

— Шеф, твое слово.

Я нехотя кивнул Гуртруде:

— Ладно, покажи, что за чудо они так жаждут увидеть.

Она, все так же жутко-жутко стесняясь, задрала юбку. Низ живота не просто выбрит безукоризненно, волосы сведены начисто, словно их там никогда и не было. Все блещет свежестью кожи младенца. Гулько громко сказал «Вау», остальные захлопали.

Гертруда, медленно двигая бедрами, отступила на шаг и, присев на край стола, расставила ноги. Все дружно сказали: «Ух ты, как здорово!»

Гулько покрутил головой:

— Целых три месяца?.. Ну, тогда я тоже отстал, если сейчас что-то еще круче…

К моему удивлению, щеки Гертруды в самом деле залил жаркий румянец. Украдкой поглядывая на меня в поисках признаков одобрения, она раздвинула ноги шире. Румянец опустился на нежную шею.

— Сейчас делают иначе, — сказала она застенчиво.

— Как? — спросил Гулько жадно.

— У Василия Петровича, — пояснила она, — есть в файлах.

А Роман сказал сокрушенно:

— И я отстал. Или тоже с отсталыми дело имею? У некоторых и такого нет…

— Да все мы отстали, — сказал Скопа печально. — Так в работу влезаешь, что жизни не видишь. Хотя, если честно, я так и не понял, зачем все…

Гулько, что с восторгом не только рассматривал раздутые, как напившиеся крови гигантские комары, половые губы Гертруды, но и щупал их деловито, заставляя ее закатывать глаза и слегка постанывать, обернулся, в глазах недоумение.

— Ты чего? Как это не понял?

— Для нас старается, — сказал Скопа гордо.

Гулько посмотрел на смеющееся лицо Гертруды.

— Да нет уж… Для тебя не станет стараться.

— А для тебя? — спросил Скопа обидчиво.

— Да ни для кого из нас, — ответил Гулько. — Думаю, даже для мульмимиллионера не станет. Я видел, каких недавно кукол завезли в магазин. Уже и реклама прошла…

— Члены? — спросил Роман.

Гулько отмахнулся:

— Члены в диком прошлом. Сейчас к этим членам приделывают и туловища. Самцы получаются что надо! Делают все, что им скажешь…. в постели, ессно. После акта не отворачиваются и не засыпают, а что-то там бормочут запрограммированное… Сейчас женщины нас допускают до своего тела не столько для секса, как для чего-то еще. Как и мы их, кстати.

Лицо Гертруды стало серьезным, улыбка погасла, даже румянец начал бледнеть. Она отвела руку Гулько, что уже завелся, покраснел и начал пыхтеть, отпустила юбочку и сказала с несвойственной ей задумчивостью:

— Даже и не знаю. Пока, думаю, это для себя. Как косметикой, духами… Сперва в самом деле, чтобы привлечь мужчин… но, если честно, кому теперь мужчины нужны?

Гулько сказал обиженно:

— Ну, как кому…

— В самом деле, — повторила Гертруда, — кому?

— Женщинам, — сказал Гулько. — А что, не так?

Она покачала головой:

— Абсолютно верно. Не так.

— Почему? Если не для мужчин?

— На самом деле, — объяснила она, — женщинам нравится себя чувствовать на некоем… уровне. То есть не опускаться. Потому и делала я сперва губки бантиком, потом бабочкой, затем вот втрое увеличила клитор… Даже не для утех, на самом деле нервных точек не прибавляется, а просто… чтобы было заметно, скажем, на пляже. А когда я увидела, что у многих он больше моего, я тоже увеличила еще и еще.

— Больше не надо, — попросил Гулько, — а то я сперва подумал, что у тебя там пенис. А с ним как-то неуютно, что ли.

Гертруда отмахнулась:

— Чепуха. Сейчас все увлеклись анусом. Туда удалось вывести целую кучу нервных окончаний, оргазмы просто обалденные! И по двадцать-тридцать кряду.

Она заулыбалась победно. Роман спросил жадно:

— И что, теперь всем женщинам анальный нравится?

— Кто сделал операцию, — ответила Гертруда, — те в восторге. Но, кстати, удобнее оргазм получать без вас, мужчин.

Она улыбалась победно и мстительно. Взгляд, который бросила на меня, пояснил, что мужчины ей, как настоящей женщине, в самом деле уже не нужны. Но шеф, понятно, выше, чем просто мужчина.

Дверь распахнулась, на пороге появился Василий Петрович. Острые глаза из-под нависших бровей с подозрением оглядели наши разгоряченные лица.

— О чем спорим? Опять о бабах?

— Что вы, Василий Петрович, — сказал Гулько оскорбленно. — Мы вот столкнулись с проблемой овергейдства движка. Половина считает, что лучше транскернинг, а другиедумают, что андерястинг перспективнее… Зашли к вам, спросить мнение главного художника.

Василий Петрович покосился в мою сторону:

— Распустил вас шеф, распустил… Что тут решать? Андерястинг, конечно, перспективнее. Но пока не потянем. Остается транскернинг.

— А обещания Интеля? — не сдавался Гулько. — Вроде бы уже в следующем полугодии поставят бета-кластерные сервера! А они потянут даже двойной андерястинг.

Василий Петрович сказал холодно:

— Как поставят… если успеют в сроки, тогда и развернемся быстренько к андерястингу. А пока только транскернинг! И вообще я не понимаю, что это вас наш босс все никак к ногтю не придавит?

Тимур всегда блистал фейерверками идей, с напором требовал, чтобы я все их немедленно внедрял, потому я жутко удивился, когда он года два назад пришел и смущенно сказал, что хотел бы начать свое дело, но боится, нет у него этой жилки, никак не решится, и вообще не его дело — руководить, но не взялся бы я…

Конечно, нет, ответил я, мне и наша байма полжизни отъела, так что иди, дружище, иди, куда тебя много раз посылали. Тимур не отставал, а кончилось тем, что добился своего: все-таки открыл дело, но всобачил ее мне под крыло, так что это лишь одно из подразделений фирмы «Виртуальная Москва», так теперь ее называют после перерегистрации.

Возглавил Тимур, он ныне исполнительный директор, фирма специализируется на угадывании будущих профессий, говоря грубо, хотя он сам предпочитает кучу сложных и новоизобретенных им самим терминов. На угадывании и спешной подготовке специалистов, которые сейчас никому и на хрен не нужны, но через год потребуются в неимоверном количестве.

Началось с того, что предугадал резкий спрос на татуировщиков. В связи с модой ходить обнаженными некоторые женщины все еще стеснялись, и на помощь пришел боди-арт:в этом случае не чувствуешь себя голым. Боди-арт можно делать перманентным, но это признак чересчур занятой делами женщины. А светские львицы на каждую тусовку появлялись в новой росписи по телу, с заново подкачанными губами вверху и внизу, чтобы новыми фигурами привлечь внимание и заставить о себе заговорить, а желательно еще и попасть в выпуски новостей светских хроник.

Предугадал первым он или кто-то другой, это неважно, у нас в фирме как раз с жаром обсуждали будущие перемены с резко нарастающей модой выходить в свет обнаженными, но Тимур не только увидел будущий расцвет, но и, получив от меня «добро» и деньги, срочно снял большое помещение для целой бригады, обучил несколько десятков человек. Не прогадал, деньги потекли рекой. Одно время он даже потеснил в доходах пластических хирургов, а уж в популярности точно обогнал. Боди-арт проще и дешевле, менять можно и нужно чаще, так что Тимур быстро открыл филиалы и начал получать доходы, уже не слишком вникая в повседневную работу, а только заглядывая в будущее насчет новых тенденций. Думаю, все-таки жалеет, что не рискнул открыть дело самостоятельно, а предпочел спрятаться под моим крылом, и теперь не хозяин, а всего лишь исполнительный директор с широкими полномочиями.

…Ага, вот подтвердилось, что компьютеризация не уменьшает нагрузку на мозг, так как на комп удается переложить часть задач, зато возрастает количество новых нагрузок. Компы не упростили, а резко усложнили наши интеллектуальные задания. Программисты вообще ревут кровавыми слезами, им приходится решать неисчерпаемо сложные задачи, потому и получаются проги с дырами, потому что немыслимо все заметить и залатать…

Компы приняли на себя простейшую задачу считать, раньше это рутинно делал человек, не особенно изнуряя мозг, а теперь осталась именно изнурительная и иссушающая мозги творческая работа. Вообще-то мне стоит подумать над тем, чтобы как-то выдернуть из бесчисленных попоек и дискотек наиболее одаренных, раздразнить высотами, объяснить, что решать научно-технические задачи — это и есть экстрим из экстримов, никакой оргазм не сравним!

…Вчера наконец-то отменили это дурацкое ограничение, тормозившее развитие спорта. Замшелые старцы, живущие идеалами той Олимпиады, на которой соревновались силачи Эсхил, Милон и Пифагор, задавали тон при возрождении олимпийского движения Пьер Кубертен и его команда, и эта косность оставалась в правилах вплоть до вчерашнегодня. Спортсмены, дескать, не должны принимать чего-то стимулирующего или увеличивающего их силу, скорость и ловкость, а должны соревноваться… как было в старое доброе время Гомера.

Правда, тогда соревновались голыми. И все эти годы длилось дурацкое соревнование между спортсменами и сотрудниками оснащенных по последнему слову техники лабораторий насчет выявления допингов. Запрещали одни, спортсмены применяли другие, запрещали эти другие, спортсмены применяли третьи… И так до бесконечности. Спортивный мир раздирали эти допинговые и антидопинговые скандалы, разоблачения, дисквалификации.

И вот наконец-то все могут показывать результаты, на ценность которых не повлияет, принимал ли спортсмен какие-то стимуляторы или нет. В конце концов спорт — это как раз та площадка, где проверяются возможности человека, предельные возможности!

Глава 8

У Гертруды в квартире уютно и чисто, я разлегся на роскошном ложе и лениво наблюдал, как она поливает в горшке декоративно раскоряченное растение.

Я смотрел на него тупо, что-то знакомое, но я не отличу фикуса от мимозы, спросил наконец:

— Никогда не думал, что увлекаешься цветами.

— Я не увлекаюсь, — ответила она. — Просто люблю, когда в доме цветы. Тем более возиться не надо. Сами себя поливают…

— А что это за чудо? К нему, вижу, отношение особое.

Она кивнула:

— Не узнал? Это баобаб.

— Ничего себе, — сказал я пораженно. — То-то не мог понять, где я его видел! Их тоже научились делать карликовыми? Небось однолетнее?

Она покачала головой:

— Гарантируют десять тысяч лет жизни. Могли бы и миллион, все равно не проверю…

— Уродец, — сказал я с видом знатока. — Лучше уж мимозу.

Слабая улыбка тронула ее губы.

— Мимоза вот цветет… Но мимоза просто мимоза, а это мой дедушка.

— А-а-а, — протянул я, — прости, не знал.

— Ничего, — ответила она. — Он три года как умер.

Я смотрел молча, как она растворяет в воде химикалии синего цвета, земля в горшке уже сухая и твердая, как камень, заждалась, наверное, влаги. Хотя там, на родине баобабов, дожди редкость, так что для них это нормально.

Такие вот ритуальные услуги появились у нас еще в две тысячи седьмом, когда отменили запреты на клонирование, но только теперь вошло в моду умерших не хоронить и несжигать в печи, а помещать их ДНК в растение. Человеческая ДНК в растущем растении находится в спящем состоянии, ничем себя не проявляя, и так будет столько, сколькоживет растение, потом можно заблаговременно пересадить. Но процедура эта дорогая, потому те, кто хочет сохранить память об умершем надолго, стараются подсаживать их ДНК в деревца.

В печати одно время, в связи с бумом на этот метод, ученые разъясняли простому народу, что у всех организмов ДНК почти идентичны, только у растений работают одни участки, у животных — другие, у человека — третьи. Так что теперь у многих на подоконнике растут многолетние кактусы или карликовые вишни. Люди старательно поливают, ухаживают, потому что вот это дедушка, а вот в этом спит бабушка. Когда-то их ДНК смогут выделить обратно и вырастить из них людей.

Первыми такими кладбищами увлеклись англичане, но у них запрет на подобную гибридизацию, потому привозят образцы ДНК в Россию, а обратно увозят уже растения. Гертруда, похоже, не такая легковерная, чтобы посадить в сакуру, что засохнет от старости уже через сотню лет, а баобаб — это что-то…

— Оптимистка ты, — сказал я жизнерадостно.

— Правда?

— Еще какая, — заверил я. — Веришь, что доживем до сингулярности? И воскресим своих родных?

Она фыркнула:

— Верят верующие, а я знаю. Ты так и будешь валяться?

Я пробормотал:

— Ну, после тяжелого трудового дня…

Она сделала большие глаза:

— А кто тебя заставляет трудиться? Ты большой босс, у тебя немерено денег… Ладно, тогда обед готовлю по своему выбору.

— Согласен, — сказал я поспешно. — Ужас, если готовить по моему! Я больше трех рецептов запомнить не в состоянии.

Она крикнула уже из кухни:

— А кто их запоминает? Нужно просто выбрать из меню.

Что за жизнь, мелькнула мысль, уже ни хрена не помним, все растыкано по гаджетам. Любой из нас обвешан компами, равными по мощности тем, что совсем недавно занимали целые залы, но у нас они вмонтированы в очки, серьги, часы, пуговицы. И все старательно собирают всю информацию, раскладывают по папкам и угодливо выдают по первому же запросу, снабженную примечаниями, оговорками, пояснениями и гиперссылками.

Вот и Гертруде ничего не нужно помнить на кухне, достаточно сказать «Обед», тут же высветится меню, что можно сделать из содержимого холодильника, а тот, в свою очередь, заказывает по инету только те продукты, которые рекомендует диагностический центр, а он встроен в любую одежду, какую ни надень.

Гертруда в свое время закончила мехмат и успела поработать в НИИ высоких технологий, затем уволилась и посвятила себя рисованию, о чем мечтала с детства. Теперь работает в отделе Василия Петровича, всегда в курсе всех новостей как хай-тека, так и культурки, так что с нею нескучно даже в перерывах между сексом.

После обеда мы блаженно валялись в постели и дурачились, потом перешли на легкую болтовню о будущем, в который раз обмусоливали ужасную и непредсказуемую сингулярность, однако же снова и снова пытались представить себе, что нас ждет в ней и какими будем, когда уже в энергетических телах начнем рассекать просторы Галактики.

— А помнишь, — спросил я густым страшным голосом, — какие мы смешные были в человеческих телах?

Она засмеялась:

— Да… а самое смешное, полагали, будто так будет всегда. Меня в дрожь бросает, как вспомню, что малейший перепад температуры или давления мог мгновенно убить меня, живущую в том непрочном сосуде!.. Всего лишь на сто градусов выше или на сто ниже — уже мертва!

Я поправил с пафосом:

— Какие сто?.. Ты все забыла! Температуру твоего прошлого тела поднять всего на шесть-семь градусов, и — все! Или понизить на столько же. И жизнь органики прекращается. Ужас в том, что и ты погибаешь тоже! Всего лишь потому, что заключена в такой непрочный скафандр, как так называемое человеческое тело.

Она прошептала с ужасом:

— Не могу себе представить, как мы тогда жили…

Я ответил угрюмо:

— Все просто. Другой жизни не знали. А когда начали догадываться, что можно иначе, кода начали мечтать о Великом Переходе вот в такие тела, как нас высмеивали! Называли сумасшедшими, уверяли, что умереть — это прекрасно, хорошо, так и надо… почему-то.

Она произнесла дрожащим голосом:

— Жуть, в каком мире мы жили. Нет, теперь меня ужасает сама мысль, что да, все верно, жили!.. И страстно надеялись, что когда-то вот так выйдем из непрочных органических оболочек, станем всемогущими и бессмертными, взлетим…

Ее тонкие руки обхватили меня с неожиданной силой. Ее трясло, я ощутил, как мне на плечо капнула горячая слеза. Сердце стиснуло тоской, мы слишком прониклись игрой ипочти ощутили себя в новом мире, а потом это страшное напоминание, что пока только игра, мы все еще в этих телах, которые так легко разрушить даже простыми болезнями, что непонятно откуда берутся. И никогда не увидим тот дивный мир, для которого рождены.

Никогда. Вообще.

Нас не будет.

Для нас все исчезнет.

Я сам прижимал ее крепко-крепко, целовал заплаканное лицо и говорил быстро и горячо разные слова, натужно шутил и тормошил, спеша сорвать с ужасной колеи мыслей о неизбежном конце, когда вот такая молодая и здоровая все равно обречена сперва превратиться в дряхлую старуху, что забывает дорогу из булочной домой, а потом и дорогу в туалет, а затем сознание погаснет вовсе, и она перестает быть… исчезнет…

Вспыхнул экран телевизора, во всю стену смеющиеся рожи, обычно называю их дебильными, но сейчас самое то, пусть ржут, пусть даже вот снова о сексе, эти животные ни о чем другом не могут, даже нас, яйцеголовых, заразили, тоже о нем говорим больше, чем это простое действо заслуживает…

Она еще раз всхлипнула, подняла голову. На меня взглянули испуганные заплаканные глаза, на щеках блестят влажные дорожки. Страх медленно покидает ее личико, она судорожно вздохнула, как ребенок после долгого плача, и спросила чересчур деловитым тоном:

— А кофе мы пили?

— Ты не пьешь на ночь, — напомнил я.

— Сейчас выпью, — заявила она. — Ты же пьешь?

— А потом сплю без задних ног, — сообщил я.

— Ну… а я не дам тебе спать, — ответила она злорадно.

Кофе делал я, это серьезное мужское дело, то есть ткнул пальцем в «Меню», потом в «Напитки», затем в «Кофе» и, наконец, выбрал «…по-артански».

— Какая долгая процедура, — сказал я недовольно. — Как мы жили, когда не было голосовых команд?

— Хочешь, настроим и на твой голос?

Я отмахнулся:

— Полчаса возиться с опознавалками… Иди, вот твоя чашка. С этой голой девицей?

— Это звездный знак, — объяснила она важно. — Дева называется. А твоя с Козерогом.

— Это ты меня так козлом обозвала?

— Дурак неграмотный, это гороскоп такой.

После кофе снова прыгнули в постель, у Гертруды она просто неимоверно шикарная, все достижения хай-тека задействованы, временами вибрирует, иногда колышется, в нужное время подогревает, причем — избирательно, когда ноги, а когда жопу. В только ей известные моменты выдвигает ящичек с пилюлями, настойчиво предлагает воспользоваться, мол, медцентр подсказал, а ему виднее…

Потом, разогретые и приводя дыхание в норму, мы долго лежали, не размыкая объятий, наслаждались покоем и счастливым ничегонеделанием.

— А помнишь, — вдруг сказала она с воодушевлением, на которое я едва не купился, — как ты в том животном теле, когда мы еще были теми смешными человеками, тайком отменя затащил Людмилку в автомобиль и там вы торопливо посовокуплялись, пока я покупала в гастрономе молоко и сахар?

Я едва не кивнул, соглашаясь, но вовремя насторожился, переспросил:

— Это когда такое было?

Она напомнила тем же отстраненным голосом, мол, мы ж в сингулярности, что нам до тех примитивных существ, которыми были когда-то с их примитивными инстинктами:

— Да уже давно, если считать по наносекундам…

— Нет, — спросил я уже трезвее, — в нынешнем времени. Когда мы еще там… тут, в смысле?

Она сказала фальшивым голосом, улыбаясь беспечно:

— Месяца два назад, когда мы возле супермаркета встретили Людмилку, а ты поленился со мной пойти за покупками! Я пошла одна, а вы остались с нею щебетать. Я сказала тебе на ухо: можешь трахаться с кем хочешь, даже у меня на глазах, но только не с Людмилкой! У нас старые счеты.

Я сказал возмущенно:

— Ты что? Поговорили малость, потом она ушла. Я сел в машину и ждал тебя.

— Да? — спросила она уже ехидно. — Меня почти двадцать минут не было! А ты знал, что пока там все отделы обойдешь, у меня ж глаза всегда разбегаются, счет проверят, у меня он нестандартный… У вас времени было ого-го! А Людмилка обожает экстремальный секс!

— Экстремальный, — переспросил я, — это когда морду бьют?

— Так и было бы, — пригрозила она, — если бы я вас поймала!