Чтение 37–й страницы книги ~2024-й~

— А не впускать в политику тех, кто без чипа!.. Если до мыслей слесаря нам нет дела, то президент должен быть для всех как стеклышко.

Тимур, как вечный сверхрадикал, сказал горячо:

— Вы чего? О политиках говорите, как о людях! Да это самые лживые, подлые и грязные твари на свете!.. Они никогда-никогда не согласятся ни на какие чипы. Вся политика — это ложь, и если их мысли откроются, то… какая может быть политика?

Роман сходил к столу и вернулся с огромным куском торта на блюдце. Василий Петрович налил ему кофе, Роман кивнул, наблюдая за коричневой струйкой, и, не отрывая от нее взгляда, заговорил медленно:

— Мы об этом стараемся не говорить, но я чувствую, что все настроены за то, чтобы политиков в сингулярность не брать. Я угадал? Как и алкашей, наркоманов, футбольных фанатов и прочий человеческий мусор.

Василий Петрович поправил с иронической улыбкой:

— Вообще-то мы стараемся не говорить и даже не думать, кого брать, а кого нет. Интеллигенты сраные, что с нас взять. У нас уже в подкорке это равенство и братство, хотя ну никак не соглашусь на равенство и тем более братство с пропившимся алкашом, что валяется в канаве! Однако молчим. О некоторых вещах говорить не принято. Даже думать нехорошо, но думы нет-нет да и вылезут как бы сами по себе. Их контролировать труднее, а вот помалкивать о некоторых вещах удается легче. А мы все тактичныя и деликатныя, вот и помалкиваем о спорных вопросах. Никому не хочется, чтобы дураки тыкали грязными пальцами и орали обрадованно: хвашысты! Щас наши черепа мерить будут!

— Вот-вот, — сказал Гулько со вздохом. — Хвашисты. Сколько времени прошло с тех пор, а ярлыки живы. Но для нынешнего поколения что хвашисты, что гунны — из одной эпохи.

Роман зябко передернул плечами:

— Не знаю, как вы насчет грядущего чипа, но мне страшно. И я… не решусь ставить себе. Как только подумаю, сколько таких, что с дружелюбной и открытой улыбкой, глядя на коллегу, говорят ему, какой он хороший человек, а сами думают: чурка сраная, понаехало вас, черножопых, всех бы за шиворот да пинками в зад обратно в ваш Чуркистан…

Тимур хмыкнул:

— У нас еще что! Это в США начнется!.. Политкорректность — маска из бумаги, а под нею ненависть к черномазым негритосам, к косоглазым китаезам, ко всей швали, что прет из Латинской Америки… А все чернокожие, латиносы и узкоглазые, в свою очередь, ненавидят белых… К тому же кипит и бурлит тайная ненависть мусульман, их в Штатах уже двадцать миллионов… Эх, я бы сперва ввел чипы в Америке!

Роман сказал мрачно:

— Боюсь, так и случится.

— Боишься?

— Рухнут США, — пробурчал он, — рухнут и надежды на сингулярность. По крайней мере, в обозримом будущем.

Скопа аккуратно доскреб серебряной ложечкой остатки крема с блюдца, вздохнул и с надеждой посмотрел на стол, где на торте срезали только верхушку.

— Сингулярность будет, — возразил он, — уже опубликованы семь основных примет:

1. Вы рефинансируете ипотечный кредит в тридцать второй раз.

2. ГМ репки формирует биотехкомпанию и секвенирует собственный геном.

3. Nasdaq становится научным обозначением.

4. Ваш тостер имеет сайт его вебкамеры.

5. Фемтотрейдинг не одобряется дейтрейдерами.

6. Луддиты построили отшельническую, замедленную сферу Дайсона.

7. Люди спорят, когда же будет сингулярность: на 2015-й или 2030-й наносекунде…

Тимур сказал брюзгливо:

— С такими кадрами до сингулярности еще топать и топать… Роман, плесни мне еще кофейку!

Роман задумался, возвел очи горе.

— А ты старше меня или в том же ранге?

— Ну вот, — сказал Тимур обвиняюще, — видите? Потому с такими кадрами даже до коммунизма не дошли, а вы про сингулярность!

— Ладно, — сказал Роман великодушно, — налью. Я же добрый! В сингулярности все будут добрыми… раз там ничего не будет стоит денег.

Василий Петрович сказал с мягкой укоризной:

— Ребята, что-то вы не о том говорите… Не можем же мы в самом деле рассуждать о том, кому жить, кому умереть? Скажем точнее и страшнее: кому на Земле жить, кому умереть? Даже так: кому на Земле жить, кому уйти под дерновое одеялко?

Тимур раздраженно буркнул:

— Нам нельзя, мы ж нравственныя, а вот дядя Толя-водопроводчик не обременен этой херней, он не только будет рассуждать, как уже рассуждает о политике, медицине и футболе, но и примет меры, кого пускать в сингулярность, а кого нет. Ему только дай право решать!

Скопа хихикнул:

— Да уж, всех выполет, как сорную траву, кто не за «Спартак»!

— И тех, — добавил Гулько, — кто в футболе не разбирается.

Тимур сказал спокойнее:

— Я исхожу из чувства справедливости. Умерли академик Павлов, Паскаль, Ньютон, Ломоносов, Коперник, Моисей, Будда, Конфуций… а пьяненький дядя Вася будет жить вечно?

Василий Петрович погрозил пальцем:

— Не передергивай. Во времена Коперника не было шанса на вечную жизнь. И такой дилеммы не стояло. Но я полагаю, что и сейчас ее нет. Даже поднимать такой вопрос безнравственно и кощунственно!

Тимур промолчал, я видел, как он опускает веки, чтобы никто не увидел в его глазах злое несогласие. Василий Петрович все-таки поглядывает на него с опаской, чувствует, что хотя Тимур — крайний экстремист, но его явная симпатия к крайним мерам находит понимание у коллектива. К счастью, культура и нравственные аксиомы, вбитые в нас с детства, не позволяют высказать свое отношение вслух. Одно дело — подумать гадость, другое дело — высказать вслух нечто, чему ужаснешься сам.

Но тут сразу же вспоминается анонсированный чип, черт бы его побрал…

Глава 5

Я перехватил взгляд Алёны, она поглядывает искоса, я вскинул руку и сделал приглашающий жест. Она поднялась и осторожно прошла за спинами разговаривающих.

Я похлопал ладонью по сиденью рядом. Алёна улыбнулась:

— Пыль выбиваешь?

— Для тебя, Алёна.

— Становишься, — заметила она, — как Василий Петрович.

— Борода растет?

— Галантность, — объяснила она. — Вообще не поняла, из-за чего такая странная дискуссия. Каша у ребят в голове. Винегрет! Первое — пускать или не пускать политиков в сингулярность — зависит не от нас. Второе — ставить или не ставить себе чип — решает каждый сам. Никто принуждать, как понимаю, не будет.

— Верно, — сказал я, — хотя с чипами не так просто. Принуждать не будут… напрямую. Но мне, как и любому, проще доверять «прозрачному» человеку, чем закрытому всемиэкранами. На бытовом уровне это не так важно, но вот проголосую я, как и всякий нормальный, только за прозрачного, если будет выбор. Потому, пускать или не пускать политиков… в политику скоро будет в самом деле зависеть от голосующих. Впервые будут в самом деле честные выборы!

Я повел рукой, стол с тортом, шампанским и набором фужеров подкатил к нам.

Алёна засмеялась:

— Верен себе!

— Я же глава, — сказал я скромно. — Должен чем-то отличаться. Особенно в глазах женщины.

— Что с тобой? — спросила она удивленно. — С чего я в твоих глазах стала женщиной? Давай держись, не разочаровывай.

Я наполнил два бокала, один подал Алёне. Она улыбалась, показывая ровные изумительные зубы, красиво оформленный рот. Вообще ощущение такое, что даже не пользуется услугами своей клиники, хотя, конечно, таких женщин уже не осталось, Алёна тоже что-то да делает, вот, к примеру, изменила грудь…

— Ты куда смотришь? — спросила она с интересом. — И что там такого заметил, чего не видел?

— Да так, — ответил я и поспешил перевести разговор на другую тему: — Мне кажется, этот чип становится неким экзаменом на готовность к сингулярности. А сама сингулярность как приближение Страшного суда…

Наши бокалы едва слышно сомкнулись, она внимательно взглянула поверх края фужера.

— Страшный суд, — напомнила она, — произойдет по зову труб в один день.

— Издали так и будет выглядеть, — согласился я. — Вообще-то в этом случае Страшный суд будет только для тех, кто предстанет перед ним добровольно.

— Зато… — медленно проговорила она и, не закончив фразу, сделала глоток.

Я неотрывно смотрел на ее горло, будто мог увидеть, как шампанское проходит гортань, спохватившись, сказал:

— Зато эти пойдут дальше.

— В смысле, мы пойдем?

— Верно, — подтвердил я. — А с остальными… хрен с ними. Вообще-то Судный день в разные века представляли по-разному. Когда-то: это после трубного гласа ангелов из могил поднимаются мертвецы, а их спрашивают о прошлых грехах, и одних пропускают в некий рай, других бросают в топку. Сейчас, к нашему удивлению, Судный день видим почти таким же, разве что можем смутно увидеть некоторые критерии, по которым будут пропускать в сингулярность.

Она спросила с интересом:

— Какие же?

Я подумал, развел руками:

— К примеру, просматривают твои воспоминания, рассматривают грешки. Такие, как прелюбодеяние, пропускают, это все от животного в человеке, а вот скачивала чужие книги, не заплатив, — это уже преступление самого человека, а не животного в нем. За это тебя в сингулярность нельзя. Пока что — в чистилище. Надолго.

Она допила и с достоинством поставила пустой бокал на столешницу.

— А почему это меня? — спросила она несколько сердито. — Все скачивали.

Все давно разбились на группки, ведут неторопливые разговоры. Мне показалось, что с каждым годом мы становимся все ленивее и ленивее, за жизнь уже бороться не надо, байма успешно расширяется почти без нашего участия, ряд молодых компаний дерутся за право делать нам аддоны или хотя бы выполнять мелкие заказы…

Я перевел взгляд на Алёну, она все еще смотрит недовольно, сказал напоминающе:

— В самом начале скачивали все, ты права. Когда была неразбериха. Потом началась разъяснительная кампания по защите авторских прав, и вот тут одни перестали скачивать бесплатно, другие же сказали, что им плевать: воровали и воровать будут. Вот эти и пойдут в топку. Понимаешь, нельзя судить человека за каннибализм в двадцатом тысячелетии до новой эры или даже у папуасов, которых открыл Миклухо-Маклай, но в двадцатом веке — уже преступление. Так и с сетевым пиратством, только с ним сроки от «можно» до «нельзя» очень короткие, как и вообще в нашем все ускоряющемся мире. Словом, можно представить себе, что проверка годности для Перехода будет идти именно по морально-этическим правилам.

Подъехал другой столик, поменьше, десятки чаш с затейливыми фигурками мороженого покатились по кругу. Алёна придержала одну и равнодушно потыкала ложечкой.

— А где твой кофе, — поинтересовалась она, оглядываясь по сторонам, — без которого жить не можешь?

— Это я без тебя жить не могу, — ответил я. — А кофе… вот он!

Третий столик, меняясь на ходу, примчался на зов, из недр появился уже кипящий кофейник, послышался хруст засыпаемых в молотилку зерен, вжикнуло, а еще через пару секунд на столешницу поднялись две чашки с черно-коричневым напитком, с изумительной пенкой сверху.

— Спасибо, — сказала она.

— Не за что, — ответил я и добавил: — Я тоже хотел кофе.

Она нахмурилась:

— Трудно было сказать, что хоть что-то сделал для меня? Эх, шеф, каким ты был, таким ты и остался.

— Каким? — спросил я заинтересованно. Все мы любим, когда говорят о нас, любимых.

— Орел степной, — ответила она с двусмысленной улыбкой, — казак лихой. Ты никогда не перестанешь быть железным, шеф. Не знаю, тебе одному, наверное, даже чип нипочем. Но для других это проблема…

— Еще какая, — согласился я. — Могу себе представить государственного деятеля, который скорее признается в геноциде, чем в мастурбации над фотографией жены коллеги! В больших грехах признаться не так стыдно.

— В самом деле?

Я кивнул:

— В них есть нечто величественное. А вот в мелких, пакостных, гаденьких…

— Имеешь в виду, что такие не согласятся на чип?

— Да.

— Тогда их не допустят в политику!..

— Не допустят?

— Мы, — поправилась она, — избиратели, не допустим.

Я развел руками:

— Это будет новое поколение политиков. А со старым сложнее. Допускаю, что некоторые пойдут на то, чтобы вставить себе чип и открыть себя избирателям. Но я не знаю, хорошо это или плохо…

Она удивилась:

— Почему плохо? Хорошо!

— Трудно сказать, — ответил я. — Честные, искренние и желающие добра гораздо чаще заливали планету кровью, чем люди циничные. Разве все революции начинались не во благо?.. Но после них любая страна нищала и скатывалась на последние места, уступая тем, где обходились без революций. Одно могу сказать: чипам быть!

Она засмеялась:

— Я знаю, город будет, я знаю — саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть!

Тимур и Роман поднялись первыми, подошли пожать руки. Затем Скопа издали указал взглядом на часы, виновато улыбнулся и пропал, словно онлайновый персонаж.

Василий Петрович подошел попрощаться с обоими, сказал с непонятной усмешкой:

— Ты заметил? Даже не знаю, хорошо это или плохо. Раньше, когда вот так собирались, говорили всегда о работе. О нашей работе. Спорили, как улучшить, обойти соперников, отыскать новые пути реализации задумок… А теперь вот больше о глобальных проблемах.

Я двинул плечами:

— У нас настолько все благополучно, что…

— …пахнет застоем? — подсказал он.

Я снова пожал плечами, посмотрел на внимательно слушающую Алёну.

— Я бы так не сказал. Все еще развиваемся, но это развитие динозавра. А как стать млекопитающим, пусть хреновеньким, еще не сообразили.

Он поклонился Алёне:

— Воздействуйте на шефа, Алёна, как вы действуете на всех нас!.. Пусть ищет дороги. Возможно, найдет первым.

Аня Межелайтис с разгромным счетом победила на выборах главы города видного ученого-политолога, академика Верещагина и теперь возглавляет правительство Санкт-Петербурга. Ее узнаваемое лицо в некотором роде стало брендом этого быстро меняющегося города.

Тимур сказал задумчиво:

— Как при слове «грудь» вспоминаем Памелу Андерсон, так при слове «Санкт-Петербург» теперь будем видеть лицо Ани Межелайтис…

— Лицо? — переспросил Роман с иронией.

— Так теперь это и есть лицо, — отпарировал Тимур, ничуть не смутившись.

— А в седую старину говорили, — сказал Роман печально, — грудь — это лицо женщины…

— Мало ли что пять лет назад говорили, — сказал Тимур. — Сейчас все ускоряется. Пять лет назад… да тогда еще мамонтяры здесь бродили!

Василий Петрович отсутствовал целую неделю, наконец пришел на работу, но несколько неуверенной походкой. Выяснилось, что достало регулярно ложиться в больницу с жутким варикозным расширением вен и постоянными отеками ступней. Решился удалить от колен, а теперь вот…

Он задирал штанины и показывал ноги, блестящие, хромированные, как диски его же автомобиля.

Тимур спросил, почему не поставил телесного цвета. Сейчас делают так, что не отличишь от настоящих.

Василий Петрович поморщился:

— А кто сказал, что настоящие лучше?.. Есть такие? Нет таких. Уже нет. Кроме идиотов, для которых настоящие лучше потому, что… настоящие. А для меня лучше те, которые не требуют ухода. Которые не болят, не ноют, не требуют уколов и примочек. И которые вообще невозможно занозить, когда хожу босиком по саду!

— Но ты и не чувствуешь подошвой земли, — напомнил Тимур.

— И что? — спросил Василий Петрович. — Не чувствую, да. Ну и хрен с ним! Зато я лучше тебя разбираюсь в моделировании тензорных копий. Разве не это важнее?

Роман подошел ближе, осмотрел, сказал осторожно:

— Я бы все-таки выбрал телесного цвета. Зачем гусей дразнить?

— Дураков дразнить можно, — сказал Василий Петрович задиристо. — Если выберу телесный цвет, тем самым признаюсь, что калека и стараюсь быть как все. И как дураки в том числе. Но эти протезы лучше, чем мои больные ноги! И красивее! Сплав молибдена с титаном — легкие, прочные, элегантные!.. Не хочу, чтобы дурак автоматически чувствовал передо мной преимущество! Тем более если преимущества действительно у меня.

— Киборг, — сказал Тимур с удовольствием. — Признавайся, замышляешь покорить людей и обратить их в гнусное рабство?

— Ты сам киборг, — огрызнулся Василий Петрович, — и киборжистее, чем я.

— Я? Чем?

— У тебя вот и зубы, — обвинил Василий Петрович, — и хрусталик искусственный… И два сустава из пластика, скейтбордист хренов!

Я слушал их перепалку со стороны. Киборговость вошла незаметно, киборгами с полным правом можно называть всех, кому вставлены искусственные суставы, клапаны сердец или электронные стимуляторы сердца. В двухтысячном только в США жили двадцать пять миллионов киборгов, а в нашем двадцать четвертом уже восемьдесят миллионов, а во всем мире — около миллиарда.

Это только кажется, что техника идет отдельно, а человек отдельно. Какие-то идиоты все еще пишут про искусственный интеллект, а то и вовсе про восстание роботов. На самом деле человек с такой жадностью сращивается с вычислительной техникой, что любой искусственный всегда будет только подпоркой естественному. И неважно, что когда-то ручные или ножные протезы, да хоть зубные, уступали естественным, но с каждым годом совершенствовались, чего не происходит с нашим телом, а вот уже с прошлого года появились руки и ноги, настолько совершеннее естественных, что нашлось немало таких, кто заменил искусственными совершенно здоровые руки, ноги, сердце, печень,глаза…

Василий Петрович по-хозяйски обошел свой отдел, у него, на зависть мужской половине, которая на самом деле девять десятых, но мы ж говорим готовыми блоками, так вот, им на зависть, у него в отделе только пятеро парней и девять женщин одна другой краше. Конечно, подбирал их по способности к творчеству, но внешностью женщины обеспечивают себя сами. Особенно если не собираются сидеть дома у плиты.

— Старый черт, — пробормотал Тимур завистливо. — Ну почему женщины лучше умеют рисовать, чем программировать?

— Теперь и художники программируют, — поправил Роман. — Хотя, конечно, вон как Ивонна…

Ивонна поглядывала на Василия Петровича влюбленно, как робкая синичка на большого могучего орла. У нее красивые кошачьи глаза, да и вся она чуть ли не мурлыкает, как теплая и пушистая кошечка. Когда впервые появилась в офисе, мужчины понимающе переглянулись, ага, еще одна дурочка. Такие не понимают, что имеют дело с настоящими мужчинами, а мужчины больше предпочитают верность собак, чем равнодушие кошек, которым нужна от хозяина только кормушка и теплое жилье.

Ивонна ревниво поглядывает то на Василия Петровича, то на Гертруду. Есть еще женщины, но те на звено ниже, а ни для кого не секрет, что мужчины предпочитают заводить интрижки на своем этаже и своем уровне, здесь понятнее, чего от кого ждать.

Тимур проводил ее взглядом.

— Хороша… Роман, понятно — пас, а ты, геркулес, глазки не отводи, не отводи! Не поверю, что ты к ней не клеился.

Гулько отмахнулся:

— Конечно, попробовал… Но больше так…

— Как?