Чтение 34–й страницы книги ~После нас

- Да отшелушить его на обе корки!..

- Вот из-за таких-то и солнышко вставать не хочет!..

- Боярин, чего смотришь? За виски да в тиски!..

Блуд Чадович стоял в раздумье, уперев бороду в грудь, отчего и вовсе стал похож на зубра. Ежели, конечно, сбоку смотреть.

- Ты… - начал он, бросив на Шумка из-под тяжелой боярской брови недобрый взгляд, и толпа стихла. - Ты давай не петляй. Прямо говори: куда клонишь-то?..

Шумок приосанился, огляделся. Шеенка - тонкая, сам сморчок сморчком, весь вывихнутый, изломанный. А горло, не иначе, луженое…

- Человеческой жертвы хочет солнышко! - объявил он ликующе.

Толпа оторопело моргала заиндевелыми ресницами. Ойкнул девичий голос.

- Вот тебя и принесем сейчас, - кровожадно пообещала Шумку богатырского сложения баба, и все неуверенно взгоготнули. Потом вдруг задумались, переглянулись и, приподняв смоляные светочи, пристально всмотрелись в Шумка.

- Эй! Вы что это?.. - Он попятился и тут же провалился в сугроб по пояс. - Нашли берендейку!.. Кто ж мужиков-то в жертву приносит?..

Нет, в жертву, конечно, Шумка приносить бы не стали, а вот потоптать, как водится, потоптали бы. Спасло чудо. На мохнатые снежные крыши с замороженным над трубами дымом лег внезапно нежный розовый отсвет. Шумно выдохнув по клубу пара, повернулись к востоку. Там, над обозначившейся вдруг зубчатой синеватой цепью Кудыкиных гор ужеразгоралось алое зарево, а через несколько мгновений явилось, взмыло в небо долгожданное солнышко.

Все так и ахнули. А приглядевшись - охнули. По алому шару бродило, то появляясь, то исчезая, темное пятнышко. Хотите верьте, хотите нет, а только солнышко восходило четное. Второй день подряд.

Глава 2.

Утро ясное

За ночь выстыли не только горенки. Неслыханный мороз сковал округу. Разве что на границе с Черной Сумеречью случалась накануне весны такая стужа. Зеркальная Вытекла опушилась туманом, лес на том берегу стоял белый, косматый. Уносящееся ввысь солнышко плясало от холода, а плавающее по нему темное пятно было отчетливым, как никогда.

Жуткая выпала ночка, да и утречко не лучше. Отродясь такого не бывало, чтобы два дня подряд оказались четными. На торг, понятно, никто не поехал: какие уж тут торги! Двинулись было всей слободкой бить погорельцев, но те еще ночью смекнули, что будут бить, и куда-то попрятались. С горя развалили им землянки да и вернулись ни с чем.

Толки шли такие, что оторопь брала и сердце зябло. Шептали, к примеру, о близком конце света, предрекали всеобщую смуту. Вспомнили, конечно, и про лежащий неподалеку в развалинах мертвый город, за грехи обитателей дотла спаленный солнышком в незапамятные еще времена и ныне населенный одними только беженцами из Черной Сумеречи.

Боярин Блуд Чадович послал за волхвами. Явился один - весь в оберегах, с медным гладким ликом на посохе. Зато у самого харя - хоть топоры на ней точи. Въедливый Шумок пристал к волхву, как пьяный к тыну: скажи да скажи, чем провинились перед солнышком. Кудесник отвечал уклончиво: разгневали, дескать, всем по мелочи - идольцев вон резных жертвуете неохотно, золу с Теплынь-озера редко вывозите…

Всколыхнулся слободской люд, загомонил:

- Да нам ее и не положено вывозить, золу-то! Она нам вообще без надобности. Это вон сволочане землю золой удобряют, с них, стало быть, и спрос!..

- Идольцев мы не жертвуем? А кто ж тогда жертвует, если не мы?..

- Ты, кудесниче, плети-плети, да оглядывайся!.. Это что ж выходит: на волка поклеп, а зайцы кобылу съели?..

Волхв понял, что оплошал, начал исправляться.

- Ну, жертвовать-то, допустим, жертвуете, - признал он с неохотой. - А стружки снимаете много. Возьмешь берендейку в руку, а в ней и весу нет…

Возроптали древорезы. Насчет стружки распря шла давняя. Дровами дом обогревать - разоришься, поэтому резать чурки старались поглубже и поискуснее. Оставшуюся в изобилии стружку отправляли под гнет, а получившимися жемками древесными топили печи. А зимы-то ведь год от году становились все студенее и студенее…

- Так оно что ж, по-твоему, солнышко-то? - жалобно закричал Кудыка. - На вес, что ли, жертву принимает? Оно, тресветлое, на красоту резьбы смотрит!..

- По счету приносим, куколка в куколку!.. - врубился в спор Плоскыня.

- Да вы-то приносите… А вот сволочане…

Ну, услышав про сволочан, народ и вовсе кадыки распустил. Не любили теплынцы сволочан. Да и те их тоже… Так уж издавна повелось, что одни промышляли хлебопашеством, а другие ремеслами и торговлей. Много обид накопилось, много…

- Все леса свои выжгли, под пашню извели… - бушевали древорезы. - Конечно, им теперь и берендейку вырезать не из чего!..

- Только и забот, что землицу сохой ковырять!..

- И цены на хлеб нарочно подымают. Ну где это видано: пять берендеек за мерку?..

Найдя виновных, приободрились, даже приосанились. Шумок, правда, не удержался, вылез опять насчет конца света и человеческой жертвы, за что огреб с ночи еще заработанную чертоплешину, да и суходушину[17]в довесок. Не будь рядом волхва, точно бы потоптали.

Кудесник осерчал, стукнул в мерзлую землю посохом и, прекратив начавшееся уже избиение, разобъяснил, что жертвы человеческие солнышку не угодны, а вот по лишней резной берендейке в следующий раз накинуть - оно бы и неплохо. Хотел идти, но был остановлен Кудыкой.

- Кудесниче! А завтра-то какое солнышко взойдет? Четное али нечетное?

Заморгал волхв, призадумался. И такая вокруг тишина запала, что каждый поскрипышек снега в ушах отдаваться стал. Вопрос задан был нешутейный: а ну как солнышко всякий раз с пятном вставать будет? Этак век удачи не видать…

За лениво пересверкивающими сугробами парило зеркало никогда не замерзающей Вытеклы. Кудесник покашлял, насупился.

- Солнышко, оно… - без особой уверенности начал он, - к детям своим, ясное дело, милосердо… Однако и мы ему тоже не указ… Так-то вот…

Словом, рассудил - как размазал.
* * *

Со щепой за сердцем вернулся Кудыка домой. Синели снежные тени. Сияло над головой, слабо пригревая, раскалившееся добела недоброе меченое солнышко. Темное пятно нанем давно сгинуло, растворилось. К вечеру покажется снова, только будет оно тогда (пятнышко то есть) посветлее, понеприметнее.

Кудыка окинул тревожным оком свое умышленно неказистое жилище. Вчерне сделано, вбеле не отделано, а вкрасне и отделывать не будем… А то царю - плати, князю - плати, боярину Блуду Чадовичу, катись он под гору, опять плати… Берегиням, лешим… Да еще вон волхвы что-то новое затевают. Лишнюю берендейку им, понимаешь, добавь!.. Проще уж убогим прикинуться…

В раздумье поднялся Кудыка в горенку, поколебавшись, снова собрал резной снарядец, однако заводить не стал - отставил в угол. Выбрал вчера еще размеченную и надрезанную чурку, подсел к низкому верстачку у самого окна, но работа не сладилась. Резцы падали из рук, думы одолевали…

Нутром чуял Кудыка: новые времена настают. А от новых времен хорошего не жди. Что новизна - то кривизна…

Старого деда Пихто Твердятича дома не было - не иначе, на торг поковылял, с такими же, как он, дедами язык чесать. Подумал Кудыка, подумал и решил заглянуть в кружало[18].Можно, конечно, было просто сходить в погреб, прихватить там сулею[19]доброго вина, капустки с ледком, рыбки вяленой… Однако пить в однова не хотелось. Тоскливо в пустом доме. Зябко.

Спустив с цепи обоих кобелей (дед-то совсем плох стал - сам уходит, а двор без охраны оставляет), Кудыка выбрался на улицу и, прислонив кол к воротам, хитрой железной клюкой запер калитку. Снизу, оттуда, где Вытекла подвильнула под самые дворы, хрустя снежком и кивая коромыслом, подходила рослая Купава, жена Плоскыни. Плескалась вдощатых бадейках парная водица.

- Здорово ли живешь, Купава?

- Да уж здорово там! - отозвалась она, спесиво вздернув нос. Свежий синяк под левым глазом Купавы сиял не хуже солнышка.

- Не убереглась, значит, вчера?

Та приостановилась и задорно подбекренилась, придерживая коромысло одной рукой.

- Всем бита, - то ли похвасталась, то ли пожаловалась она. - И об печь бита. Только печью не бита…

- Ишь ты… - Не зная, что и сказать, Кудыка поскреб в затылке, сдвинув шапку на глаза. - А не видела: там по Вытекле греки не плывут, случаем?

- Ну как это не плывут! Плывут вовсю…

- Ага… - молвил Кудыка и решил пройти к кружалу дальним путем мимо пристани. Смекалистого древореза всегда тянуло к заморским гостям. Сильно он их уважал за хитроумие и выдумку во всяческих поделках. Было чему у них поучиться. Недаром же говорят: у грека на все снасть имеется…

Верно, плыли. Приставать, правда, на этот раз не собирались. Червленый грудастый корабль с лебединой шеей шел нарыском[20]вниз по течению, держась близ левого берега, где Вытекла была особенно глубока. Обратным, стало быть, путем: из грек в варяги. Кудыка выбрался на край пристани и оказался в трех переплевах от крутой червленой боковины судна.

- Здорово ли плавали, гости заморские?

Из слаженного на корме чердака выглянул черный вертлявый грек. Зябко кутаясь в беличью шубу, вгляделся, заулыбался.

- А, Кудика? Здорово-здорово… - прощебетал он, смешно выговаривая слова.

Гладкая пологая волна лениво доколебнулась до берега. Над водой курился парок. Корабль плыл - как в лебяжьем пуху.

- Поздненько вы сегодня, - заметил Кудыка и двинулся вниз по пристани, стараясь держаться вровень с кормой. - Тоже, небось, солнышка дожидались?

Грек закатил глаза, вскинул плечи, поцокал языком.

- И сто это у вас не поймес ницего? - посетовал он. - Днем - ноць, ноцью - день…

- А у вас так не бывает? - полюбопытствовал Кудыка.

- Не-ет, не бывает… Все по цасам? - И грек как бы в доказательство извлек из шубы серебряный предмет с цифирью и стрелками. Кудыка аж крякнул от зависти. Вот ведь делать наловчились - в руке умещается…

Хотел было спросить, как же это так получается, что солнце на всех одно, а восходит по-разному, но тут из чердака на корме ступил на палубу огромный белоглазый варяг с важным неподвижным лицом закоренелого самородного дурака. Этот был в подбитом мехом плаще поверх заиндевевших доспехов.

- Глюпый нарот, - надменно глядя на Кудыку, молвил он и отвернул ряшку.

- А кому это вы такое везете? - поспешил тот заговорить о чем-нибудь другом.

На носу прихваченная веревками громоздилась часть какой-то сложной, видать, махины[21]Разглядеть ее поподробнее Кудыка так и не успел.

- Князю васэму, Долбосвяту, - любезно известил грек.

- Я те дам Долбосвята! - осерчал древорез. - Столпосвяту, а не Долбосвяту!..

Но тут пристань кончилась. Кудыка недовольно посмотрел на удаляющуюся высокую корму и, сердито ворча, пошел обратно.

До кружала уже было рукой подать, когда из проулка, где белыми медведями[22]лежали огромные сугробы, навстречу Кудыке, тоже опираясь на кол, выбрался синеглазый красавец Докука. Полушубок, несмотря на мороз, как всегда, распахнут на широкой груди, русая бородка задорно приподнята.

- Гляди-ка, жив! - подивился Кудыка, мигом перестав ворчать. - А я уж думал, поймали тебя вчера… Ты не в кружало?

- В кружало, - с достоинством сказал Докука и, оглянувшись, озабоченно понизил голос: - А кто ловил-то?..

- Да все кому не лень!

Оба двинулись в одну сторону, еле умещаясь вдвоем на узко протоптанной тропке. Кудыку разбирало любопытство.

- Как же ты их обморочил-то?

- А я дома не ночевал, - беспечно ответил Докука.

- Где ж ты был?

Красавец ухмыльнулся.

- Так тебе все и скажи…

- Да-а… - с некоторой завистью протянул Кудыка. - Верно говорят: в чужую жену бес ложку меда кладет… Но, кабы не суматоха вчерашняя, ох, брат, туго бы тебе пришлось…

- Что за суматоха? - не понял Докука.

Кудыка даже остановился.

- Так ты что? Ничего еще не знаешь?

- Да я же только проснулся, - пояснил тот.

- Ну ты прямо как боярин спишь… - только и смог вымолвить Кудыка. - Чуть конец света не проспал!.. Солнышко-то! На полдня, почитай, запоздало! А поднялось - смотрим: матьчестная! Опять четное!..

Докука недоверчиво запрокинул голову и прищурился. Однако днем пятен на солнышке не разглядишь.

- Ладно врать-то… - буркнул он сердито.

- Да чтоб мне печкой подавиться! - поклялся в запальчивости Кудыка. - А не веришь - давай людей спросим!..

Людей поблизости было двое. У ворот кружала стояли и орали друг на друга Плоскыня и Шумок. Глоткой Шумок был посильнее, зато в руках у Плоскыни имелся кол, которым он вот уже несколько раз на Шумка замахивался.

- Волхвы позорные! - надседался Шумок, привычно пригибаясь в ожидании дрекольного тресновения. - Посох взял, оберегов на себя навешал - вот и волхв!.. О чем ни спроси - ничего не знает! Ты ему дело, а он про козу белу!..

- Ты волхвов не замай!.. - беспомощно тараща глаза, сипел Плоскыня, успевший сорвать в неравной сваре голос. На левой щеке красовались четыре глубокие запекшиеся царапины. - Ими наше ремесло стоит! Кому мы из дерева идольцев режем?.. Кто солнышку жертвы приносит? Много мы от них зла видели? Одно добро!..

- Вот-вот! Только о своем добре и печетесь! - поддел Шумок.

Тут подошли Кудыка с Докукой.

- Добро, добро, а ноги кривы, - лениво обронил Докука, с насмешкой глядя на Шумка.

- Ноги кривы, да душа пряма! - не раздумывая, огрызнулся тот.

- Берендеи! - воззвал к спорщикам Кудыка. - Вот, понимаешь, не верит… Подтвердите, что солнышко-то наше тресветлое… того… четное опять.

- Было оно тресветлым, - сгоряча бросил Шумок.

Древорезы опешили и воззрились на смутьяна.

- А… какое ж оно, по-твоему?

Шумок зловеще ухмыльнулся.

- А сами сочтите… Нечетное - раз. Четное - два. Где ж тресветлое-то? Двусветлое получается. Волхвы вам голову морочат, а вы и верите! Эх!.. Правда-то, она, видать, прежде нас померла…

- Ну ты не больно-то умничай! - обиделся Плоскыня. - Умней тебя в прорубь летали!.. И ничего. Только булькнули…

- А хоть бы и в прорубь! - отвечал ему бесстрашный Шумок. - За правду-то!..

- Ну, до правды, брат, не докопаешься, - примирительно заметил Кудыка.

- Докопаешься, ежели мозговницей потрясти! - заорал Шумок, срывая шапку и тыча в сильно прореженные слободским людом патлы. Нахлобучил снова и вскинулся на цыпочки, став при этом Кудыке по бровь, а Плоскыне с Докукой - по плечо. - Миров у нас всего сколько?.. Три. Верхний - Правь… - Шумок воздел мохнатые рукавицы к небу. - Средний - Явь… - Тут он почему-то указал на кружало. - И нижний - Навь[23]. -Притопнул по плотному насту. - Так?

- Ну, так… - согласились, моргая, древорезы.

- А жертвы кому приносим?

- Солнышку…

- Ну так, значит, капище-то[24]должно быть поближе к Прави. К небушку то есть… Где-нибудь на Ярилиной горе место ему. А оно у них где? В низине!.. А видели, куда они, волхвы-то, берендейки наши в бадьях спускают? Под землю, в черную дыру бездонную! В навий мир, в преисподнюю то есть… Так кому же мы жертвы-то приносим?!
* * *

Убивали Шумка долго и сердито - в три кола. Поначалу он еще катался по растоптанному снегу, все норовил отползти. Потом устал, закрыл голову мохнатыми рукавицами и обмер, при каждом новом ударе дергаясь и ухая нутром. А там и вовсе умолк.

Убивать его стало скучно. Древорезы опустили дреколье, выругались, плюнули - и, переводя дух, снова двинулись к кружалу, злые и неудовлетворенные.

У ворот стояли и посмеивались, глядючи на них, двое недавно, видать, подошедших храбров из княжьей дружины - в кожухах поверх кольчуг.

- Чего ж не добили-то? - лениво упрекнул тот, что постарше и побровастее. - Оживет ведь…

- Дык… - беспомощно сказал Плоскыня, оглядываясь на недвижное тело. - Несподручно в шубейках-то. А скинуть не догадались… Да и кола жалко. Обломишь об него кол, об живопийцу, а потом иди лешему кланяйся, чтоб новый позволил вырубить…

- Это да… - раздумчиво молвил храбр. - Теперь не то что раньше. Раньше кол - тьфу, раньше из них, говорят, городьбу городили. А теперь - не-ет…

- Может, замерзнет еще, - с надеждой предположил Докука. И тоже оглянулся. Шумок лежал горбом вверх и признаков жизни не подавал.

Храбры запрокинули ряшки и жизнерадостно взгоготнули.

- Мы его, мил человек, - весело объяснил тот, что помоложе (курносый, рыло - дудкой), - тоже вчерась дубинным корешком обошли.

- А чего?

- Чего-чего! Допек, вот чего…

- Да нет, чего корешком-то? У вас же вон и железо при себе.

Старший насупился, посуровел.

- Железом - дело подсудное, - крякнув, глухо сказал он.

Кудыка озадаченно поморгал обмерзшими ресницами.

- А колами, выходит, неподсудное? - недоверчиво спросил он старшего.

Храбр ухмыльнулся.

- Ну, это как посмотреть… Чарку поднесешь - стало быть, неподсудное.

- Да как же не поднесем, мил человек! - радостно вскричал Плоскыня. - Поднесем! А там, глядишь, и вторую!..

Толпой они вошли в широкий двор и мимо сушила, мимо омшаника[25]двинулись к приземистому кружалу. За ведро вина желтоглазый хозяин слупил втридорога, сославшись на то, что дешевле никак нельзя: солнышко-то вон в небесах опять четное, того и гляди, конец света настанет. Кудыка с Плоскыней, кряхтя, полезли в глубокие пазухи за идольцами, но красавец Докука с белозубой усмешкой сделал им знак не суетиться и ко всеобщему удивлению бросил на дубовый стол серебряную греческую денежку. У кого ж это он ночевал сегодня? Не иначе, у боярыни у какой. Слободские-то красавицы серебра не держали, а расчеты на торгу вели с помощью все тех же резных куколок-берендеек, иноречиво именуемых «деревянные».

Желтоглазый хозяин расставил ковши, принес ведерную ендову[26]вина и берендейку сдачи с отбитым носком, тут же небрежно сунутую Докукой за пазуху.

Кудыка с благодарностью принял полный ковшик, по ободку которого шла надпись: «Человече! Что на мя зриши? Пей,» - и лукаво покосился на Плоскыню.

- Поучил, стало быть, Купаву?

Тот насупился по-медвежьи, брови натопырил, губы отдул.

- А то как же! - рявкнул он кровожадно. - Сбил да поволок, ажно[27]брызги в потолок!..

Все с сомнением взглянули на его левую щеку с четырьмя глубокими царапинами, но спорить не стали.

Кроме троих древорезов да двух храбров, в кружале, можно сказать, никого и не было. Сидел лишь в дальнем конце длинного стола никем не знаемый берендей - не берендей,погорелец - не погорелец… Что-то он там про себя смекал, вздымал бровь, подмигивал хитро неизвестно кому. И чарку не глотом глотил, а смаковал, причмокивая.

Храбры и древорезы выпили по чину за здравие старенького царя-батюшки Берендея и заговорили о событиях прошлой ночи. Да и вообще о нынешних временах. Вздыхали, охали, почесывали в затылках…

- Померещилось мне, что ли, под утро… - пожаловался в недоумении Кудыка. - Будто лешие по слободке шастали…

Румяный Докука уставил на него синие очи и заморгал. Многое, многое проспал он сегодняшним утром…

- Ничего не померещилось, - буркнул храбр постарше, именем Чурило. - Еще как шастали!.. Сам видел…

- Дык… это… - опешил Плоскыня. - Они же к жилью не подходят!

- Подойдешь тут, когда такое творится! В лесу-то, чай, еще страшней было, чем в слободке…

- Да-а, дела-а…