Чтение 44–й страницы книги ~После нас

* * *

Впервые боярышня Забава увидела Люта Незнамыча еще будучи отроковицей, и уже тогда поняла, что берендей он непростой. Да и не она одна… Челядь теремная все языки поистрепала, гадая о происхождении и достоинстве странного гостя. Для них это был вопрос далеко не праздный: поклонишься как-нибудь не так или чарой невзначай обнесешь - и милости просим на широк двор к той лошадке, где седока погоняют. В какое бы время года ни появлялся Лют Незнамыч в боярских хоромах, был на нем неизменный дорожный терлик[62],обширную выпуклую плешь гость прикрывал скудно украшенной тафьей[63],а ежели случалось ему выйти на высокое резное крыльцо, то поверху водружался еще и меховой колпак. В горлатной шапке Люта Незнамыча никто никогда не встречал, из чего следовало, что не боярин он и не княжеских кровей… Хотя вон, с другой стороны, и Столпосвят, известный душевностью своею и простотой, ради близости к народу тоже отродясь горлатных шапок не нашивал.

Однако, приметив вскоре, что боярин величает Люта Незнамыча по изотчеству, холопья вмиг пометили сие на ногте и почести стали воздавать, как воеводе, хотя сам Лют Незнамыч этого, кажется, и не заметил. Так что, ежели перед ним ломали шапку несколько лениво и без должного трепета, вольность сходила с рук.

И все же челядь продолжала боязливо шушукаться. Непонятно было, к примеру, каким образом он вообще попадал в терем, минуя ворота. Ни саней, ни лошади его конюхи и в глаза не видели. Обыкновенно бывало так: боярин уходил в бездонные свои погреба, а возвращался уже с Лютом Незнамычем, после чего оба поднимались в горницу и такие беседы вели, что впору князю о том донести. А то и царю-батюшке…

И ведь донесли однажды. Квасник Нежата донес. Высек его раз боярин, так он, Нежата, нет чтобы поблагодарить премного за науку - побег князюшке на благодетеля своего сказывать. С тех пор и сгинул, а больше охотников не нашлось…

А про погреба про те тоже много шептаний шло. В боярские хоромы текли подати со всей слободки и окрестностей: жито, мед, пушнина всяческая - и похоже, что оседали там навечно. Так ни единого обоза и не отрядил боярин за Мизгирь-озеро к царю-батюшке. Потому и нарекли его погреба бездонными, хотя дворня, сносившая в них съестные припасы и прочее добро, клялась тресветлым нашим солнышком, что есть там дно, есть. Кирпичен мост[64].А вот куда все потом из погребов девается - неясно…

Исчезал Лют Незнамыч столь же внезапно и таинственно, как и появлялся. Подозревали в нем кудесника, великого волхва и, получается, почти угадали… Однако бери выше… Или ниже, раз уж речь повелась о навьем царстве… Да впрочем как ни бери, а все равно выходило, что Лют Незнамыч и под землей ни перед кем шеи не гнет…

- И впрямь боярышня… - мрачно молвил он, присмотревшись к Шалаве Непутятичне. - А я уж думал: нарочно соврала… Ты что же это творишь, Забава? У нас там давно прокатка должна идти, а ты тут, понимаешь, всех людей на себя стянула!.. Хочешь, чтобы солнышко опять не взошло?..

- Да катись оно по кочкам, ваше солнышко!.. - зло отвечала боярышня розмыслу. - Почто Докуку мово под землю упрятали?..

Розмысл отвернул нос, закашлялся.

- Давай-ка так, Забава… - недовольно сказал он. - Ты светоч-то притуши, притуши… Нельзя здесь с голым огнем… Храбрам своим вели, чтобы кудесников развязали, и пойдем потолкуем. - Взглянул на боярышню и предостерегающе вскинул ладошку. - Не перечь! Скоро, я так понимаю, и дядюшка твой сюда нагрянет…

- Сюда?! - ужаснулась Шалава Непутятична. - Ой!..

Все-таки перед дядюшкой своим она хоть какой-то страх да испытывала, поскольку молча позволила себя разоружить и последовала за Лютом Незнамычем в глубокие недра скудно освещенной пещеры. Что же до грозного дядюшки, то он их, оказывается, поджидал уже в клети розмысла. Увидев, переступающую порог племянницу, побагровел и, выкатив очи, шумно поднялся с лавки.

- На засов тебя!.. - прохрипел он. - На щеколду железную! Ты что надумала? Весь наш род сгубить хочешь?.. Ты у меня теперь за дверной косяк - ни шагу!..

- Терем подпалю, - безразлично пообещала в ответ уставшая, видать, от переживаний племянница.

- Ах, терем?.. - вскинулся Блуд Чадович. - А вот не видать тебе терема, выдроглазая!.. Отдам Люту Незнамычу, будешь с девками идольцев по дюжинам раскладывать!..

- Э, нет! - решительно сказал розмысл и прошел за стол. - Только на раскладке ее и недоставало! Хватит с нас одного Докуки…

- Пойду я, Лют Незнамыч… - сказал угрюмый сотник. - Там оно уже третий час на скате стоит…

- Иди, Чурыня… - Розмысл махнул ручкой и, дождавшись, когда дверь за сотником закроется, повернулся к тяжело дышащему боярину. - На три часа из-за нее ночь задержали! Зла не хватает… Что будем делать?

- Докуку отдайте… - скрипуче произнесла боярышня.

- У-убью!.. - взревел Блуд Чадович, вознося над головой тяжеленные кулачищи.

Шалава Непутятична, упрямо надув губки, глядела в потолок.

- В общем-то я не против… - промямлил розмысл, осторожно поглядывая то на дядюшку, то на племянницу. - Мне этот Докука тоже уже всю плешь проел… Сам бы я отпустил его с удовольствием. Только вот как бы это сделать… э-э-э…

Боярин повернулся столь резко, что мотнулись связанные за спиной рукава охабня.

- Да никак!..

- Почему?

- Перво-наперво удавлю его собственными руками!..

- Хм… - Розмысл озабоченно огладил плешь. - А еще почему?

Боярин запыхтел, успокаиваясь.

- Потому что и без меня удавят!..

- Кто же?

- Дельцы заплечные! Докука-то в зачинщиках смуты числится! С Кудыкой на пару…

- Да, это уже сложнее… - вынужден был признать розмысл. - А еще?

- Да вся округа уже знает, что его в бадье спустили! Бабы в слободке второй день воют… Шутка, что ли? Такого счастья лишились!..

- Врешь!.. - Шалава Непутятична полыхнула очами.

- Молчи!.. - Боярин снова вознес кулаки.

И быть бы розмыслу свидетелем еще одного семейного раздора, кабы не постучал в дверь встревоженный Чурыня. При виде сотника у розмысла с отвислых щек сбежали остатки румянца.

- Что еще стряслось? Ты почему вернулся?.. Прокатка не пошла?..

- Да нет… - смущенно отозвался тот. - Прокатка-то - что прокатка?.. Тут две новости у меня, Лют Незнамыч… - Чурыня замялся вновь. - Даже и не знаю, с которой начать…

- С главной начни.

Угрюмый Чурыня покосился с сомнением на боярышню, потом подался к столу и проговорил, таинственно понизив голос:

- Сам пожаловал…

- Столпосвят?! - Жиденькие брови розмысла взбежали едва ли не выше лба. - Так что же ты мешкаешь?.. Давай веди его сюда!..

Чурыня вышел. Все трое обменялись изумленными взглядами. Лют Незнамыч заранее встал и выбрался из-за стола.

- С чего бы это он? - видимо, перетрусив, пробормотал Блуд Чадович. - Припасы вроде поставлены вовремя были…

Розмысл в тревожном недоумении пожал плечами. Вскоре дверь отворилась, и в клеть, сильно пригнувшись, ступил смуглый и дородный теплынский князь Столпосвят, сопровождаемый по пятам Чурыней. По обыкновению заговорил не сразу. Постоял, развесив дремучие брови и скорбно сложив губы. Потом вроде очнулся и, обведя склоненные головы мудрым усталым взором, остановил его, как ни странно, на Шалаве Непутятичне.

- Так-то вот, красна девица… - проникновенно, с горечью рек князюшка. - Без милого дружка, чай, и жизнь не мила?..

Малость ошалевшие от такого зачина боярин Блуд Чадович и племянница его попридержали головы в поклоне, поскольку смотреть вытараской на князя было бы неприлично. Впрочем Лют Незнамыч тоже был несколько озадачен.

- С ночью из-за нее сильно протянете? - поворотясь к нему, полюбопытствовал князюшка.

- Самое меньшее, часа на два, княже, - со вздохом отозвался розмысл. - Да может, еще и третий набежит…

- Да-а… - раздумчиво, со сдержанной печалью протянул смуглый красавец князь, оглаживая широкой десницей черно-серебряную окладистую бороду. - Ледок, стало быть, опять поутру, заморозки… А народ-то!.. - Он вскинул темные выпуклые глаза и пытливо оглядел каждого по очереди. - Народ-то ведь он не дурак… Это мы его подчас дураком полагаем, а народ - не-ет, далеко не дурак… Народ - он не хуже нас с вами понимает, что вокруг-то деется… и почему…

Присутствующие, включая Чурыню, туповато моргали, силясь смекнуть, куда это на сей раз клонит князюшка. В подземельях он появлялся крайне редко, ибо дел у него и наверху хватало. Стало быть, серьезное что-то затеял…

- Распуколка[65]души! - воскликнул он, и все вздрогнули. - Первое невинное чувство! Поругано… - выговорил Столпосвят, скривившись от омерзения. - Да как же может не разгневаться добросиянное наше солнышко, на такое глядючи? На глазах у всех, прилюдно разлучают два любящих сердца! Отнимают молодца, бросают в бадью - и под землю! Вот она, милость царская!.. Дивитесь, что солнышко на три часа запоздало?.. А я вот тому дивлюсь, что оно, тресветлое, и вовсе от нас не отвернулось, от окаянных!..

Похоже, князь несколько забылся. Речь явно предназначалась для берендеев верхнего мира, так что из присутствующих ее могла оценить разве лишь одна Шалава Непутятична. Хорошо хоть сообразил Столпосвят умерить свой мощный, привычный к раздолью площадей рокочущий голос. А то, глядишь, в тесной клетушке розмысла все бы лампы греческие полопались.

Боярин Блуд Чадович насупился и упер бороду в грудь - зубр зубром. Трудновато было следить за высоким полетом княжьей мысли. А тот вновь повернулся к боярышне.

- Надо, надо твоему горю помочь, красавица, - пророкотал он с сочувствием. - Помолчи, боярин! Оброс ты, смотрю, бородой, все как есть забыл. Сам, что ли, молод не был?.. Девица-то, а? Под землю за ладушкой за своим полезла!.. Да нешто мы звери?.. Нешто мы ей друга-то любезного не вернем?..

Боярышня встрепенулась. Боярин стоял мрачнее тучи. Чурыня издал невнятный звук, и розмысл, покосившись недовольно, указал ему глазами на дверь: иди, мол… В ответ Чурыня лишь мелко затряс головой: рад бы-де, да не все сказал… Лют Незнамыч досадливо поморщился и повернулся к Столпосвяту.

- Думали, княже, думали… - молвил он. - Неладно выходит. Как его отпустить, Докуку-то, ежели сам говоришь: на глазах у всех под землю отправляли?.. Народ-то всколыхнется! Чудом сочтет…

Князюшка выслушал сердитую речь Люта Незнамыча с очевидным удовольствием - прикрыв глаза и мудро улыбаючись.

- Всколыхнется, говоришь? - переспросил он напевно. - Пора… Давно ему пора всколыхнуться, народу-то!.. Царь со Всеволоком, чай, полагают, что и укорота на них нет?.. Ан, врешь! Солнышку-то, вишь, не по нраву суд их неправедный, не хочет солнышко такой жертвы… Вот он, Докука-то! Вышел из-под земли - целешенек, как колокольчик!..

Боярин беспокойно замигал, задвигал брадою, видимо, желая напомнить, что царь-то здесь вообще ни при чем: если он и хотел покарать древореза, то своей властью - как одного из виновников напрасной и кровопролитной битвы на реке Сволочи, а в бадье Докуку спустили явно по ошибке… Однако боярина опередил розмысл.

- Ну нет! - решительно сказал он. - Еще не хватало и нам в усобицу вашу влезть!.. Вы вон и так уже в прошлый раз чуть своды не обвалили! Это же надо было додуматься: две рати на Ярилину Дорогу вывести!.. А если бы Чурыня вовремя наверх с кочергой не вылез?.. До сих пор впотьмах бы сидели…

Шалава Непутятична ударилась в слезы. Князюшка взирал на Люта Незнамыча, укоризненно кивая.

- Эх, розмысл… - задушевно молвил он. - Не трогает тебя, вижу, девичье горе… Ну что ж! На нет, как говорится, и суда нет. Пойду к Завиду Хотенычу… У него-то, чай, сердце не каменное…

Услышав про Завида Хотеныча, розмысл слегка осел.

- Н-ну… - беспомощно пошевелив пальцами, начал он. - Зачем же так-то… сразу… Договоримся, чай… Нужен тебе, княже, Докука - стало быть, отпустим… - Тут же, видать, устыдился чрезмерной своей уступчивости и бросил злобный взгляд на сотника, оказавшегося невольным ее свидетелем. - Ну в чем дело, Чурыня?.. Какая у тебя там еще новость была?

Сотник потоптался, разводя большие мозолистые ладони.

- Нету нигде Докуки, - виновато молвил он. - Сбежал Докука-то…

Глава 12.

Всплеск хвоста

Воющий грохот нарастал, содрогая преисподнюю. Полое железное ядро размером с двупрясельный дом, разогнавшись на отлогом участке рва, толкало перед собою плотный ком затхлого отдающего дегтем воздуха. Зажмурившийся Кудыка что было сил вжимался в заднюю стенку глубокого рабочего залома. Ветер рвал одежонку и щупал ребра, словно прилаживался вынуть бывшего древореза из тесного укрытия. А уж когда тресветлое пронеслось мимо, взбегая на изворот, и вовсе попритчилось, будто стены вокруг рушатся. Кудыку все равно что обухом перелобанили[66].Ослепший и оглушенный, он очухался лишь после того, как в мутноватую желтизну вокруг покачивающейся на крюке лампы откуда-то сверху вплыл торец мощного бревна, которое Кудыке надлежало направить в развилину и спутать цепью. Справившись с нехитрым этим уроком, он дернул за веревку, давая знать, что солнышко благополучно миновало вторую заставу, и что назад ему, добросиянному, теперь дороги нетути, даже если оно вдруг почему-либо остановится на скате и пойдет обратно.

Грохот смолк, однако отголоски его долго еще разлетались по гулкой пещере. Нетопырями порхали клочья окалины.

Из противоположного залома сбежал в ров и, хватаясь за бревно, выбрался на эту сторону чумазый Ухмыл.

- А сам говорил: не дозволяется… - с трудом различая собственные слова, крикнул Кудыка.

- Мне - дозволяется!.. - проорал тот в ответ - тоже еле слышно.

Оглядел цепь, развилину и, кажется, остался доволен.

- Как по маслу сегодня опустили, - заметил он, когда слух вернулся к обоим окончательно. - Пальчиком тронул - журавец[67]сам вниз поплыл, даже ни разу и не запнулся…

- Так я ж его с утра дегтем смазал, - объяснил Кудыка. - И уключину расточил…

- Ишь ты! - сказал Ухмыл. - А деготь где взял?

- Да выпросил… Наладчики отлили…

- А ты, я смотрю, парень-хват, - одобрил тот. - Только, слышь, с уключиной… того… не перестарайся… Ежели что придумал - скажи сначала, а потом уж делай. А то был тут у нас один вроде тебя, тоже все рукомыслием баловался… Ну и добаловался однажды - придавило на перечапе, не рассчитал он там чего-то… А умница был, Завид Хотеныч в сотники его прочил…

По той стороне рва от изворота подходил, покачивая лампой, десятник Мураш. Остановился напротив Ухмыла с Кудыкой и повернулся к ним спиной.

- Все, гуляй, ребята… - сказал он в черную щель пустого укрытия. - Прокатили…

Потом осветил залом и обнаружил, что в углублении никого нет. Глянул через плечо и узрел обоих.

- Ухмыл, а тебе что, Устав Работ не писан? Почему опять не на месте?..

- Поучи, поучи безногого хромать… - ворчливо ответствовал ему тот.

- Смотри, вот шепну розмыслу!.. - пригрозил Мураш.

- А то он не знает!.. - осклабился непосрамимый Ухмыл.

Десятник Мураш насупился.

- Сам гультяй и других с толку сбиваешь… - упрекнул он.

- Кудыку, что ли?.. - Ухмыл всхохотнул. - Его, пожалуй, собьешь! Да он уже пол-Устава назубок задолбил!.. Меня вон скоро учить начнет…

- Оно бы и не худо, - буркнул десятник и направился дальше, к первой заставе.

Кудыка с Ухмылом сняли цепь и вернули бревно в отвесное положение.

- Слышь… - с кряхтеньем сказал Кудыка, прочищая мизинным пальцем правое ухо. - Как-то оно дивно сегодня грохотало… Вроде стукотня еще была какая-то, а?..

- Так четное же! - отозвался Ухмыл. - У него, брат, на боку броневая заплата поставлена. Ну вот и стучит, стало быть…

- Заплата?..

- Ну да… На восходе, небось, видел: темное пятно по нему бегает?.. Четное-то оно - старое, клепаное-переклепанное, бок почти прогорел… Ну и пришлось латку ставить…

Кудыка стоял, ошеломленно отвесив бороденку. Вот оно что… Латка… А он-то, дурень, верил, высчитывал: счастливый ныне день али несчастливый…

- А почто ж такую толстую наложили-то?.. - выдохнул он наконец.

- Хорошо хоть такую… - недовольно отозвался Ухмыл. - Новое-то заказывать было не на что… Казна-то, чай, не бездонная!..

- Кому заказывать? - не понял Кудыка.

- Кому-кому!.. Грекам! - с досадой бросил тот. - Да у нас и железа такого не водится, чтобы самим солнышко сковать… Ну что? Опять на тебя остолбуха нашла?.. Пойдем-ка лучше на изворот сходим, поглядим, как там у них…

Кудыка, конечно, был смятен, но грозное предупреждение Завида Хотеныча - вспомнил.

- Не велено мне за изворот… Розмысл сказал, язык ниже пяток пришьет…

- Сказал - значит пришьет… - обнадежил Ухмыл. - Только мы за изворот и не пойдем, небось… Чего нам там делать, за изворотом?..

И, прихватив обе лампы, они двинулись по скрипящему щебнем наканавнику. Навстречу им, переговариваясь вполголоса, шли ватагой чумазые берендеи.

- И ка-ак этта оно, братцы вы мои, завихляет перед седьмой заставой… - сокрушенно потряхивая шапчонкой, рассказывал кто-то взахлеб. - Ну, все, думаю, опять, как тогда, воткат пойдет… Нет, ничего…

- Да-а, пронесло… А то бы сейчас корячились - две ляжки в пристяжке, сам коренной…

- Эй, Ухмыл! Куда это тебя несет? Все с изворота, а ты на изворот?..

- Не трожь… Это он грамотею участок показывает…

- Слышь, Кудыка! Ты уж, когда розмыслом станешь, нас-то не забижай…

Посмеиваясь, разминулись. Кудыка озадаченно посмотрел им вослед.

- А что ж ты думаешь? - сказал ему Ухмыл. - Розмыслами, брат, тоже не рождаются. Того же Завида возьми Хотеныча! С перечапа начинал, простым смазчиком…

На извороте тоже было дивно. Огромное четное солнышко все в белесых лишаях (хлопья окалины облетели с него во время прогона по рву) уже громоздилось в средоточной лунке, почти готовое к перевалке на главный желоб. Явственно виднелся край броневой заплаты, устрашающий своею толщиной. Согласно Уставу Работ, после каждой прокатки надлежало производить беглый наружный осмотр изделия, чем, собственно, сейчас и занимались. Чумазый работный люд отмыкал и замыкал створки топок, пробивал ломами забившиеся круглые дырки поддувальных дыхалец.

Главный желоб представлял из себя такое же бесконечное подземелье с полукруглым рвом на дне, только своды были повыше, сама пещера значительно просторнее, от каменной кладки стен, казалось, веяло стариной. Вообще все снасти главного желоба поразили Кудыку своей древностью и в то же время какой-то прочностью, основательностью. Было в них что-то от столетнего замшелого колодца на капище, столь хорошо знакомого и самому Кудыке, и тем более Ухмылу…

Оглянувшись, Кудыка заприметил в полумраке, что с другой стороны главный желоб обрывается тупиком, причем глухая стена тупика выглядит куда новее, нежели все остальное на извороте.

- Ухмыл, а, Ухмыл… - начал бывший древорез, указывая на странную приметную эту стену. - А за ней-то что же?..

- Не тычь пальцем, обломишь, - надменно посоветовал тот. - Ров за ней… Тот же самый ров, только заброшенный…

- А… а зачем он там?..

Ухмыл напустил на себя недовольный вид: дескать, замучил ты меня своей простотою. Но на самом-то деле просто красовался слегка перед новичком…

- Тут, брат, не облизнувшись и не растолкуешь… - завел он не без удовольствия. - Словом, когда мы еще преисподнюю с греками делили…

- Как? - вырвалось у Кудыки. - Когда?..

- Когда?.. - Ухмыл призадумался. - Ну, сам-то я, понятно, ничего этого не видал, не слыхал, и даже на свет о ту пору не рождался… А уж ты - тем паче… Давно. Сразу после того, как мы от греков отложились…

- От греков?.. Мы?.. - Многострадальную Кудыкину голову наполнил вдруг легкий ласковый звон. Потом возникло из этого звона суровое шамканье старого Пихто Твердятича: «А не надо было греков пущать в государствие… Знаешь, почему их греками зовут? Грешные потому что…»

- Э… - жалостливо молвил Ухмыл, посветив Кудыке в лицо. - Деревня, деревня, голова тетерья… Ну, ясно, вам же наверху даже и этого знать не положено… Мы ж ведь с греками когда-то одной страной были… И солнышко у нас было одно. То есть я что разумею-то? В небесах одно. А под землей их, наверно, изделий семь с запада на восток катали, ежели не больше… Во-от… А мы, стало быть, с дура ума возьми да и отделись. Своей головой, стало быть, жить захотели… Три солнышка себе выговорили…

Сразу после этих слов суровое шамканье в гулкой Кудыкиной голове смолкло, а взамен зазвучал внятный ликующий вопль Шумка: «Было оно тресветлым!.. А теперь двусветлое!.. Сами сочтите…»

- А третье-то куда ж делось?.. - еле выпершил Кудыка.

- А!.. - Ухмыл насупился и махнул рукой. - Расколотили, лоботесы… Кинули да не докинули. Целого города как не бывало… Единым махом…

Греческая лампа выпала из ослабшей Кудыкиной руки и, чудом не разбившись, повалилась набок. Перед глазами проступили горбатые оземленелые развалины мертвого города Сволочь-на-Сволочи, тянущиеся на многие переклики чуть ли не до самой Ярилиной Дороги…

- Ты пороняй еще тут, пороняй!.. - зверем рявкнул на него Ухмыл, мигом подбирая лампу. - Расколотишь - ключник новую не выдаст!.. Ишь, обдряб! Баба, что ли?.. Нас-то, чай, с тобой пока солнышком не накрыло?..

Кудыка стоял и тихонько мотал головой.

- Так ить… за грехи же… - шепнул он, а вернее - губами прошевелил. Но Ухмыл понял.

- Да за какие там за грехи?.. - с досадой отвечал он. - Целить надо было точнее, вот и весь грех!.. Это волхвы уж потом смекнули объявить: за грехи, мол… И благо еще, что смекнули. А то, брат, такая бы наверху смута заварилась - страсть да и только!..

В этот миг стукотня и лязг на лунке стихли, и раскатистый голос сотника Нажира Бранятича повелел зычно:

- На рыча-аг… Выбить клинья… го-товьсь!.. Готовы, что ли?..

Ответить ему не успели. Со стороны главного рва к извороту кто-то бежал, отчаянно подавая запретительные знаки лампой. С той самой стороны, куда Завид Хотеныч настрого запретил ходить Кудыке…

- Па-времени!..

Рабочие опустили молоты, всматриваясь.

- Вроде Чурыня…

- Похож…

- Чего это он?..

Бегущий выбрался на взлобье перед средоточной лункой, где громоздилось готовое к дальнейшей прокатке солнышко, и оказался рослым немилорожим детиной неопределенных лет.

- Розмысл наш… Лют Незнамыч… - задыхаясь, проговорил он, - просит… приостановить… прогон…

Тут, конечно, грянули возмущенные крики. Шум, отразившись от пыльных сводов, прокатился над обоими рвами.

- Да что у вас там, на участке?.. Земля трясется?..

- Ну что ни день, то заминка!.. Вчера, сегодня… Глядишь, так и зимушка опять наверху настанет…

- Ти-ха!.. - рявкнул белобрысый Нажир Бранятич, сотник с участка Завида Хотеныча. Повернулся к Чурыне, процедил: - Если Лют Незнамыч просит, знамо дело, повременим… Только задержку спишем на вас, уразумел?