Чтение 13–й страницы книги ~Я

Она расстегнула платье и, обнажив грудь, что-то вытряхнула, подняла голову, рассматривая нависающие над дорожкой ветки деревьев. За кустами болезненно ярко вспыхнули вспышки фотокамер. Лариска охнула, оглянулась испуганно и, движением, исполненным божественного испуга, спрятала грудь.

– Папарацци! – сказала она с негодованием, голос ее прозвучал неестественно громко, словно предназначался кому-то еще. – Пойдем отсюда быстрее!

Я ускорил шаг, Лариска почти бежала, оглядывалась в испуге. Я подумал ревниво, что это не такой уж и позор – попасть на снимок в моей компании, да и перепугалась слишком уж, словно тургеневская девушка, которой ветер приподнял подол платья.

Когда я открывал дверцу машины, за спиной полыхнуло еще дважды. Лариска юркнула на сиденье, я обошел машину и сел за руль.

– Что они здесь ловят? – спросил я, когда выруливал на дорогу. – Или еще кто-то ломится, как лось, через кусты?

– Не знаю, – ответила она счастливым шепотом. – Кусты здесь плотные, как-то сам Жорик завел туда практикантку…

– И что?

– Все папарацци жалели, что не оказались там.

Я посмотрел на нее с подозрением.

– Ты… предполагала?

Она победоносно усмехнулась:

– Нет, но у меня глаз наметан. Я всегда замечаю, кто где приготовил фотоаппарат. И успеваю повернуться нужной стороной. Там в кустах блеснуло, будто луна по металлу… Ждали, конечно, не нас. Думаю, вообще просто кто-то засел наудачу. Я хорошо сыграла?

Машина вклинилась в поток, даже в это время не разогнаться, я пробормотал:

– Так ты… все разыграла?

Она тихонько засмеялась, прижалась к моему локтю горячей полной грудью.

– Конечно. Ничего мне с дерева не упало. Просто аллея пустая и темная, даже самая застенчивая девушка может вот так вытряхнуть упавший в вырез платья листок или гусеницу, не так ли?.. Это же самое то для фотографов и зрителей, когда застанут врасплох!

Я сказал в неловкости, чувствуя себя идиотом:

– Ты прекрасно сыграла.

– Спасибо, милый. Я стараюсь. Не хочу всю жизнь оставаться в третьеразрядных певичках. Конечно, на обложки журналов это фото не попадет, даже на первых страницах непоявится, но в Инете будет через десять минут, вот увидишь!

– В каких разделах?

– В новостной ленте о светских тусовках. Может быть, даже на ленте Рамблера. Посмотри завтра с утра! Пока не ушло из новостей. Я скопирую в отдельный файл, это ж такая удача! Пусть все увидят, что у меня красивее грудь, чем у Маши Березиной, Клавы Кошак и даже хваленой Ксюхи!..

Я кивнул, соглашаясь:

– Это да, красивее.

Она заулыбалась, потом спросила с подозрением:

– А ты где их сиськи видел?

– Дык их фотки везде крупным планом.

Она тихонько засмеялась, снова прижалась грудью, вызывая в теле сладкое томление.

– Теперь увидят и мою, да так удачно… У меня ж красивые сиськи?

– Классные, – заверил я искренне. Природа постаралась: я видел родителей Лариски: серые мыши, но странное сочетание их генов, плюс бабушкиных и прабабушкиных, и получилось вот такое ослепительное чудо с соблазнительнейшей фигурой, какие выходят только из-под пера творцов комиксов. – Честно говорю, таких еще не видел.

Она довольно улыбнулась:

– Надеюсь, ты их много видел!

– И много щупал, – добавил я. – Но только от твоих это волшебное ощущение в пальцах и во всем теле… Одно слово – классные сиськи. Сколько смотрю на тебя, вижу только сиськи… Я для тебя даже имя придумал…

– Какое?

– Сиськонос.

– Фу, некрасивое.

– Тогда сиськоносица, сиськокоска, сискица…

Она замахнулась:

– Я тебе дам! У меня что, кроме них, ничего нет?

– Извини, – сказал я виновато, – просто сиськи первыми в глаза лезут. Но и жопа у тебя – класс! Только она почему-то сзади. А когда смотришь сзади, сисек не видать, жалко. Вот бы тебе пару сисек еще и на спину!

Она фыркнула:

– Ну да, еще в два ряда, скажи.

Я подумал, кивнул:

– Да и в три – неплохо.

– Извращенец!

Я погрозил пальцем.

– Какие-то древние слова выкапываешь. Тридцать лет тому отменили слово «разврат», десять – «извращение». Теперь все – норма… Кстати, а когда садилась в машину, как насчет пилотки?

– Старалась, – ответила она, – но не уверена, что получится. Нужно было пригибаться, а сверкало высоковато…

– Посмотрим в новостях, – сказал я оптимистически. – Может быть, получилось поймать момент.

Она всю дорогу щебетала, довольная и счастливая, а когда приехали, сразу ринулась к компу. Я потащился на кухню и начал готовить ужин, подумал вяло, что никого не удивляет, что мужчина возится на кухне, а женщина уже в Инете…

– Есть! – донесся ликующий вопль. – Славка, есть!.. На новостной ленте Рамблера!

– Оперативность, – откликнулся я. – Иду.

Торопливо бросил на сковородку кусок масла и ломоть мяса, Лариска верещит, требует немедля, я ринулся в кабинет. На экране во всю красу классный снимок Лариски с обнаженной грудью, а главное, внизу «см. предыдущий, см. следующий». Засняли весь процесс, как Лариска обнажила грудь, что-то вытряхнула и растоптала в негодовании, а затем, ослепленная вспышками фотокамер, с вытаращенными в испуге глазами оглядывается, куда бежать.

Более того, последние два снимка сиськи уже упрятаны в платье, но, торопливо садясь в машину, Лариска неосторожно забрасывала ноги, а ее нежная розовая пилотка, вздутая, как у созревающей девочки, попала в кадр во всей красе.

– Великолепно, – шептала Лариска счастливо. – Теперь Ксюха умоется… У меня толще… и цвет ярче!

– Ярче, – согласился я. – У тебя там всегда тусуется не меньше чем поллитра крови. А то и литр.

Она улыбнулась победно, а я смолчал, что крови у человека всегда одинаково. Если где-то ее больше, то в другом месте меньше.

С кухни донеслось злое шипение, я метнулся туда, а Лариска принялась копипастить снимки на хард. Так, на всякий случай. Потом сами закинем куда-нить.

Пока ужинали, по жвачнику в новостях показали женщину, которой сделали пересадку сердца и одновременно почек. Это не сенсация, такие делают десятки, если не сотни, однако этой заодно, воспользовавшись, как игриво объяснили хирурги, той же порцией наркоза, подтянули обвисшую грудь, вставили имплантаты, убрали морщины у глаз и отвисающие, как у бульдога, щеки, а также провели липоксакцию живота и бедер. Плюс качнули геля в губы верхние и нижние, увеличили клитор.

Как объяснили газете сами врачи, этой сдвоенной операцией напомнили публике, что пластическая хирургия – такая же обязательная процедура, как использование губной помады, кремов и гелей. Большинство не могут ее позволить лишь потому, что после операции по коррекции груди надо два дня отбыть в больнице, а потом еще две недели носить специальное белье.

А вот так, дескать, все в одном флаконе. Все равно ей лежать в больничной палате месяц, а то и больше. А второе, что хотели показать, при пластической операции на организм практически никакой добавочной нагрузки. Конечно, это больше рекламный ход, в обычных условиях такое проделать трудно. Все-таки работали две группы хирургов разной специализации, но результат достигнут: пациентка выйдет из клиники не только здоровая, но также помолодевшая и с фигурой фотомодели.

Лариска быстро и как-то обидно равнодушно очистила тарелку, взгляд не отрывался от экрана, на лбу обозначилась складка. Я переключил на музыкальный канал, там, конечно, разговор о нем, родимом, несколько великих специалистов делятся опытом, где искать «точку G», сейчас на всех каналах эта фигня, помешательство какое-то, Лариска повернулась ко мне.

– Скажи, – потребовала она строго, – у меня точно с пилоткой в порядке? Подкачать не надо?

– Ничуть, – заверил я. – Ты молодец, четко уловила грань, за которой уже пародия.

Она хихикнула:

– Да видела перекачанных… Вот дуры!.. Ладно, марш в койку. Мне завтра вставать рано.

В постели показала не только высокий профессионализм, но даже неподдельный азарт и живость. Даже оргазм наверняка был настоящий.

Впрочем, со мной ей притворяться незачем.

Глава 16

По телевизору снова большая рекламная передача о «народном целителе». Пожалуй, только одного из этого племени удалось посадить на скамью подсудимых: обещал оживить всех погибших детей в Беслане, об этом было во всех средствах информации, я смотрел по жвачнику и не мог поверить, что живу в таком средневековье.

Но кой хрен не поверишь: сегодня, пока смотрел часовую новостную программу, пять раз промелькнула громкая наглая реклама о бурятском шамане, «который лечит все», о ясновидящей Анастасии, которая за «умеренную плату» расскажет вам, что делают вот прямо щас ваши умершие родители, о целителе «древнетибетскими методами», дорого, надежно, о путешествующем по астральным мирам маге Агнотиусе, этот за определенную плату наложит на вас оберегающее заклятие, полученное в звездных мирах, и о потомственной ведьме, что с помощью белой магии сделает вас счастливым: быстро, надежно, дорого.

Если у этих магов клиентов толпы, если к бродячим цыганкам выстраиваются очереди, если предсказатели судеб нарасхват, неважно, по чему предрекают: гороскопу, цветуваших глаз или фотографии неизвестного человека, – то какого хрена я наезжаю на Люш и Василис, которые в них верят? Они ничуть не хуже остальных двуногих, которым жить бы задо-о-о-олго до прихода христианства с его единобожием.

Эти же вообще… Странный мир, странное время: одни прикидывают, как будут вот-вот входить в технологическую революцию, другие верят в Деда Мороза и потомственную ведьму Пелагею. Одни съезжаются на конгресс нанотехнологов, а другие надевают вышитые рубахи и прут в лес приносить жертвы Даждьбогу, Перуну, Коляде, бегают вокруг костра, прыгают через огонь, «чтобы очиститься от злых духов», хором выкрикивают на рассвете: «Красно Солнце, земно кланяемся, выйди!», а то ж может и не выйти, оно ж такое, с характером, а земля вообще-то плоская на трех китах…

Сегодня закупил кое-что из оборудования, не всякий институт такое имеет, а наш медиацентр – да, вышел довольный, пошарил взглядом, отыскивая машину. Довольно глупо,но я часто забываю, где приткнул ее в длинном ряду автомобилей. А если еще этих рядов не один…

От троллейбусной остановки донесся тихий возглас удивления, а потом голос:

– Славик! Ты стал совсем большой…

В трех шагах на меня с удивлением и странной нежностью смотрит молодая женщина с двумя раздутыми пакетами. Я всмотрелся внимательно, охнул, у меня вырвалось:

– Елена Васильевна! Господи, вы совсем не изменились!

– А ты изменился, – сообщила она. – Это когда ты покинул школу?.. Восемь лет… семь?

– Одиннадцать, – сказал я, – целых одиннадцать.

Она покачала головой:

– Как время-то летит… Да, ты знаешь, ваш историк совсем плох. Ты бы зашел как-нибудь, он тебя любил.

– И мы все его любили, – ответил я. – А что с ним?

– Да всякие болезни одолели. Да и возраст… Ой, вон мой троллейбус! Извини, побегу.

Она заспешила к остановке, а я ошалело смотрел вслед. В прошлом году вот так же встретил свою классную руководительницу и был ошарашен, что вместо старой и злобной мымры, какой она была, увидел молодую женщину!

Потом уже сообразил, что мне было четырнадцать, а ей – двадцать два, когда она приняла класс. Через два года закончил школу, ей двадцать четыре, совсем старая карга, а через десять лет мне – двадцать шесть, а ей – тридцать четыре, это, оказывается, еще молодая и красивая женщина!

Елена Васильевна, наша физичка, тогда казалась пожилой женщиной, но сейчас… Как странно, когда люди не стареют, а молодеют в наших глазах.

Но завуч, Евсей Израилевич, уже тогда был стар и дряхл. Что в мире деется, неужели и он еще не только жив, но и, так сказать, здоров, хоть и не совсем?

Не задумываясь, я сел в машину и сразу же повернул на юго-восток, там он жил и, думаю, и сейчас там. У старых людей перемены бывают редко.

В первой же небольшой пробке зародилась мысль: а оно мне надо, ну чего это вдруг, одиннадцать лет не вспоминал о школе, а сейчас вот так сразу…

А надо сразу, сказал внутренний голос. Если отложишь хоть на день, уже не поедешь, а через три дня вообще забудешь. Или сейчас, или… поворачивай и перестань о нем думать.

Когда проехал половину дороги, всплыла другая мысль: а ему оно надо? Наконец-то избавился от дебилов, что столько ему крови попортили, годы жизни отняли, а тут я снова припрусь, молодой и здоровый дуралей…

Он всегда нами занимался, напомнил я себе. Не только преподавал, но и воспитывал пусть и ненавязчиво, но постоянно.

Когда показался его дом, я подогнал на большой скорости, остановил прямо на зеленой площадке для выгула собак и, чтобы не дать себе передумать и вернуться, бегом поднялся на третий этаж.

Дверь открыла незнакомая пожилая женщина, лицо красивой старухи-аристократки, но с такими глазами и характерным разлетом бровей, что я сразу сказал:

– Здравствуйте! Вы сестра Евсея Израилевича?

Она кивнула, усталое лицо не выразило никакого интереса, но из вежливости поинтересовалась:

– Вы что-то продаете? Мы ничего не покупаем.

– Я бывший ученик Евсея Израилевича, – ответил я торопливо, – я уже бывал у него… но это было давно.

Она помолчала, выцветшие светлые глаза рассматривали меня с тем же вниманием, как смотрели бы на поблекшие обои.

– Да, – обронила она холодновато, – это наверняка было давно. Я помогаю ему в хозяйстве вот уже семь лет. Хорошо, заходите.

– Спасибо!

Уже раскаиваясь, что приехал, я проскользнул мимо нее, за спиной щелкнула автоматическими замками дверь.

Чуда не случилось, Евсей Израилевич полулежит в кресле, до пояса укрыт одеялом, исхудавший, потерявший остатки волос, их и раньше было немного, лицо похоже на печеное яблоко, беззубый рот запал, а под глазами темные, налитые кровью мешки.

Я присел рядом, в груди жалость, сказал тихонько:

– Евсей Израилевич, если спите, не просыпайтесь.

Тяжелые набрякшие веки приподнялись с таким трудом, что я почти ощутил напряжение мускулов. Белки сплошь в полопавшихся кровеносных сосудах, я содрогнулся и стиснул подлокотники кресла.

Бледные губы шелохнулись, я услышал тихий шепот:

– Я мало теперь сплю… Рад тебя видеть, Славик.

– А как я рад, – ответил я искренне, но сердце сжалось, – Евсей Израилевич, вы отдыхайте больше… Сейчас медицина каждый день с открытиями.

Он чуть усмехнулся:

– Да-да, конечно… Но мне уже не успеть. Увы, как бы медицина ни двигалась быстро, я двигаюсь быстрее. Хоть и не встаю из кресла. Что тебя тревожит, Славик?

– Ничего, – ответил я поспешно.

– Не ври. Я всегда видел, кто что и когда задумал.

Я развел руками:

– Да, Евсей Израилевич, вы всегда нас видели насквозь. Мы еще удивлялись, почему вам все понятно, а другие учителя совсем не такие.

– Так в чем твои трудности, Славик? Я же вижу, тебя гнетет нечто более важное, чем как удрать с уроков.

– Евсей Израилевич!

Он проговорил крепнущим голосом:

– Говори. У меня слабые ноги, но голова ясная. Учителя иммунны к болезни Альцгеймера. Никогда не впадают в маразм, запомни. Все потому, что наши мозги постоянно настороже: какую еще пакость задумали эти стервецы?

Я хихикнул, так надо, сказал с неловкостью:

– Да все в порядке. Просто малость не укладываюсь в рамки.

– Какие?

– Не хочу ехать туристом на Кипр, – пояснил я. – Не хочу в Египет. Не хочу в Испанию… Вообще никуда не хочу! А куда хочу, туда, увы, нельзя пока.

Он поинтересовался коротко:

– Куда?

– На Марс, – ответил я. – Через пятнадцать лет там начнут строить постоянную станцию. Через двадцать лет вырастет целый городок. Но когда марсианский песок заскрипит под подошвами сапог таких, как я, никто не скажет…

Он переспросил тихо:

– На Марс?

Я подумал с неловкостью, что это я зациклился на Марсе, надо ли такое рассказывать старому учителю, ответил торопливо:

– Да не столько на Марс, сколько – отсюда!.. Ну достало меня все это: пьянка, жраловка, разговоры о духовности и соборности, бестолковое траханье всех со всеми, Фрейд рулит… Хожу, как идиот: все не нравится, а куда отсюда выпрыгнуть – не соображу. Вот и придумал себе Марс. Его пока еще не засрали… А выпрыгнуть так хочется, что хоть криком кричи!

Он молчал, тяжелые веки медленно опустились. Я выждал, решил, что старый учитель заснул, начал подниматься, сиденье скрипнуло, я вздрогнул, на меня взглянули в упор налитые кровью глаза, совсем не старческие глаза на безумно старом лице.

– Значит, ты…

Он закашлялся, я сказал торопливо:

– Евсей Израилевич, отдыхайте!.. Все в порядке. У меня все будет в порядке. Это так, мелочь.

Он сказал слабым голосом:

– Значит… ты один из тех, кто…

Он замолчал, у меня мелькнула дикая мысль, что скажет какую-нибудь чушь, вроде «избранный», сразу все испортит, но он перевел дыхание, проговорил так же тихо:

– Один из тех, да…

– Каких? – спросил я.

– Новых, – прошептал он. – Кто выпрыгнет… Пришло время. Думаешь, когда Моисей воззвал к тем, кто роптал, и предложил им исход в другой мир, вот так за ним и двинулись? Так написано в упрощенном варианте для простого народа… На самом деле даже из роптавших решился выйти из теплого и благополучного Египта только каждый десятый… Остальные иудеи решили не рисковать и остались, а потом смешались с местным населением.

– Ого, – сказал я, – этого я не знал.

– И потом, – прошептал он, – когда скитались по пустыне, были бунты. Многие уходили… так что в землю обетованную пришла горстка. Не страшись, что один. Ты не один, но вас и не будет много… Ты из тех, у кого есть шанс войти в землю… Ханаанскую…

– В землю, – тупо повторил я, потом сообразил: – Ах да, это куда потом притопали?

– В новый мир, – произнес он чуть окрепшим голосом. – Где все не так, как было в Египте.

Он говорил тихо и, как мне показалось, то ли бредит, то ли все-таки учителя тоже впадают в маразм. При чем тут исход кочевников из Библии и моя жажда побывать на Марсе? Или он Марс принимает за Палестину?

Словно уловив мои мысли, он всегда смотрел в нас, будто в прозрачное стекло, прошептал:

– Это не бред. У меня много свободного времени… И я не ухожу в загулы, так сказать… Я слежу, что происходит. Время Великого Исхода приблизилось, но лишь немногие отважатся покинуть теплый и знакомый мир, чтобы ринуться в пугающую неизвестность. Но уже родились свободные, которые могут войти в мир обетованный. Ты из таких свободных… Мой мальчик, у тебя есть шанс выйти…

Он закрыл глаза, я спросил жадно:

– Как? Учитель, как?