Чтение 32–й страницы книги ~Я

Богомольная старушка сказала яростно:

– Правильно! Неча дармоедов в Царство Небесное на земле!

Я напрямую обратился к ней, благодарный за постоянную помощь:

– Вы знаете, жизнь человеку дал Бог, только он и может ее забрать. Потому и хоронят самоубийц за оградой кладбища. Те недостойны лежать рядом с теми, кто не посягал на это право Бога. Потому вот мы, стараясь прожить как можно дольше, лишь выполняем волю Творца нашего. Преждевременная смерть от обжорства, алкоголя или неверного образа жизни – то же самое, что самоубийство! Только не такая мгновенная, а чуть растянутая по времени.

Я с облегчением перевел дыхание: слушали сперва недоверчиво, слишком я не похож на тех, кто рассуждает о Боге, у тех всегда постные кислые рожи, бледная болезненная кожа и лихорадочно блестящие глаза, потом увлеклись, ловят каждое слово.

– Продлевая жизнь, – закончил я с таким подъемом, что сам удивился, ай да молодец, внушаю, – мы лишь выполняем волю Бога. А укорачивая ее неверным режимом, несбалансированным питанием, вредными привычками – идем против Творца. Нас всех, по сути, должны хоронить за оградой! А не делают этого лишь потому, что еще не осознали этойпростой истины… Дарю ее вам! Спасибо за внимание.

Я вышел, довольный, что так красиво завершил визит, и в то же время сильно разочарованный, что эти жаждущие долголетия оказались не совсем теми, кого бы я хотел встретить.

И еще… В самом деле назревает самый страшный конфликт, какого еще не существовало за всю историю человечества! Всегда смерть равняла всех, а бедные утешались тем, что богатые с собой золото не возьмут. И что подохнут тоже, несмотря на все их богатство. А червяки бедных и богатых жрут с одинаковым аппетитом. Верующие, кроме того,знали, что на том свете им на золоте есть-пить, а бывшие олигархи замаются за ними ночные горшки выносить.

Но вот сейчас вдруг выясняется, что богатые могут как раз избегнуть даже… смерти. Таким и царства небесного не надо, им и здесь хорошо жить вечно. И хотя уже никто не тычет пальцем в проезжающих на шестисотых мерсах, что вот, дескать, воры, нахапали наших денег, к этой несправедливости привыкли, стерпелись, но в случае с бессмертием о социальной справедливости могут и вспомнить…

Одно дело – мерсы, личные самолеты и яхты по триста миллионов долларов, другое – им жить, а нам умирать? Нет уж, тогда и вас с собой заберем!

Да, это еще одна проблемка скорого будущего.

Глава 10

Выруливая на шоссе, подумал, что вообще-то не просто хорошую идею задвинул, а перспективную. Ее надо развить, сейчас все, чуть что, за Библию хватаются, ищут ответы на все вопросы. И хотя понятно, что Библия писалась в те времена и для тех народов, но пока что в авторитете и ныне, так что дураки с Библией спорят, а умные ею пользуются.

Словом, идею насчет того, что раз жизнь дал Бог, то лишь он и имеет право отбирать, нужно развить в свете технологической революции. В том смысле, что праведным христианином может быть только тот, кто жрет БАДы, пользуется гормоном роста и прочими новинками медицины, замедляющими или как будто замедляющими старение.

К счастью, чревоугодие и прочие излишества внесены еще Моисеем в число семи смертных грехов, так что не предлагаем ничего революционного… да-да, именно, так надо и говорить, народ боится резких перемен и вообще поворотов, потому нужно всегда говорить про очередную ступеньку, про взятие следующего рубежа, но ни в коем случае не о чем-то революционном, как у нас сейчас с близким приходом сингулярности.

Когда я прибыл к нашим трансгуманистам и подробно отчитался, какую ахинею плел, Чернов слушал внимательно, а когда я закончил, снял очки, протер и неторопливо водрузил на место.

Я ждал, наконец он проговорил медленно:

– А ты знаешь… это вообще-то могло бы стать новой религией.

– Что?

– Твои постулаты, что если жизнь дает Бог, то мы не имеем права не только на самоубийство, но и на неверный образ жизни, ибо тот сокращает жизнь. В самом деле, если жизнь дает Бог, то он хотел бы, чтобы с его подарком обращались бережно! Не только не ломали, но и берегли от царапин, трещин, грязи.

Гаркуша, внимательно прислушиваясь, сказал с восторгом:

– А в самом деле, круто!.. Бог против небрежного обращения с жизнью именно сейчас, когда можно ее перевести в вечную, как чуть-чуть не было сделано в райском саду! Одно дело «Гуляй, Вася, все одно помрем!», другое – сейчас, когда есть шанс дотянуть до бессмертия.

Чернов смотрел на меня очень серьезно.

– Слава, ты понимаешь?

– Не совсем…

– Ты в самом деле вот так это незаметно, без аффектов, создал то, что может стать глобальной религией! Первой религией, что охватит все человечество, а не так, как с христианством, исламом, буддизмом…

Я двинул плечами.

– Вообще-то я не придумал, а в самом деле взял цитату из Библии. И всего лишь развил в свете, так сказать, сегодняшних потребностей.

Гаркуша и Знак переглянулись, Чернов сказал с легкой усмешкой:

– Мухаммад тоже взял Библию за образец! Он, как полагал, всего лишь чуточку интерпретировал некоторые положения в свете изменившихся потребностей. Подогнал, так сказать, под новые нужды. Он всю жизнь полагал, что всего лишь подправил библейские заповеди, но жизнь показала, что создал новую религию.

Я заколебался, все смотрят внимательно и уважительно, как будущие апостолы, я выговорил с трудом:

– Соблазн велик… Но мы просто не успеем. Религиям требуется время для развития, а сингулярность наступит то ли через сорок лет, то ли через пятьдесят.

Чернов сказал настойчиво:

– Все процессы ускорились. Даже ислам распространился практически мгновенно по всему Аравийскому полуострову, а тогда Инета не было. Сейчас же мы могли бы буквально в один день…

– Пусть в неделю, – поправил Гаркуша.

– Даже в неделю, – согласился Чернов, – за день поместили бы на все сайты, а за неделю она вошла бы в умы даже тех, кто посещает только порнушные. Дело не в честолюбии! Просто у всех у нас такая черта: к правительству не прислушиваемся, законами пренебрегаем, на этикет плюем, зато какая-нибудь сраная поп-звезда может заставить нас сделать то, что не заставит президент!..

Знак мягко пояснил из своего угла:

– Религия всегда влияла больше, чем власть. И сейчас удачно подобранные тезисы новой веры могли бы целые массы народа повернуть лицом к сингулярности… и тем самым приблизить ее приход. Слава, не нужно упускать эту возможность. А вдруг получится? Все мы должны приближать будущее всеми путями! Я вот щас готовлю первый наш съезд, надо собрать единомышленников со всей страны. А ты давай развивай свою идею…

В Политехническом я однажды был, из школы водили весь класс экскурсией. До сих пор помню динамо-машины и огромные чудовищные моторы, похожие на пушки времен Ивана Грозного: массивные, толстые, с литыми украшениями на броне, с торчащими толстыми медными проводами. Теперь те залы сдаются внаем для разного рода собраний, презентаций и празднеств. В местной прессе было сообщение, что в рыночное время держать такое здание под музеем нерентабельно, предполагается отдать его под бордель, такой коммерческий ход сразу принесет сотни миллионов долларов чистого дохода.

Правда, правозащитники пока что защищают здание, напирая на то, что хоть проституцию и легализовали, но под эти самые дома предполагается переоборудовать особнякина окраине города. В крайнем случае отдать под бордель здание ЦДЖ: там и так уже бардак, нужно только таблички сменить.

Я встретил Габриэллу на полдороге, она в строгом платье, полуделовом-полувечернем, умело подкрашена, изысканна и отстраненна, словно это не она неделю назад прогибалась подо мной в сладостном оргазме.

Впрочем, при современном отношении к этому делу можно сказать и так, что это она меня изгибала для собственного удовольствия. И что это даже не повод для знакомства.

– Не опаздываем? – спросила она тревожно.

– Час пик миновал, – успокоил я.

– Но это самый центр…

– Я знаю, как туда проскочить, минуя заторы, – заверил я.

– Как?

– Все еще есть проходные дворы…

Все-таки чуть-чуть запоздали, не один я такой мудрый, устрашился, что теперь хрен отыщешь, куда приткнуть машину. К счастью, ценители поэзии Николая Рубцова богаты духовно и не обременены материально: машин вокруг здания немного, да те и не блещут роскошью.

Я перевел дыхание: не люблю ставить свою рядом с дорогими доджами и бентли, заглушил и успел выскочить раньше, чтобы подать руку Габриэлле.

Двери распахнуты в два зала: у одного дежурят дюжие мужики в приличных костюмах, останавливают желающих войти, за их спинами маячат накрытые столы. Правда, не обильно, что-то вроде фуршета после доклада. Вход в другой зал свободен, мы тихохонько зашли и присели в заднем ряду.

Большой зал заполнен на две трети, докладчик медленно и протяжно, словно священник, говорит о духовности и глубинной нравственности нашего народа. В зале слушают внимательно, а когда докладчик закончил и поклонился, сверкнув лысиной, вежливо и сердечно похлопали.

Второй выступил с опровержением некоторых аспектов доклада, как он сказал, хотя я опровержения не уловил, а рассуждения о нравственности и духовности, преемственности поколений, что разгромили Мамая и Наполеона, создали картины Рублева и дивные комплексы Кремля и собора Василия Блаженного, показались вообще повторением основного доклада.

Габриэлла шепнула:

– Правда, хорошо говорит?

– Очень, – согласился я и, взяв ее тонкие пальцы, бережно держал в ладони. – Очень.

Она мягко улыбнулась.

– Слушай-слушай. Я читала его статьи.

– По астрономии?

– Ну, Слава…

– Извини.

– Ты же не только своей компьютерной графикой живешь?

– Да-да, прости. Он хорошо говорит. Особенно про эту, как ее, духовенность.

– Духовность, – поправила она, сдвигая брови. – Над этим не шутят.

– Прости, – снова сказал я. – Поколение пепси, что с меня взять. А где твой отец?

Она повела глазами в сторону.

– Только не смотри прямо сейчас, а то вдруг оглянется… Они с мамой в первом ряду. Третье кресло от края.

– Ага, – сказал я, – вижу… Сразу видно, что супруги. Очень подогнаны друг под друга.

Она шепнула с улыбкой:

– Двадцать пять лет вместе. Это почти рекорд.

– А твои родители, – спросил я осторожно, – большие любители Рубцова?

– Мой отец преподает литературу, – шепнула она.

– В универе?

– Да. Или ты знал?

– Нет, но он не похож на школьного учителя, – ответил я. – На преподавателя хорошего университета – точно.

Она заулыбалась:

– На всякий случай запомни, его зовут Сергеем Константиновичем, а маму – Людмилой Николаевной.

– Не забуду, – пообещал я. – Как они, с такими именами, да еще любители Рубцова, назвали тебя Габриэллой?

Она наморщила нос.

– В тот период была мода на иностранные имена. А мои родители, еще молодые, долго определялись с приоритетами. Папа говорит, что к патриотизму и высокой духовности приходишь не сразу.

Я пытался слушать докладчика, но мысли все время разбегались, как вспугнутые тараканы. Да и о Рубцове ни слова: то ли уже переговорили вначале, то ли его юбилей только повод собраться и почесать языки на любимые темы, а потом пойти и надраться. Думаю, в соседнем зале, куда охрана пока не пускает, сейчас как раз на столы ставят водочку, прикидывая, сколько будет рыл и сколько понадобится, чтобы разговоры о высокой духовности продолжались. Русская интеллигенция обожает под водочку и соленые огурчики возвышенные разговоры о высокой духовности, нравственности и глубинной сущности.

Минут через двадцать докладчик закруглился, а председательствующий пригласил в соседний зал, где можно чуть подкрепиться и заодно обменяться мнениями о состоянии нашего духовного наследия.

Против ожидания присутствующие не ринулись, ломая стулья, к выходу, чтобы первыми ворваться в зал для загула, а поднимались чинно и с достоинством. Некоторые пропускали проходящих мимо, те уступали дорогу, в свою очередь, и так плавно вытекали в фойе, а оттуда так же неторопливо переходили в зал с накрытыми столами.

Глава 11

Мы вышли из зала в числе первых, но Габриэлла придержала меня, ей родителям все-таки показаться надо, раз уж пообещала, что обязательно будет на этом вечере.

– Ты иди, – шепнула она, – можешь вообще спрятаться.

– Зачем?

– Ну так просто…

– А с тобой остаться можно?

– Если тебя это не пугает…

Я расправил плечи, прям орел, хотя сердце колотится, а хвост трусовато опускается к полу.

– Габриэлла! Обижаешь…

– Ладно, стой рядом.

Ее родители выходили из зала в числе последних: так уж получается, кто сидит в первом ряду – к накрытому столу приходит последним.

Я еще издали ощутил к ним симпатию. Скромно и аккуратно одеты, в порядке как прически, так и все те мелочи, что диктуются этикетом, но не замечаются такими, как я. Зато чувствуется, что люди эти милые, достойные, воспитанные и с ними будет хорошо и приятно общаться, а из каких деталей складывается это впечатление – это уже для специалистов, а мы простые юзвери.

Сам я обычно весьма небрежен в одежде и прочей ерунде, ну там ногти забуду постричь, а под них грязи набьется, будто по ночам руками могилы раскапываю. Стричься забываю, даже побриться иной раз лень, в современном мире это тоже стиль, очень удобно, но все-таки приятно видеть людей опрятных от макушки и до пят.

Даже если бы Габриэлла не сказала, что ее отец преподаватель, все равно с первого взгляда видно, что не мясник на рынке. Да и мама выглядит так, словно у нее за плечами двенадцать поколений аристократов.

Отец улыбнулся одними глазами, этого достаточно, а ее мама произнесла нежно:

– Габи…

Они обнялись, расцеловались, Габриэлла наконец отодвинулась и, не выпуская матери из рук, повернулась в мою сторону.

– Это мой друг, Вячеслав.

– Добро пожаловать, Вячеслав, – сказал ее отец и протянул руку. Пожатие его было легким, дружеским, пальцы сухими и теплыми.

Его жена протянула руку следом, я бережно пожал узкую прохладную ладонь, уже потом сообразил, что подавала руку выше, чем обычно подают, явно надо было приложиться губами, но теперь уже поздно, а в черепе заметалась испуганная, как мышь, трусливая мысль: сделать ли вид, что я такой вот пролетарий, не принимаю эти буржуйские замашки, или же признаться всем покаянным видом и телодвижениями, что не врубился вовремя, а теперь сожалею так сильно, что готов сдать в благотворительный фонд червонец,а то и два.

Габриэлла улыбалась сочувствующе и поощрительно, я наконец сообразил, что и это неплохо: есть повод поучить меня, дурака, великосветским манерам. Я как бы дикий интеллигент, то есть с дипломом и на приличной работе, но не обретший лоск приличного человека. А вот когда научусь вовремя ручку целовать и поставлю на полку альбомы французских импрессионистов, то враз стану подлинным русским интеллигентом.

– Вы тоже интересуетесь Рубцовым? – спросил он.

Габриэлла замерла, какой на хрен Рубцов в моей квартире, но я ответил с жаром:

– О да!.. У меня в трех вариантах его песня «Я долго буду гнать велосипед»!.. Ну, не песня, а на его стих песня. Классно! Слезу вышибает.

Они все трое переглянулись, он замедленно кивнул.

– Да, Рубцов – великий поэт. А великие люди умеют зажечь сердца.

Габриэлла сказала торопливо:

– Давайте сядем? Вот здесь как раз удобно…

Я едва дождался, пока неторопливо займут места, а то к нашему столу уже направились какие-то лохматые очкарики.

Из угощений только крохотные пирожные на большой тарелке посреди стола, вино наливают двое официантов за отдельным столом. Я сгреб фужеры, спросил, кому что налить, довольно ловко ввинтился между разглагольствующими у винного столика и вернулся уже с наполненными бокалами.

Сергей Константинович и Людмила Николаевна чинно беседовали об искусстве, Габриэлла издали встретила меня чуть смущенной улыбкой, значит, и мне перемывают косточки, ну да это понятно, интеллигенты тоже люди, еще какие.

– Везде проблемы, – сказала она поспешно, вклиниваясь в разговор, – вот у Вячеслава тоже нерасторопные помощники, все сам за них делает…

Сергей Константинович повернул ко мне голову.

– Почему так?

– Самому быстрее, – ответил я, ставя перед ним бокал. – Им пока объяснишь…

Он вздохнул:

– Да, это знакомые проблемы. Все больше приходит некомпетентных людей. Как в управление, так и в работу. Даже в учебу, представьте себе. Эти, которые лимитчики.

– Кто? – переспросил я, слово пахнуло чем-то древним, я слышал его в детстве, только еще был другой режим, а сейчас, когда границы городов открыты, взамен пришли гастарбайтеры. – И в универах?

– Да, – ответил он хмуро. – Все учебные заведения обязали выделять определенный процент для демобилизовавшихся из армии, а теперь ввели еще и квоту для вышедших из мест лишения свободы.

– Зэков? – удивился я.

Он посмотрел на меня с некоторой опаской.

– Вячеслав, вы слишком прямолинейны. У нас не принято так называть людей, которые когда-то оступились, а теперь могут гореть жаждой все исправить, наверстать…

– Могут, – подтвердил я, подтвердила и Людмила Николаевна.

– Ну да, – согласился я, нельзя не согласиться, когда на тебя вот так смотрят, – могут, да…

Людмила Николаевна вдруг расцвела улыбкой, глядя поверх моего плеча, замахала рукой.

– Игорь Арнольдович!.. Игорь Арнольдович!

Я скосил глаза, но ничего не увидел, затем в поле зрения появился и остановился с приятной улыбкой на лице молодой мужчина в безукоризненном костюме, коротко подстриженный и тщательно выбритый.

Умело и элегантно поцеловал руку Людмиле Николаевне, Сергей Константинович представил меня, я кивнул, а Людмила Николаевна сказала радостно:

– Игорь Арнольдович, присядьте с нами!.. Мы всегда рады вас видеть!

Я улыбался вместе со всеми, как же, рад донельзя. Как бы двинуть его под столом незаметно для всех, инстинктивно не люблю слишком наутюженных и сладеньких мужчин. Все мы брешем часто, но с такой вот приклеенной улыбочкой брешут постоянно.

Игорь, который еще и Арнольдович, приятно улыбнулся и опустился на край стула, вежливый и предупредительный, как официант.

– Спасибо, я тоже всех вас рад видеть. Габриэлла, ты очаровательна, как никогда!

Габриэлла улыбнулась:

– Спасибо, ты очень любезен.

Он с приятной улыбкой оглядел всех, даже меня, взгляд рыбий, но губы растянуты и закреплены уголками в нужной позиции. Светский человек, ничего не скажешь. Он бы мне даже понравился, будь в Люшиной компании, но здесь нутром чую соперника.

– Мы как раз говорим, – сообщил Сергей Константинович, – о добавочных проблемах с демобилизованными из армии и… лицами, отбывшими свое в местах отдаленных.

Игорь Арнольдович понимающе улыбнулся.

– Хотя те места нередко рядом. Я, кстати, разработал ряд предложений… Нужно будет обсудить на ближайшем совете.

– Выгнать их всех на фиг? – предположил я.

Наступило шокированное молчание, Игорь Арнольдович победоносно улыбнулся, вот какого придурка вы посадили с собой за стол, ответил бархатным голосом:

– Предложения, как лучше адаптировать этих людей в университетскую среду.

– Да-да, – сказал Сергей Константинович торопливо. – Очень важно суметь их адаптировать, раз уж они заняли места…

– Тех, – спросил я, – кто сдал бы экзамены без всяких лимитов? Но эти места зарезервированы для освободившихся… Для отсидевших зэков?

Сергей Константинович ответил уклончиво:

– Да, для вышедших из мест лишения свободы… Кстати, у нас не принято об этом упоминать…

Габриэлла беспомощно смотрела то на них, то на меня, сказала обвиняюще: