Чтение 29–й страницы книги ~Я

– Извини, – сказал я торопливо. – Жду!

Я поспешно отрубил связь, поцеловал мобильник в крохотную дырочку, откуда только что слышал драгоценный голос, сердце тукает чаще и радостнее.

Полчаса еще слушал «Авторадио» и сообщения о пробках, рассматривал спешащий к корыту или от корыта народец. И никто из этих зараз не поднимет голову, не посмотрит на небо! Правда, сейчас там одна хрень, смотреть не на что, но, чтобы понять, что смотреть не на что, надо хоть раз в жизни задрать кверху свой свиной пятак.

Это абсолютное большинство, абсолютнейшее, занято если не проблемами выигрыша нашей сборной по футболу, то какой-нибудь не менее жизненно важной хренью. Это при условии, что в доме и семье все благополучно. Плюс проблемы на службе, работе, во взаимоотношениях с другим полом. Словом, не до будущего, что выглядит далеким, туманными абсолютно неинтересным. В том смысле неинтересным, что придет и придет, как вот пришли мобильники взамен пейджеров. Жить станет удобнее, это понятно, но думать о нем сейчас – это зачем?

Тем более готовиться к будущему – совсем смешно!

Вот и застанет их врасплох, потому что на этот раз будет не медленная замена пейджеров мобильниками – хотя и она кому-то показалась быстрой! – а стремительное вторжение новых технологий, настолько стремительное, что к ним не успеют приспособиться даже дети: детям тоже надо, чтобы родитель купил им эти штуки, подсказал, одобрил, не бил по рукам.

Затем вторая волна, тут же третья, четвертая… И дойдут до четвертой лишь те, кто сейчас ментально готов принять. Готов принять аксиоматично, дескать, все новое лучше старого, каким бы чудовищным и чужеродным ни показалось вначале.

Я – готов. Во всяком случае, уверяю себя, что готов. Но это я, я уже созрел.

Стрелка часов, как замерзающая гусеница, едва ползет. Мне казалось, что уже полдня стою, прижав машину к бордюру, но прошло только четверть часа.

Чтобы не томиться мукой сладкой, будто какой-то из той эпохи, когда флирт был основным занятием, я заставил мысль вернуться к предпереходному Периоду человечества,недочеловечества, сверхчеловечества и зачеловечества.

Сперва мы, люди, а беря ширше – вообще жизнь, пугливо приспосабливались к окружающей среде: прятались в пещерах, лопали то, что могли сорвать с дерева или выкопать из земли, догоняли и били палками по голове оленя или мамонта, ну там уж как повезет. Это этап эволюционного приспособления к окружающему миру, он длился многие сотни миллионов лет.

Второй этап, это когда мы, гордо объявив себя царями природы, начали эту самую природу приспосабливать к себе. Уже не в пещерах живем, а сами создаем искусственные пещеры в виде огромных каменных зданий, одеваемся в придуманные нами одежды, ездим на транспорте, копаем руду и переплавляем ее в то, что в природе не существует, но нам нужно: высококачественная сталь, молибден с присадками и пр., пр.

Так можем приспособить к себе всю планету, что, конечно, впечатляюще, однако если поднять рыло к небу, то холод безнадежности прокатится по всему телу. Увы, Вселенная крайне враждебна. Пусть дурни мечтают, что можно, как вот сейчас стенками автомобиля или автобуса, оградить человека от дождя и отвезти на другой конец города, так же можно и от космоса стенками звездолета!

Есть такая шуточка: только дурак приспосабливает природу к себе, а умный сам к ней приспосабливается. Из этого делается парадоксальный вывод, что вся нынешняя цивилизация создана дураками. Не дураками, но дурость оставаться на старом уровне, когда можно перейти в третий этап, где начнем приспосабливаться к природе, но уже не снова, а на следующем этапе: необъятный космос к себе не приспособишь!

Стрелка наконец-то доползла к нужному делению. Габриэлла выйдет вовремя, как обещала, она обязательная. Даже если чуточку не закончит. Но у нее, как уже я понял, с этим строго: что обещает – делает, никаких женских ужимок и ссылок на чис-ста женские особенности.

Я вышел, размял спину, взглядом пытаюсь найти, откуда может появиться Габриэлла. Сегодня небо мглистое, серое, только на западе над крышами домов тускло и невнятно краснеет что-то вроде заката. Наверное, заката, судя по вечернему времени, а так небо похоже на овсяный кисель: полезный, защищающий от каких-то болезней, но противный с виду и такой же невкусный.

Габриэлла возникла легкая и элегантная, я не успел даже увидеть момент появления: словно прошла насквозь тяжелые дубовые створки.

По ступенькам могла бы сбежать легко и грациозно, как шаловливая девчонка, но нет, это была бы не Габриэлла: спускалась легко и быстро, но так, как шла бы принцесса после, скажем, теннисного матча, не забывая ни на минуту о королевском достоинстве.

На ее лице проступила улыбка, это взгляд отыскал меня, я видел, как красиво очерченные губы расползаются в стороны, ослепительно блеснули ровные красивые зубы.

– Привет, – произнесла она радостно и с ноткой виноватости, – простите, что заставила ждать…

– Ничего подобного, – запротестовал я. – Если бы все были так пунктуальны! Наша страна перегнала бы даже Китай по росту ВВП…

Она засмеялась, подала руку, я едва удержался от старомодного желания прижаться к ней губами. Она с легкой улыбкой приняла мое суетливое ухаживание: я, как ретросексуал, шагнул вперед и открыл перед ней дверцу автомобиля. Впрочем, Габриэлла и не пыталась открыть сама, даже замедлила шаг, чтобы я успел проделать все необходимые движения с чувством и достоинством, мужчина не должен выглядеть чересчур суетливым, как лакей, что открывает за чаевые.

Совершив джентльменский поступок, я закрыл за ней дверцу и, обойдя машину спереди, сел за руль.

– В кафе?

Она озабоченно взглянула на часы.

– Через три часа, – сказала ровным голосом, но мне почудилось некоторое смущение, – по «Обсерверу» начнется передача про космос. Впервые расскажут про модернизацию телескопа Хаббла…

– И покажут те самые снимки? – спросил я.

Она кивнула, на бледных щеках восхитительно проступил румянец.

– Этот канал, – проговорил я, соображая лихорадочно, – довольно редкий… Он не входит ни в базовый пакет, ни в дополнительные… Разве что в самые расширенные? За добавочную плату?

– Да, – сказала она торопливо. – Я смотрела по Инету, он есть всего в трех московских кафе…

– Он есть и у меня, – добавил я. – Габриэлла, ко мне?

Нутро мое сжалось в ожидании отказа, но она ответила просто:

– Да, конечно. Если это удобно.

– Габриэлла!

Она смущенно улыбнулась:

– Я еще в прошлый раз заметила у вас этот канал. И еще тогда убедилась, что вы в самом деле любите астрономию.

– Габриэлла, – сказал я с укором, – вы просто свиненок! Подозревали, что брешу?

– Да.

– Зачем?

Она улыбнулась:

– Некоторым очень нравится затаскивать в постель девушек, которым в постель не очень-то хочется.

– Зачем?

– Не знаю, – ответила она простодушно. – Их еще называют спортсменами. Хобби такое странное.

– Извращенцы, – сказал я.

– Еще какие, – согласилась она. – Как будто мало девчонок, что сами высматривают парней и снимают их везде, начиная с улицы!

– Наверное, – предположил я, – важно доминировать?

Она вздохнула:

– Ох уж этот ваш рефлекс…

– Я им не страдаю, – заверил я.

Она улыбнулась, а я, сдерживая щенячью радость, перестроился в левый ряд и гнал машину, превышая скорость, раздираясь между желанием врубить полную и промчаться так, чтобы Габриэлла ахнула, и боязнью быть остановленным гаишниками: ну не умею ни давать взятки, ни разговаривать так, чтобы поняли и отпустили, как обычно бывает у Люши.

Впрочем, это для мокрощелок вроде Лизы важно, чтобы парень был крут и мог промчаться по главной улице, нарушая все правила, а Габриэлла как раз из мира, где правила соблюдаются со всей серьезностью и строгостью.

Глава 6

В квартире я сразу же включил телевизор, ликуя, что у меня достаточно продвинутый: для приема передач высокой плотности, каналов до фига, сунул Габриэлле пультик, а сам бегом метнулся на кухню и быстро включил плиту, соковыжималку и кофемолку, все сразу.

– Габриэлла, – спросил я, – ветчина с яичницей пойдет? А то я, честно говоря, почти ничего не умею.

Она не ответила, я вышел, в комнате пусто, а за дверью туалета горит свет.

– Габриэлла, – повторил я, входя, – я поставил там сковородку разогреваться… Ветчина с яичницей, как? Повар из меня хреновый, я обычно только разогреваю…

Габриэлла сидела на унитазе, лицо чуть покраснело, под ней булькнуло, она сказала чуточку зажато:

– Я не капризная в еде. Вячеслав, я даже не знаю… хорошо это или плохо, что вы такой раскомплексованный.

– Раскомплексованный? – удивился я. – Ну, теперь же нет запретов, а я как и все… Да мне показалось, что вы здесь уже были…

Она усмехнулась, глядя мне в глаза:

– Да, но тогда я постеснялась сказать, что мне все-таки неловко…

Я отмахнулся:

– Да что за пустяки.

– Да понимаю, что пустяки. Просто я в такой семье выросла…

Никакой я не раскомплексованный, ответил я мысленно. Просто мы в теле животных, потому и комплексуем, потому и зажаты. Все это уйдет, когда будем из наночастиц. Вряд ли будем стесняться того, что у соседа антенна длиннее, а у меня… ах-ах, какой стыд, короче на целый нанометр, скорее принять нановиагру!

– Нормуль, – сказал я уверенно, как принято отвечать, потому что эти, которые отчаянно выпячивают свою неповторимую индивидуальность и живут «не как все», самые зажатые в общепринятые тиски человечики, а неповторимости у них не больше, чем у бордюрных камней на тротуарах Тверской. – Нормалек, все путем! Красивые у вас ушки. Как у эльфенка…

Она озабоченно потрогала ухо.

– Что, противные?

– Нет, красиво вычерченные… Остренькие такие кверху, а не повисшие лопухи, как у многих. Прикольные ушки!

Она с облегчением улыбнулась, но не ответила, тужилась, я деликатно помолчал, а когда булькнуло вновь, Габриэлла заметно расслабилась, я добавил:

– И просвечивают, я заметил. Тоже здорово… Так и покусал бы!

Она засмеялась, оторвала пару листков бумаги, красиво изогнулась, доставая ими до задницы.

На кухню вернулись вместе, я бросил на раскаленную сковородку пару сочных ломтей ветчины, добавил масла и разбил десяток яиц. Воздух начал пропитываться зовущим ароматом смачного жранья.

Потом кофемолка наполнила пластмассовый стаканчик, рассчитанный на шесть порций, обычно это норма на одну мою чашку, но сейчас я великодушно разделил пополам. Все равно всем кажется чересчур крепким.

– Чашечка кофе, – сказал я, – а как возрастает самоуважение!

Габриэлла засмеялась:

– У меня тоже. Даже морщинки разглаживаются.

– Какие морщинки? – удивился я. – У вас их нет.

– Будут, – заверила она со вздохом. – То доллар падает, то финансирование нам урезают, то директора сменили…

Я сказал с неловкостью:

– Вы все это принимаете слишком близко к сердцу.

Ее губы дрогнули в улыбке.

– Это потому, что у меня маленькая грудь.

Я посмотрел в ее смеющиеся глаза.

– Да, у кого большая грудь, до тех чужие проблемы доходят слабо, это я понимаю. Но вы с чего решили, что маленькая?

– Вы смотрите мне в глаза, – уличила она.

– И что?

– Обычно мужчины пялятся на сиськи! Если не смотрят – значит, смотреть не на что.

– У вас удивительные глаза, – сказал я искренне. – Смотрел бы в них и смотрел. А сиськи нормальные. Не огромные, но и не маленькие.

– Это потому, – объяснила она, – что у меня удивительный лифчик.

– Чем?

– Снимаешь и удивляешься, а где же сиськи?

Я помотал головой.

– Не брешите. Не поверю, что прибегаете к таким трюкам. Это простые девчонки могут, но не вы…

Я задрал ей майку и посмотрел на груди, небольшие, четко выступающие на худом теле, с небольшими алыми кружками и крохотными, как зернышки пшена, сосками.

Она стояла, не двигаясь и не делая попыток мне помешать. Я опустил маечку и сказал с удовлетворением хозяина, поймавшего вора на горячем:

– У вас вообще лифчика нет! И сиськи классные.

– Правда?

– Правда-правда, – заверил я, хотя, если по-честному, ну какая разница, скоро никаких сисек не будет. По красным пескам Марса будем ходить без всяких сисек, а к звездам, даже самым близким, полетим вообще без грамма мяса: либо в металле, либо в виде силовых полей.

Она озабоченно взглянула на часы.

– Через пять минут начнется.

Я торопливо отыскал нужный канал.

– Вот.

– Спасибо.

Она опустилась на диван, спина прямая, взгляд строгий и отстраненный. У меня чуть слюни не потекли от умиления. Как же осточертели самочки, которым только секс или которые твердо уверены, что мужчинам нужен только секс. Да такого говна, как секс, хоть пруд пруди… Ну, не говна, конечно, просто тянет назвать говном, когда со всех сторон вдалбливают, что трахайтесь, трахайтесь, трахайтесь – и все проблемы будут решены!

Ага, щас, будут решены.

Честно говоря, даже дивные снимки, сделанные с помощью этого уникального телескопа, как и умный и емкий комментарий ведущего астронома обсерватории, не потрясли. Ясмотрел, как по экрану плывет картинка черного космоса, но рядом на диване Габриэлла, это уже достаточное потрясение.

Она жадно всматривалась в снимки, а я украдкой бросал взгляды на ее тонкий профиль, исполненный дивного изящества и в самом деле королевского достоинства.

– Не волнуйтесь, – шепнул я ей на ухо, – я все пишу…

– Серьезно? Спасибо!

– Вот маг, – указал я на ящик на нижней полке. – Как только передача закончится, сброшу с харда на лазерный. Надеюсь, у вас есть чем прочесть.

– Есть, – ответила она. – Поразительно, в новостях про эти снимки даже и не упомянули…

– Зато показали, – ответил я, – голую Парис Хилтон… И скандал с Аней Межелайтис!

Она сказала грустно:

– Да, вам это интереснее.

– Кому это «вам»? – спросил я, задетый. – Женщины смотрят такое еще охотнее. Понятно почему?

– Почему?

– А чтоб сказать себе: «Так уже можно» – и тоже выйти голой на улицу.

Она фыркнула, передачу досмотрели уже молча. Едва пошли последние кадры с благодарностями за содействие и предоставление редких снимков, я сунул лазерный диск в узкую щель дисковода.

– Пишет в двенадцать раз быстрее, – сообщил я зачем-то. – Это быстро…

Она взглянула искоса, в голосе прозвучала обида:

– Так спешите от меня избавиться?

Я опешил, отшатнулся, выставил ладони, защищаясь от нелепейшего обвинения, ее глаза смеялись, я с трудом перевел дыхание.

– С такими шуточками… у меня вот-вот разорвется сердце!

– Почему?

– Испугался, – ответил я честно. – Габриэлла, я до жути страшусь вас чем-то рассердить.

Она посмотрела на меня искоса.

– Судя по тому, что вы рассказывали, вас это не должно тревожить.

– Не должно, – согласился я, – но как тревожит! Да что там тревожит, страшусь вас потерять как не знаю что. Даже не вас, простите, вы мне и не принадлежали, а потерять возможность вас видеть, слышать, любоваться вами.

Она помолчала, я затаил дыхание, она ответила тихо:

– Аркадий Аркадиевич, не говорите так красиво. А то мне как-то не по себе. Я не то чтобы ах-ах, за кого вы меня принимаете, я серьезная… но мои интересы, как бы без высокопарности, среди звезд. Ну вот, не получилось…

– Это не высокопарность, – сказал я горячо, – вы там, среди звезд! И вся из себя… звездная! А я тут червячусь.

– То есть, – уточнила она, – окукливаетесь?

– Пока листья жру, – сказал я сердито.

– Потом из вас выйдет звездная бабочка?

– Хорошо бы – межзвездная, – сказал я, принимая игру. – Или галактическая.

Она засмеялась, поднялась. Сердце мое остановилось в ужасе, но Габриэлла собрала чашки, унесла на кухню и поставила в раковину. Я смотрел с замершим дыханием, как она сполоснула под струей горячей воды, протерла полотенцем и аккуратно расставила на полке.

– Что ж, – сказала она, поворачиваясь ко мне, – раз уж мы пока гусеницы…

Не играя в дешевый стриптиз, она просто и без затей сбросила через голову маечку, подрыгала ногами, скидывая шортики. Улыбнулась чуточку застенчиво и сняла крохотные трусики, обнажив узкий ромбик интимной стрижки. Я не двигался, страшась спугнуть дивный миг, а Габриэлла произнесла со слабой улыбкой:

– У звездных это будет, наверное, иначе… Я в душевую.

Я проводил ее взглядом и, лишь когда скрылась за дверью, метнулся в спальню, быстро-быстро убрал все лишнее, сменил простыню и наволочки.

Она лежит со мной рядом, почти касаясь голым плечом, одеяло подтащила к подбородку. Голова кружится от ощущения, что там дальше голенькая и что на этот раз у нас будет совокупление, чему в старину придавали такое большое значение.

– Ты счастливый, – сказала она, уже незаметно перейдя на «ты», – у тебя и работа интересная, и хобби.

– Твоя интереснее! – сказал я, счастливый, здесь «ты» знаковое, а не просто местоимение. – У тебя астрономия…

– Да, я люблю ее, – согласилась она. – Но у тебя даже стены в звездных картах.

– Что карты…

Постепенно воодушевляясь, я рассказал ей о законе Мура и что стремительный взлет новейших технологий позволит рвануться биологии, медицине и вообще всей науке, а это приведет к сингулярности. Габриэлла слушала очень внимательно, не перебивала. Ее веки иногда опускались, я понижал голос, улыбка пробегала по ее губам.

– Я не сплю. Говори.