Чтение 19–й страницы книги ~Я

– Едем к Люше, – сообщила она.

Я помотал головой.

– Лариска, я тебя люблю, ты прелесть и лучшая женщина на свете, но, знаешь… че-то мне к Люше ходить расхотелось… так часто. Давай пойдем к нему как-нибудь ближе к Новому году? Или к Восьмому марта…

Она охнула, глаза округлились.

– Что с тобой?

– Наверное, взрослею, – сообщил я. – Запоздало. Или гормональный фон меняется. А если честно, Лариска, меня уже начинает подташнивать от той компашки.

Она вскинула брови, изогнутые безукоризненными дугами, тонкие и в то же время пушистые, в глазах проступило недоумение.

– Славка, я тебя не узнаю.

– Я себя тоже, – ответил я бодро. – Но, знаешь, я себе таким начинаю даже нравиться.

Она покачала головой.

– Дело не в том, лучше ты или хуже. А что, у тебя есть друзья, кроме Люши? Славка, посмотри правде в глаза!

В ее взгляде я видел жалость. Смущенный, я начал подыскивать другие доводы, зазвенел телефон, рука Лариски потянулась поднять трубку, но в чужой квартире, сдержалась.

– Алло! – сказал я. – А, это ты Люша… Понимаешь, я не…

Лариска вырвала у меня трубку из руки.

– Люша, это я, Лариска. Мы не задержимся. Демьян уже приехал?.. Да, он должен приехать, обязательно должен… Хорошо, выезжаем.

Она положила трубку, лицо стало очень серьезное.

– Слава, Демьян пообещал купить пятьдесят один процент акций нашего медиа-холдинга. Я должна дожать его сегодня, понял?.. А его жена что-то подозревает! Мы должны будем появиться вместе и уйти вместе!

– Что за дура у него жена, – сказал я раздраженно. – В каком веке живет?

– Дура, – согласилась Лариска. – Совсем отсталая! Он ее откопал где-то в провинции. И все никак не омосквичится. Да мне ее Демьян как муж и на фиг не нужен!.. Эта сделка ему даже еще и прибыль принесет! Он двадцать миллионов долларов потерял на акциях ЮКОСа, а здесь только выиграет… Слава, ну в последний раз!

Я сказал, сдаваясь:

– Ладно, в последний. И только для тебя, чудо в перьях.

Правда, гнал машину, злой на себя и свою мягкохарактерность, трижды взял с Лариски слово, что в этом году к Люше едем в последний раз, лимит посещений исчерпан, а в следующем – посмотрим, посмотрим…

Аромат шашлыков мы почуяли еще в лифте. А когда дверцы распахнулись на этаже, Лариска закрутила носом.

– Все, я пропала, – сказала она обреченно. – Прощай, диета…

Люша открыл, когда мы были еще на лестничной площадке, обнял обоих сразу, весь пропахший жареной бараниной, луком, аджикой, пряными соусами.

– Как хорошо, – прогудел он довольно, – марш за стол, все уже садятся!

– Идем-идем, – заверила Лариска.

Мы с Люшей пошли к столу, а Лариска прошмыгнула мимо, где-то ждет для важного разговора Демьян. В большой комнате стол снова уставлен так, что ни свободного сантиметра. Везде салаты мясные, рыбные, оливье, селедка под шубой и прочее-прочее, что предназначено разжечь аппетит, а горячее мясо подадут потом для настоящей жратвы.

Я обменялся с мужчинами рукопожатием, расцеловался с женщинами, при этом даже Валентина вслед за Татьяной игриво ухватила и потискала меня за причинное место. Константин скалил зубы, молодец жена, умеет прикалываться.

Люша взял в лапищу тонкостенный фужер, наполнено до краев, сказал жизнерадостно:

– Как изречено в Библии: «Из праха создан сын человеческий, и в прах он обратится». Так почему же нам не пить в промежутке?.. Га-га-га!..

– Ха-ха-ха, – ответил Константин.

– Хе-хе-хе, – засмеялся и Барабин. – Золотые слова!

– Пить или не пить, – сказал Константин бодро, – смерть одна, как сказал не то Шекспир, не то Франс Анри Беранже. Так выпьем же!

Все выпили, лихо и отважно, потом торопливо стучали ножами и вилками по тарелкам. Салаты исчезают, словно тают, я жевал вместе со всеми, посматривал на открытую дверь балкона. Ветерок, как шаловливый щенок, треплет краешек платья Лариски. О чем говорят, не слышно, но видно, что именно говорят.

Алкоголь размягчает мысль или не размягчает, но мысли под чавканье и стук вилок ползут медленные, умиротворенные, возвышенные. Мы всего лишь коллоидные субстанции, сказало нечто во мне глубокомысленно, что плавают в чуть более разреженной смеси. Кто не верит, что воздух – плотная среда, пусть вспомнит как погиб «Челленджер». Можно сказать и так: в космосе плывет эдакий средней плотности комок, который именуем Землей. Этот комок окружен пленкой атмосферы, этакой смеси, на стыке атмосферы и почвы зародились и развились чуть более плотные, чем сама атмосфера, комочки, называемые жизнью. Растительной, животной, неважно. Комочки усложнялись, наконец один усложнился до того, что осознал себя человеком, назвал себя венцом творения и создал философию. Однако, несмотря на самомнение, остался тем же комочком, который подчиняется все тем же законам животной жизни: рождение-развитие-смерть.

Для всего комка, именуемого Землей, все осталось по-прежнему: мелкие сгустки распадаются, превращаются в другие, идет круговорот. В общем, для природы смерть человека и превращение его тела в груду червей вполне нормальны, у природы нет этики, это было нормально и для того человека, который был еще обезьяной, но вот теперь, когдаон осознал… да многое что осознал и даже чем себя осознал, главное же – осознал смертным.

И – не захотел им оставаться.

Впрочем, те, кто этого не понимают и напыщенно говорят, что жить надо в гармонии с природой, что если природа запрограммировала определенный срок жизни, то так и надо, – это всего лишь обезьяны. Все еще обезьяны. Пусть даже в костюмах, с галстуками и с дипломами университетов. Костюм на любую мартышку напялить можно, а диплом не гарантирует ума.

На обезьян просто не стоит обращать внимания. Конечно, общаться с ними и трахать их – другое дело, раз уж живешь в обезьяньей стае, но ценности обезьян пусть остаются обезьянам, а мы пойдем дальше. Через трансчеловека в сингулярность.

– Славик, о чем задумался? – спросил Барабин бодро. – У кого сиськи больше?.. По-моему, у Татьяны, хотя иногда Ольга свои так подает, что куда там Памеле Андерсон…

Константин предложил:

– А давай сравним?

– Как?

– Да попросим снять блузки!

– Да ну, откажутся…

– А если водой облить? Сами все увидим!

Барабин покачал головой.

– Да нет, сиськи показывали, с удовольствием показывали, у них классные, но всегда порознь. Нет, не будем устраивать соревнований. Нам кайф, а одной из них проигрывать в таком важном деле…

Константин вздохнул:

– Извини, не подумал. Славик, давай выпьем, а то ты что-то совсем задумчивый… Пусть лошадь думает, как говорил мой дед, у нее голова большая, а я говорю – пусть сервер думает, для того его и делали! А мы должны получать от жизни удовольствие.

Если бы обезьяны понимали, мелькнула мысль, на пороге чего стоят, то понятно же, что абсолютное большинство начали бы говорить, какая эта величайшая глупость – пытаться становиться человеком! И как прекрасно быть обезьяной, как замечательно спать на ветках и срать с высоты, ловить блох и прыгать по лианам!

И как смеялись бы над той обезьяной, что пыталась бы жалко доказывать, что перейти в стаз человека вообще-то не совсем уж так безнадежно плохо…

Барабин хохотал, потом вдруг перешел на писклявый дискант, пародирует кого-то из актеров. Или футболистов. Даже политиков пародировать не может: в новостях смотриттолько спорт, а когда ввели спортивные каналы, то платит теперь только за спортивные и музыкально-развлекательные.

Люша тоже ржал, как большой сытый бегемот, но возразил:

– Э-э, нет! Допинг неизбежен. Спортсмен-профессионал – публичная девка, от которой требуют честного поведения.

– Спортом заниматься нужно, – сказал Барабин серьезно. – Тот, кто занимается спортом, может вынести даже культурную жизнь… га-га-га!

– Гы-гы-гы, – поддержал Константин. – Да, спорт – сила! Даже весь бизнес – сочетание войны и спорта.

Я улыбнулся, кивнул, а в голове холодная и беспощадная мысль: сейчас и я, как эти полуобезьяны, общаюсь этими звуками, но совсем скоро закончено будет и с нашей речьюв том виде, в каком мы привыкли, будучи этими… существами. Вообще обмен звуками очень ограничен. Что устраивало древних римлян или декабристов, перестало устраивать даже поколение моих родителей. Пришлось заимствовать массу иностранных слов, которым придавалось иное значение. Язык обогащался, обогащался, в том числе и за счет стремительно растущей аббревиатуры и неологизмов, но все равно слов катастрофически не хватало. Это вызвало море простенького юмора, построенного на одинаковом или похожем значении слов, понятий, на двойном истолковании и прочем-прочем, что было просто немыслимо всего сотню лет назад. Острить люди стали во много раз больше, но только за счет того, что множество понятий столкнулись и переплелись в тесном объеме языкового состава.

Да и фиг с нею, звуковой речью. Оставим ее животным. Если на уровне радиоволн мой язык будет богаче и ярче, то я за новые возможности. И плевать, как именно разговаривали или хрюкали мои предки. Не остался же я тогда на дереве?.. Не останусь и здесь.

Я поглядывал на часы, скоро ли Лариска уточнит все детали сделки, уже бы смылся. За столом разговор от спорта плавно перешел в область, где все всё понимают: политика, наука, добыча нефти…

Люша поглядывал на меня из-под мясистых, как оладьи, век, я делал вид, что не замечаю вопроса в его глазах, наконец он потянулся ко мне через стол с наполненным фужером.

– Славик, давай выпьем с тобой, дружище… Что-то ты становишься все серьезнее. Лариска говорила, что на работе у тебя все в порядке, очередное повышение отхватил… Или цены на нефть тебя… га-га-га!.. не устраивают?

– Все устраивает, – ответил я легко. – Все хорошо.

– Все, – возразила Валентина, – только наука совсем с ума сошла! Такое придумывает…

Она обиженно поджала губы. Люша сказал скептически:

– Все это говно и неправда. Я тоже смотрю телевизор и вижу, что весь прогресс движется на благо человека. Еды все больше, она все вкуснее и разнообразнее: каждый день из магазина возвращаюсь с полными пакетами каких-то новых продуктов! Даже хрюкты новые, откуда и берутся, с ума сойти! Так что люди все лучше и лучше устраиваются в этом мире, а другого нам не надо, не надо.

Василиса кивнула, поддерживая мужа:

– Да. Сейчас вся цивилизация – для человека. Это раньше ужас что было: великие стройки коммунизма, где людей гробили то на строительстве пирамид, то на копании Суэцкого канала через Панамский перешеек, то на строительстве Ленинграда… а теперь ничего не строим, сейчас живем и радуемся!

Я развел руками.

– Говорят, прогресс согласного едет, несогласного – тащит.

– А если все не согласны? – поинтересовалась она.

Константин сказал более объективно:

– Не все, но большинство? А здесь не согласно абсолютное большинство…

– У нас демократия, – согласился я, Константин довольно кивнул, но я продолжил весело, чувствуя, словно алкоголь, общую раскованность: – Но прогресс такая штука… Когда-то абсолютное большинство не хотело пересаживаться из таких милых и удобных карет в дурно пахнущие бензином автомобили. Где теперь кареты? И где те люди?.. Любой из нас, что бы ни говорил с трибуны или вот здесь, за столом, охотно запустит в себя нанороботов, что будут убивать на месте болезни, ремонтировать клетки, поддерживать организм вечно молодым и обеспечивать вечную жизнь… Любой-любой, потому что это будут не жуткие крабы размером с кулак, а всего-навсего крохотная капсула с «порошком»!

– Ну, – сказал Константин настороженно, – допустим…

– Даже из такой малости, – продолжал я, чувствуя, что вообще-то мечу бисер перед парнокопытными, но жарко, вино пошло в мозг, язык развязался, как у Остапа, – видно,что размножение станет излишним! Ну да, люди станут бессмертными, а что? На фиг им размножение? А раз станет излишним, то различие полов исчезнет. За ненадобностью. Всмысле, мы сами его упраздним. Уверяю, станет модным отказываться от пенисов!.. Сперва это будет бунтарство, вызов обществу и его замшелым устоям…

За столом воцарилось молчание, Барабин пытался заржать, но врубился, что говорю всерьез, обиделся, начал молча ковыряться в салатах.

Константин проворчал с сомнением:

– Хочешь сказать, начнут тинейджеры?

– Ну да, – ответил я, – как всегда.

– Так они все живут пенисами!

– Но быстрее и начнут от них отказываться. Не все, конечно.

– Ха, еще бы!

– Для революций, – пояснил я, – достаточно и немногих. Абсолютное большинство, как всегда, просто сидит на заборе и смотрит, по какую сторону упасть. Бурчит, не верит, осуждает, а потом просто принимает то, что случилось. Хоть революцию, хоть контрреволюцию.

Константин пожал плечами.

– В этом и есть выживаемость общества. Страшно подумать, если бы в революции в самом деле участвовали широкие массы, как потом врут победители!

Все настороженно слушали, благо после выпитого надо какое-то время просто есть, желательно молча. Люша наконец сказал пренебрежительно:

– Русский человек ради «хрен знает зачем» способен на удивительные поступки. Может быть, и эти… нанотехнологии из той же оперы?

Я покачал головой:

– Нет, ее первыми начали американцы.

– Тогда, может, ну ее? Мы ж патриоты?

– И от мобильника откажешься? – спросил я. – И от телевизора?..

Татьяна сказала мечтательно:

– Если американцы, тогда можно. А то наши косорукие любую технологию скосорутят. Но еще лучше бы ее начали разрабатывать французы…

Я уточнил с недоумением:

– Почему французы?

– У них такие духи… И кремы для лица… Никаких подтяжек не надо. Даже ботоксы можно не впрыскивать. Кожа становится нежной, как жопка младенца.

– Французы тоже участвуют, – заверил я. – Именно с кремами.

Барабин наполнил себе рюмку водкой, крякнул, будто уже выпил, сказал веско:

– Я видел роботов! По ящику показывали, в футбол играют! Потешные… Ползают, правда, как черепахи, но правила помнят назубок.

Люша хохотнул:

– Никогда роботы не смогут заменить людей! Такой робот-футболист разве даст подножку или сдернет трусы с соперника?

– Или даст головой в грудь, как Зидан?

Я тоже засмеялся:

– Нет, там говорится про нанороботов.

– А это что за штуки?

– Это роботы размером с молекулу. Они будут собирать из атомов все, что велит им большой компьютер, за монитором которого сидит человек. Все из атомов…

Люша захохотал:

– Брехня, я весь из мяса, костей и малость… самую малость… из аппетитного жирка. Так, на случай голодовки! Га-га-га!..

Все смеялись, глядя, как колышутся от смеха все этажи подбородков Люши, как трясется желе огромных плеч, как поднимаются и сползают громадные медузы «аппетитного жирка» на груди, а уж на вздутый живот и смотреть жутковато.

Глава 7

Я тоже улыбался, а в голове вертится, сказать или не сказать, что и Люша, и стул, на котором он сидит, и накрытый стол, и бетонная стена, и диван с расположившейся на нем Василисой – все это из одних и тех же атомов. Переставь атомы тела Люши – получится жирафа, стол, табуретка, стена, накрытый стол, просто воздух, диван…

Когда-то начнут переставлять эти атомы на самом деле, это «когда-то» совсем близко, вот будет шок для этих полуобезьян! Хотя это я слишком хорошо о них думаю. Они даже не поймут, как это делается. Как сейчас не понимают сегодняшнего, им только «дай» и «принеси», потребители чертовы.

Василиса, поддерживая мужа, фыркнула, как огромный рассерженный морж.

– Славик, ну ты подумай, это же бред! И что, найдется хоть один человек, кто добровольно станет всобачивать в свое тело железки?

Люша, Константин, Барабин и все женщины улыбались, для них все понятно, кто же на такую дурь пойдет? Человеческое тело прекрасно, вершина эволюции, ничего лучше создать просто невозможно. Не зря же шесть миллиардов лет эволюция шла от амеб через всяких кистеперых рыб, динозавров и обезьян к человеку, что хоть по Библии, хоть по Дарвину, но вершина вершин и мера всего сущего!

– Пойдут, – сказал я невольно, – конечно, пойдут.

Барабин недовольно хрюкнул:

– Ну разве что какой умирающий решится… Но, по мне, лучше умереть, чем жить благодаря железяке в теле!

Люша и Константин поддержали довольным ржанием, Барабин потянулся к ним с рюмкой водки. Звонко чокнулись, выпили, покряхтели, пока эта жгучая гадость проваливается по пищеводу.

Я развел руками:

– Ну пусть даже умирающий. Но потом станет здоровым и будет сильнее, здоровее, будет видеть вас насквозь…

Люша гулко захохотал:

– А что он увидит такого интересного? Я ему могу и так показать! Баб увидит без одежды? Подумаешь… Таня, покажи сиськи!

Таня с готовностью расстегнула блузку и, мило улыбаясь, потрясла сиськами из стороны в сторону, покрутила, потерла одну о другую, взглядом давая понять, что между ними, вот такими сочными и горячими, вполне можно бы вложить что-то свое горячее.

Как только, застенчиво хихикнув, запахнулась, Люша изрек:

– Весь цимес в том, что и сиськи, и жопы видишь… как подарок! Редко. А все время смотреть на них… недолго и в импотенты попасть!

Василиса сказала веско:

– Глупость это все! Ученые только деньги выманивают на свои забавы. Я слышала как-то, что эти самые сумасшедшие ученые, они хитрые и свое любопытство… удовлетворяют…

Она запнулась, Люша подсказал с веселым ревом:

– За государственный счет! То есть за наш. Разве не так, Славик?

Константин бросил на меня быстрый взгляд.

– Вообще-то Славик может быть прав. Но только в одном случае…

– Каком? – полюбопытствовал Люша.

– Ну там смертельно больной какой… Ему умирать сегодня к вечеру, вот он и согласится вмонтировать в себя какую-нибудь железку…

Я сказал невольно:

– Да при чем здесь смертельно больные? Именно здоровые станут охотно – да-да, охотно! – всобачивать, как ты говоришь, разные приспособления, чтобы стать сильнее, быстрее, здоровее…

Я поперхнулся, внезапно вспомнив свои заверения самому себе, что спорить с полуобезьянами глупо, их не переубедишь, нужно просто работать, как если бы работал в лесу и не обращал внимания на прыгающих по веткам обезьян, лемуров, белок и попугайчиков. Говорил себе, убеждал, был даже уверен, что обращать внимание не стану, а вот сорвался, заспорил, да еще так горячо, словно для меня так важно переубедить этих полуобезьян!

– Жить – значит только приготовляться к жизни, – сказал Константин с пафосом. – Если бы человек знал, как жить, он никогда бы не умер…

Все захохотали, я мрачно подумал, что Константин брякнул мудрость, даже не заметив, что именно изрек. Если бы человек в самом деле знал, что уже сейчас можно смерти избежать, то есть появился шанс, не стопроцентный, правда, но разве есть из чего выбирать, человек этот начал бы жить, вполне возможно, иначе.

Я посмотрел на колыхающиеся студни сырого мяса вокруг стола, накрытого жареным мясом, осадил себя: нет, все равно очень немногие бы стали. Из-за того, что жестокий природный отбор перестал выпалывать человечество, оставляя жизнестойкие особи, человеческая масса неудержимо разрослась за счет многочисленного биологического мусора. Все эти больные и нежизнеспособные в нормальных условиях сейчас живут припеваючи. Дают еще более больное и нежизнеспособное потомство, но хуже того – устанавливают свои законы в обществе, у нас демократия!

Люша сказал важно:

– Замечено, что те, кто делает утреннюю гимнастику, умирают гораздо реже… – Он сделал паузу и договорил: – Потому что их гораздо меньше.

Все снова захохотали, что-то этот частый хохот по любому поводу начал напоминать мне штатовский гогот за кадром. У нас есть новости с сурдопереводом для глухих, а в Штатах придумали этот подсказывающий гогот, чтобы идиоты знали, где смеяться. Но так как биологический мусор стремительно размножается везде, то гогот укоренился всюду, в том числе и у нас на центральном телевидении.

С балкона появились и сели за стол Демьян и Лариска. Я старался угадать по ее лицу, чем закончился разговор, но у Лариски по сияющему лицу восторженной куколки хрен что поймешь, а Демьян, как обычно, важен и начальственен.

– Человек, – сказал он глубокомысленно, ухватив нить дискуссии, – умирает только один раз в жизни и потому, не имея опыта, неудачно…

Лариска первой захлопала в ладоши и сказала счастливо:

– Как умно сказано! У меня даже голова закружилась!

Демьян посмотрел на нее с нежностью, все мы жаждем, чтобы нами восторгались прежде всего женщины. Все начали соглашаться, я снова подумал, что и этот прав, сам того не подозревая. Уже в трансчеловечности можно умереть и воскреснуть, снова умереть и полностью восстановиться. Так что опыт появится, появится.