Чтение 30–й страницы книги ~Я

Я рассказал про неизбежную перестройку организма, что вообще-то уже началась, только это пока не связывается с первыми лучиками грядущего дня сингулярности: металлокерамические зубы, исправление близорукости хирургическим путем, вставление в глаза искусственного хрусталика, который уже лучше естественного, пластмассовые клапаны в аортах, титановые суставы…

Лишь однажды она обронила, чуть коснувшись рукой моих вялых гениталий, а они всегда вялые, когда увлекаюсь разговорами:

– Значит, этой штуки у людей не будет?

Это был полувопрос-полуутверждение, я замялся, ответил с неловкостью:

– Сама понимаешь, никто никого принуждать менять свое тело не будет. Обязательно найдутся люди, которые «захотят остаться людьми». В смысле, со всеми их причиндалами.

Она пробормотала:

– Это утешает.

– Почему?

– Абсолютное большинство останется.

– Габриэлла!

Она спросила удивленно:

– Разве я не права?

– Абсолютное большинство так только говорит, – возразил я. – Это тупое стадо, давай уж скажем правду! Мы не на трибуне, чтобы политкорректничать. Большинство говорит так потому, что все говорят так. Как принято говорить, вот и говорят.

Она шепнула в ухо:

– Это правильно. Большинство должно быть устойчиво и консервативно. Если бунтарей слишком много…

– Да понимаю, – сказал с легкой досадой, – но это умом понимаю! Любое общество держится на дураках, если честно, без политкорректности, но все равно дураки злят и раздражают.

– Ну что ты заводишься…

– Сам не знаю, – признался я. – Условия уже явно и заметно изменились, а стадо продолжает бубнить одно и то же. С гордостью причем! Стадо сперва будет говорить, какгнусно становиться трансчеловеками, а потом все разом ломанутся следом и с великой поспешностью избавятся от биологических тел. И будут говорить таким же безликим хором, что как это правильно быть в постоянно перестраиваемом кремниевом теле и какие дураки те, кто все-таки остались полуобезьянами. Правда, они так же будут говорить и про тех трансчеловеков, что стремятся перейти в зачеловеки…

– В сингуляры?

– Да, в сингуляры. Стадо есть стадо. Оно всегда считает себя правым уже на том основании, что их большинство.

Она сказала тихо:

– Но любое стадо ведет вожак, не спрашивая их желания, так?

– Да, – ответил я, благодарный за поддержку. – Переход на другую ступень неизбежен. Всегда будут люди, что захотят усовершенствовать свое тело. А те, кто не пожелает, будут проигрывать во всех отношениях и… поневоле начнут встраивать в свое тело всякие гаджеты и дивайсы, чтобы не отставать, чтобы соответствовать эпохе, иначе… в заповедники! Есть заповедные леса и степи, где звери живут в полной свободе, люди их не тревожат. Будут заповедники и для тех, кто все-таки не захочет из упрямства или религиозных убеждений менять свое тело…

Она задвигалась, устраиваясь поудобнее, ее волосы щекотали мой подбородок.

– Из религиозных? Я вообще-то верующая…

– Католичка? Православная?

– Не знаю, – ответила она шепотом. – Меня никто не крестил, в церкви ни разу в жизни не была. Но вообще-то в Бога верю. У меня даже есть Библия в двух изданиях. Одно попроще, а другое с иллюстрациями Доре.

– Ух ты!

– Правда, – уточнила она, – я их особенно и не читала. Так, рисунки посмотрела.

– Рисунки Доре? Еще бы!

– Удивительные рисунки, – согласилась она. – Так что в Бога как бы верю, но у меня все иначе. Для разговора с Богом вовсе не надо ходить в церковь или общаться со священниками. Это к тому, что тезисы, изложенные древними людьми в этих книгах, не являются для меня… как бы сказать помягче, священными. В смысле, они для меня вовсе не руководство в жизни.

Я коснулся темной макушки губами.

– Бог будет доволен, когда люди подрастут и придут к нему не на четвереньках. Да и люди сами, став в тысячи тысяч раз умнее и могущественнее, лучше смогут ответить на вечные вопросы: зачем мы? Какова цель бытия? Есть ли Бог?

Она пробормотала в сомнении:

– Ты говоришь все правильно, однако…

– Что?

– Я не совсем уверена, что конфликта с религией не будет.

У меня чуть не вырвалось напоминание про конфликт религии и Сервета, гениального врача, но потом напомнил себе, что церковь и религия – это не одно и то же. Да и в церкви люди разные, дураков там хватало, хоть их и было меньше, чем среди королей и графов.

– Я посмотрю, что говорит Библия, – пообещал я.

Она удивилась:

– У тебя есть?

– С Инета качну.

Я вылез из-под одеяла, она молча проводила меня взглядом. Комп мягко заурчал, я плюхнулся в кресло и, дождавшись загрузки, вошел в Инет.

Габриэлла наблюдала за мной, повернувшись на бок. Одеяло соскользнуло, обнажив небольшие круглые груди с остренькими сосками, сейчас бледными настолько, что почтисливаются с кожей.

Качнул я, понятно, сразу Библию, Коран, Тору и еще кучу религиозной литературы, раз уж зашел на сайт, где все это аккуратно сложено и пронумеровано. Пиратские сайты тем и хороши, что ко всем ресурсам свободный и бесплатный доступ без всякой возни с платежными системами, кредитками или вээмзэшками.

Глава 7

Не знаю, как долго бы я рылся в этой Библии, будь она только в бумажном варианте. Думаю, бросил бы на второй-третьей главе, а так вбил в поиск «бессмертие» и тут же получил несколько ссылок. Кликнул по одной, получил: «…Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие».

Сердце застучало радостно, это же предсказание перехода из биологических тел в небиологические, выделил весь абзац крупным шрифтом.

Ага, это Евангелие, та часть Библии, что именуется Новым Заветом в отличие от Старого, он же Ветхий. Поиск нашел эту цитату в пятнадцатой главе. Каждая глава разбита на крохотные абзацы, каждый абзац пронумерован тоже. Не знаю, кто их нумеровал, может быть, уже интернетчики, это неважно, но читать удобно, а поиском шарить по Библии– так вообще класс. Может быть, Библию и писали в расчете на то, чтобы нужные цитаты выдергивать поисковиком. Библия – это, оказывается, вообще сборник цитат и мудрых мыслей, а не фэнтезийный роман, как я думал когда-то. Нужная мне глава называется «К Коринфянам», написал ее апостол Павел, тот самый, который и создал христианство, что уже придает его словам гравитацию нейтронной звезды и непререкаемый авторитет.

«…50. Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления.

51. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся…

53. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие.

54. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою».

– Класс, – сказал я вслух, – ну дает этот Павлуша… Такое засадить в те времена. Его счастье, что инквизиции еще не было.

Принтер пискнул, бумажный лист начал исчезать в щели, спустя пару секунд робко выполз с другой стороны. Я торопливо ухватил, чтобы не спрятался обратно, пробежал глазами.

– Ну, лапушка, – сказал я довольно, – теперь держись! Кое-что я тебе покажу…

Она засмеялась:

– Господи, какой угрожающий тон!.. Как будто уже истрахал меня во все щели и собираешься повторить?

Я отмахнулся:

– Да ерунда какая – трахать. Как будто у тебя не так, как у всех. Ничего нового. А вот что я вычитал насчет сингулярного мира в Библии…

Мне показалось, что она обижена, это хорошо, может быть, даже постарается показать, что ее не так уж и скучно трахать, надеюсь на это, но виду особенно не показывает, спросила с видом чрезвычайной заинтересованности:

– И что же там сказано?

– Вот смотри, – сказал я. – Извини, только кусочки, но можешь дома хоть в Инете, хоть в бумажной Библии найти эти места. Для доступности я выделил болтом и даже красным. Красным болтом. Царство Божье – это сингулярный мир, куда не войдут полуобезьяны, именуемые людьми, а войдут существа уже на другой основе, которая не поддается тлению. Следующий абзац, смотри: «…не все мы умрем, но все изменимся вдруг», это говорит о том, что сингулярность наступит стремительно, это мы теперь и сами знаем. «Мертвые воскреснут нетленными» – это все по Федорову, который говорил, что наш долг – воскресить родителей. И воскресить не в прежнем тленном теле, а сразу либо в кремнийорганике, либо в изменяемой структуре силового вихря.

Она с интересом и недоверием смотрела на лист, а когда я сделал паузу, проронила задумчиво:

– Тогда и следующая о том же: «Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие».

– Точно!

– И следующая, – сказала она, вдохновленная то ли похвалой, то ли азартом находки: – «Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою».

– Класс, – сказал я. – Видишь, что это значит? Ничто в Библии не противоречит наступлению сингулярности!

Она кивнула:

– Ничто.

– Здорово?

– Да, – согласилась она.

Я спросил с подозрением:

– Но ты чем-то встревожена?

Она покачала головой:

– Нет.

– Но у тебя такой вид…

Она слабо улыбнулась:

– Это другое. Мне показалось, что ты даже больше прав, чем сам понимаешь.

Я ощутил себя задетым, спросил задиристо:

– Это где же я упустил возможность себя погладить по головке?

Она сказала тихо:

– Ты полагаешь, что сумел очень ловко интерпретировать слова Библии… или в самом деле считаешь, что апостол Павел угадал?

Я ответил с достоинством:

– Нет, третье. Я полагаю, что апостол Павел, будучи гением… недаром же он сумел создать фирму, что вот уже две тысячи лет на рынке!.. сумел очень точно спрогнозировать события. Он как Нострадамус, но тот говорил туманно, а у Павла просто чеканные фразы, их хоть на лозунги разбирай для правительственных партий!

Она произнесла после долгой паузы:

– Он был не просто гений. Это был не прогноз, Слава. Не прогноз…

От ее голоса по мне почему-то пробежали мурашки.

– А… что?

– План, – произнесла она совсем тихо и таинственно, словно тоже страшилась своих слов, своего проникновения в тайну осмысления чертежа, по которому строилась всячеловеческая цивилизация. – Он начертал план, по которому идти людскому роду. И вот мы две тысячи лет шли и…

Я сказал пересохшим горлом:

– …подошли к завершению его плана?

Мы лежали тихо, я все время напоминал себе, что рядом обнаженная молодая женщина, надо бы чего-то, а то вдруг что подумает, мы же больше всего страшимся, как бы нас не заподозрили в неспособности, но не поднималась не только рука: сердце колотится, еще чуть – и потребуется валокордин или валерьянка.

– Извини, – сказал я, – надо еще по одному словечку посмотреть…

– Давай, – ответила она.

Я торопливо скользнул к компу. Поисковик снова пробежался по Новому Завету. Высветилась фраза: «…который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе все» (Фил.3:21). Сердце продолжало колотиться так, будто я без всякого Сезама попал в пещеру с сокровищами, где медная лампа, тысячи кувшинов с закупоренными джиннами и говорящая щука уже выглядывает из-за сундука.

Фраза яснее ясного говорит, что наше «уничиженное» тело станет могучим силовым полем, вечным и бессмертным, ибо если Бог есть, то он, конечно же, не похож на Зевса, озабоченного только тем, как бы перетрахать побольше баб, коров, собак, птиц и рыб. Бог – это существо, способное своей волей не только зажигать и гасить звезды, но и галактики, вселенные, мегавселенные…

Габриэлла, любопытствуя, вылезла из постели. Я услышал за спиной шлепанье босых ног, она остановилась, взявшись за спинку кресла, и смотрела в экран.

Я подтащил ее ближе, усадил на колени. Она прильнула всем обнаженным телом, вздрагивая, словно от холода, прерывисто вздохнула. Я гладил ее по голове, пропуская шелкволос между пальцами, целовал в макушку, оцепенение медленно уходило из тела. Я наконец еще и ощутил, что у меня в руках молодая женщина, вот у нее сиськи, и хотя их только две, но что есть, то есть, а на моих чреслах покоится мягкий и быстро разогревающийся от разницы полов женский зад, где анус и половая щель от моего пениса дразняще близко.

Габриэлла подвигалась, устраиваясь поудобнее, это вызвало у меня такой приток крови к причинному месту, что в ушах зазвенело, а в черепе загуляло одинокое эхо. Мои руки сами по себе начали мять ее тело, на редкость мягкое и податливое, дыхание мое участилось.

Габриэлла склонилась к моему уху.

– А я еще одну фразу вспомнила, – шепнула она заговорщицки. – Дома как-то читала. Еще в бумажном издании…

– Какую? – спросил я шепотом, надеясь, что цитата оправдает любое траханье.

– Набери «плоти». Дальше не помню…

– Ничего, – шепнул я, – переберем десяток, найдем нужную.

– Погоди, – сказала она. – Напиши «Должники плоти»! Без верхнего регистра. Я вспомнила, там именно так…

Я сказал поспешно:

– Да-да, сейчас. Хорошо сказано, да… Мы должники плоти, очень хорошо подмечено…

Мне показалось, что она тихонько улыбнулась, но я уже открыл окошко и вводил искомые два слова. Нажал на ввод, ничего не отыскалось, удивился, посмотрел на Габриэллус вопросом в глазах, она сказала мягко:

– Это я помешала, расселась тут… Ты написал «…должники плоит», буквы перепутал. Дай я слезу.

– Сиди-сиди, – сказал я поспешно, удерживая руками, губами и всеми фибрами души. – Я щас…

Исправил, энтерякнул, через мгновение в убористом тексте высветилась фраза: «Итак, братья, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти». (Рим. 8:12).

Она снова хихикнула, я возразил:

– Он прав, но это относится к сингулярности! Но пока что мы в этих телах. Плотских, так сказать.

Она опустила руку и пощупала под собой.

– Ого! Это кто говорит, ты или он?

– Я, – ответил я задето, – ну и что, если наши мнения иногда совпадают? Все верно, только полнейшие дураки, считающие себя мыслящими существами, захотят остаться вбиологических телах. А мы перейдем в тела бессмертные, выполнив тем самым волю церкви и заодно удовлетворив свои стремления… Но пока мы не перешли в наноформу, давай-ка…

Она засмеялась уже свободнее, страх отдалился, а гормоны диктуют другое поведение. Она опустила руку и снова озабоченно потрогала под своим задом мои вздувшиеся гениталии.

– Не продолжай. В самом деле, надо стравить пар, а то взорвешься. Ты как предпочитаешь?

Глава 8

Через пять минут, стравив лишний пар из нас обоих, она побежала в ванную, а я, руководствуясь честной мужской логикой, что моются те, кому лень чесаться, отправился на кухню и опять приготовил шикарную яичницу из дюжины яиц с двумя громаднейшими кусками ветчины. К тому моменту, как она, шлепая мокрыми подошвами и на ходу вытирая волосы, вошла на кухню, голенькая и все еще аппетитная, я смолол кофе и поставил джезву на огонь.

– Когда-то людям придется лопать радий, – сказал я, – и просто излучение, так что напоследок поедим то, что едят все эти полуобезьяны!

Яичница пахнет умопомрачительно, я приготовил ее с лучком и перчиком, Габриэлла грациозно опустилась на стул, но без всякой рисовки, у нее все естественно и без показухи, глаза смеются.

– Извини, – сказал я виновато, – у меня фантазии хватает только на яичницу с ветчиной!

– Настоящий мужчина, – похвалила она.

– Что яичницу с ветчиной?

– Что можешь есть одно и то же.

– А-а-а… Да я не вижу преимуществ, когда придумывают тысячи рецептов…

Она сказала обвиняюще, но глаза смеялись:

– Вы даже не понимаете, как это гардероб может быть полон одежды, а бедной девушке не во что одеться!

– Вот-вот…

Она ловко и быстро управлялась с ножом и вилкой, о постели ни слова, это зацикленные только вспоминают, как это было, и обмениваются впечатлениями и дежурными комплиментами, вроде «Ты был хорош», «Ты была великолепна», «Ты меня чуть не уморил», а еще «Дас ис фантастиш», мы просто с аппетитом жрякали пахучую пузырящуюся яичницу, горячую ветчину. Я поглядывал на ее небольшие аккуратные сиськи с покрасневшими и вздутыми кончиками, у деловой женщины и должны быть такие: все на месте, и в то же время не лезут назойливо впереди хозяйки.

– А ты любишь покушать, – сказала она обвиняюще. – А это смертный грех!

– Я ж не толстый, – поспешно сказал я. – Значит, в грехе чревоугодничества не замечен… так уж особенно. И вообще, в сингулярном мире не будет половых различий, такчто давай уж… пока они есть…

Она поперхнулась от смеха куском все еще шипящей ветчины.

– Я тебя считала таким адептом наномира!

– Я он и есть, – признался я. – Просто я уверен, что в сингулярном радости будут неизмеримо выше и сильнее, чем даже секс… Но мы еще не в том благословенном мире! А в мире полуобезьян, увы, выше и сильнее секса нет ничего.

– Но ты-то не полуобезьяна?

– Зато тело у меня полуобезьянье, – признался я. – Со всеми инстинктами обезьяны. Приходится с ним идти на компромисс, чтобы не слишком уж мешало. Вот сейчас сидим и беседуем, набивая желудки, а десять минут назад у меня перед глазами был красный туман и одна только мысль, если это мысль: трахать, трахать, трахать…

Она скромно улыбнулась, но не стала рассказывать, какая у нее была мысль, если и была. Мы ели быстро и жадно, горячий сок течет по пальцам, аромат жареных яиц и мяса дразнит нюх и заставляет желудок требовать еще и еще.

Потрахавшись еще и еще, мы заснули под утро, благо завтра выходные: ни работы, ни лекций.

Когда я открыл глаза, Габриэлла, опершись на локоть, лежит рядом и смотрит на меня со странным выражением в удивительных глазах, а те лучатся теплом и лаской.

– Что? – спросил я встревоженно. – Храпел?

– Нет-нет, – успокоила она. – У тебя было такое чистое и счастливое лицо, как у ребенка, которому подарили вот такую конфетищу!

– Ну вот, – проворчал я, – могла бы соврать, что лицо у меня суровое и грубое! Трудно, что ли, сделать человеку приятное?

Я схватил ее в объятья, она покачала головой и мягко, но решительно высвободилась.

– Мне понравилось с тобой, – сказала она просто. – Ты очень чуткий и внимательный, но мне надо собираться. Папа и мама позволяют ночевать у ребят, но волнуются, если задерживаюсь.

– Хорошо, – сказал я послушно. – Бегу делать завтрак.