Чтение 16–й страницы книги ~Я

– А вообще-то не она… Это ж балетмейстер, или как его там, ставил каждое движение.

– Тогда уж продюсер, – бросил реплику Демьян Константинович.

– А продюсер при чем?

– А кто всех их отбирает и нанимает?

– Продюсер только бабки вкладывает и купоны стрижет, а отбирает и нанимает директор. В крайнем случае – менеджер! Как думаешь, Слава?

Я пожал плечами.

– Ребята, мы в такие тонкости полезли… Я не знаток, просто смотрю и слушаю.

– Ну да, – сказал Костя обиженно. – В таком месте работаешь, и не знаток?

Барабин вскинул брови, а Демьян сказал рассудительно:

– Слава прав. Надо ловить кайф, а не выяснять, какими красками была намалевана Синктинская Мона Лиза.

– Не Мона Лиза, – поправил Костя, – а Джиокомо, невежи.

– Сам ты Джиокомо! Джиокомо – это вратарь сборной Неаполя! – возмутился Барабин. – Он пропустил за сезон всего шесть голов, его берут в сборную! Через два года увидим на чемпионате мира, вот увидишь! И еще назовут лучшим вратарем мира…

Костя хохотнул саркастически:

– Ты забыл о Вальде и об этом курчавом из Мехико, как его… ага, Веласкесе! Вот они и поборются за золотой мяч…

Голоса их, хоть и звучат громко, как-то отдалились, я чувствовал приятное расслабление, мозг постепенно то ли отключает питание, то ли еще что-то происходит, но мое тело все сильнее начинает чувствовать кайф как раз от неработоспособности мозга, что обычно лезет во все дыры и все контролирует, оценивает, запрещает или дает ограниченный допуск с обязательными угрызениями совести…

А сейчас вот никаких угрызений. Чувствую, что живу одними рефлексами, никакой работы мозга, это же, оказывается, такой кайф, такой балдеж, такая расслабуха…

Уже и Барабин заметил, что я чаще других выхожу на балкон. И добро бы с кем из женщин, чтобы вроде тайком пошарить у нее по интимной стрижке, а то просто выхожу и смотрю через перила на улицу. А что в темноте увидишь…

– Мне кажется, – сказал он с подозрением, – ты вообще не уважаешь нас! А мы ж друзья твои, чудило.

Я пожал плечами:

– Мне нет дела до твоих тараканов в черепе. Сам лови.

– Что, признаешься? – воскликнул он победно. – Ты вон смотришь вокруг, как верблюд самого магараджи на курей!

– На кур, – поправил я автоматически.

– Ну вот! – вскрикнул он. – Все тебе не так! Даже наши куры не нравятся. И вообще мы все вроде бы какое-то быдло. У тебя не мания величия?

Он смотрел с таким ужасом и так обвиняюще, словно я совершил что-то ужасное и сразу поставил себя вне рамок цивилизованного человечества.

– А у тебя? – спросил я, но только для того, чтобы что-то сказать.

– Ты помешанный, – сказал он с отвращением. – Нет, ты всерьез считаешь нас всех быдлом? А себя тогда… кем себя считаешь?

Я поморщился, сказал мирно:

– Успокойся. Какое кому дело, кем я себя считаю? Да хоть марсианином. Тебя это ж не касается, так?

– Как это не касается, – заявил он гневно. – Мы живем в одном обществе, и ты должен быть, как все! Иначе пошел нах на какой-нибудь необитаемый остров! И гордись там своей уникальностью. А мы, быдло, уж как-нибудь без тебя проживем.

Я смолчал, только в голове мелькнуло: не проживешь. Правят тобой такие, как я. Только их устраивает править быдлом, а мне и такое противно, вот и маюсь дурью. Если всех нас сослать на необитаемый остров, мы и там проживем, а вы без нас и в раю с голоду передохнете, быдлятина…

Я сам удивился, с какой легкостью у меня сорвалось это слово. Пока мысленно, но вообще-то я как-то незаметненько созрел, чтобы и вслух. Никогда до этого не употреблялдаже в мыслях, но теперь, когда Барабин сам все за меня оформил, что-то во мне согласилось с неожиданной и пугающей легкостью. А почему и нет? Все верно, ты – быдло, еще какое быдло. И абсолютное большинство населения – быдло, чего уж делать вид, что не так? Чтоб не обидеть быдло? Так я не выдвигаю себя в депутаты или президенты. Это им надо подлизываться к быдлу, называть его всякими лестными именами, говорить о его величии, славном наследии, традициях и еще какую-нибудь брехню, ну там о стране самых лучших программистов, тем самым как бы и быдло причисляя к самым лучшим программистам, хотя вообще славимся не программистами, а прополлитристами, а то и вовсе литристами.

Концовка получилась смазанной, я ухитрился улизнуть в разгар веселья практически незаметно для всех гостей. Только с Люшей распрощался, а с Василисой даже расцеловался, но осталось смутное ощущение, что пора завязывать с этими вечеринками.

В квартиру я вошел на цыпочках, словно страшился разбудить кого-то. Не зажигая свет, постоял в темноте, стараясь представить себе дивный мир, когда смогу делать со своим телом все-все, перестраивать его любым способом, наращивать новые органы, усиливать мозг самыми разными путями.

По сути, от прежнего останется только способность мыслить, это если в конечном варианте. Последней, понятно, отпадет проблема гениталий. Мужчину приводит в суеверный ужас сама мысль превратиться в скопца, в кастрата, а здесь предлагается эту жуткую и чудовищную операцию совершить над собой самому, своими руками!

Да у кого рука не дрогнет? Вернее, у кого рука поднимется?

Я задумался, смогу ли я это сделать… в числе первых. Думаю, это не придется, всегда найдутся фанатики науки, что откажутся от пенисов без колебаний. Импотенция как раз здесь не в помощь: ко времени перехода ее как раз излечат, так что бывшие импотенты будут самозабвенно трахать все, что движется, а также то, что не шевелится. Старость – тоже не катит: медицина позволит дедам снова стать молодыми и трахаться-трахаться… если они подобны Барабину или Шурику.

Словом, я от своего пениса откажусь, думаю, даже не в первой сотне. Может быть, в первой тысяче, а это значит, что все насмешки, ехидничанье и приколы будут истрачены на первопроходцев, первую сотню, а я проскочу зайчиком следом.

Уже в фазе трансчеловека, переходной стадии от человека к зачеловеку, мы будем вживлять в мозг компьютеры размером с маковое зернышко, приемники для телепередач, усилители пропускной способности нервной ткани, а потом и вовсе заменим кровь на мириады наноботов, мышцы и все мясо – на синтетику, а кости на сверхпрочный металл.

При этом все еще будем неотличимы от людей из плоти и крови, а если будем отличаться, то только по своей воле. Радикалы, особенно из молодежи, всегда найдутся. Выступают против общества не только «насты», способные лишь срать в подъездах и лифтах да писать матюки на стенах, но и суперэлитные молодые ученые-радикалы.

И как бы ни противились тупые полуобезьяны, но когда то одна из них, то другая начнет вживлять в мозг микрокомпьютеры и напрямую шарить по порносайтам, то и другим не захочется оставаться позади. Этих быдлопитеков прогресс именно потащит: кого мода, кого уязвленное самолюбие. А остальное стадо на то и стадо: «…все пошли, значит,и нам надо».

Я походил по квартире от окна к окну, рассматривая ночной город, наконец рухнул в постель. Усталое тело с великой благодарностью ощутило мягкий матрас, подушку под головой, а я раскинул руки и подумал о том времени, когда перестроим свои тела так, что уже не будет усталости, не будет болезней, не будет возраста, зато смогу менять вот это тело, перестраивать в любую форму… сделать его четвероногим или крылатым…

Мозг, тоже расслабляя усталые извилины, начал рисовать картины, как улицы наполнятся троллями, ограми, орками, темными и светлыми эльфами… как известно, дуракам больше нравится «играть за темных», а так как дураков большинство, то это тупое большинство перестроит свои тела в этих самых темных. Красивого человека увидеть будеттрудно, все будут щеголять друг перед другом тем, как сделать себя еще отвратительнее и гаже.

Я уже засыпал, но настроение испортилось, сердце застучало от возмущения чаще, я вынырнул из сна. А может быть, этих придурков вообще не допускать до таких возможностей? Как в прошлом веке писали на дверях американских кафе: «Неграм и собакам вход запрещен»? Ну, негров уже не будет, а будут люди тупые и не тупые, а дураков любых национальностей не стоит подпускать и близко. Ну на фиг нам бессмертные дураки?

Барабин – симпатичный дурак, в его обществе комфортно, но я прекрасное общество будущего почему-то представляю без него и ему подобных. Я даже плохо верю, что он восхочет воссоздать себя в виде молодого мускулистого красавца с широкими плечами и плоским животом с шестью кубиками. Но даже такой вот красавец, что сидит на диванес ящиком пива у ног, смотрит в телевизор с трехмерным изображением и орет: «Судью на мыло!.. „ЦСКА“ – кони!.. „Спартак“ – мясо!.. Боковых – в Бобруйск!», мне как-то тоже не очень в прекрасном обществе грядущего. Какое оно на фиг прекрасное, если такая вот демократия.

Нет, в идеале не надо тел вообще. Отделить разум от плоти и плавать пока что в энергетических волнах планеты, потом, взматерев, уже носиться и по Вселенной…

Мое человеческое тело сперва налилось приятной горячей тяжестью, затем душа в самом деле отделилась и пошла парить сперва над городами, потом поднялась в верхние слои атмосферы и смотрела через темно-фиолетовое небо на звезды. Скоро, очень скоро захрустят под моими задними лапами промерзшие пески Марса.

Я никогда не был сторонником демократии, потому что она, базируясь на прекрасных принципах равенства всех людей, искусственно приподнимает со дна всякое человеческое говно. Демократы как бы чувствуют себя виноватыми в том, что они – умные, и потому для дураков создают все условия, чтобы их тоже сделать умными. Но дураки этого не хотят, чего не могут понять демократы. Им и так комфортно, и сколько бы для них ни создавали квот в универах, перекрывая дорогу умным и талантливым, кто мог бы туда попасть, дураки предпочитают гонять в баскетбол и болеть за футбольные команды.

Но, ура, наконец-то произойдет расслоение, против которого ничего не смогут даже демократы, иначе это будет ущемление прав дураков. Когда подойдет сингулярность, большая часть людей, конечно же, откажется от любых попыток их чипизации. Мы – люди, говорят они гордо, и пошли на фиг с вашими электронными расширителями возможностей. Тем более что телевизоры будут ширше, дешевле, а то и вовсе бесплатными, пиво ящиками роботы будут приносить прямо к дивану, а улучшенные таблетки излечат от любыхболезней.

Вместе с этими… не скажу «дураками», это же обозвать так девяносто процентов человечества… останутся на первом левеле и большинство твердых сторонников любых религий, для которых чипизация – это «метки Сатаны».

На второй левел перейдут и останутся там люди, которые допустят вторжение в их тела армии наноботов, что изнутри исправят все повреждения, резко улучшат здоровье, расширят память, сделают биологические тела иммунными ко всем вирусам и болезням и вообще гарантируют не просто идеальное здоровье, но и практическое бессмертие.

И тоже демократы ничего не смогут сделать, ибо это законное право этих людей остаться вот так жить дальше, не желая прерывать связей со своей, как говорится, человеческой природой, а еще больше наслаждаясь совокуплениями, нюханьем цветочков и любованием прекрасными закатами. Вообще-то прекрасная жизнь, я порекомендовал бы всем демократам выбрать этот вариант. В смысле, не переходить на третий левел.

Третий левел – это трансчеловеки. Эти будут всю мощь нанотехнологии применять для изменения своих биологических тел, чтобы сильнее, больше, дальше, глыбже, лучше, выше… ну, как в олимпийском девизе. Трансчеловеки будут не просто изменять свои тела, а вообще перепроектируют их так, чтобы получать максимум функциональности, максимум возможностей, а также, конечно, свободно менять тела в зависимости от быстро меняющейся моды. Но – без отрыва от биологических основ.

И, наконец, последний уровень, четвертый, когда биология останется в прошлом, а мы перейдем сперва на кремнийорганику, что сразу в тысячи раз повысит возможности человеческого тела, начиная от банального сопротивления высоким температурам и заканчивая в миллионы раз более быстрой способностью получать и передавать информацию.

Могущество людей четвертого левела ограничится только фундаментальными законами физики, а так их мощь и возможности будут настолько велики, что их уже никогда не понять ни людям первого левела, ни второго, ни даже третьего.

Так что демократы, надеюсь, останутся еще в первом…

А вот хрен тебе, возразил трезво внутренний голос. Так тебе и откажутся демократы от таких заманчивых возможностей! Это религиозные лидеры крепки в устоях, а демократы сразу же переметнутся туда, где тепло и не дует. Одно утешает: о демократии стыдливо забудут.

Наконец-то стыдливо не замечаемое неравенство в интеллекте расставит людей по местам, которые они заслуживают. И демократы перестанут тянуть из смрадной канализации спившегося бомжа: «Он же такой же человек!», чтобы любыми путями воткнуть его в университет и перетаскивать с курса на курс, подавая это как победу демократии.

Глава 3

Бессмертие – самая великая и самая трепетная мечта человечества. Все религии родились из стремления не исчезать бесследно. Во всех придуман загробный мир, нет ни одной религии без загробного мира и без загробной жизни! Во всех религиях даже в аду человек… живет. Ни одна религия не решилась на такую жуть, как полное исчезновение.

Наверное, говоря современными терминами, за такой религией электорат не пошел бы. Доктрину, что люди умирают навсегда – без перевоплощений, просто исчезают, – не приняли бы. А так даже в аду человек живет, мучается, ругается с чертями, а раз живет, то жива и надежда то ли на побег, то ли на изменение условий, то ли на помилование при Страшном суде…

Атеисты оказались перед жутковатой проблемой: отменив Бога и загробный мир, пришлось придумывать всякие трубы со светом, когда летишь и вроде бы что-то видишь впереди… Мол, Бога нет, но загробная жизнь есть.

Как примирить сознание с тем, что все мы умрем? Только один-единственный вариант: свести ценность самой жизни к минимуму. Это: «А мне не больно, а мне не больно!» И это хвастливое: «А нам жизнь не дорога!» у взрослых выражается в создании целых философских систем, вроде кодекса самурая. Главное – красиво умереть. Желательно – на бегу, не в постели. Умереть от старости – как-то даже не по-мужски. В обществе принято бравировать наплевательским отношением к жизни и смерти. «Пить вредно, курить – противно, а умирать здоровым – жалко!»

И вот теперь, когда все знают твердо, что умирать – почетная обязанность, появляются некие трусы и предатели, иначе их не назовешь, говорят о возможности жить вечно! Первая реакция простого человека – отторжение, неприятие. А на людей, посмевших говорить о бессмертии, сразу смотрят, как на неких врагов, что, видите ли, не хотят склеивать ласты! Сразу задействуется целый арсенал доказательств, почему нужно умирать. Эти доказательства придумывали веками, даже тысячелетиями, чтобы примирить человека с неизбежностью смерти. Так что у противников трансгуманизма доводы есть, есть…

Самый главный довод «смертников» – это прогресс, который возможен только со сменой поколений. Мол, любое поколение держится за свои ценности, переубедить нельзя, а так старики вымирают, а молодежь приходит с новыми взглядами. Признаться, и я так когда-то полагал, но прошли годы, на своем опыте убедился, что человек меняется всюжизнь. Я вот, тридцатилетний, не стал бы разговаривать с собой двадцатилетним, что за дурак был, но буду спорить с собой шестидесятилетним, доказывая, что он дурак и не понимает простых вещей, понятных каждому школьнику.

Я все ворочался в постели, то натягивал одеяло по уши, то в раздражении лягался и сбивал ногами в комок. Сон никак не идет в разгоряченную непривычными и ошеломляющими перспективами голову.

Что заставляет их так говорить? Абсолютное большинство, да, это тупое стадо. Как жили отцы-деды, так и они хотят. И противятся всему новому. Даже сейчас враждебно смотрят на компьютер, мол, для глаз вредно, а в мобильниках видят прежде всего вредное излучение, что портит их замечательные мозги.

Но я захожу к Люше, где собирается дружная компашка вроде бы умных людей. Константин так и вовсе преподает в универе. Казалось бы, должен быть передовым человеком! Но быть культурным, грамотным и знать четыре иностранных языка – этого маловато, чтобы стать передовым.

Быть передовым – это вовремя избавляться не только от плохого, это все делают, но и от хорошего в пользу лучшего. Даже если на стороне хорошего аморфное большинство, а на стороне лучшего – одиночки, что еще не подыскали хотя бы веских доводов в пользу преимущества этого лучшего.

Человек тупой отказывается от бессмертия потому, что отцы-деды жили без него, вот и мы проживем, это единственный их довод, а других им и не надо. Люди «культурные» отвергают идею бессмертия на том основании, что именно мировая культура взращивала идею красивой гибели: мужчина не должен помирать в постели, мужчина должен помирать на бегу, и пр. пр.

У тех и других срабатывает страх «быть не мужчиной»: как бы не подумали, что вот боюсь смерти, ведь это постыдно, это плохо, это позорно…

А почему плохо? Культ красивой смерти был необходим в те времена, когда смерть была неизбежной. Все мыслители старались примирить человека со смертью: одни создавали религии с верой в загробную жизнь, а другие ориентировались на интеллектуалов и создавали для них философские системы, тоже базирующиеся на необходимости смерти. Даже не на неизбежности, это и так очевидно, а убедительно обосновывали ее правильность и необходимость.

И вот теперь на этих редких сумасшедших, которые доказывают, что бессмертие – вообще-то хорошо, смотрят с боязливой опаской. Мол, если им не стыдно признаваться, что не хотят умирать, то и мы, может быть… Нет, пусть сперва утвердятся. И все утвердится. Тогда и мы признаемся, что не хотим на корм могильным червякам…

Говоря короче, все наше существование: повседневная жизнь, религия, культура, искусство – словом, все-все исходит из одного-единственного закона: все равно помрем.

И что же, это все-все… придется менять? Вот прямо сейчас, при моей жизни?

До вторника я не находил себе места, на работе сидел до поздней ночи, перелопатил за себя и за того парня, дома перед сном торчал в Инете, чтобы потом сразу в постель,а с утра ломал голову, как сделать так, чтобы день прошел быстрее.

К университету я подъехал почти на час раньше, страшась застрять в пробках надолго, всех выходящих рассматривал с такой интенсивностью, что на некоторых начали дымиться платья.

Габриэлла вышла в момент, когда я уже уверил себя, что просмотрел, ворона, каких-то баб рассматривал, хотя, конечно, не рассматривал, а прощупывал взглядом на предмет: не Габриэлла ли переоделась…

Она издали поймала взглядом машину, я уже выскочил и держал дверцу открытой.

– Привет, – сказала она жизнерадостно. – Как твоя машина сияет!

– Новенькая, – объяснил я.

– Я бы подумала, – заметила она, – что прямо из мойки…

– Оттуда, – признался я, словно пойманный на мелкой краже. – Не стану врать, но ребята на мойке пропылесосили и в салоне так, что вся всемирная организация не отыщет ни единого микроба!

Она опустила ресницы, принимая мое молчаливое объяснение, что это все для нее. Мужчины не очень-то следят за чистотой салонов, для них важнее мощь мотора, диски покрупнее и полный бак бензина.

В машине она вытащила из сумочки тюбик с губной помадой, так мне показалось, протянула в мою сторону:

– Вот…

Я ответил бодро:

– Пока губы не крашу. Или надо накрасить щеки?

Она засмеялась:

– Вы обещали сбросить мне файлы с видами галактик!

– Это флешка? – догадался я. – С ума сойти! Какими их только не выпускают! Я видел даже в виде рыбок…

– Очень удобно, – объяснила она. – У девушки всегда должна быть в сумочке косметичка с множеством помад, туши, теней и упаковка с презервативами. Так что флешка имитирует разнообразие моей косметики!

Я косился на ее одухотворенное лицо, уже не только любуясь, это я делаю все время, но и сопереживая, что и ей приходится мимикрировать, стараться быть, «как все», никто не хочет выглядеть белой вороной.

Габриэлла переступила порог, брови приподнялись, а глаза расширились в удивлении. Я не стал ничего менять перед ее приходом, портрет смотрит со стены на входящих строго и вопрошающе. Я поиграл только со светотенью и бликами, так что это фото, просто фото, но Габриэлла смотрела на портрет с удивлением и настороженностью, словно не узнавая себя.

– Это когда вы успели?

– В первый день, – признался я.

– Я даже не представляла, – проговорила она с неуверенностью, – что можно такое чудо из крохотного фото… Или у вас камера какая-то… необыкновенная?

– Я старался, – объяснил я. – Просто… постарался.

Она оторвала взгляд от портрета, будто застеснявшись, осмотрела снимки галактик, Марса, планет, перевела взгляд на меня.

– Что-то не так? – спросил я встревоженно.

Она покачала головой:

– Да, немножко…

– Что? – спросил я быстро. – Говорите, исправлю.

Ее губы чуть дрогнули в улыбке.

– Да нет, все в порядке. Картины Валеджи – супер! И эти цветные снимки ядра Галактики… Просто, несмотря на ваши манеры и даже интерес к астрономии, я все-таки ожидала увидеть молодого самца, у которого разбухли семенники, и он спешит их опорожнить. Но у вас вполне интеллигентная квартира. Без постеров с голыми девками и Ринальдо в полный рост…

– Кто такой Ринальдо? – спросил я. Спохватился: – Да что мы о такой ерунде! Давайте вашу сумочку… Курточку вот сюда, у меня здесь шкаф для одежды, дизайнерская находка, раньше каждый сантиметр жилой площади экономили.

Она взглянула на меня с вопросом в серьезных глазах.

– В самом деле не знаете, кто такой Ринальдо? Вы просто уникум.

– А кто это? – спросил я вежливо.

Она улыбнулась:

– Представьте себе, не знаю.

– Да, но…

– Все о нем говорят. Даже многие женщины.

– Увы, я урод.

– Я тоже, – сообщила она без тени печали. – Ничего, в толерантном обществе и уроды могут… жить.

Я обвел широким жестом квартиру.

– Моя берлога. Но сперва, как велят правила этикета, позвольте показать вот эту комнату… Ее принято показывать гостям первой, а я не смею спорить с самой законодательницей этикета Эмилией Пост… Это душ, в этой раковине моете руки, когда покакаете, а вот и сам унитаз…

Она засмеялась:

– Спасибо. Это весьма кстати, в универе я не успела.

Я вышел, оставив ее там, но не успел дойти до кухни, как прозвенел мобильник. Звонок непривычный, не мой, я повертел головой, определяя направление звука, наконец взгляд зацепился за дамскую сумочку, повешенную за длинный ремень на спинку стула. Звонок оттуда, я подхватил и, толкнув дверь в туалет, она у меня не запирается, быстро вошел.

– Вам звонят…

Она сидела на унитазе, чуточку кряхтела и тужилась. Я подал ей сумочку. Она расстегнула и быстро выудила оттуда мобильник. Я тактично вышел, слушать чужие разговорынехорошо, хоть и очень интересно, сходил на кухню и включил кофемолку. Пока зерна с треском превращаются в мелкие песчинки, вернулся, из туалета уже не слышно ее голоса.

Я вошел, она, не поднимаясь с унитаза, засовывала мобильник в сумку. Я принял из ее рук, сказал:

– Я поставил кофе. Какой предпочитаете, крепкий или слабый? С сахаром или без? Со сливками или с молоком?

Она улыбнулась с некоторой неловкостью.

– Какой вы… раскомплексованный!..

– Да ладно, – сказал я великодушно. – Габриэлла, вы это проделываете каждый день у себя дома. А раз так, то какое стеснение?..

– Крепкий, – ответила она, – сладкий, черны-ы-ый…

Она напряглась, под нею булькнуло, но никакой вони, что значит – желудок и кишечник абсолютно здоровые.

Я кивнул:

– Отлично. Я такой и поставил. Наши вкусы даже в этом совпадают. А правда, картины Валеджи потрясают? Как будто реальные.

– Ничего удивительного, – ответила она рассудительно. – Он и не скрывает, что берет фотографии, а потом дорисовывает нужное. Это целое направление в искусстве-е-е-е…

Снова булькнуло, Габриэлла с облегчением выдохнула, взглянула на меня, но, видимо, решила выдавить из кишечника все без остатка, снова напряглась, даже лицо покраснело.

Я сказал с раскаянием:

– Не знал… Думал, что это все нарисовано с такой точностью.

– Не-е-е-ет… Он и галактики дорисовывает с увеличенных фото-о-ы-ы-графий…

– Хотя, – продолжил я, – мне вообще-то все равно, сам рисовал или дорисовывал. На меня действует больше, чем всякая иконная хрень или выкопанная из руин Помпеи. Мороз по коже!

Она оторвала пару клочков туалетной бумаги, я смотрел, как быстро и аккуратно использовала, пересела на биде и подмылась, а затем еще и пополоскала руки под струей теплой воды над раковиной. Я подал ей мохнатое полотенце, она приняла с кивком, а когда вытерла ладони, мы плечо к плечу отправились на кухню, откуда уже валят навстречу привычные запахи свежемолотого кофе.

Я быстро поджарил гренки, Габриэлла с мягкой улыбкой смотрела, как я суечусь вдоль кухонной плиты. Наконец я разлил в чашки, дальше мы сидели напротив друг друга и неспешно отхлебывали, глядя друг на друга и улыбаясь без причины.

– Кофе вред или польза? – спросила она со смешком.

– Еще не определился, – ответил я. – Его каждые пять лет попеременно объявляют то вредным, то полезным… И так уже лет сто.

– Ого, – произнесла она с глубоким уважением, – вы такой… гм… пожилой…

– В Инете нарыл, – сообщил я. – А так вообще и мудрый Вольтер сомневался в ядовитости кофе!

– А вы вольтерьянец?

– Ага, он самый…

Она повела взглядом по кухне.