Чтение 28–й страницы книги ~Я

Я сказал раздраженно:

– Мы разве исусики? Ни фига. Для сингуляра необязательно быть блаженненьким, что последнюю рубаху с себя снимет. Вполне можно работать ради своего кошелька, своей карьеры, своего самоусовершенствования. Но работать так, чтобы и обществу польза. Бюрократ, что тормозит всякую деятельность, тоже работает на свой кошелек, как и ученый, что вовсе не отказывается от повышения зарплаты! Но разница между ними есть, не так ли?

Знак молчал, переваривал, он вообще все сперва обдумывает и ощупывает со всех сторон, затем я увидел, как лицо его посветлело.

– Да, перестанут смотреть, как на придурков.

Гаркуша пробормотал:

– Сингулярности не избежать, это как два пальца об асфальт. Но еще больше, чем ее наступление, меня пугает… гм… неодномерность нашего мира.

– А что это?

– А то не знаешь, что у Билла Гейтса в доме терабитные каналы связи, а ты только-только с диалапа перебрался на хилую выделенку? Да и то рвется, лагает, висит… Не сверкай глазами, у меня такая же. И хоть меняй провайдера, хоть не меняй – одна хрень. Я хочу сказать, что… ну да ты понял.

– Понял, – согласился я. – Вообще-то да, тревожно.

– Не просто тревожно, – сказал он уныло, – побаиваюсь, что на Земле вообще может оказаться только один сингуляр!.. Тот, который станет им первым. И тут же всем остальным заблокирует дорогу.

– Как?

Знак сказал недовольно:

– Тебе объяснить? Будто сам не знаешь, что мыслить он сразу же начнет в миллиард раз быстрее. Наша жизнь в сравнении с его сразу замедлится во столько же раз. Думаю, ему не понадобится миллиарда часов, чтобы придумать, как остаться… во избежание, так сказать, одному на вершине сверхвласти. А остальных букашечек, то есть человечество и все остальное на планете, то ли уничтожить, то ли оставить в качестве строго контролируемых игрушек.

Я поежился: не оставляет ощущение, что стою голым перед люком в открытый космос, сказал нерешительно:

– Думаю, это учтут при первом шаге.

– Как?

– Например, одновременно шагнут в сингулярность двое или даже пятеро человек. Разные, чтобы не сговорились.

Он вздохнул, отмахнулся в безнадежности:

– А надо ли им сговариваться? Сейчас и фашист, и коммунист, и демократ, и даже черный националист одинаково смотрят на переползающую через дорогу гусеницу. Просто первые сингуляры могут решить, что на фиг им та биологическая плесень, пачкающая планету?

Мила поставила на середину стола чашки с чаем, бережет нас от злобного и вредного кофе, на блюдце высыпала остатки печенья. Я обнял ладонями горячую чашку, но в теленарастает пугающий озноб.

– Первым сингуляром, – проговорил я, – наверное, станет Билл Гейтс. Он еще достаточно молод, здоров, так что доживет, если не пустится в разгул и пьянки. Но он, мне кажется, к радостям полуобезьян равнодушен, а к переходу в сингулярность психологически готов. Благодаря своей полусотне миллиардов долларов личного состояния плюс сто миллиардов в корпорации плюс лучшие разработчики мира под его рукой… словом, может стать сингуляром тогда, когда даже самым продвинутым до сингулярности годы и годы. Так что остается только надеяться, что Билл Гейтс не захочет стереть с лица планеты человечество! Но если захочет, никто ему не сможет воспрепятствовать.

Мила зябко передернула плечами.

– И так страшно, а вы все пугаете…

Чернов развел руками.

– Одно утешает – разум во Вселенной не исчезнет.

Дома я то ложился, уже поздняя ночь, то вскакивал, не в силах заснуть. А в самом деле, почему не развить это вот… как его и назвать… дальше и глыбже? Может, не успею создать новую религию до Перехода, а может, и успею. Дело даже не в том, успею или не успею. Могу и успеть: сингулярность не наступит в заказанный нами срок. Если наступит, то наверняка позже, чем предсказывают оптимисты. А идеи сингулярности, если правильно развить и подать, – это примирение религии и науки, а между ними всегда такая пропасть, что просто с ума сойти!

Я потер ладонями лицо, вскочил, походил по комнате, разгоняя кровь по замершему телу. Когда-то мировоззрение человечества было единым, но затем раскололось на религию и науку, что углубляется до сего дня. А я наткнулся на уникальный шанс примирения и воссоединения!

– Дурак буду, если упущу, – пробормотал я вслух. – Даже не дурак, а преступник. Ибо такое примирение спасло бы миллионы жизней. Даже миллиарды!

Махнув рукой на сон и продление благодаря ему жизни, я надрался крепчайшего кофе, скачал из Инета болванку подходящего сайта и установил на нем форум. Дальше осталось зайти на разные форумы и оставить сообщения. Я так везде и написал, что, мол, найден путь примирения науки и религии, это суперсенсация, обязательно взгляните, а если что не так – скажите.

Практически все сайты обзаводятся своими форумами, я обошел крупнейшие, начиная от автомобилистов, собачников, поэтов, баймеров, цветоводов и сайтов знакомств, везде запостил адрес и уже через несколько минут начал принимать посетителей, но до утра осталось два часа, я успел соснуть, а утром умчался на работу.

Это «что не так – скажите» хорошая приманка. Все обожают учить других и тыкать мордами в дерьмо, тем самым демонстрируя свой недостижимый интеллектуальный уровень. На работе я вошел на сайт и разозленно читал первый десяток сообщений, да, именно такие: отвергающие с ходу, даже не разбираясь, о чем речь, но промелькнула пара в самом деле умных постингов. Я тут же ответил, зацепил, мне тоже ответили. Ветка начала обрастать побегами, пошла дискуссия. Подсоединились те, кто лишь просматривал, не оставляя записей, и я с изумлением и потрясением увидел, что идея начинает укрупняться и наливаться зримой мощью.

Становление христианства заняло несколько веков, ислама – два-три десятка лет, но сейчас век Инета – обмен информацией практически мгновенен, интересная мысль становится достоянием всего человечества. Уже через три дня появились сообщения на английском, этом международном языке. Я ответил, дискуссия вышла на другой уровень, теперь я лихорадочно вылавливал конструктив и сбрасывал в отдельный файл.

Собственно, я не претендую на титул создателя новой церкви. Достаточно и того, что отыскал способ примирить и слить воедино работу «по очеловечиванию человека», чем раньше наука и церковь занимались порознь, вставляя друг другу палки в колеса.

Идея пошла шириться, но в Инете первенство закрепилось за мной, хотя я, собственно, подал только первую мысль, а дальше только фиксировал и отбирал наиболее достойные мысли и предложения.

Впрочем, если заглянуть в историю церкви, то всю ее создал Павел, от начала и до конца, как и само христианство. Ему здорово помогали другие «ученики Христа», как и потом – отцы Церкви, но все равно в сознании масс остался именно Христос, как первый и единственный…

Ко мне обращались с предложениями, просьбами, требованиями, пожеланиями. Я перестал успевать следить за лавиной, сформировал штаб из наиболее, как мне показалось, рассудительных, они же потом станут Отцами Церкви, ясно. Отныне организационной работой руководили они, а я только одобрял их работу и мудро помалкивал.

Созвали и провели первый съезд, приняли Устав и Правила, а также утвердили наименование церкви: Сингулярность. То есть решили не мудрствовать лукаво, а перехватить, так сказать, уже появившийся, но еще не утвердившийся как следует в сознании большинства лейбл. А вот так, как новую религию, массы узнают и про сингулярность…

Сегодня я сидел и сортировал отобранную секретарем почту. Во второй половине дня раздался телефонный звонок, на экране обозначилось имя Люши и заплясала аватарка веселого бегемотика.

– Привет, – прогудел он, я услышал тяжелое мощное дыхание из мембраны. – Тебя показали в телевизоре, знаешь?

– Нет, – ответил я, – как-то не слежу.

– Ты че? – удивился он. – Да за это людей давят!

– За что?

– Чудак, чтобы в телевизоре показаться, – объяснил он. – Вон передавали в «Криминальных новостях», один депутат зарезал журналиста прямо в коридоре, когда ему отменили появление в телевизоре!

– Наверное, – предположил я, – какой-нибудь районный?

– Нет, госдумовский! – ответил он победно. – Из какой-то правящей партии!.. Так что ты такие вещи не пропускай, не пропускай!.. Я так и не понял, по какому поводу тебяпоказывали…

– А что ты видел?

– Ты на каком-то собрании сидел за столом, – пояснил Люша, – причем в середине! Это круто. Когда будешь у нас? Давай в субботу, все соберутся, только тебя не хватает.

В прессе и по Интернету замелькало сообщение о некой Желтиковой, что решилась на более радикальную операцию по изменению внешности: добавила себе еще две груди. Потелевидению сперва показали на московском канале, потом – на первом, а когда пошел шквал откликов, передачу повторили, быстренько сварганили шоу с «круглым столом», за который пригласили двух политиков из Госдумы, священника, клоуна и хирурга с мировым именем.

Я случайно зашел в комнату, когда передача уже шла, и, пока делал кофе, послушал выступления. Политики, стараясь быть доступными и своими в доску, говорили на каком-то блатном жаргоне, будто их избиратели состоят сплошь из уголовников. А может быть, и в самом деле избирались от мест заключения, теперь и зэки избирают, священник ссылался на Библию и Евангелие, где не отыскал запретов на четыре груди, а это значит, что можно и шесть, все неважно для Господа, лишь бы не забывали, что все мы – православные, а не какие-то там католики, что вообще-то и не христиане даже, если быть уж точными и строгими…

Клоун зачем-то заговорил о политике, ценах на нефть и стабилизации рубля, это тоже понятно: хочется показаться умным, абыдно выглядеть клоуном и вне эстрады. Хирургкоротко и сухо сообщил, что это лишь первая проба, а дальше возможны варианты как с шестью молочными железами различного размера, так и различные эксперименты с непарностью: тремя грудями, расположенными либо в ряд, либо треугольником, который тоже можно располагать как острием вверх, так и вниз, а также в сторону. Есть также более смелые дизайны: от восьми грудей до восемнадцати. В последнем случае придется пожертвовать размерами, зато на мелких грудях проще экспериментировать с сосками разного диаметра.

Я едва не пропустил момент, когда коричневая пенистая шапка поднялась над краем джезвы. Внизу экрана счетчик показывает число голосующих «за», «против» и «не определился», я для проверки отыскал канал, где идет такой же «круглый стол» о проблемах дальнейшего курса России, там тоже счетчик, на нем цифирки сменяются вяло, причем только крайние, а на «круглом столе» о четырегрудости мельтешат последние три, а всего уже семь цифр, в то время как на канале, где речь о будущем России, четырехзначное число зрителей.

Увы, эти настроения масс определяют и направление финансовых потоков. Вместо того чтобы деньги направить на исследование стволовых клеток, олигархи вложат миллиарды в эту самую многогрудость. Начнут строить специализированные клиники, перепрофилировать лучших хирургов, и те, вместо того чтобы делать уникальные операции по удалению рака, начнут приращивать добавочные сиськи: здесь платят в пять-шесть раз больше!

– Обезьянник, – сказал я зло. – А я… та обезьяна, что вдруг поняла, что обезьяна…

Звякнул мобильник, я подцепил ногтем крышку. На экранчике появилась Лариска, улыбнулась, показала язык.

– Ты как, сейчас один?

– Да…

– Забегу?

– Давай, – ответил я почти приветливо. – Ты где?

– Еду мимо твоего дома. Сейчас выскочу…

– Кофе будешь?

– От него зубы желтеют…

Связь прервалась, а через пять минут звякнул и показал картинку домофон: Лариска жмет кнопку вызова, а за нею юнцы из нашего дома хихикают и пытаются притронуться кее роскошной попке. Я поспешно ткнул в «Открыть», Лариска исчезла, через две минуты я встретил ее у лифта.

Она с ходу бросилась на шею, влепила звучный поцелуй, прижавшись горячей мягкой грудью, глаза блестят, щеки раскраснелись.

– Ой, я тебя не видела недельку… или две, не помню, а как будто год!

– Столько событий?

– Ужас, сколько я, умница, всего напеределывала!..

В квартире сразу ринулась в туалет и ванную, я отправился делать к кофе гренки, а когда, все приготовив, пришел за Лариской, она, уже голенькая, крутилась там перед зеркалом. Обеими руками то приподнимала груди, то растопыривала их в стороны, даже оттягивала одну вниз, другую вверх и смотрела то анфас, то боком.

– Уже прочла? – поинтересовался я. – Про четырехгрудую?

Она тяжело вздохнула:

– И посмотрела. В Инете ролик скачала. Правда, в низком разрешении.

– Ничего, – утешил я, – сегодня же отыщешь на всех сайтах и в высоком. Суперновость, не какая-то презентация проца на шестидесяти камнях. Или установка супертелескопа на космической станции, кого это интересует.

Она повернулась спиной и, выворачивая голову, отчего вид стал совсем удивленным и диковатым, старалась рассмотреть, как выглядят ее сиськи из-за спины.

– Как думаешь… это долго?

– И дорого, – сказал я предостерегающе. – Первые операции всегда дорогие.

– Зато первые собирают все бабки, – возразила она. – Я не знаю, сколько она вложила в такую операцию, но только на рекламе лифчиков заработает больше!.. А интервью,фотосессии, показы… Да только за то, что будет появляться на их тусовках, ей будут платить бешеные бабки!

Одеваться ей не дал, на ее сиськи смотреть всегда приятно, она пила морковный сок, ела салатик, потом махнула рукой: наливай, я охотно наполнил большую чашку горячейпахучей жидкостью цвета дегтя. Лариска пила не морщась, лицо задумчивое, в глазах тревога.

– Говорят, – сказала она задумчиво, – это не настоящие сиськи… В смысле, там нет молочных желез. Так, имитация… На такое я бы пошла. Но сегодня прочла интервью с тем хирургом, а тот доказывает, что все четыре – настоящие. И если она родит, то ребенка можно будет кормить из всех четырех… Прямо и не знаю.

– Сумасшедшая, – сказал я. – Две добавочные сиськи если и добавят тебе обаяния, то на самую малость. Вот на столько!.. А это нерентабельно. И расходы большие, и времени уйдет на подготовку к операции, на саму операцию, на послеоперационный период…

Она нахмурила лобик.

– Надо будет подумать.

– Хорошо подумать, – сказал я наставительно, как старший брат. – Такие две, как у тебя, стоят четырех.

– Как у нее?

– И не только, – заверил я.

– Правда?

– Самая истинная, – сказал я искренне. – К экзотике пусть прибегают те, у кого не в порядке.

– Спасибо, милый!

– Или не в полном порядке, – добавил я великодушно.

Она оживилась, охотно рассказала о последних гастролях, курьезах, новом альбоме, переменах в группе, я слушал и любовался ее мордочкой с восторженно сияющими глазами.

Утром она исчезла, оставив смятую сторону постели и записку: «Хватит дрыхнуть, а то завтрак остынет!»

Глава 5

Габриэлла, нежная и трепетная, как редкий цветок, обладает железной волей. Встречаемся раз в неделю, все остальное время у нее расписано не по часам, а по минутам.

Всякий раз страшась услышать, что занята, я звонил накануне, робко напоминал о себе. После кафе несколько раз ходили в кино, один раз на концерт, а пригласить еще разк себе… даже не посовокупляться, что вообще-то норма, а просто так, язык не поворачивался.

Сегодня за два часа до назначенного часа дрожащими пальцами откинул крышечку мобильника, там ее фото на заставке, сделал глубокий вдох и нажал кнопку.

Очень долго набирается номер, ох уж эта новая система разделения на подрайоны, наконец донеслось легкое:

– Алло?

– Привет, – сказал я. – Это Слава. Как звезды, на месте?

В мобильнике послышался мягкий смех:

– На месте…

– Слава богу! – сказал я. – Хоть что-то устойчивое в нашем сумасшедшем мире. А как ты?

– Я вроде бы тоже, – ответила она, – устойчива… хотя кто знает, хорошо ли это. Люди не звезды.

– Хорошо, – ответил я убежденно, – все, что делаешь, хорошо!

Она снова засмеялась.

– Правда? А если откажусь сегодня встретиться, это тоже будет хорошо?

Я вскрикнул в ужасе:

– Ты что? Это будет величайшая глупость, которую, конечно же, не допустишь!

– А как я должна поступить?

– Примчаться ко мне, не чуя под собой ног! И броситься на шею с разбегу. А я, чтобы не свалиться, встану спиной к стене. И еще жаркий поцелуй на моей щеке… И не только на щеке…

Она сказала все еще со смехом:

– Эй-эй, не увлекайся! А то нафантазируешь такое, что я не делаю. И будешь разочарован.

Я поинтересовался:

– А что ты не делаешь?

После паузы она ответила серьезно:

– Да обычно все делаю, но только потому, что так принято. А с удовольствием – смотрю на звезды в телескоп системы Максутова. И люблю делать снимки ночного неба.

– Завидую, – ответил я. – А я смотрю, как насекомое какое: своими гляделками… Но у меня не фасеточные, а, стыдно сказать, совсем простые. Как у паука. Только не восемь, а всего два глаза. Увидимся, как обычно?

– Нет, – ответила она после паузы. – Я чуть подзадержусь. Освобожусь только через четыре часа. Даже через пять.

– Куда подъехать?

– Давай на перекресток между Вернадского и Университетским проспектами? Удобно?..

– Мне все удобно, – ответил я тоже серьезно, – абсолютно все, что касается тебя.

– Тогда там и встретимся, хорошо?

– Договорились, – сказал я. – Буду ждать.

Еще как буду, повторил я, пряча мобильник в нагрудный карман. Я буду ждать тебя вечно, Габриэлла. Даже если будем встречаться вот так, словно люди девятнадцатого века.

Был такой термин: корректность. Если, гласило определение, юноша и девушка, встречаясь друг с другом, еще ничего друг о друге не знают после двадцати свиданий, они –корректны.

Сейчас, правда, корректность сменилась политкорректностью. Это, несмотря на похожесть, все-таки совсем-совсем другое. Когда возникает даже тень возможной неловкости, все мы предпочитаем уйти от нее, а чтобы оправдать свою трусость и нежелание смотреть правде в глаза, придумана эта самая политкорректность.

На самом же деле политкорректность – это равнодушие. Я попытался подобрать более понятное слово, потому что туманно-расплывчатыми словами и формулировками часто прикрывают всякую гадость, о которой неловко сказать прямо. Или же берут иностранный термин, это звучит наукообразнее и солиднее. Так и с политкорректностью, слово само по себе очень академически солидное, соединившее в себе такие весомые слова, как «политика» и «корректность», всякий произносящий как бы причисляется к высшему интеллектуальному обществу.

На самом же деле, если говорить о сути, а не о позолоченной свиной шкуре, то надо признать, что политкорректность наполовину произросла из равнодушия, а вовсе не какой-то особой духовности и гуманности. И более точный перевод звучал бы как «На хрен мне нужно», «Да пусть как хотят», «А мне плевать»…

Вторая половина политкорректности произросла из тензофобии. Тензо, как нас учили в школе, – напряжение. Тензофобия – боязнь напряжения. В обществе, в семье, с соседями, на службе, в отношениях…

Красивое и звучное слово «тензофобия» можно перевести и проще, не прячась стыдливо за латинским прононсом, – трусость. Тензофобия – трусость. И сама политкорректность из трусости состоит даже больше, чем из равнодушия.

Страшась за здоровье, за душевный покой и комфорт, люди отступают перед сильными и наглыми, перед уверенными в себе. Такими чаще всего бывают люди, не отягощенные ни высшим образованием, ни рефлексиями на тему добра и зла. Так что не надо требовать от Габриэллы, чтобы она была крепче и тверже там, где трусливо отступают мужчины. Ее любовь и поле деятельности – звезды, а с политкорректностью пусть разбираются те, кто ходит по земле.

Взгляд мой прыгал по ссылкам в Инете, но везде проступало лицо Габриэллы, словно за мной следит большими серьезными глазами призрачная фея.

Телефон как будто решил сегодня испортить жизнь: трижды звонили с работы – подкинули срочняк, сократили сроки на разработку концепции освещения сцены лазером и еще интересовались, не выдвину ли свою кандидатуру на пост зава создаваемого отдела по маркетингу.

А когда выходил, позвонил Константин и поинтересовался, буду ли завтра у Люши. Я ответил, что занят, не буду, передай мои извинения, он подумал и сказал, что и он что-нить придумает, чтобы отвертеться.

Ага, подумал я, положив трубку, теперь участие в развлечении становится таким же обязательным, как воинская служба или пребывание в офисах от и до… Дожили.

Сегодня пятница, у нормальных – короткий рабочий день, а ненормальные, напротив, стараются поработать больше, завтра выходные, рабочее место будет на сигнализации.

Я сам такой, и если бы гнул спину над чем-то стоящим, торчал бы на работе, пока охрана не вытолкает в шею. Габриэлла и учится тому, что любит, и работает на полставки в астрономической обсерватории, счастливый человек, понимаю, почему на фиг не нужны мужчины. Ну разве что-то может быть конкурентом любимому делу?

Опасаясь пробок, я прибыл в назначенное место за полчаса, дрожащими пальцами выудил из нагрудного кармана плоскую коробочку мобильника.

– Я на месте, – сообщил я.

– Готовлюсь, – ответил тихий голос Габриэллы.

– Красишься? – поинтересовался я.

Донесся тихий смешок:

– Проявляю фотоснимки.

– Разве у вас не цифровухи?

– На новых – да, – ответила она так тихо, что едва расслышал, – но старая аппаратура пока что дает снимки качественнее.

– Ух ты, не знал…

Она сказала наставительно:

– Простого человека вполне устраивает качество цифровых аппаратов. Его даже фотки с мобильников устраивают!

– Гм… Ну да, теперь догадываюсь, но как…

Она прервала:

– Слава, мне очень трудно разговаривать, работая одной рукой. Через сорок минут освобожусь. Хорошо?