Чтение 12–й страницы книги ~Сингомэйкеры~

Я с неловкостью сел, тут же спинка начала мягко отодвигаться. Я хотел встать, но рука медика удержала, а Эмма сказала весело:

— Не дергайся! Щас тебе пузико вскроем, кишки вытащим, посмотрим на свет…

— Какая ты кровожадная, — сказал медик укоризненно. Улыбнулся мне: — Не обращайте на нее внимания, она всех пугает. Какие проблемы?

— Да нет проблем, — пробормотал я.

— Что хотели бы изменить?

— Да тоже вроде бы все в порядке, — ответил я, — но раз уж такая мода всех охватила, то не хочу отставать. Посмотрите сами. Но чтоб не во вред и чтоб р-р-раз и готово.

Он взялся за мою голову, ощупывал и медленно поворачивал, всматривался, снова щупал, прямо всего измацал и исщупал, даже за уши подергал и нижней челюстью подвигал, словно я корова, перетирающая траву в хлеву.

— Можно подправить подбородок, — проговорил он задумчиво.

— А что с ним? — спросил я испуганно.

— Все в порядке, — успокоил он, — нормальный подбородок. Но можно сделать массивнее и чуть выдвинутее. Говорят, это свидетельство характера, упорства и силы воли.

Эмма подсказала ехидно:

— И сексуальной мощи, и сексуальной мощи!

— И сексуальной мощи, — подтвердил врач. — Что, как вы понимаете, сейчас куда важнее, чем быть умным или благородным.

Я покачал головой.

— Имплантаты? Не хочу.

— Какие имплантаты? — удивился он. — Имплантаты, если тяжелые случаи. Когда челюсти практически совсем нет. А вам пару инъекций рестилайна, и подбородок будет как у Габсбургов! Или Гогенцоллернов, не помню. Только челюсти их помню.

— Не хочу, как у Гогенцоллернов, — сказал я.

— Тогда как у Габсбургов, — предложил врач.

— И как у них не хочу, — ответил я.

— Тогда просто подкорректировать овал?

— А что… это долго?

— Всего пятнадцать минут, — воскликнул врач.

— Ну… если в самом деле это так просто…

Правда, еще минут пятнадцать пришлось отдать на анестезирующие пластыри, после которых я уже не чувствовал уколы. Их оказалось больше, чем пара, но посчитать не смог, Эмма заглядывала то с одной стороны, то с другой, корчила рожи и показывала жестами, что вот-вот кончусь в жутких мучениях.

Глава 16

После корректировки подбородка уломали еще и на инъекцию стволовых клеток. Теперь мозг работает интенсивнее, про отдых молчит, высыпаюсь за пять часов, а из минусов, пожалуй, лишь то, что другие считают огромным, даже огромаднейшим плюсом: потенция выросла, все время хочется трахаться, в мозгу то и дело скабрезные мысли.

Будь я Васей-слесарем, я бы только гордился, что вот потрахал свою, заглянул к соседу и трахнул его жену, потом вышел на улицу и поимел бабу из соседнего подъезда и сразу готов еще кого-нить, вот такой сексуальный богатырь, но лично меня, такого умного, это отвлекает, уже дважды бегал в ванную и вручную сбрасывал лишнее, очищая мозги.

Увы, нет пока такого средства, чтобы повышало потенциал либо мозгов, либо гениталий: одна и та же порция крови ходит по кругу по телу. Правда, если сделать инъекцию стволовых Васе-слесарю, то вряд ли с ходу начнет в уме решать интегральные уравнения.

Эмма всякий раз поглядывает хитренько, когда выхожу в коридор, хитренько и заинтересованно, все знает и все понимает, во взгляде ожидание, но если от меня чего ждут,то хрен получат. Здоровый мужской рефлекс: делать противоположное тому, что женщина из тебя выжимает. Это на службе делаю то, за что платят, но в быту всегда наоборот, такая защитная мера.

— И как себя чувствуете, Женечка? — поинтересовалась она таким сладеньким голосом, что я воочию увидел ее головку с растрепавшимися длинными волосами на моей подушке. — Ничто вас не тревожит, ничто жить не мешает?

— А вот ничто, — ответил я нагло. — Ну совсем ничто!

— Значит, не подействовало, — сказала она огорченно. — Говорят, в преклонном возрасте хоть подсаживай эти стволовые, хоть нет — результат один.

— Да-да, — подтвердил я, — это точно. А что, хочешь сравнить до и после?

Она скромно опустила веки.

— Ну… интересно. А то про всякое наслышана…

— Любопытство кошку сгубило, — напомнил я.

— Я не кошка, — ответила она обиженно. Подумав, уточнила: — Я скорее собачка.

— Какой породы? — спросил я с подозрением.

— А какой ты хочешь? — поинтересовалась она. Добавила сразу: — Вообще-то могу быть любой, только скажи.

— Настоящая женщина, — похвалил я. — Знаешь, будем считать, ты меня дожала. Ко мне поедем? Или к тебе?

— Лучше к тебе, — сказала она. — Безопаснее.

На очередной планерке, что проходила буднично и в привычном штатном режиме, Глеб Модестович в конце концов отодвинул бумаги в сторону, оглядел собравшихся в его кабинете поверх очков.

— Так, с этим все ясно. Или какие-то вопросы?

Я покосился по сторонам, все скучали, вопросов ни у кого, видно по глазам. Тарасюк задумчиво щупает подбородок, все не привыкнет, что у него челюсть как у гиппопотама: могучая и крайне мужественная. Арнольд Арнольдович что-то просматривает на коммуникаторе, а Жуков угрюмо смотрит в стену.

— Может быть, — произнес Глеб Модестович задумчиво, — у кого-то появились за это время какие-то невысказанные идеи?

Тарасюк сказал с блаженной улыбкой:

— Ну, идей у всех масса…

— Знаю я ваши идеи, — ответил Глеб Модестович сварливо. — А как насчет идей, какие в обществе появятся новые течения, взгляды, как изменятся вкусы?.. Нам, а не дяде с Марса реагировать! Евгений, что вы на этот счет думаете?

— Да всякое, — промямлил я.

— А все-таки, — спросил он настойчиво, — что может появиться в ближайшем будущем? Измениться?

Все повернулись и смотрели на меня с насмешливым интересом, мол, давай выкручивайся, а мы позабавимся.

Я развел руками.

— Скажем… глупо и дико выступать против грудных имплантатов у женщин, да и у мужчин, кстати… глупо и дико высмеивать тех, кто впрыскивает гель в губы, хоть верхние, хоть нижние, пользуется ботоксом или прибегает к услугам пластической хирургии.

— Ну-ну, — подбодрил Глеб Модестович.

— Но, конечно, — продолжил я, — это будет продолжаться еще некоторое время, масса простого народа консервативна. Это она всех женщин, рискнувших сбросить платок с головы, называла распущенными и шлюхами, категорически запрещала пользоваться помадой и косметикой… Потом, конечно, толпа все принимает, но сперва новаторам крови попортит, попортит! По очереди запрещала вальс, как непристойный танец, потом — буги-вуги, рок-н-ролл, бикини, короткие юбки…

— Так-так, — сказал он чуточку нетерпеливо, — и к чему этот экскурс?

— Сейчас идет борьба с нудистами, — объяснил я, — что желают ходить голыми не только на специально отведенных для них пляжах, но и по улицам городов. Толпа уже приняла бы это, если бы большинство населения соответствовало критериям, которые они сами для себя считают допустимыми для обнажения прилюдно: хорошая фигура или… длинный пенис.

Тарасюк гыгыкнул, Арнольд Арнольдович посмотрел на меня сконфуженно. Кто-то еще хихикнул.

Я продолжил упрямо:

— Все-таки не многие решаются выйти голыми даже на нудистский пляж с огромным пивным животом или с мелким крючком на месте полового члена. А вот дай этим стесняющимся пенисы по тридцать сантиметров, тут же выйдут не только на пляж, но, возможно, и на улицы. Может быть, еще и с этим связаны как всевозможные методы увеличения полового члена, так и — внимание! — некая крохотная хирургическая операция, когда врач подрезает мужчине одну-единственную жилку, а освобожденный с привязи пенис увеличивается в размерах почти вдвое. Правда, в возбужденном состоянии будет такого же размера…

Тарасюк перебил озадаченно:

— Так на фига?

— …для прогулок важно, — ответил я, — не как стоит, а как висит, а с этим все норм! Эта операция сейчас обгоняет по популярности все остальные. Значит, нудизм скоровыплеснется на улицы. Что предпримем? Кто-нибудь занимается этой проблемой? К чему это может привести, на что повлиять? Есть ли опасные подводные камни?

Все посерьезнели, переглядывались, но натыкались на требовательный взгляд Глеба Модестовича и опускали головы. Он оглядел всех строго.

— Роберт Панасович, это, мне кажется, больше по вашей части.

Жуков и остальные с облегчением хихикнули, все задвигались, а Тарасюк обиженно завопил:

— Почему я? Почему я? Нудист я, что ли?

— Вы занимались проблемой молодежной моды, — напомнил Глеб Модестович. — Это близко по теме.

— Да где близко, где близко?

— Очень близко, — подтвердил Арнольд Арнольдович, в голосе чувствовалось облегчение, — кому, как не вам…

— Да-да, — загалдели все, — Роберт Панасович у нас самое то!

Тарасюк дулся до обеда, но, когда мы всей гурьбой завалились в наше кафе, уже острил и рассказывал анекдоты. Жуков в ожидании, пока принесут его обед, просматривал новости на карманном ПК, вдруг заулыбался, хихикнул, гордо напряг плечи и подтянул пузо, словно перед приближающейся красоткой.

— Что там? — спросил Тарасюк заинтересованно. — Новый порносайт открыли?

— Круче.

— Да ну? Что еще круче?

— Через два года, — сказал Жуков счастливо, он улыбался во весь рот, — Интель обещает запустить в производство девяностоядерный проц!

— Закон Мура в действии? — спросил Арнольд Арнольдович.

— В супердействии, — воскликнул Жуков, — сроки сокращаются!.. Удвоение оборачивается уже за девять месяцев!

— А там, — сказал Тарасюк, — будет восемь, семь, шесть, пять…

Жуков сказал мечтательно:

— И настанет день…

У всех лица стали настолько отрешенно-мечтательными, что я поневоле насторожился. Ощутил, что «день» произносится как «День», это что-то особое, спросил, не думая:

— Какой день наступит?

Они умолкли, переглянулись, наконец Тарасюк сказал без нотки превосходства, а даже как бы чуточку виновато:

— Ты еще не допущен на уровень В…

Весь день я ломал голову на работе, по дороге домой и даже дома. Ничего особенного не приходит в голову, разве что при ускорении научно-технического прогресса темп настолько взвинтится, что уже не будем успевать усваивать открытия. Это в самом деле будет особый День, хотя, конечно, не день, это растянется на какой-то срок побольше, чем день.

Правда, велика надежда на технологии, что позволят расширить наши возможности. В смысле, возможности человеческого организма, когда не то мозг начнет работать впятеро быстрее, не то можно будет информацию закачивать прямо в мозг, как на хард.

Конечно, еще непонятно, как это произойдет, за первенство борются сразу три ведущие технологии: нано, био и медицина, но все уверяют, что как только развернутся, то человек сможет избавиться от болезней, быть всегда молодым, очистить сосуды от бляшек: в том числе и сосуды мозга, так что человек будет все помнить и никогда ничего не забудет. Возможно, про наступление такого дня и говорит Жуков, когда мы сразу хотя бы обновим память, вспомним то, что учили в школе и университете, а новые материалы будут усваиваться моментально и с предельной точностью.

Правда, я предпочел бы не это «записывание в память», об этом мечтают как раз простые, которых Тарасюк так презрительно называет быдлом, а пропускание через быстрое усвоение материала. Чтобы я быстро смог прочесть и усвоить нужное, критически отделив важное от неважного, оставив полученную информацию лежать не в том же виде, как получил, а пополнить ею те отделы и закрома, где уже копятся данные по целому ряду интересных вопросов.

После недолгого перерыва в работе появился Арнольд Арнольдович. Я его увидел только в обеденный перерыв, он шел рядом с Глебом Модестовичем и улыбался, улыбался, улыбался, как дурак или голливудский герой, что в большинстве своем тоже дураки, но очень даже денежные дураки, а раз денежные — то не дураки вовсе.

Он и в мою сторону сверкнул звездным блеском безукоризненных зубов. Нижняя челюсть стала мощнее, массивнее, так и веет здоровой мужской агрессией, что, как шампанское, бьет в женские головы и разогревает низ живота.

— …да, — услышал я его голос, — тоже в Нижнем Новгороде!.. У них процент приживаемости самый высокий в Европе.

— А в Европе, — щегольнул знаниями Глеб Модестович, — самый высокий в мире.

— Вот-вот! — сказал Арнольд Арнольдович. — Я ему и так и эдак, а он уперся! Говорит, я патриот. Да хотя б патриот России, а то — Новгорода. Я говорю, что ты талант зарываешь в безвестности…

Жуков перебил:

— Это Дмитрий Язовцев? Ну, он не так уж и безвестен. У меня, уж поверьте, такие люди на заметке, Арнольд Арнольдович! У него своя клиника «Садко», к нему ездят делать зубы тузы из Москвы. И все насчет таких вот рискованных операций. Но что правда, то правда: переезжать даже в Москву не хочет. Про Швейцарию и слушать не желает. Да, Арнольд Арнольдович, я его вношу в особый список. Ноев ковчег — как раз для таких. Хотя, конечно, первыми туда ломанутся звезды шоу-бизнеса…

Слушавший ревниво Цибульский сказал саркастически:

— Ага, щас! Так мы их всех и примем. Разбежались.

Они вошли в кафе, я чуть замедлил шаг, вдруг ощутив, как пахнуло холодом мирового пространства. Цибульский, конечно же, прикалывается, мол, раздавать пропуска, кто пройдет через игольное ушко, а кто нет, будем мы. Но почему-то от такой шуточки мороз по коже, будто смотрю в дуло заряженной пушки, готовой выстрелить.

Может быть, потому, что у Цибульского чувство юмора на таком же уровне, как у моих ботинок, хотя острит постоянно.

Официантки быстро и ловко расставили тарелки с холодными закусками, бутылки с минеральной водой и соками. Арнольд Арнольдович жестом показал, что ему этой фигни не нужно, давайте сразу горячее жареное мясо.

К их столику подсел Орест Димыч, стеснялся, но все время заглядывал в рот Арнольду Арнольдовичу.

— А можно вопрос?..

— Ну-ну, — сказал Арнольд Арнольдович поощрительно.

— Я вот все думаю… Вы ведь столько мучений перенесли…

— Семь операций, — ответил Арнольд Арнольдович. Лицо его потемнело. — Семь операций. И полтора года без зубов.

— Все на жидкой еде? — ужаснулся Орест Димыч.

— Да.

— Не представляю! Стоило это тех мучений?

Арнольд Арнольдович сказал задумчиво:

— Как вам сказать… Все зависит от того, сколько планирую проскрипеть на этом свете. Сейчас мне семьдесят. Если не дотяну до семидесяти пяти, то проще было бы, вы правы, обойтись обычным протезом. Год сплошных и, скажем прямо, мучительных операций не стоит… возможно, не стоит двух-трехлетнего кайфа с беспроблемными зубами. Но если проживу до восьмидесяти или больше, то однозначно: стоило! Вообще-то планирую, тьфу-тьфу, с нашими возможностями прожить до ста лет. И тогда эти зубы сполна отработают все те муки, что я за них вынес.

Орест Димыч глубоко задумался, словно прикидывал свои шансы на подсадку костной ткани.

На стол передо мной поставили салат из рыбы, я ухватился за вилку, но помедлил, за мой стол пересел Глеб Модестович и знаком велел официантам ему подать тоже сюда.

— Дорогой Евгений, — обратился он ко мне, продолжая прерванный в офисе разговор, — кто-то из наших в прошлое время мудро заметил: «Кто не был радикалом в молодости — в старости будет сволочью». Потому не смущайтесь, если вы были крайне правым или крайне левым. Или вообще террористом. Если я вам скажу, кем были некоторые наши уважаемые руководители… вы за голову схватитесь.

Я пробормотал:

— Да, я слышал, что это как бы необходимый элемент развития… Но… гм… большинство населения благополучно пропускает эту стадию. Они сразу становятся благополучными и благопорядочными членами общества.

Тарасюк повернулся к нам, зло хохотнул:

— Сразу в сволочи!

Глеб Модестович поморщился.

— Дорогой Роберт Панасович, зачем так… резко. Просто они… не развиваются. Но вообще для общества это не является необходимым. Развиты должны быть только ведущие особи. А ведомые… им достаточно повышать рабочую квалификацию по мере роста научно-технического прогресса.

Тарасюк сказал едко:

— То-то я и заметил, что сволочей все больше. Время сволочей!

— Не перегибайте, — заметил Глеб Модестович мирно. — Это теперь называется иначе.

— Как?

— Ну… по-разному.

Тарасюк захохотал.

— Ну да, по-разному! Я сам могу дать несколько определений, как только вон те девушки пройдут дальше…

— Это называется, — сказал Глеб Модестович мягко, — реалистичным взглядом.

Я молча работал ножом и вилкой. Не мое дело пищать, когда общаются гиганты. Хотя, конечно, мне есть что сказать. Я вообще все чаще ловлю себя на том, что сказать мне есть что.

Цибульский, пожирая салат из овощей, поглядывал через витрину на шумную демонстрацию «зеленых», протестующих против вырубки леса в бассейне Амазонки. И лес им жалко, но главное, что за один только последний год там бесследно исчезло больше тысячи редких видов жуков, мух и комаров, а это невосполнимая потеря генофонда планеты.

Я никак не среагировал, но Тарасюк, тоже поглядывая на шумную демонстрацию, буркнул недовольно:

— Ишь, невосполнимая… Меньше комаров, кому вред?

Жуков пояснил:

— Эти чудики имеют в виду, что таких уже никогда не будет. А вдруг в их генах скрыт какой-нибудь секрет?

Глеб Модестович с удивлением посмотрел на него поверх очков, как на пещерного человека в звериной шкуре и с каменным топором в волосатой длани.

— Шутите? Генетики уже сейчас делают не то что мух, а свиней с заданными свойствами! Через три-пять лет можно будет менять и гены человека… Зачем нам комары? В лаборатории за неделю можно наделать разных насекомых больше, чем природа слепым перебором создала за три миллиарда лет!

Тарасюк спросил деловито:

— Так что, «зеленых» разогнать? Я щас распоряжусь.

Жуков фыркнул:

— И лишить Ореста Димыча работы? Это же он их создал и до сих пор руководит. Ты лучше смотри за хиппаками.

— Какими хиппаками? С Луны упал? После хиппарей десяток течений сменилось!

Жуков небрежно отмахнулся.

— Все они хиппаки. Всех в газенваген… Кстати, кто знает, дауншифтеры — новое движение, заумь или поколение?

— Ничего нового, — возразил Арнольд Арнольдович, — это те же самые работяги, что раньше рыли канавы. Раньше наибольшее, что могли, — накопить на покупку земельного участка за городом, потом всю жизнь строили дачу. Остаток жизни копались в грядках, не обращая внимания на прочий мир. Сейчас из-за повышения уровня жизни их быт просто масштабнее. Потому заметнее и кажется новым явлением.

— Ну, — пробормотал Жуков недовольно, — одно дело покупать дачу, другое — особняк в Арабских Эмиратах. Идет смешение рас, культур, проникновение европейских ценностей в исламский мир…

— А исламских, — сказал Цибульский желчно, — в Европу.

Глеб Модестович посмотрел в мою сторону.

— А что скажет наш самый юный теоретик-практик?