Чтение 30–й страницы книги ~Сингомэйкеры~

— Конечно, — ответил я, не моргнув глазом.

Он прищурился.

— Например?

Я сказал неторопливо, формулируя на ходу, сейчас многое поставлено на карту:

— Можно организовать очень прогрессивное движение за легализацию зоофилии…

Гадес спросил недоверчиво:

— Это что же… с животными?

Я пожал плечами.

— А какая разница?

Штейн хохотнул.

— Юджин абсолютно прав! Какая разница?

Гадес повернулся к нему всем корпусом.

— Что ты имеешь в виду?

Штейн пояснил весело:

— Какая, говорю, разница, с какими животными трахаются эти животные? Вчера трахались только с самками своего вида, потом мы, чтобы чем-то занять их, разрешили им трахаться друг с другом… в смысле самец с самцом. Теперь только и разницы будет, как мудро предлагает наш самый юный член, что будут трахать коз, собак, овец и прочую живность. Какая разница, говорю и я, все равно животные с животными!

Гадес поморщился.

— За что я вас люблю, так за искренне людоедские высказывания. Как будто мы марсиане. Они такие же люди. Ну, почти.

Кронберг постучал по столу.

— Тихо-тихо. Итак, поступило предложение о легализации зоофилии. Юджин полагает, что это снимет на какое-то время напряженность в обществе, направит энергию в иноерусло…

Макгрегор хохотнул, мы энергию в это «иное» русло направляем еще с сексуальной революции.

Кронберг смотрел на меня очень внимательно.

— Юджин, — проговорил он, — я в первую очередь поздравляю себя, что сумел заприметить вас. Вы нигде не высовываетесь, но работы ваши говорят сами за себя. Мне понравился ваш жесткий стиль.

Я пробормотал:

— Жесткий?

— Не удивляйтесь, я имею в виду выводы, к которым вы пришли. Вернее, даже не вы, а всякий читающий ваши работы непременно приходит к определенному мнению. В этом ваша сила.

Макгрегор посматривал на него лениво и вальяжно. Кронберг вообще посмотрел на одного, на другого, те ответили ему едва заметными кивками. Кронберг улыбнулся, я смотрел, как он сделал глоток шампанского, Макгрегор тоже смотрел с ожиданием.

Кронберг проговорил неспешно:

— Я рад, что наши мнения совпадают. Мне кажется, наш юный друг мыслит правильно. И все его работы… гм… в русле нашей доктрины.

Сердце мое начало стучать чаще. Вообще-то в другом случае я бы обиделся, какой же юный, почему с такой снисходительностью, но если правильно понимаю, тут нет никого моложе лет так это за девяносто, а кое-кто и очень здорово за, скорее здесь почти все под сотню, с этой пластической хирургией на глазок возраст не определишь, так чтоя в самом деле еще желторотый…

…но даже при моей желторотости я уже с ними вровень, пискнула глубоко спрятанная мысль. Держись, Юджин! Не раскрывайся.

Кронберг перевел взгляд на меня. В его глазах я видел сомнение, наконец он сказал с затруднением в голосе:

— Мы — старые волки, все повидали. А Юджин — молод, в нем еще много идеализма.

— Он ученый, — напомнил Макгрегор.

— И очень трезвый ученый, — добавил Штейн. — Ты сам говорил о выводах!

— Говорил, — согласился Кронберг, — но это абстрактные выводы. Одно дело говорить о древних египтянах, другое — о наших современниках.

Гадес подумал, сказал медленно:

— Мой голос — за.

Штейн сказал немедленно:

— Я уже сказал — за.

Кронберг, улыбаясь, произнес с удовольствием:

— Я — за. Поздравляю, Юджин!

Я спросил осторожно:

— С чем?

Все трое улыбались, вместо Кронберга ответил Макгрегор:

— С последним апом.

— Ого, — вырвалось у меня. — Как это… последним?

— Потому что последним, — сказал Макгрегор, улыбаясь.

— В самом деле, — заверил Кронберг. — Это немало. С этого дня для вас действительно не остается никаких тайн, Юджин. Я имею в виду, тайн в нашей организации.

Макгрегор сказал лениво:

— Ну что ты, Эдуард… Это значит, что для него не останется тайн практически нигде. Правда, вряд ли его заинтересует такая ерунда, как тайны Пентагона, Кремля или лондонских секретных служб. Мелочь, суета, копошащиеся в мусоре муравьи…

Я сидел, не двигаясь, вытянулся так, будто стою навытяжку. Сердце раздулось, как испуганный еж, колотится часто-часто, а в черепе мечется всполошенная мысль: неужелия добрался до вершины? Конечно, я не стану им равным, но если получу высшую степень допуска, то я в самом деле на вершине… вершине доверия!

Кронберг вперил в меня пристальный взгляд.

— Вам осталось узнать сущий пустяк, Юджин. Я все сказал про нашу организацию. Но это, собственно, больше методы. А вот цель…

Макгрегор, Штейн и Гадес молчали, улыбались, но я чувствовал, как в комнате сгущаются тучи, а воздух пронизан электричеством. Кронберг посмотрел на меня пытливо.

— Юджин, я в ваших работах уловил здоровую нотку, — сказал он. — И абсолютное отсутствие политкорректности.

— Я же занимался наукой, — осторожно сказал я, — а не политикой.

Кронберг обернулся к остальным.

— Видите? Политиканы могут придумывать любые трюки, чтобы понравиться избирателям, легко скажут, если надо, что дважды два равняется пяти или двадцати, а то и вовсе стеариновой свече, но в науке такие трюки не проходят. Там дважды два всегда равняется четырем, а умный человек всегда ценится выше укуренного алкоголика, что бы там ни говорили «зеленые», правозащитники, моралисты и прочие-прочие, кого мы вытянули на верх благосостояния и где они могут высасывать из пальца задней ноги идеи всеобщего равенства.

Макгрегор кивнул, взглянул на меня коротко.

— Юджин, вам пора несколько сдвинуть приоритеты предпочтений, — заявил он. — До этого времени вы просто безболезненно гасили конфликты, как и абсолютное большинство наших работников, но сейчас вы на том уровне, когда возможно более точное… можно сказать, хирургическое вмешательство.

— Слушаю вас, — ответил я напряженно. — Слушаю очень внимательно.

— Нам кажется, что темпы разработок приоритетных направлений начинают спадать… Вы очень хорошо поработали, сместив вектор интереса простых людей в нудизм, зоофилию и прочие радости простого человека. Да, это резко уменьшило количество демонстраций протеста, забастовок и столкновений, но…

Он развел руками, лицо стало несчастным. Я сказал осторожно:

— Позволено ли мне будет узнать…

Он отмахнулся.

— Конечно, позволено. Вам теперь позволено все. А нужно как-то переориентировать население… нет-нет, отрывать от развлечений нельзя!.. но все же как-то побудить больше вкладывать деньги в развитие новых технологий. Предпочтительно биотехнологий, а также нано- и вычислительной техники.

Макгрегор вставил:

— По данным наших аналитиков, в следующем году будут охотнее всего покупать акции компаний горнолыжных курортов, нефтеперерабатывающих комплексов, рыболовной, атакже, естественно, газовой. На втором месте акции массмедиа, бумажной промышленности… Короче говоря, акции высоких технологий в этом году упали с третьего места по росту инвестиций на пятое, а в следующем сдвинутся на седьмое-восьмое.

— А этого очень бы не хотелось, — сказал Кронберг хмуро.

— И мне, — сказал я искренне. — Простите…

Он отмахнулся.

— Вы совершено правы, не извиняйтесь. Что толку от быстрейшего развития горнолыжных курортов, если у вас через год-два начнут скрипеть суставы, а старческие немощи проявляться все нагляднее?.. И тут уж неважно, есть у вас миллионы или нет.

— Я запомню это, — сказал я пылко, — как приоритетное задание!

— Спасибо, Юджин, — сказал Кронберг, чем меня удивил настолько, что я встревожился. Небожители только отдают приказы, но не снисходят до спасибостей. — Да, это самое приоритетное.

Макгрегор, допивая шампанское, обронил лениво:

— Слава богу, уже даже церковь пришла к мнению, что жизнь неизлечимо больных людей поддерживать не следует. Если раньше двадцать медиков высшей квалификации из года в год были заняты только тем, что поддерживали жизнь безнадежного паралитика, — это та дурость, принятая нашими дедами, за которую расплачиваемся мы, внуки.

Кронберг поморщившись, торопливо уточнил:

— Юджин, делайте поправку на простых паралитиков и… ценных. Вы понимаете, что мы сделаем все, чтобы поддерживать жизнь крупного ученого! Но поддерживать жизнь вечно пьяного слесаря, что и трезвым никогда не был, пользы обществу от него никакого…

Я кивнул.

— Понимаю.

Он добавил:

— Вот потому сейчас нам удалось продавить закон о праве на добровольную смерть, а завтра…

Он умолк, но Макгрегор, усмехнувшись, сказал желчно:

— Завтра ужесточим. Или, вернее, сузим рамки жизнеспособности. Всех прочих начнем отбраковывать.

Штейн поморщился.

— Ладно-ладно, не спешите. Я буду голосовать против. Жизнь человека пока что священна. Как нормального, так и быдла…

Кронберг сказал с укором:

— Ну что ты все «быдло» и «быдло»? Все-таки мы ученые и политики, а не польские паны времен Речи Посполитой. Замени…

Гадес сказал ехидно:

— Что, плохому танцору политкорректность мешает?

— Не политкорректность… Не хочу быть похожим на туповатого помещика.

Гадес сказал вдруг:

— А давайте назовем простой народ недосингами! Если мы — сингуляры, то они — недосингуляры. Но это длинно, а проще будет «недосинги». И достаточно понятно.

— Кому? — спросил Штейн саркастически.

— Нам, посвященным. А остальные пусть идут лесом.

Штейн поморщился.

— Слово какое-то… корявое.

— Консерватор, — сказал Гадес обвиняюще. — Все новое кажется сперва корявым!

Глава 10

Кронберг торопил созданные под нашим покровительством научно-исследовательские институты, чтобы начинали работу над переносом «эффекта жемчужницы» на человека.Для этого пришлось создать еще пару научных центров под прикрытием. Опыты над человеком ставить низзя, зато сейчас две большие группы ученых работают наперегонки,победителю обещаны не только гранты, но и, как говорится, все-все, что пожелаете.

Я быстро выяснил, что жемчужница не только сама живет бесконечно долго, но и делится своим умением с другими. К примеру, лосось всегда умирает после нереста, но еслина нем паразитирует жемчужница, она впрыскивает в его организм некое вещество, лосось снова бодр и весел, о смерти не думает, живет себе и живет, вместо одного раза, как остальные, он нерестится каждую осень. И при пятом-шестом нересте молод так же, как и при первом!

Курировать работы над жемчужницей с лососем взялись Кольвиц с Бернсом, выяснив, что гормональные и прочие сдвиги при старении людей и лососей совпадают до сотых процента. Оба обещали быстрые и сенсационные результаты, и вскоре я узнал, что их статус повысился до А, а кабинеты переместились на два этажа вверх.

Сегодня Кронберг и Макгрегор шли через зал, оживленно беседуя, вдруг Кронберг поймал меня взглядом, что-то сказал Макгрегору, тот посмотрел на меня и засмеялся.

Я демонстративно проверил, застегнута ли ширинка. Макгрегор сказал весело:

— Кронберг уверен, что вы не любите негров! Это правда?

— Негров? — удивился я. — Да при чем тут негры?

— Ну, — сказал он, — а как вы оцениваете людей?

Я развел руками.

— По их работе. По интеллекту. По вкладу в прогресс.

Кронберг улыбнулся, похлопал меня по плечу.

— Видите, Макгрегор? Не удалась ваша провокация. Ум везде одинаков! У умных людей общие признаки, как и у всех дураков, несмотря на различие наций, одежд, языка, религий, даже взгляда на жизнь. Потому наша организация абсолютно интернациональна. Мы даже не знаем, кто из работающих в ней какой нации, веры или прочей допотопной дури.

Макгрегор добавил:

— Да никого это и не интересует, если честно.

— И Юджин, — сказал Кронберг с улыбкой, — конечно же, понимает, почему так.

Я зябко передернул плечами.

— Да, конечно. Когда Ноев ковчег отчалит, на его борту будут люди одной нации… в нашем понимании нации. В сингулярности исчезнут расовые различия уже потому, что не будет… бр-р-р, выговорить страшно!.. даже наших привычных тел.

Они измерили меня внимательными взглядами, словно взвешивали, насколько искренне я готов расстаться со своим мускулистым наколлагененным телом, Макгрегор сделалдвижение идти дальше, но Кронберг сказал мне спокойно:

— Теперь вы понимаете, почему не бьем тревогу, что население Индии, Китая и прочих слаборазвитых стран увеличивается с пугающей непосвященных скоростью?.. Пусть, нам нужны рабочие. Рабочие, техники, инженеры. Даже конструкторы. Чем их больше, тем шире основание пирамиды. Все равно фундаментальные науки развивают только в США и двух-трех институтах Европы. А для них и не требуется много… гм… населения в стране.

— Это потому что…

Я не договорил, горло сжали невидимые пальцы. Кронберг кивнул.

— Не бойтесь произносить такие слова вслух, — сказал он спокойно. — Конечно, в нашем кругу. Это потому, что мы не возьмем в сингулярность всю эту огромную кишащую массу. Взять их — это преступление. Не перед ними, конечно. Перед будущим. Которое определяем мы!

Они ушли, а я с облегчением выпустил воздух из груди. Черт, я же не раз слышал в нашей организации «…этих возьмем в сингулярность», «этих не возьмем», но воспринималэто как «…мы идем к победе коммунизма» или «мы повысим в следующем году вэвэпэ страны», то есть как нечто общее, а оказывается, что все говорилось буквально!

Я чувствовал озноб в теле и непривычную робость, а чтобы оробеть мне, тихому в манерах, но вообще-то наглому внутри, это надо издохнуть не одному стаду мамонтов. Итак, мы в самом деле планируем одни категории населения взять в сингулярность, других — оставить.

Вот именно эта операция и называется «Ноев ковчег». А мы определяем, кто чистые, кто нечистые. И если Ной брал тех и других поровну, то мы, по словам Кронберга, такой ошибки не повторим.

Я зажмурился, ударил себя кулаком в бок. Черт, я бы предпочел решать задачи любой сложности, скажем, по обузданию разбушевавшейся толпы, чем влезать в морально-этические проблемы. Мне даже про эвтаназию слушать не хочется, хотя умом я и понимаю доводы о ее целесообразности. Но то умом…

Большой минус большинства работ в том, что новооткрытые истины излагаются таким тяжелым и сложным для простого человека языком, что делают эти истины ему совершенно недоступными. А для специалистов, кто сам работает в близких областях, этот язык не кажется сложным, сами так излагают.

Ну, на простой народ нам наплевать, как я вижу, во всяком случае, его мнение в расчет не берем, но усложненное объяснение мешает и тем специалистам, которые хотели бысохранить мозговую энергию на свои работы, а результаты чужих исследований получать в более удобоваримой форме.

Я старательно просматривал эти научные труды с чертежами, выкладками и формулами, пока не сумел изложить для себя и других, кому буду втемяшивать, в достаточно простой и понятной форме: все существа на Земле когда-то оказывались на грани гибели, и одни торопливо менялись в целях выживания, другие дохли. Когда началось глобальное потепление и пересыхали водоемы, одни рыбы дохли, другие научились дышать воздухом, а третьи наловчились переползать из пересыхающих озер в более просторные. А потом и вовсе — перебегать.

Они стали динозаврами, но, когда снова нависла гибель, одни смышленые полезли на деревья и, прыгая с одного на другое, сумели отрастить крылья, другие ухитрились вырастить шерсть и стать теплокровными. Остальные же погибли. У человека появилось то, что позволяет ему спастись при очередной надвигающейся катастрофе: от столкновения с астероидом, вспышки на Солнце или еще чего-то внешнего, — мышление. Мышление вывело его из пещер, и вот сейчас мышление обещает вывести даже из последней темницы: тела, в которое каждый из нас всажен намертво. Именно намертво, ибо покинуть его невозможно, а когда эта тюрьма разрушается от ветхости, мы погибаем под ее обломками.

Нами все еще движет инстинкт выживания, даже если развиваем не только науку и технику, а искусство или индустрию развлечений. Инстинкт выживания заставил самых живучих рыб полезть на берег, а потом и на деревья, так и сейчас инстинкт выживания заставит перейти в кремнийорганические тела, в то время как все остальные, подобно старым рыбам и динозаврам, останутся верны «человечности» и перемрут, подобно всем вымирающим видам.

Мы сейчас впервые начинаем понимать, что мы, люди, — это совсем не то, что наши тела. То есть наши человеческие тела — это то, в чем живем мы и что пока не в состояниирадикально изменить, тем более — не можем покинуть и остаться живыми, но самым продвинутым уже понятно, что это когда-то произойдет. Причем произойдет скоро. Быстрее, чем думают даже оптимисты.

Конечно, сейчас одна мысль о подобном вызывает ужас и отвращение у абсолютного большинства, но я уже усвоил, что большинство всегда не право, или даже: большинство не право всегда, так что мне абсолютно начхать на мнение футбольных фанатов, которых, конечно же, больше, чем академиков.

Да, я люблю и берегу свое тело, хорошо кормлю эту капризную сволочь, заботливо укрываю от холода, накачиваю мышцы и бегаю на тренажере, чтобы укрепить сердечную мышцу, но как только мне предложат тело на основе кремния, я возьму его без колебаний. Нет, как только появится возможность за любые деньги поменять мое жидкостное тело на цельнотвердое, что обещает хотя бы вдвое больше возможностей, я отдам все, чтобы заполучить его. А кремнийорганическое обещает возможностей не вдвое, а в миллионы, миллиарды раз больше.

Теперь понятно, почему все эти работы по нанотехнологиям ведутся чуть ли не втайне. Нет, втайне удержать такое невозможно, но можно создать завесу несерьезности и отдаленности, что все это будет реализовано — если еще будет! — в последующих поколениях, а сейчас, мол, веселитесь, ребята, жизнь хороша, вон новая группа клоунов вышла, вон новый экстремальный вид спорта придумали, а там и чемпионат мира по футболу близок, надо готовить команды болельщиков…

Потом, конечно, начнутся крики о святотатстве, о посягательстве на творение самого господа, забывая, что господь поручил перестройку человеческого организма самому человеку и сам проследил, как человек сделал обрезание своим детям, тем самым бог разрешил редактировать его творение, дабы это творение росло и умнело, развивалось, менялось, перестраивалось…

На самом деле человек уже втихую превращается в киборга, только пока что это не воспринимается как киборгизация, хотя на самом деле все именно так: вставные челюсти, клапаны сердца, пластмассовые суставы, протезы, чипы…

Потом запустят миллиарды наноботов в пока еще биологические тела, чтобы убивать микробов, отдирать со стен холестериновые бляшки, уничтожать раковые клетки — это все воспримется еще мирно, ведь человек внешне будет оставаться таким же, каким был в Средневековье, Древнем Риме или в Месопотамии, однако наступит момент, когда удастся заменить слабые нынешние тела биокибернетическими, и вот тогда…

Холодная дрожь тряхнула меня с такой силой, что я поспешно вскочил, руки обхватили плечи, будто я выскочил на берег из замерзающего озера. Темный ужас клубился в сознании, я торопливо включил жвачник, там, к моему облегчению, толстомордый идиот громко орет песню про баб, чуть отпустило, но на всякий случай я ринулся на кухню, таммой спасательный аппарат: кофемолка.

Наша организация спонсирует книги и фильмы для усиления дымовой завесы над работами в области нанотехнологий. Под нашим присмотром косяком выходят произведения, где для тупых и особо тупых шеренгами идут киборги: что-то полужелезное, получеловеческое, мыслят ничуть не лучше среднего человека, а еще жутко страдают, что вот их злые люди превратили в киборгов и что они — ах-ах! — страстно жаждут стать снова человеками. Молчаливо имеется в виду, чтобы состариться и подохнуть в болезнях и немощи, когда от слабости уже срешь под себя.

В бюджеты фильмов о таких вот киборгах вбрасывают сотни миллионов долларов, такие же суммы вкладываем в фильмы о далеком будущем, где простые русские парни Джоны ивсякие Смиты побивают кулаками всяких железных диктаторов галактики, очень похожих на злодеев районного масштаба. Дымовую завесу ставим по всем направлениям, гдекто-то может что-то пронюхать. Ладно, нюхайте, но мы вам предлагаем сенсацию получше и поярче: вот Аня Межелайтис подралась с любовником, вот Леся Коркина сидит в кафе так, что хорошо видна ее плохо выбритая пилотка, а вот папарацци застукали президента в интиме с внучкой премьера…

Для тех же, кто все же время от времени читает статьи о новинках науки и техники — все еще находятся журналисты, что освещают такие события, — мы поворачиваем так, что вот с развитием нанотехнологий можно будет вылечить любую болезнь, выращивать зубы взамен утерянных, не допускать облысения, поседения, липосакцию будут проводить одним движением пальца, а вообще-то придумают пилюли, чтобы можно было жрать в три горла и никогда не толстеть.

Конечно же, будет миллион телеканалов, и все о спорте, концертах, интимной жизни кинозвезд и спортсменов топ-класса, порноканалы станут доступными и бесплатными, вход на все стадионы тоже свободный… и вообще панэм эт цирцензес будет на высшем уровне, все будут довольны.

Ну, а все эти разговоры о замене человеческого тела на металл — это фантастика, это игра ума, это ученые строят рабочие гипотезы, которые только развивают мысль, нов этом направлении никто не двигается. Всерьез, конечно, а работы в отдельно взятых лабораториях не в счет, то просто наука, теоретическая наука, абстрактная, как наука о формировании галактик, что абсолютно ничего не дает сельскому хозяйству и никак не влияет на жизненно важный для нас всех исход футбольного матча между Бразилией и Германией.

Я вздрогнул, неожиданно промелькнула резкая до боли в ушах и невероятная до глупости мысль. А что, если, помимо заботы о всеобщем спокойствии, здесь что-то еще?

Сегодня Макгрегор с утра рассеянно-грустный, выслушивает наши доклады с отстраненным видом, дважды вызывал Марию с кофейником, наконец отпустил всех, а мне сказал невесело:

— Наш мир — все тот же Ноев ковчег: горстка людей и уйма скотов. Не так ли?

Я сказал несколько растерянно:

— Ну да, это же всегда так было…

— Всегда, — согласился он. — Только в старое доброе время каждый получал то, что заслуживал. А сейчас горстка людей надрывает жилы, чтобы обеспечить беспечную и бездумную жизнь веселящихся скотов. Так называемое общество потребления, черт бы его побрал!.. Ну, а чтобы снова все вернуть на правильный путь, и задуман проект «Ноевковчег».