Чтение 4–й страницы книги ~Сингомэйкеры~

Я остался на асфальте смотреть, как она довольно уверенно лавирует в узком проходе между припаркованными где попало автомобилями, затем выехала на шоссе и понеслась, набирая скорость.

В душе осталось ощущение праздника. Я даже понюхал рукав, чуть-чуть пахнет ее духами.

Глава 5

В старину самые знаменитые разбойники, чувствуя старость и приближение смерти, завещали награбленное монастырям и просили монахов молиться за их грешные души. Да и не только знаменитые, просто мы не знаем, когда родились те или иные великие злодеи, но в истории остались даты их смерти, а также баснословные суммы, пожертвованные монастырям, занимающимся благотворительностью. Великие преступники как бы возвращали людям то, что у них когда-то отняли.

Современные миллиардеры, устав от бизнеса, учреждают свои благотворительные фонды, куда сбрасывают десятки, а то и сотни миллионов долларов в целях оказания помощи бедным, бродячим собакам, спасения пингвинов, борьбы со СПИДом и наркоманией. Тоже как бы замаливая грехи, что когда-то топтали всех на пути к успеху, калечили и вообще не церемонились.

Так что мое удивление насчет огромного жалованья хоть и понятно, но беспочвенно. Все-таки мы занимаемся хоть и благородным делом, но малоэффективным. Правда, в моемслучае лечим не сами симптомы, а именно болезнь, так что лично мне такой высокий оклад назначили как бы не совсем зря.

Вся эта психотерапия прокручивалась у меня в мозгу, когда утром брился, чистил зубы, наспех завтракал и перед зеркалом повязывал галстук.

Машина пока на стоянке, у меня нет пары лишних дней на регистрацию, получение номеров, техосмотр и прочие заморочки. Так что на автобусе и метро с пересадками я добрался за четверть часа до начала работы.

Охранник кивнул, Валькирия из «Нибелунгов» по имени Тина уже за своим столом подправляет макияж, мне кивнула, как старому знакомому. Эммы еще нет, я чуть ли не на цыпочках прошел к своему кабинету, робко открыл дверь, будто опасаясь, что там кто-то уже сидит.

Экран засветился от прикосновения к сенсорной пластинке, никто, кроме меня, его не запустит, класс. Та-а-ак, скорость скачивания… ни фига себе, что у них тут за мощности?

Через четверть часа, окончательно ошалев, я кликнул на иконку с лицом Глеба Модестовича. Она расширилась на экран, Глеб Модестович пересматривал бумаги, на вызов вскинул голову.

— А, Евгений Валентинович… Вопросы?

— Вопросы, — подтвердил я виновато.

— Не стесняйтесь, — ответил он. — У всех много вопросов. А у нас есть ответы!

— Но у меня дурацкие, — предупредил я.

— У всех поначалу дурацкие, — успокоил он. — Слушайте, мой кабинет в конце коридора. Вы его увидите сразу.

— Удобно ли? — усомнился я.

— Удобно, удобно, — заверил он.

— Тогда приду прямо сейчас? — спросил я. — Или когда вам лучше?

Он вздохнул.

— Лучше сейчас. Быстрее войдете в курс дела. Давайте, топайте.

Я заискивающе улыбнулся, все-таки у него своих дел полно, с другой стороны — каждый за себя, один бог за всех, так что я должен в первую очередь лоббировать интересысамого ценного человека на свете. Понятно, кто этот человек.

Глеб Модестович поднял голову от бумаг, суетливо указал мне на кресло по эту сторону стола. Дисплей, судя по всему, включен, потому что он отвел от него взгляд с явной неохотой, словно в Red Light Center кого-то подтащил к постели.

— Садитесь, садитесь… Кофе хотите? Или чаю?

— Не отказался бы, — промямлил я осторожно.

— Да не волнуйтесь, — заверил он, — я не сам делаю. Хотя скажу не без хвастовства, уж что-что, а кофе делать я умею. Но, увы, самому не положено. По рангу.

— Да я ничего…

Он тронул клавишу и сказал негромко:

— Люся, две чашки кофе… Евгений Валентинович, предпочитаете слабый или крепкий?

— Лучше крепкий, если можно.

— У нас все можно, — ответил он и, улыбнувшись, добавил: — Кроме того, что нельзя… Люся, две крепкого.

Я сразу за ухватился за последние слова:

— А многое нельзя?

— Многое, — ответил он. — Но если человек нормален, он ограничений почти не заметит. Все-таки мы многое не делаем вовсе не потому, что кого-то страшимся?

— Резонно, — согласился я.

Открылась дверь, вошла с подносом в руках незнакомая девушка, такая же хорошенькая, как и Эмма, только полнее. Мягко улыбнувшись, переставила на стол чашки с дымящимся кофе, вазочку с печеньем и кусочками сахара, оставила ложечки и молочник, так же молча ушла, провоцирующе двигая ягодицами.

Глеб Модестович проследил за моим взглядом.

— Из отдела снабжения, — сказал он. — Не дело, если высоколобые занимаются, скажем, чисткой обуви. Так какие проблемы?

Я опустил в темную жидкость два кусочка сахара, в голове сотни вопросов, медленно размешивал серебряной ложечкой. Кабинет постепенно заполнялся густым ароматным запахом.

— Глеб Модестович… если честно, то когда мне сказали, какую зарплату буду получать, я согласился так поспешно, что едва из штанов не выпрыгнул. Сейчас же хочу понять… в пределах допустимого, конечно, чем занимается фирма, чтобы быть максимально полезным. У меня никогда не было идеалом «получаю столько-то рэ и ничего не делаю».Я люблю работать, хотя с таким заявлением даже в рыночное время выгляжу полным идиотом.

Он смотрел на меня без насмешки, лицо оставалось серьезным. Сахар размешивал так же машинально, как и я.

— Не вы один, — заметил он устало. — Не вы один. Могу сказать, что здесь вы среди… подобных экземпляров. Я, кстати, тоже больше люблю работать, чем развлекаться.

Я подумал невольно, что в его возрасте уже ничего больше и не остается, как работать, а он, словно прочитав мои мысли, добавил:

— И всегда любил. Даже во времена, когда был моложе вас, Евгений Валентинович.

— Да я ничего такого…

Он прервал:

— Насчет нашей работы, Евгений Валентинович. Наша цель, вы будете смеяться — сейчас принято смеяться над всем, особенно над святыми целями, — наша цель — самая благая на свете. Выше ее, как говорится, нет вообще. Итак, чем занимается фирма? Скажу честно: работаем на благо всех людей. Не какой-то группы, нации или религии, а именно всего человечества.

Я спросил осторожно:

— Благотворительная организация?

Он кивнул:

— Именно!

— То есть, — уточнил я, — принимаете пожертвования, покупаете на них зерно и отправляете в Африку?

— И это тоже.

Он наконец положил ложечку на блюдце и осторожно прихлебывал кофе, удерживая чашку двумя руками. Я тоже так люблю смаковать, но, чтобы он не подумал, что передразниваю, взял одной рукой, продев палец в ушко ручки.

Мне показалось, что он заметил искусственность моего движения, по губам скользнула легкая улыбка.

Я пробормотал ошарашенно:

— Простите… Вот уж не ожидал увидеть под такой солидной крышей таких… таких идеалистов!

Он ответил мягко:

— Евгений Валентинович, разве вы забыли свои работы? Такой идеализм экономически выгоден. Общество без войн быстрее развивается, богатеет, люди начинают заботиться о своем здоровье, а не только о том, как бы уцелеть, выжить… Общество без конфликтов охотнее развивает науку, культуру, искусство. Общество с высоким уровнем образованности скорее создает научно-технические ценности.

Я пробормотал снова:

— Да, но… все, когда произносят слово «общество», подразумевают общество своей страны!

— Согласен, — ответил он мягко. — Что ж, мы — первые, кто заботится обо всем человечестве. Для нас нет разницы не только между населением европейских стран, но даже мусульмане, которые сейчас с Западом в жесткой конфронтации, а кое-где даже идут бои, — для нас такие же люди, как и жители Берлина, Парижа, Москвы или Лондона. И мыпомогаем им в меру своих сил поддерживать мир, гасим конфликты…

— И что, — спросил я почти шепотом, — удается?

— Гасить конфликты?

— Да.

Он грустно улыбнулся:

— Иногда удается.

Я молча допивал кофе, совершенно ошеломленный и раздавленный. За спиной Кронберга маячат миллиарды долларов, но все они вкладываются в операции не для разжигания по планете войн, а для их удушения?

Глеб Модестович наблюдал за мной с мягкой отеческой улыбкой, как смотрит умудренный опытом родитель на дитятю, что изрекает непререкаемые детские глупости, вроде того, что никогда не женится, будет моряком или дворником, чтобы первым собирать на тротуаре красивые пуговицы.

— Евгений Валентинович, — заговорил он снова, с сожалением отставляя чашку, — мы не прекраснодушные глупцы, как вы могли подумать… сперва. Напротив, мы видим дальше правителей государств, которые озабочены сиюминутными проблемами. Спокойствие в Кении необходимо Штатам и Европе, куда идет кенийская нефть, Индии и Китаю, куда Кения поставляет алмазы для технических нужд, Аргентине, Венесуэле, России, Перу… да вы сами знаете, насколько мир сейчас тесно связан! Очередной взрыв на нефтепроводе в Турции — и вот уже падают акции нефтяных бирж по всей планете. Взлетают цены на нефть и любое топливо, а следовательно — на любую продукцию, — замедляются темпы роста всех индустриально развитых стран… Рухнула ипотека в США — сразу прокатилась цепочка кризисов по всему миру… Я уж не говорю, что немедленно начинаются споры в обществе: принимать или не принимать в ЕС Турцию и прочие исламские страны, это оставим за кадром. Наша цель проще: обеспечивать научно-техническое производство во всех странах. Для этого, как понимаете, нужен мир и… процветание!

Я сказал осторожно:

— Да, но…

— Договаривайте, — посоветовал он. — Здесь вы среди своих.

— Одного мира маловато, — закончил я.

— Точно, — сказал он удовлетворенно. — В Советском Союзе был мир, никаких конфликтов, но то была тишина могилы. И наука постепенно хирела… А чтобы из человека выжать все соки, нужна именно демократия!

Он засмеялся, показывая ровные красивые зубы. Слишком ровные и слишком красивые, чтобы быть естественными.

— И свобода, — поддакнул я.

— Демократия и свобода, — согласился он. — Только они позволяют человеку раскрыть все свои возможности… иначе конкуренты затопчут. И то общество, где свобода и демократия реализованы наиболее полно, опережает по темпам развития те, где свобод недостаточно, где власть правительства слишком сильна, где ограничений многовато… Люся, принеси еще кофе! Я по глазам вижу, что Евгений Валентинович тоже не против.

Через полминуты вошла Люся, в руках поднос с дымящимися чашками и горкой печенья, но брови сурово сдвинуты, спросила строго:

— А не много на сегодня?

— Всего вторую чашку! — возмутился Глеб Модестович.

— День только начался, — напомнила она неумолимо. — Ладно, если попросите еще, то я сначала измерю вам кровяное давление. А то и анализы некоторые возьму!

Последние слова она произнесла таким угрожающим тоном, что Глеб Модестович только жалобно вздохнул, а она, поглядев на него строго, удалилась.

Я взял чашку, что поближе ко мне, и сдобное печенье. Глеб Модестович в неудовольствии посмотрел на закрывшуюся дверь.

Я сказал осторожно:

— Значит, посылаете не только зерно и медикаменты?

Он криво усмехнулся, покачал головой.

— Вы сами понимаете, что так почти никто не делает. Уже не делает. Ну, если где-то землетрясение, то да, направляем зерно, медикаменты и палатки. Однако если где-то просто ужасающая бедность длится и длится, то мы таким людям даем не рыбу, а удочки.

— А, это понятнее…

Он кивнул:

— Вот-вот. А из этого вытекает и следующее допущение. Чтобы удочки у них не отобрали, мы помогаем в тех местах — заметьте, я не говорю «странах», я говорю «местах», это не случайно! — помогаем установить более справедливый режим управления. Это можно называть хоть оранжевыми революциями, хоть военными переворотами — неважно. Главное, чтобы там установился мир и чтобы люди жили богато и счастливо. Словом, мы стараемся предусмотреть все возможные конфликты и заранее предложить способы их решения.

Я пробормотал:

— Но, простите, я все еще не уяснил свою роль. Что я должен делать?

Он сказал терпеливо:

— Сейчас поясню. Простите, что зашел издалека, но так понятнее. Все понимают, что глобализация уже не в младенчестве, но мало кто понимает, на какой она стадии. И какой уровень сотрудничества между… между умными людьми разных стран, рас и религий. Словом, мы уже сейчас заботимся о предотвращении войн всюду, даже в странах, которые по старинке считаются нашими противниками.

Я кивнул, на душе потеплело, хотя некоторая настороженность ворочается в груди, царапая костяным панцирем. Похрустывая печеньем, я сказал торопливо:

— Да-да, когда-то станем одним человечеством.

Он произнес со вздохом и очень терпеливо:

— Мы как раз и работаем над тем, чтобы стали. Нет, это я неверно выразился. Мы как раз не стараемся слить все страны и нации воедино. Для нас это не важно. Точнее, мы не глобалисты. Как и не антиглобалисты. Для нас важно, чтобы люди не голодали, не воевали, не спорили из-за цвета кожи и вероисповедания! Чтобы не устраивали терактов ивсего того, что портит качество жизни и тормозит прогресс.

Я произнес медленно:

— Святость человеческой жизни?

Он улыбнулся горделиво, словно это именно в нашей фирме и как раз в его отделе возникло это понятие, но я встречал его еще в Библии, так что не надо, хотя, если честно,об этой святости вспомнили и заговорили совсем недавно.

— Святость человеческой жизни, — повторил он торжественно. — Вы правы, это у нас во главе угла. Никто не смеет на нее посягать! Потому не должно быть войн, терроризма и даже преступлений…

Я невольно переспросил:

— И преступлений?

Он кивнул:

— Вы быстро хватаете. Насчет преступлений, вы правы, вопрос сложный и очень спорный. Потому с большинством так называемых преступлений мы даже не боремся. В человеке заложено бунтарство, что нередко выливается в проступках против общества… но это не значит, что человек обязательно плох.

— Простите, теперь понятнее.

Он кивнул снова.

— Когда говорю о преступлениях, то это так, обобщенно. Мы боремся и против преступлений, если те слишком глобальны и приносят слишком уж большой вред другим людям. А если какая-то мелочь… Борьба с преступлениями — щекотливый вопрос. Если пойти по этой дорожке слишком далеко, то и за супружеские измены придется наказывать, а это, как все понимаем, изымет из нашей жизни половину очарования!.. Но это, как вы понимаете, общие слова. За эти цели и эти идеи борется все человечество. Или утверждает, что борется. Во всяком случае, никто уже не говорит, что убивать и грабить — хорошо. Это тоже наша заслуга. Словом, как вы поняли, наша организация потихоньку и незаметненько для общества подталкивает человечество к миру и прогрессу.

Я помолчал, озадаченный. Как-то не вяжутся такие сверхглобальные цели с этим неприметным домиком с плохо окрашенным фасадом.

— И в чем, — спросил я, — это выражается?

— В наших рекомендациях, — пояснил он. — Сильные мира сего не всегда умнее и мудрее нас. Но даже будь все так, они все равно не в состоянии охватить все и вынужденыокружать себя знающими людьми. Раньше императоры, цари, короли и всякие султаны окружали себя мудрецами, а теперь — советниками, консультантами. Названия разные, но суть одна. Нас с вами можно с тем же основанием называть мудрецами, а мудрецов Сулеймана Великого — консультантами. Вы будете получать задания, сдавать будете мне. Если они меня устроят, я передам их выше. Какие из них проходят — не знаю. О том, какое приняли к действию, можем только догадываться.

— Как?

Он мягко улыбнулся:

— Чаще всего косвенно.

— По каким-то признакам?

— Да. Мы сами об этом узнаем чаще всего из СМИ.

Я слушал, кивал, весь во внимании, по всему телу нарастает знакомая радостная дрожь, как всегда, когда сталкиваюсь с трудной задачей, но всеми фибрами чую, что в состоянии ее решить. Не надо быть мудрецом, чтобы понять, наша фирмочка не единственная, а всего лишь одно из низовых звеньев огромной организации, разбросанной по всемумиру. И что идей, как улучшить мир вообще или остановить кровопролитие в отдельно взятом районе, где-то наверху собирается огромный ворох. Там их еще раз просматривают, отбирают с десяток самых-самых, а некое руководство уже…

Нет, оборвал я себя, это я залетел слишком высоко. На самом деле такие организации наверняка выполняют чисто местные задачи, но тем самым работают и на все человечество. Вряд ли какое-то правительство разрешит чужим действовать на своей территории, но наверняка выслушивает рекомендации. Применять или нет — другой вопрос, а свои мудрецы на что, пусть решают, без варягов обойдемся, и все такое.

Он молча допивал кофе, к печенью почти не притронулся, за мной наблюдал внимательно. Я не сводил с него взгляда, наконец он сказал потеплевшим голосом:

— Вижу, вам не терпится получить первое задание.

— Хочу, — признался я. — Деньги обещаны большие, машину уже сейчас могу взять и пользоваться…

— Не хотите оставаться в долгу? — сказал он понимающе. — Хорошая реакция.

— Не хочу, — подтвердил я. — Конечно, понимаю, что могу не соответствовать такой высокой зарплате, но буду лезть из кожи, это обещаю.

Он неожиданно усмехнулся.

— Вы будете лезть из кожи не только ради зарплаты.

Я насторожился:

— А что еще?

— Сама работа, — ответил он загадочно. — Вы из тех, кто любит работать. А когда поймете, что ваша работа в самом деле спасает жизни… или хотя бы делает людей счастливее, то будете работать так, что не останется времени на виртуальные баймы!

Я молча улыбнулся. Ну, на баймы я всегда выкрою время. Пусть даже за счет сна.

Глава 6

Следующие два дня я занимался машиной: поставил на учет в ГАИ, прошел ТО, хотя непонятно, зачем для новой машины ТО, она же только из салона, почему сразу не выдают, а потом садился за руль где-то в полночь, ездил по тихим ночным улицам, где все равно движение не прекращается полностью, но все же ориентироваться на шоссе намного проще. За три такие ночи освоился, все вспомнил и утром четвертого дня приехал на службу уже на машине.

Я все вспоминал слова Глеба Модестовича, как он сказал, что приятно, когда сотрудники сыты, обуты и одеты. Значит, застал времена, когда сытость и обутость были не нормой, как теперь, а редким явлением. И не просто застал, даже мой отец застал, не говоря о деде, а уже тогда был руководителем, раз так это запало в его лексикон. Еще тогда старался вырвать для своих сотрудников лакомый кус, талоны на одежду и обувь. Гордился, что сумел «своих» обеспечить лучше, чем в соседнем НИИ. Сколько же ему лет? Я уже видел академиков, увлеченных работой, что в столетнем возрасте продолжают исследования, ездят на троллейбусе в библиотеку, в то время как «простой народ» мечтает дожить до пенсии по старости в шестьдесят лет да поскорее сесть на шею государству, требуя от него льгот, еще раз льгот и разных прибавок к пенсии.

Сегодня после обеда раздался звонок, Глеб Модестович с экрана посмотрел поверх очков строго и значительно.

— Чем занимаетесь?.. Впрочем, это неважно. Ерундой какой-нибудь. Бегом ко мне. Есть задание. Спешите, пока другие не перехватили!

Я ринулся из кабинета, пронесся, как конь, по коридору и ворвался к нему, не постучав. Он поднял от бумаг удивленное лицо, и я понял, что простую шутку принял за чистую монету. То ли здесь работу не хватают из рук, то ли ее столько, что делать — не переделать.

— Готов, — отрапортовал я.

— Сядьте, — посоветовал он. — Итак, первое задание. С виду простое, но это только с виду. На Черкизовском рынке нарастает взрывоопасная ситуация. Все больше голосов, что черножопые захватили и контролируют весь рынок. Уже вспыхивали мелкие стычки с местными, но мы ожидаем большого взрыва…

— Взрыв уже был, — напомнил я.

— Я говорю о взрыве народного гнева, — уточнил он. — Хотелось бы его предотвратить. Поезжайте, посмотрите, соберитесь с мыслями. Если появится какое-то решение, жду с нетерпением.

Я откланялся и вышел из кабинета. На рынок ехал, правда, настолько осторожно, что гаишники дважды останавливали и спрашивали, ничего не найдя: чего, гад, крадешься. Приходилось объяснять, что не прячусь на такой могучей машине, а все еще восстанавливаю прерванные навыки езды.

На Черкизовском провел около часа, переговорил с продавцами, изображая покупателя, и решение созрело еще по дороге в офис.

— Глеб Модестович, — сказал я, переступая порог, — ситуация в самом деле взрывоопасная. Очень хорошо, что вы успели обратить на нее внимание. Еще несколько дней, иместные, объединившись, устроят кровавую бойню. У всех накипело!..

Он сказал нетерпеливо:

— Это я знаю. Вы приступаете к поискам решения?

— Уже нашел, — ответил я скромно. — Если, конечно, оно вас устроит. Если нет, буду искать что-то еще.

Он спросил недоверчиво:

— Нашли? Так быстро? Что вы предлагаете?