Чтение 39–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

– Но… как вы… здесь…

Я кивнул тюремщикам, они спустились в камеру и, подхватив заключенного под руки, аккуратно повели наверх. Я сказал им в спины кротко:

– Я решил, что такой король не заслуживает трона. Со мной большое войско, в герцогстве нашлось много славных воинов. Вы в этом убедитесь. А сейчас вам помогут помыться, переодеться, и… ваша жена ждет вас!

Он обернулся и спросил торопливо:

– Как она?

Я ответил с подъемом:

– Поздравляю вас, барон! У вас верная и любящая супруга. Она бросилась под копыта моего коня, только бы сказать, что вы невиновны…

Он охнул.

– С нею все в порядке? Я просил друзей, чтобы заботились о ней…

Я проглотил готовое сорваться с языка замечание, как в окружении Кейдана понимают заботу о женах других придворных, но, наверное, барон Фортескью на такие пустяки махнет рукой, лишь бы жена жива и здорова и чтоб имение не отняли…

На выходе перепуганный комендант протягивал мне ключи от всех камер. Я спросил строго:

– Кто еще в заключении?

– Все камеры полны, – ответил он поспешно. – У нас только знатные люди…

– За что сидят?

– Одни за измену, другие уличены в сношениях с противником, двое за растление малолетних…

Я удивился:

– За это сажают?

Он развел руками и стыдливо потупил глазки.

– Те малолетние оказались из знатных семей. Одна даже в дальнем родстве с королем…

– А, – сказал я, – тогда понятно. Этих оставить, остальных отпустить по случаю восшествия в город славного и милостивого сэра Ричарда Брабантского. Ты понял, скотина, кто это?

Он рухнул на колени.

– Сэр! Я понял сразу, как только увидел вас! Издали!

– Тогда бди, – сказал я зловеще. – Власть поменялась, но все шестеренки должны крутиться. Я не допущу беспорядков!

Глава 10

Королевский дворец после короткого коллапса начинает оживать. Слуг и лакеев осталось маловато, сбиваются с ног, стараясь угодить новым хозяевам. Рыцари и кнехты еще кого-то деловито насилуют, но грабить я запретил, а простое насилие для просвещенных аристократок совершеннейший пустяк, недостойный даже упоминания.

То же самое и в отношении служанок любого калибра. Кто-то из них даже доволен нарушением рутины, все-таки всласть и без греха, никто не упрекнет.

К вечеру стараниями барона Альбрехта и сэра Норберта жизнь была восстановлена в минимальном объеме, разве что знать пока что отсиживается по домам, но нам нужнее слуги, а не королевский двор.

А они то и дело забегают в зал, внося не столько еду, как охлажденное вино. Бобик на них не обращал внимания, уже знает, что самые главные люди на свете это я и повар, иот него вскоре шарахаться перестали.

За окнами страшно и красиво полыхает огненный закат, алые отблески проникают в зал и падают на стол. Кубки выглядят раскаленными, потому вино кажется удивительно сладким и душистым, когда обнаруживаешь, что в нем плавают кусочки льда.

Первым явился на совет барон Альбрехт, сел по моему кивку за стол и жадно ухватил кубок. Бобик поднял голову, понял, что только пьем, а это неинтересно, и уронил голову на лапы. Я смотрел с удовольствием, как барон торопливо осушает посудину, Кейдан здесь принимал доверенных лиц, а я сейчас начинаю пир с ближайшими военачальниками.

Он наконец оторвался от кубка, вытер губы и сказал с удовольствием:

– Вино замечательное! А так, конечно, чудовищная страна, чудовищно развращенный народ… Как вы были правы, сурово обличая пороки ее жителей!

Я потянулся, зевнул.

– Ну, теперь, когда мы завоевали Сен-Мари… почти завоевали, могу признаться, что я несколько…

– Что? – спросил он настороженно.

– Перегибал, – признался я скромно. – Не такие уж они и чудовища. Во многом здесь жить удобнее, чем в Армландии или любом другом северном королевстве. И нравы тут мягкие…

Он спросил с подозрением:

– А черные мессы?

– Черные мессы – зло, – согласился я, – но они все-таки вне закона. Хотя закон смотрит на это сквозь пальцы, раз это выглядит, как невинные причуды богатых и очень богатых. Во всяком случае, благополучию и сытому состоянию ущерба это не наносит, а в этом случае пусть, не особенно и мешает. Зато богатые таким образом выпускают лишний пар. В каждом обществе должны быть такие предохранительные клапаны, иначе взорвется. Чересчур пассионарные должны иметь возможность либо иммигрировать на новые пространства, либо на месте заняться чем-то противозаконным, но не вредящим основам.

Он помотал головой, чуточку ошалелый, глаза полезли на лоб.

– Простите, сэр Ричард, ни черта не понял!.. Вы хотите сказать, что оклеветали жителей Сен-Мари? Чтобы воспламенить наш воинский дух и легче завоевать?

Я развел руками.

– Сэр Альбрехт, ну что вы все прямо… неловко за вас! Прямо, как сэр Растер. Конечно, я чуточку сгустил краски, ибо борцы за правое дело сражаются лучше, чем просто… борцы. Но королевство в самом деле погрязло. И мы его встряхнули.

– Но вы же сказали…

– Что жить тут приятнее?

– Да.

– Приятнее, – сказал я со вздохом, – не значит лучше. Мы ведь во главу угла ставим достойную жизнь?..

– Ну да, – пробормотал он с настороженностью.

Хлопнула дверь, вошел Растер, за ним Митчелл. Растер сразу потер руки и посмотрел на барона с укором, как тот мог прийти раньше и уже пьет, непорядок. Митчелл принялся чесать Бобика, тот хрюкал и выгибал спину.

Поглядывая на них, я сказал громче:

– А для достойной жизни приходится иной раз вылезать из теплой постели, когда так хочется еще понежиться… Особенно когда рядом теплая и мягкая девка. Приходится идти, когда хочется сидеть… а то и лежать. Здесь народ, можно сказать, устал идти к Богу и… лег отдохнуть. А это очень опасно.

Растер и Митчелл сели по ту сторону стола, Растер ухватил кубок, Митчелл отстал от него едва ли на долю секунды.

– Отдых? – спросил Растер в недоумении. – Опасен?

– Когда один человек отдыхает, – объяснил я, – прекрасно. Но когда отдыхает народ…

Митчелл посмотрел на меня в упор.

– И что же? – спросил он. – Истребить?

– Господь так и сделал, – ответил я серьезно. – Когда человечество остановилось на пути к Господу, оно было уничтожено. Новое человечество уже не останавливалось, только в некоторых городах и регионах наблюдалось… гм… Ну, вы знаете про участь Содома и Гоморры, истребление могучих империй майя, ацтеков, инков…

Митчелл помотал головой.

– Не слыхал ни о каких ацтеках, но верю, верю. Даже потому, что лучше верить в правоту своего дела, а то как вспомню, сколько я зарубил… бр-р-р… если не за правое дело, то хоть в монастырь замаливать грехи, хоть я и сам не очень-то люблю кланяться даже Богу.

В зал начали входить Макс, Ангелкейм, Зольмс, Рейнфельс, появился граф Ришар, а с ним, к моему изумлению, Теодорих, Асмер и Бернард, а также рыцари из моего Амальфи: Зигфрид, Ульман…

Поглядывая на них, я закончил твердо:

– За правое, сэр Митчелл! За правое. Мы почистили королевство от гнили, прижгли гнойные язвы, сорвали коросту! Теперь начнет быстро выздоравливать, станет еще краше, богаче, счастливее… Так поднимем чаши за процветание Сен-Мари!

– Поднимем, – сразу же откликнулся Растер. Он торопливо налил себе еще, тихонько пожаловался: – А чего это они все про каких-то гарпий спрашивают? И хихикают за спиной?

– Просто вас любят, сэр Растер, – сказал я с нежностью.

Барон Альбер после хорошего вина обычно впадает в оппозицию, чему я не удивляюсь: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Правда, у барона все это всегда с небольшой, но важной поправкой: что у пьяного на языке, то у трезвого может быть на уме. Это якобы выбалтывает совсем уж пьяный вдрабадан барон, говорит заплетающимся языком, но мысли выстраивает четко, строго и с какой-то далекоидущей целью.

Сейчас он начал плести ахинею, что власть развращает, а вот абсолютная власть развращает абсолютно. Мне эта глубокомысленная дурь знакома, я пропустил ее мимо ушей, только дураки ловятся на красивые обороты речи, а вот граф Ришар вслушался, для него это внове, подумал и сказал задумчиво:

– Да, я согласен, власть развращает. Однако именно отсутствие власти развращает абсолютно!

– Всякая власть великолепна, – заявил лорд Рейнфельс, – а абсолютная власть абсолютно великолепна.

На другом конце стола отец Дитрих с двумя самыми доверенными священниками мирно вел беседу, но услышал, покачал головой. Лицо стало строгим.

– Свобода тоже развращает, – сказал он строго, – а абсолютная свобода развращает абсолютно! И превращает в скота.

Сэр Растер, что не принимал участия в слишком умном, на его взгляд, разговоре, осушил очередной кубок, вытер рот тыльной стороной ладони и спросил в недоумении:

– Это все круглые дураки за столом, или я один такой умный на всем свете? Если абсолютная власть развращает абсолютно, то как же быть с Господом Богом?

Наступила тишина, все застыли, даже отец Дитрих не двигался долгое время, только морщины на его лбу стали намного глубже.

Я в этих умных разговорах участия не принимал, другие проблемы долбят крепкими носами в темя. Все больше кажется, что где-то перегибаю. Нет, хуже – ошибаюсь. Понятно, что всех троллей, эльфов, огров и прочих нелюдей нужно уничтожить. Просто потому, что они – соперники. Соперники роду людскому. Потому всех и без всякой жалости!

Но я помню, что когда в день Страшного суда к разверзшейся могиле подойдут ангелы Мункир и Надир, они спросят: ты хто? И воскресший должен ответить, мусульманин он или нет. Ангелы не знают такой мелочной хрени, как узбек, араб, пакистанец или пенджабец. По этому образцу еще в двух империях намного позже пытались создать где единую нацию, а где – единую общность. Нет ли для меня здесь возможности…

По ту сторону двери послышались крики, топот, звон железа. Бобик поднял голову и зарычал. Двери резко распахнулись, в зал почти упал священник с залитым кровью лицом, его поддерживали под руки два кнехта.

В зале с грохотом опрокидываемых кресел вскакивали рыцари. Священник поднял голову, лицо обезображено, дышит с тяжелыми хрипами, словно прорваны легкие.

Мы услышали хриплый вскрик:

– Скорее… остановите…

Ледяной холод пронесся через жаркий зал, я видел, как бледнеют лица неустрашимых воинов. Я поднялся, стараясь выглядеть властно.

– Что стряслось?

Он опускал голову и снова с усилием поднимал. Один из священников опередил отца Дитриха, добежал и обнял раненого собрата, передавая ему часть лечебной мощи адептацеркви. Тот медленно поднял голову, взгляд блуждал некоторое время.

– Храм черной мессы, – прошептал он.

Я спросил быстро:

– Что с ним?

– Это… – сказал он тихо, лицо его исказилось и начало дергаться, – не храм черной мессы…

Он пошатнулся, его подтащили к столу и усадили в кресло. Отец Дитрих повернулся ко мне, глаза вспыхнули холодно и жестко, но тут же погасли, лицо стало безмерно усталым.

– Еще и это… – прошептал он. – Я подозревал, но… Время у нас есть?

– Не знаю, – прошептал священник с закрытыми глазами. – Зато я понял, почему все аристократы Геннегау только что ушли в тот храм… Я пытался остановить…

Отец Дитрих быстро повернулся ко мне.

– Сын мой, немедленно перехвати… Любой ценой!

– Да, – ответил я, – конечно… я приму меры. Но, отец Дитрих, что случилось? Почему такая тревога?

Он сказал резко:

– Тот храм действительно над камнем Терроса. Мне только сегодня пришла бумага из Ватикана. Над тем самым камнем! Ты верно делал, сын мой, что отрицал его всем жаром души, но… беда в том, что он все-таки… все еще… А жертвы… как теперь понимаю, там для того, чтобы пробудить и освободить!

Я охнул, в мозгу быстро состыковались все кажущиеся неправильности. Выходит, оргии – прикрытие, а тайные жрецы Темного Бога использовали прихоти развращенной аристократии, тягу к запретному, и внедрили свои ритуалы. Сатаниил, слуга Темного Бога, пробуждался первым и являлся на зов, после чего оргия становилась отвратительнее и… все ближе к освобождению от оков Темного Бога.

– К оружию! – прокричал я. – Взять только тех воинов, которых встретим по дороге! Быстрее, быстрее!.. Мы должны успеть раньше… Бобик. Ты жди здесь! Нет-нет, дворец не покидать! Жди, понял?

Все выскакивали, я подумал, что так уже было, и выскакивали среди пира не огорченные, а ликующие: как же, труба зовет в бой, что для рыцаря слаще?

Мы выбежали в настолько зловеще-кровавый закат, что сердце стиснулось в предчувствии беды. Солнце уже скрылось за горизонтом, однако в небе полыхают библейские громады, разверзаются пурпурными безднами, и все там настолько огромно и величественно, что здесь внизу да, только слабая тень того мира…

Рыцари с веселым гамом, как на празднике, расхватывали коней, вскакивали в седла, звеня оружием, принимая из рук оруженосцев шлемы и щиты.

Народ прижимался к стенам, а мы пронеслись через город и вырвались наружу через южные врата. Вдали на фоне слабых звезд и зловеще яркой луны отвратительно чернеют руины чудовищного храма, неправильные, нагоняющие ужас, словно строили наделенные интеллектом гигантские пауки или скорпионы.

Я прокричал на скаку:

– Храм окружить, чтобы ни один не ушел! Убить всех, поняли?.. Пленных не брать. Там самые богатые и власть имущие, так что очень удачно застать именно на черной мессе.Все под масками, что еще удобнее. Убиваете просто служителей дьявола, запомнили?.. А что среди них очень важные люди – узнаете потом.

– Ну да, – крикнул сэр Растер, – это важно, что там самые богатые. Они с кошельками не расстаются.

– И золотые кольца с камнями на всех пальцах, – пробормотал Митчелл, он всегда поддерживает приятеля-не-разлей-вода.

Барон Альбрехт сказал, глядя между ушей своего коня:

– Но если они в масках…

Он замялся, я спросил резко:

– И что?

– Значит, таятся? – уточнил он. – Город в целом чист?

– В чистом не заведется столько дряни, – отрезал я. – Да и маски, скорее, ритуал. В городе о черных мессах знают. Даже догадываются, кто устраивает, кто участвует, что там творят… Правда, слухи обычно бывают весьма преувеличенными, обыватели обожают поужасаться, но нам все равно чистить эти авгиевы конюшни.

– Чистить? – переспросил он.

Я отмахнулся.

– Геракл сломал плотину, и все конюшни снесло водяным потоком вместе с навозом. А мы поступим еще проще. Зачем плотину ломать? Просто сожжем этот навоз! Как конюшнидьявола, так и тех, кто загадил души людские. С Богом!..

Мы с грохотом ворвались на вымощенную камнем площадь бывшего двора храма, стен давно нет, а между утопленными в землю блоками не рискует пробиться испуганная трава. Я соскочил с коня и указал на широкий темный вход на противоположной стороне:

– Мечи наголо!..

Зажигая факелы, за мной, грохоча сапогами, ринулось с десяток рыцарей. Я остановился, поджидал отстающих. Меня обгоняли, впереди раздался звон, лязг распахиваемых дверей, наконец как из-под земли донесся слабый рев Растера:

– Сэр Ричард, тут полно женщин!

Я крикнул:

– Голые?

Я бежал вниз, перепрыгивая через три ступеньки, словно тоже торопился на оргию, из подземелья донесся радостно изумленный крик:

– Ага, знаете, сэр Ричард!..

– Да уж, – ответил я люто, – до сих пор оскомина.

– Что делать, сэр Ричард? Все такие, что просто не знаю… Взгляните…

Я стиснул челюсти, если взгляну, станет еще труднее, заорал, нагнетая в себе злость и ярость борца за правое дело:

– Там нет женщин! Только ведьмы, все ведьмы!.. Убивай, не раздумывая!.. Убивай быстро, пока не остановили…

Лестница кончилась, впереди распахнутые двери в освещенный оранжевым светом подземный зал, Растер с обнаженным мечом, возле него колеблющийся Митчелл, другие мимо них пробегают в зал, что быстро заполняется криками о пощаде, стонами и воплями.

Растер обернулся, я увидел муку на его лице.

– Но как же, – крикнул он в недоумении, – а священное право войны?.. Да и все равно женщины…

– Убивай!

Он покачал головой.

– Нет, сэр Ричард. Это не по-рыцарски. Пусть ведьм изничтожает инквизиция, а для меня даже ведьмы – женщины.

Он со стуком бросил меч в ножны. Лицо стало сердитым и непреклонным. Я зло выругался и взмахом руки послал в распахнутые двери сбежавших сверху кнехтов.

– Сперва убейте, – сказал им вдогонку. – Кольца будете снимать потом.

Барон Альбрехт прошел мимо с непроницаемым лицом, острый меч покачивается в руке. Торопливо вбежали Теодорих, Зигфрид, пронесся огромный Ульман, похожий на огра в своих невероятных доспехах, в которых чуть ли не спит, вбежали Альвар Зольмс и лорд Рейнфельс, мазнув по мне взглядом, заметил ли я, что и они готовы повязать себя кровью в сомнительном по справедливости деле, все-таки женщины всегда были неприкосновенны…

Я оставался на этой стороне, не вступая в зал, где крики о пощаде раздавались совсем редко. Куда чаще доносились странные вопли экстаза, хотя я видел, как в полутьме сверкает обнаженная сталь, и даже слышал отвратительный хруст, с которым острый металл вонзается в живую плоть.

Наконец, когда все затихло, первыми вышли Альбрехт, следом Теодорих и Зигфрид. Барон взглянул с вопросом в глазах.

Я огрызнулся:

– Так надо было!

Он пожал плечами.

– Знаю. Только вот думаю, а можно ли творить большое чистое дело нечистыми руками?

Я стиснул челюсти, но смолчал. Мимо проходили один за другим рыцари, как рядовые, так и лорды, я успел даже перехватить укоризненный взгляд Бернарда, а это значит, что и Асмер поучаствовал. Убедившись, что в зале остались только обыскиватели трупов, даже на голых аристократках полно колец, сережек, заколок и прочих драгоценностей, я повернулся и тяжело пошел наверх.

После темного затхлого подземелья свежий ночной воздух показался райским. От городских ворот двигается в нашу сторону большое облако серебристой пыли. Вынырнул Макс на коне, за ним бодро и в ногу бегут в строю копейщики.

Он прокричал с седла:

– Уже закончили?..

Зайчик подставил бок, я поднялся на него с заметным трудом. Макс подъехал ближе, вид у него настолько встревоженный, что вот-вот протянет руку, пока я не упал на другую сторону.

– Да, – ответил я устало. – Закончили. Надеюсь… Но твои пусть пошарят. Для них там кое-что отыщется.

Кнехты по взмаху его руки ринулись по лестнице вниз. Он с беспокойством смотрел в мое лицо.

– С вами все в порядке?

– Еще бы, – огрызнулся я. – Макс, хочешь быть майордомом?

Он отшатнулся, даже побледнел.