Чтение 17–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Я осторожно подошел ближе и ошалело уставился на нее. Она поспешно закрыла заплаканное лицо ладонями, но слезы брызгали и между пальцами.

– Э-э… – сказал я осторожно, – леди… успокойтесь-успокойтесь. Может быть, воды?

– Нет, – прокричала она вся в слезах, – давайте уж скорее топчите меня!

– Ну, – пробормотал я, – это вообще-то петухи топчут. Да и то кур. А вы вроде не курица… во всяком случае, не совсем. Хотя что-то есть, есть… не зря же вас зовут то курочками, то цыпочками. Успокойтесь, леди. Что случилось?

Она продолжала бурно и страстно рыдать, как могут только сильно и несправедливо обиженные дети. Как только я сделал шаг в ее сторону, она, не отрывая ладоней от лица, раздвинула ноги.

Я поспешно отступил, сел за стол. Рука потянулась к кувшину с вином, но поспешно отдернул, не тот случай.

– Знаете ли, – сказал я уже с раздражением, – я не смогу вам помочь, если будете заливать мне постель слезами.

Она простонала:

– Не мучьте меня… Что вам еще нужно?.. Берите меня, наслаждайтесь, топчите в грязь…

– Это уже слышал.

– Тешьте свою похоть…

– Еще и похоть, – сказал я сердито. – Знаете, леди, сейчас позову стражу, выясню, как вы сумели проскользнуть мимо них, а потом велю выставить вас в коридор.

Она с недоверием посмотрела сквозь растопыренные пальцы.

– Вы что же… не будете…

– Не буду, – ответил я твердо.

– Но… что случилось?

– У меня все в порядке, – заверил я. – А вот что с вами?

Она прошептала:

– Вы должны были наброситься на меня… срывать с меня одежды…

– Ага, щас, – сказал я саркастически, – там в залах хватает тех, кто сам готов срывать с меня одежды. Это, знаете ли, как-то льстит! А самому срывать… это что же, выходит, мне все отказывают? И я уже озверел от таких отказов? Не смешите меня, леди.

Она растопырила пальцы, я увидел блестящие заплаканные глаза.

– Но вы же потребовали…

Она осеклась, я сказал поощрительно:

– Так-так, продолжайте. Вам сказали, что это мое такое желание, да? Кто сказал? Имена, пароли, явки!.. Ладно-ладно, это я так по-маркграфьи стараюсь с вами пошутить. Может быть, не совсем понятно, но я едва-едва успел научиться по-майордомьи… да и то не опробовал, по-гроссграфьи вроде бы пару раз получалось, но по-маркграфьи…

Она так напряженно вслушивалась в эту чушь, что даже рыдать перестала, хотя пышная грудь все еще бурно и так волнующе вздымается, что хочется накрыть ее ладонями. Для защиты, конечно.

– Итак, – повторил я уже по-деловому, – рассказывайте!

– Что… рассказывать?

– Все, – сказал я. – С чего вы вдруг вломились в мои покои, если не с желанием наброситься на меня и обесчестить?

Она охнула.

– Я? Наброситься?.. Обесчестить?.. Да я еще целоваться не умею!

Я промолчал, что в моем королевстве и без поцелуев обходятся, кому нужны эти долгие прелюдии, сказал настойчиво:

– Давайте сначала. Почему вы здесь?

Она сказала с оскорбленным достоинством:

– Потому что вы меня восхотели!

– Ага, – сказал я, – восхотел. Именно вас, которую никогда не видел. А не тех дам, что в соседнем зале. И в прочих. И в саду. Почему я вас восхотел?

– Потому что я – сама леди Инель из Лотербурга.

– А-а-а-а, – сказал я, – так вы та самая Инель…

– Да, – ответила она гордо и в то же время жалобно, – я та самая.

– А какая, – поинтересовался я, – та самая? А то что-то не припомню. Вообще впервые слышу.

Она пропищала застенчиво:

– Говорят… слухи идут… но я не очень прислушиваюсь… Что я самая красивая на всем свете…

– Ну, – сказал я успокаивающе, – это вам наврали. Я видал и покрасивее. Тем более, никто весь свет не видел, сравнивать не с чем. Значит, возвращаясь к нашим курам, вам сказали, что я потребовал вас в свою постель?

Она прошептала едва слышно:

– Да…

– И вас сюда привезли?

– Да…

– И вы не противились?

– Как я могла противиться? Женщина должна быть смирной.

– Золотые слова, – сказал я с чувством. – Надо их внести в закон. И высечь на камне. Женщина должна быть смирной! Всегда. А то повадились нижней ногой в верхнюю челюсть… Но как вы прошли мимо всей этой стражи?

Она снова всхлипнула.

– Не знаю! Меня просто вели. Набросили на голову плащ и вели, а потом открыли дверь и пихнули в спину!

Я помолчал, что-то неладно в Сен-Марийском королевстве, надеюсь, в Арндском будет лучше.

– Ладно, – сказал я, – хватит лежать, а то еще понравится в моей постели.

Она вскочила, как ошпаренная, я впервые как следует рассмотрел ее лицо и фигуру. В самом деле дивное сочетание невинной красоты, женственности и детской безыскусности. Личико кукольное, безукоризненное, с огромными голубыми глазами, как у дешевой куклы, маленький ротик, почему-то называют такие коралловыми, хотя губы с виду мягкие и пухлые, налитые созревшим земляничным соком…

– Леди, – сказал я, не поднимаясь, а то эти дуры любое движение истолковывают по-своему, по-женски, а у них своя логика, – леди, а теперь медленно и без воплей… уе… уметы… утопывайте за дверь. А там уж вас наверняка подхватят ваши таинственные покровители. Такие красотки сами шагу сделать не умеют…

Она смотрела на меня вытаращенными глазами и, не отрывая взгляда, пошла тихохонько, как поплыла над росписью ковров в сторону выхода.

Я сделал на прощанье жест. Который можно истолковать по-всякому. Леди Инель с трудом отворила дверь, вцепившись в дверную ручку двумя руками, и это явно за нее делали другие, исчезла.

Был соблазн выйти и посмотреть, кто ее встретит, но наверняка спугну, а это значит, с красоткой для растаптывания и утоления моей похоти придется возиться самому.

Перед глазами мелькнула Джильдина. После обилия этих покорных, как куклы, сильно накрашенных дур впервые потянуло к типу женщин, которых ненавижу, которые сами по себе уже вызов нашей мужской сути.

Но такой тип, как Джильдина, мог выковаться только в адской борьбе за существование, в том смертоносном мире, где ничто не спасет и не защитит, женщина должна сама и работать, и воевать, и спасать мир несколько раз в день…

А это значит, что и мой мир со временем стал похож на ту страшную тюрьму, окруженную силовым барьером. Женщины не по доброй воде научились джильдинить: прыгать, стрелять из обеих рук, драться и служить в полиции.

В коридоре двое в железе с головы до ног мерно топают вдоль стен с портретами великих предков. Куно заботливо велел постелить ковры, теперь не слышу, как грюкают задними конечностями. При Кейдане, значит, на верхних этажах стражи не было…

Я сошел вниз, отвечая на приветствия, но свернул в ту часть здания, где располагаются слуги и челядь. Ко мне сунулись с испуганными вопросами, я отмахнулся.

– Брысь. Просто знакомлюсь с дворцом.

– Может… Проводить?

– Сам, – ответил я твердо.

Комнаты конюхов узнавал по запаху, как и псарей, вот здесь занимаются мелкой починкой одежды, понятно, дальше вообще подвал, за дверью хлюпает, я машинально толкнулдверь. Жарко, душно, в клубах пара мелькают влажные голые плечи работающей женщины. Мокрые волосы прилипли к спине жидкими прядями, а платье из тонкой ткани намоклои обрисовывает каждую мышцу ее простонародно крепкого тела.

Я медленно спустился по ступенькам, женщина тяжело вздохнула и с неожиданным раздражением содрала с себя прилипшее платье. Под сапогами у меня чавкнуло, она вздрогнула, в испуге оглянулась да так и застыла в три четверти оборота при виде всесильного майордома. В руках мокрый ком одежды, струйки мутной воды бегут по рукам и голому животу, с на диво пышной груди, слегка провисшей под тяжестью, такой же снежно-белой с круглыми, нет, чуть вытянутыми кирпично-красными кружками на вершине холмов.

Я рассматривал ее тупо, не понимая, чего я это здесь, точнее, отказываясь понимать. Соски похожи на мелко-мелко растертую кирпичную крошку, а в центре вздымаются небольшие, как спелые ягоды землянички, кончики. Они начали подниматься и набухать под моим взглядом.

– Простите, ваша светлость, – сказала она поспешно, – жарко тут…

Я подошел деревянными шагами, ноздрей коснулся едва слышный аромат свежего женского тела, созревшего и зовущего. Ладони мои снизу поддержали ее груди, тяжелые и горячие. Я услышал ее вздох, мои пальцы ухватили и тут же разжались.

Она спросила тихо:

– Ваша светлость?

– Не отвлекайся, – сказал я. – Пустяки, зов плоти.

Она послушно повернулась к тазу с грязной одеждой и нагнулась, работу все равно нужно делать. Руки начали привычно хватать в кружевной пене и тереть нечто, то ли рубашку, то ли штаны, мне как-то сейчас все равно.

Глава 4

Уайльд прав насчет лучшего способа преодолеть искушение, через четверть часа я вернулся в свои покои, полный планов перестройки общества, повышения и развития, а также ускорения. Бобик недовольно проворчал что-то на полусобачьем языке, но глаза не открыл, когда я прошел к столу и наступил ему на лапу. Ощущение такое, что я встална стальной штырь толщиной в руку, туго завернутый в два слоя нежнейшей замши.

– Спи-спи, – сказал я тихонько, – а я переоденусь и удеру на цыпочках.

Он приоткрыл один глаз и посмотрел с недоверием, неужели я способен на такое предательство. Убедился в каком-то своем умозаключении и задремал снова.

Я напялил поддоспешную одежку, по большей части крупной вязки, принялся влезать в железо, не понимая, почему не кликну оруженосцев, ни один рыцарь не одевается сам, если может позвать слуг… однако настоящие рыцари странствуют без слуг и оруженосцев, только полные ничтожества даже к соседу через полевую межу отправляются в сопровождении челяди, поваров и шутов.

– Эй, – велел я стражникам, – быстренько отыщите члена высшего Совета Лордов барона Альбрехта! Срочно.

Через несколько минут дверь распахнулась, барон ворвался с обнаженным мечом в руке, разъяренный и готовый к жестокому бою. Я выставил перед собой руки.

– Барон, успокойтесь!.. Что случилось?

Он огляделся, передернул плечами и медленно вложил в ножны меч. Руки его дрожали, а в глазах то вспыхивала, то гасла ярость.

– Сэр Ричард, – сказал он сварливо, – пора, пора нормальных слуг завести!.. Ну что за дело, ворвались ко мне сразу четверо, орут, что немедленно, что к самому сэру Ричарду, что… тьфу!..

Я перевел дух.

– Как хорошо…

– Что хорошего?

– Хоть тут ложная тревога, – объяснил я. – К сожалению, только тут. Вы правы, надо бы адекватных слуг, да где их взять, в Армландии остались. А доверять местным как-то рискованно. Вот и управляются воины. Да и то…

Он насторожился.

– Что случилось?

Я повернулся к нему спиной.

– Не в службу, а в дружбу: затяните ремни потуже… Спасибо! Здорово у вас получается. Оруженосцем были?

– И пажом с пяти лет, – ответил он гордо, – и оруженосцем с четырнадцати. Так что случилось?

– Несанкционированное проникновение, – сообщил я. – В спальню. В мою.

– Господи, – вскрикнул он. – Не может быть! Кто?

Я взглянул на него исподлобья.

– Да как вам сказать…

– Так и скажите!

– Попытались, – ответил я дипломатично, – воздействовать несколько иначе, тоньше. У меня, как у половозрелого самца, которому к тому же на завтрак подали сильно перченое мясо, что воспламеняет кровь и превращает человека в бездумного скота, конечно же, должны сработать позывы…

Он смотрел во все глаза, словно уже и не он, а любопытная и ахающая девица.

– И вы… устояли?

– Сумел, – ответил я с гордостью, подумал и добавил: – Но мои моральные принципы ни при чем. Помогла трусость.

Он вскрикнул шокированно:

– Сэр Ричард!

– А что?

– У вас, и… трусость? Или после храбрости нет ничего более прекрасного, чем признание в трусости?

– Трусость, – сказал я твердо, – это плохо для дурака и хорошо для сэра Ричарда. Трусость умного человека уже не трусость, а предосторожность и осмотрительность. Умение избегать неприятностей. Я их избег… но все равно зайца прибил. В другом месте.

– Кто это был? – повторил он, чувствуется, что любит ясность. – Можно будет выяснить, кто копает под вас.

– Молодая девушка, – сказал я морщась. – Красоты необыкновенной. Сказала, что девственница.

Он начал было улыбаться, но посмотрел на мое лицо, вспомнил, что он не сэр Растер, а я – тем более, посерьезнел.

– И что вы…

– Выставил, – ответил я раздраженно. – Что еще я мог?

– Ну…

Тон его был уклончивый, я отмахнулся.

– Барон, вы прекрасно понимаете, меня можно провести на чем-то сложном, но такое… Любой правитель должен брать только то, что сам выбирает, а не что ему подсовывают. Когда сам выбираешь, меньше шансов нарваться. Это потом к избранной вами избраннице, простите за тавтологию, начнут подбирать ключи, чтобы и на вас подействовать, но при такой политике вы хоть первое время в безопасности! А потом можно снова взять другую. Даже не уточняя, успели к предыдущей подобрать ключи или еще нет. Это называется фаворитизм. Якобы от нашего желания менять женщин, как перчатки, а на самом деле это разумная и дальновидная предосторожность.

Он посмотрел в удивлении.

– Как умно… Чувствуется богатый опыт.

– Это чужой опыт, – огрызнулся я.

– Как скажете, сэр Ричард. Чужой, так чужой. Так и будем считать… Вы в наших близких к Югу королевствах начали как бы другую жизнь. А прошлый опыт… он как бы и не ваш.

Я отмахнулся в неудовольствии.

– Ну что вы, барон, прям как сэр Растер. Был бы я прыгателем по постелям, стал бы майордомом? Тут либо – либо. Бонапарты по бабам не ходят, иначе в наполеоны не пробиться.

Он кивал. Слушал в нетерпении, сказал быстро:

– Хорошо, что начали с женщины. А могли бы подослать убийцу с отравленным кинжалом.

– Да-да, – согласился я, – хотя с убийцей было бы проще. Чутье бы предупредило. Словом, я отбываю, у меня проблем выше головы, а спихнуть на вас уже не получится. Проверьте, все ли в охране армландцы. Снабдите всех амулетами как против исчезников, так и против любого колдовства.

Он сжал челюсти, в глазах мелькнули стыд и раскаяние.

– Где же я проворонил?

– Барон, – возразил я, – вы ни при чем. Мы слишком быстро захватили королевство. И попытались воспользоваться им в том виде, в каком оно существовало. Ну, разве чточерные мессы вымели сразу… А так не получится.

– Вижу, – сказал он угрюмо.

Я надел через плечо перевязь с мечом.

– Простите, барон, надо спешить. Благодарю вас, что прибыли так быстро! Похоже, что вы и спите с мечом в руке.

– Я рано встаю, – буркнул он. – Да и сейчас время обеда, если вы заметили такое.

– Я же не Растер, – ответил я, – впрочем, сэр Растер не обедал уже несколько лет, думаю. Все пиры да пиры…

Голубое небо плавится от жары, в зените что-то невообразимое, даже во дворе поубавилось народу. Я начал спускаться по ступенькам, по дорожке к дворцу идет, тяжело опираясь на посох, отец Дитрих.

Я поспешно сбежал вниз, отец Дитрих остановился перед первой ступенькой, лицо скорбное, озабоченное, в глазах глубокое сочувствие. Я опустил голову, он благословил, голос прозвучал при всей привычной сухости очень участливо:

– Слышал о твоей беде, сын мой. Очень хорошо поступаешь, оставив мирские дела и совершая богоугодное, ибо почтение к родителям доказывается не учтивыми словами.

– Спасибо, святой отец, – сказал я. – И спасибо за постоянную поддержку, отец Дитрих!

Он всмотрелся в меня.

– Ты встревожен еще чем-то, сын мой?

– Нет-нет, отец Дитрих!

– В твоем лице тревога и… как будто стыд, что тебе не очень-то свойственно. Что-то случилось еще?

Я покачал головой.

– Ничего особенного. Просто вижу, не взлетать мне к высокому и чистому! Задница тяжеловата. Вчера общался с трепетной и прекрасной девушкой, мечтающей меня любить,сегодня согнал влезшую на мое ложе первую красавицу королевства, даже не коснувшись ее… успел даже погордиться своей целомудренностью, как у Юсуфа Прекрасного…

– Иосифа, – машинально поправил отец Дитрих.

– Да-да, простите, святой отец, не то издание Священного Писания попалось под руку. Походил перед зеркалом гоголем, а потом походя и совершенно бездумно согрешил с прачкой, аки скот какой, даже имени не спросил. И совсем раскаяния не чувствую даже сейчас, хотя умом понимаю – нехорошо. Вроде бы. В чем-то.

Он вздохнул, я видел на его лице непонятную мне борьбу, наконец сказал негромко, стараясь, чтобы не слышали даже рыскающие по двору слуги и замершие у входа стражи:

– Сэр Ричард, с вами могу говорить абсолютно честно. Мы оба на высоких ступенях понимания сути веры в Христа, потому могу открыть ужасную и омерзительную истину… Хотя, возможно, для вас это не такая уж и истина.

Я сказал опасливо:

– Может, не надо? Дураком жить спокойнее.