Чтение 8–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

– А еще здесь из подполья вышли священники, коим запрещали отправлять службы.

– Много таких?

Он перекрестился.

– Никто не отрекся от Господа. Сейчас усердствуют больше нас, пришлых. Везде очищаются от грязи старые монастыри и строят новые, ваша светлость!

– Прекрасно, – сказал я. – Особенно вот этот ремонт… Главный собор страны должен… да, должен!

Я велел ему жестом идти со мной, он семенил короткими шажками и рассказывал, что отец Варфоломей усердствует, заставляя монахов трудиться на полях с утра до ночи, в то время как отец Дитрих сосредоточился на обучении их грамоте. Самых сметливых и быстро обучающихся приспособил разбирать под его строгим оком все те ворохи книг, которые по приказу майордома свозят в монастырскую библиотеку, ибо монастырь без библиотеки что замок без винных подвалов.

Правда, отец Варфоломей сам понял, что переборщил по молодости, и труд монахов на поле сейчас готов ограничить четырьмя часами в сутки. Остальное время – молитвы и учеба, учеба и молитвы.

Я слушал и мотал на ус, что в любом деле есть правые и левые, экстремисты и консерваторы, якобинцы и жирондисты. Отец Дитрих, похоже, занимает среднюю позицию, но вряд ли потому, что золотая середина. Церковь не стоит на месте, но научилась выбирать проходимый путь, идет медленно, однако идет, в то время как энтузиасты с места рвутв карьер и пропадают вдали, а потом, идя той же дорогой, но медленнее, видишь их в канаве с поломанными ногами и сломанными шеями.

– Где сейчас отец Дитрих?

Он указал на собор, сплошь закрытый строительными лесами. Остроконечный купол сияет золотом, туда уже подняли прямой, как меч, исполинский шпиль, только стен пока не рассмотреть из-за облепившего их дерева.

Мы ступили на вымощенную мраморными плитами площадь перед церковью, я вошел в ее исполинскую тень, мелькнула мысль, что огромный труд вложен не только в сам собор, но даже в эти ровные и тщательно отшлифованные глыбы дорогого камня. Зато строилось веками, но… и на века. Больше не требуется каждый год подновлять сгнившие венцы, перекрывать соломенную крышу, менять источенные жуками и личинками бревна в стене.

…И все это, не говоря уже о постоянных пожарах, что дочиста сметали с лица земли села и города из дерева. В каменных церквях, соборах и замках можно было, закончив состроительством, уже думать о новых планах, а не возиться постоянно с ремонтом.

В распахнутых дверях показалась сухая фигура великого инквизитора. Бобик добежал первым и запрыгал вокруг. Отец Дитрих осенил его крестным знамением.

Я заспешил навстречу, преклонил колено и поцеловал ему руку.

– Отец Дитрих, – сказал я торопливо, – спешу сообщить хорошие новости!

Он размашисто перекрестил меня.

– Говори, сын мой.

– Отец Дитрих, я побывал в Ундерлендах, – выпалил я. – Сразу сообщаю, там гораздо больше приверженцев святой церкви, чем здесь. Там даже не слыхали о черных мессах. А еще там строят церкви!

Он охнул, ошалелый и обрадованный новостями.

– Сын мой, ты прямо как ангел с добрыми вестями!.. Но как ты там оказался?

– Стремясь к прочному миру, – сказал я твердо и четко, – поспешил в Ундерленды, дабы заключить с отступившим туда королем мир, дабы не лилась христианская кровь…А, ладно, чтоб не лилась и кровь всяких прочих! Которые не христиане, тоже станут христианами, когда поставим перед выбором: крест или виселица. Однако государь император Герман Третий опередил меня и удостоил титула маркграфа, одновременно вручив мне под управление марку Гандерсгейм. Таким образом, кровопролитная война междубратскими народами окончена!.. Мы с королем Кейданом уже не враги.

Простучали копыта, группа рыцарей пронеслась через площадь. Один резко остановил огромного, как бык, коня, проревел весело:

– Езжайте! Мы вернемся с сэром Ричардом!

Я нахмурился, иногда фамильярность простодушного рыцаря начинает раздражать, но улыбнулся и сказал приветливо:

– Как же без вас за столом обойдутся?

– Малость потерпят, – сообщил Растер благодушно.

Соскочив на землю, он подошел с конем в поводу к отцу Дитриху, почтительно поцеловал руку, а тот благословил рыцаря. Такие простые и чистые души угодны Господу почему-то больше, чем умные и хитрые.

Отец Дитрих снова обратил на меня ясный взор, в котором теперь проступила тревога.

– Сын мой… Кровопролитие окончилось – прекрасно! Но смущает союз с человеком, который позволил в королевстве укорениться ереси…

Я помотал головой.

– Союза нет и не будет, но теперь король и не противник… в общепринятом смысле. Как понимает народ. Во всяком случае, больше кровь в сражениях лить не будем. Отныне можно проливать только на плахе, но и в этом случае будем стараться обходиться без такой жестокости, а довольствоваться простым сжиганием на кострах, повешением, удавливанием и прочими утоплениями. Кротко, смиренно, без пролития. Еще можно давить или ломать хребты в кожаных мешках,как делали монголы Чингисхана, дабы солнце не видело их крови.

Отец Дитрих бросил за такие подробности неодобрительный взгляд, а сэр Растер спросил деловито:

– А ночью можно?

– Ночью добрые люди спят, – огрызнулся я, – только ворье всякое бодрствует, жулики, политики и любовники. Правда, ночью вообще-то и совершаются тайные казни…

– Значит, можно, – подытожил сэр Растер. – Даже в самых-самых законах есть «но»!

– Если кротко и смиренно, – напомнил я, – и очень хочется, то можно.

Отец Дитрих проговорил медленно:

– И что же, сын мой, ты вынужден прекратить священную войну за веру?

– Ни в коем случае! – возразил я пылко. – Первая часть войны за души выиграна. Мы показали, что воины Христа не подставляют левую щеку, а бьют раньше, чем получат по правой. Теперь ваша война, отец Дитрих!.. Священникам нигде не смеют чинить препятствий. Черные мессы зародились не потому, что их велел ввести король Кейдан. Все гораздо хуже, святой отец. Слишком много душ поддались уговорам дьявола жить проще и беззаботно, а это всегда приводит к пропасти! Не думаю, что король или кто-то станет защищать подобных людей…

– …открыто, – вставил сэр Растер глубокомысленно.

– Точно, – согласился я. – Открыто никто не рискнет. А вот мы правы, потому нам скрывать нечего. Кроме того, что скрывать надо. А раз не скрываем, то у нас возможностей намного больше. Конечно, в первую очередь мы должны проповедовать наш благочестивый образ жизни, а выжигать язвы лишь тогда, когда жизнь по Христу активно отрицают.

Сэр Растер шумно поскреб в затылке.

– А как узнать? Или убивать всех, а Господь разберет?

Я вздохнул, обращаясь к отцу Дитриху:

– Насколько человечнее, это я понимаю, не уничтожать черномессенцев и прочих еретиков, но попытаться вернуть в лоно церкви!

– Истинно молвишь, сын мой, – сказал отец Дитрих растроганно.

– Ведь, – продолжил я, – если человек, не зная дороги, заблудится среди вспаханного поля и слегка потопчет посевы, лучше вывести его на правильный путь, чем с яростью выгонять с поля палкой! Но это в идеале, однако живем в грубом мире, потому меч и плаха пока что лучший способ борьбы с перхотью.

Отец Дитрих грустно умолк, сэр Растер довольно хохотнул.

– Зато в Сен-Мари легче выйти в люди, чем в Армландии, если не боитесь испачкаться! Здесь недостаток совести обычно компенсируется денежным достатком… ха-ха!

Отец Дитрих сказал сэру Растеру ласково:

– Возвращайся, сын мой, к своим боевым товарищам. Нам с сэром Ричардом нужно обсудить скучные для тебя духовные дела, ибо паладинство – тяжкая ноша.

Сэр Растер откозырял, хотя на лице отразилась острая жалость, – что-то явно тоже хотел сказать наедине, – взобрался в седло и ускакал. Бобик посмотрел вслед с жалостью и вздохнул грустно. По-моему, он воспринимает могучего рыцаря как хорошего напарника, с кем так хорошо охотиться в лесу и ловить рыбу в ручьях.

Я чувствовал, как между мной и отцом Дитрихом растет напряжение, наконец великий инквизитор спросил, не глядя на меня:

– Странные слухи доходят до меня, сын мой…

– Обо мне? – спросил я напрямик.

– Да, сын мой.

Сердце мое начало стучать чаще и сильнее.

– На всех бывает поклеп, – ответил я, – а что именно вас удивило?

– Удивило и повергло в смятение, – сказал он строже, хотя голос оставался тихим и полным доброжелательности, но я чувствовал, как просыпается в отце Дитрихе великий инквизитор. – Ты отбыл в Ундерленды, я не успел спросить, что за слух пошел, будто мы прекращаем войну против нечисти.

Я чувствовал, как все внутренности завязываются в тугой узел, стало тяжко дышать. С трудом продохнул и сказал как можно убедительнее:

– В Священном Писании сказано: нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос. Применяя эту всеобъемлющую формулу к нашей действительности, скажу весьма предерзостно с точки зрения большинства несведующих: нет ни человека, ни эльфа, ни тролля, а все – живые и чувствующие существа, и во всех – Христос! Потому нужно относиться одинаково: злым – палкой по голове вне зависимости от цвета кожи и вида, добрым – по большому прянику.И неважно, какая лапа тянется к этому прянику: трехпалая и с перепонками земноводная, утонченная и в перстнях эльфячья или же грубая человечья.

Он слушал очень внимательно, уже привык, что я не совсем дурак, а где и дурак по молодости, там меня спасают умные книги, которых я прочел, судя по всему, столько, что непонятно, как не сдурел.

– Сын мой, – произнес он с холодком, – боюсь, тебя не поймут.

– Знаю, – ответил я горько, – сказали бы мне такое недавно, сам бы такому в рожу плюнул! А потом бы еще и на костер за такие речи.

– Так что же…

– Просветление, – сказал я твердо. – Ангел небесный или голос с небес, но внезапно уразумел я, что в самом деле Христос везде и во всем, а не только во мне, любимом и замечательном. Только не все его принимают, не все признают, не все даже видят… Но здесь не должно быть исключений: смерть еретикам, язычникам и всем-всем, отрицающим нашего Господа!..

Он кивнул.

– Мы это делаем.

– Но сперва нужно, – сказал я с жаром, – принести свет Христова огня в души троллей, гоблинов и эльфов. Господь нас не простит, если не попытаемся!

Он покачал головой.

– Не примут.

– Тогда уничтожим, – сказал я жестким голосом. – Но будем справедливы ко всем! Это нам зачтется на Страшном суде. Уничтожим тех, кто отринул Христа, а не просто троллей или эльфов. Господь, создавая мир, передал его человеку и велел заботиться о нем. И о всяком дыхании.

Он вздохнул.

– Звучит прекрасно.

– Значит?..

– Сын мой, сам понимаешь, такое неосуществимо.

– Не можем послать миссионеров?

– Тролли не примут слово любви и милосердия, а это и есть Христос.

Я возразил:

– Мы тоже не всегда милосердны, а любовь из нас так и хлещет!.. Во всяком случае, должны попытаться. Если тролли откажутся, это их выбор, а не наш. Наша совесть будет чиста. Конечно, нужно не просто крикнуть им издали насчет принятия веры в Христа, а долго разъяснять основы… Ведь и люди не сразу принимают! Так что троллям нужно как минимум втолковывать столько же времени. И столько же приложить усилий.

Он задумался, я видел, как лоб пошел глубокими морщинами. Отец Дитрих долго молчал, а я не решался даже хрюкнуть, вспугивая, как дурных бабочек, святые мысли.

– Хорошо, – произнес он наконец с сомнением, – я доложу обо всем в Ватикан. Хотя, должен признаться, шансы у тебя невелики. Более того, в Ватикане твоя репутация пошатнется. А то и рухнет.

Я благочестиво перекрестился и поцеловал ему руку.

– Лишь бы я был честен перед Господом.

Глава 10

Зайчика вывели двое дюжих конюхов, оба вынужденно улыбались, когда арбогастр вскидывал голову и с легкостью приподнимал их в воздух. Я похлопал его по шее, он фыркнул и с недоверием обнюхал меня. Я вскочил в седло и направил к воротам.

По вытянутым коридорам улиц столицы течет непрерывная река из подвод, всадников, пешеходов, уличных торговцев, на балконах красивые женщины с любопытством рассматривают людей внизу, яркое солнце жжет плечи, а тени настолько призрачные и легкие, как кисея, что и не тени вовсе, а так, хрень какая-то.

Я проехал на другой конец города, если и придется поселиться здесь, то не рядом с Кейданом. Пусть в столице будут два центра притяжения. Этот район расположен немного выше, дома добротные, хотя не дворцы, не дворцы. С другой стороны, можно подать как демократичность, близость к народу… Нет, не оценят. Сочтут признаком слабости. Сила должна быть зримой и выражаться ясно и понятно.

Я медленно ехал по торговым рядам, что-то их слишком много, словно вся столица превращена в гигантский базар. Чем-то мне королевство Сен-Мари очень уж напоминает Венецию. Для тех тоже коммерция и прибыль вышли на первые места, а религия очень быстро теряла значение. Венецианцы говорили, бравируя своей смелостью и раскрепощенностью: «Siamo Venetiani, et poi Christiani», что значило «Прежде всего мы венецианцы и уже затем – христиане».

Церковь бесконечно добра и милосердна. Я бы на ее месте уже переполовинил человечество. Даже расчетверил. Да и того мало, если учесть, что в каждой семье, будь это богатая или бедная, рождается, в среднем, по десять-пятнадцать детей. Если эти дураки не будут истреблять друг друга в бесконечных войнах, через два-три поколения они покроют сушу и даже море, а еще через пять будут сидеть друг у друга на головах в четыре этажа. Сколько дураков… нет, это невозможно, господь не дурак, меры принял.

Но это стихийный путь, чересчур дикий, надо взять в руки неуправляемый процесс. Истреблять всяких там негодных, а не пускать все на самотек, когда самоистребляются как ни попадя. Сейчас гибнут самые совестливые, умненькие, ботаники, что драться умеют хреново, им бы думать и мыслить вволю, паровозы да монгольфьеры придумывать, да еще бессемеровскую выплавку стали, которая мне сейчас, увы, еще как понадобилась.

– Сэр Ричард, – послышался робкий голос, – простите, что прерываю ваши благочестивые мысли…

Я оглянулся, на меня с бледной улыбкой смотрит Куно Крумпфельд. С ним еще двое так же вызывающе скромно одетых человека, при одном взгляде вспоминаешь канцелярскихкрыс. Кланяются намного ниже Крумпфельда, ясно, не бароны, в глаза мне стараются не смотреть, словно я горилла.

– Да-да, – согласился я, – именно благочестивые и самые что ни есть богоугодные. У тебя здесь канцелярия?

Он покачал головой.

– Для особо щекотливых договоров я сам выхожу на места.

– Зажрались местные, – сказал я с неудовольствием. – Ишь, королевского советника вынуждают… Мало мы им спеси сбили. Еще разок устроить охоту на ведьм, что ли…

Он сожалеюще развел руками.

– Увы, сэр Ричард.

– Что, не получится?

– Нет.

– Почему?

Он покачал головой.

– Небольшая юридическая тонкость… даже правовая. Свои города никакой правитель грабить не вправе. Тем более бесчинствовать. Этого не потерпят ни горожане, ни лорды страны. Такое чревато бунтом и потерей трона. Именно потому захваченные города некоторое время считаются еще принадлежащими противнику. От трех суток до недели. Вы, конечно, понимаете скрытый смысл?

Я кивнул.

– Да-да, конечно. Трое суток на грабеж, когда в городе противника можно делать все. Все должно делаться по правилам и в рамках закона. Даже массовые изнасилования, грабежи и убийства.

Он посмотрел с хитрой улыбочкой.

– Вы сами воспользовались очень эффектно, когда истребляли черные мессы и все, что касалось хотя бы краем.

Я буркнул:

– Когда лекарь вырезает гниющее или зараженное место, он прихватывает и часть здоровой плоти, чтобы полностью обезопасить тело. Но сейчас уже правят законы, увы.

Он развел руками.

– Жаль, что не воюете. Можно было бы отдать противнику столицу на пару дней, потом снова забрать и… по праву войны в чужом городе…

– Не воюем, – согласился я, морщась. – Барон, вы наступили на больной мозоль. Геннегау придется отдать королю. Это столица королевства, а не маркграфства.

Он сказал осторожно:

– Да, конечно… Но в данном случае я бы посоветовал не вносить ясность… как вы любите. Во всяком случае, не торопиться. Вам лучше побыть с неопределенным статусом…хотя да, он определен, но маркграф вы только для императора. Для Кейдана вы по-прежнему лютый враг, для нас – майордом. Давайте пока затягивать любое прояснение ситуации!

Я вздохнул.

– Дворец все-таки придется отдать. Это его личное имущество.

Он подумал, развел руками.

– Хорошо, отдадите… Но надо и свой дворец отгрохать! Или занять готовый.

– Зачем?

– Иначе столица вся будет под властью Кейдана, – пояснил он. – А так всякий увидит, что король королем, но реальная власть у вас, сэр Ричард. Дворец будет постоянным напоминанием, что, кроме Его Величества, в столице присутствует и другая сила.

Я фыркнул:

– Думаешь, зачем я сейчас на природе? Вот смотрю, смотрю… И пока ничего подходящего не вижу. Подходящего, чтоб отнять по закону.

– По закону?

– Ну, да, закон – это мы, не так ли?.. А строить больно долго.

Он закусил губу, подумал.

– А что, если переговорю со знатными вельможами? Вдруг кто согласится уступить вам свой дворец? Или хотя бы на время? За какие-то льготы?

– А за деньги? – спросил я.

Он отмахнулся.

– Золота у знати хватает. А вот льготы заинтересовать могут.

– Хорошо, – сказал я, – только торгуйся. И сам ничего не решай, сперва доложи, что желают. А то вдруг захотят, чтоб я повесился!

Он вскрикнул, даже ладони у груди сложил, как в молитве.

– Что вы, сэр Ричард! Я сам сто раз все перепроверю, и вы еще со своими людьми посоветуйтесь на всякий случай!

– Советоваться, – сказал я, – это искать чужого одобрения уже принятому собственному решению. Но я мудр, и потому советуюсь сперва, а уж потом выбираю лучшее решение и велю на него равняться. Естественно, оно считается моим, принятым в глубоких раздумьях о судьбах страны! Но это естественные и простительные мелочи, для благосостояния народа абсолютно неважно, кто первым сказал «а».

Он сказал с робкой улыбкой:

– Но для авторитета государя это немаловажно.

– Короля играет свита, – согласился я. – Потому я заинтересован, чтобы свита была ого-го. И умная, и хитрая, и красивая, и честная. Со мной, по крайней мере. Так что занимайся подготовкой новой резиденции… маркграфа.

Он посмотрел искоса.

– А майордома?

– И майордома, – согласился я. – Маркграф – официально по королевству, майордом – по моему войску. Посмотрим, как они уживутся.

Он проговорил с запинкой:

– Меч в руке… порождает… власть. Ваше войско подчинено вам. Его Величество может снова созвать отряды, но Его Императорское Величество будет недоволен новой войной… К тому же вряд ли вы возьмете и выведете свои гарнизоны из захваченных крепостей и замков. Или добровольно передадите их королевским войскам.

Я не слушал, обратив все внимание на поднявшийся впереди по улице крик, шум. Из окон домов выглядывали жильцы и тоже орали и показывали вниз пальцами. Через некоторое время из переулка вышла целая группа, в середине туго связанный красивый мужчина с ярким дерзким лицом и веселыми глазами. Толстая веревка обвивала его тело от плеч и до бедер, прижимая руки к бокам, но он улыбался, на сбежавшуюся толпу поглядывал с веселой иронией.

Я поставил коня поперек дороги, вскинул руку.

– Всем стоять!.. Вам не надо объяснять, кто я?

Испуганные люди поспешно опустились на колени. Голос мой грозен, и облик свиреп, только связанный не шелохнулся, рассматривал меня с прежней веселой дерзостью в глазах.

Оглядев всех, я после паузы жестом велел всем встать, спросил у командира городских стражников:

– Что за переполох?

Он ответил с гордостью:

– Схвачен самый ловкий вор королевства!.. Он называет себя царем воров.