АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Дверь трещала и поддавалась. Треснула петля, полетела щепка. Наличник раз-валивался на глазах.
Марианна стояла у стены, более не пытаясь сдерживать дверь. Эта тварь, кто бы ни была она, сейчас снесёт препятствие. Крюк выгнулся и потянул с собою петлю. Толстые винты с натугой лезли из стены, высыпая крошку.
Образовалась щель, в неё полезла толстая собачья лапа. Она нашаривала когтями крюк.
— Пусти меня, сытая сука! Иди обратно к своему кобелю! Всё не захапаешь! Тебе кормушка, а мне — слава!
Собачья лапа преобразовалась в заросшую чёрным волосом жилистую руку. Когти зацарапали наличник, пытаясь дотянуться до крючка.
Тогда Марианна собрала в себе все силы и рубанула топором проклятую ведь-мачку. Топор соскользнул, ударив по наличнику, и процарапал руку. С диким виз-гом Динара пыталась выдрать руку из щели. Кровь текла ручьём. Испытывая бо-лезненную тошноту, Марианна наблюдала, как эта лапа протиснулась обратно, соскребая раной расщепленное дерево.
Ноги задрожали, застучали зубы. Не видя ничего вокруг себя, девушка опус-тилась на кровать. Под ней противно заскрипела сетка. Что тут происходит? Всего этого не должно происходить. Так не бывает!
Она подняла голову и посмотрела в странную тьму у стены. Там шевелились тени. Из общей мешанины выныривало что-то, похожее на руку или голову. Струилась чернота, доносились неясные, глухие звуки — как будто плывёшь под водой и слушаешь искажённые голоса.
Она встала и подошла поближе. Попыталась рассмотреть, но тьма тут же ис-парилась. Наверно, показалось…
Звук, последовавший со стороны, был очень явным: кто-то скрёбся у самого наличника. Присев на корточки, Марианна вслушивалась. Наверно, крыса. За сте-ной кто-то завздыхал и ботнул тушкой в доски. Слишком крупный для крысы. Опять Динара? Нет, для Динары это очень мелко. Наверное, собака! Хоть что-то живое в этом затхлом мире!
— Куть-куть! — тихонько позвала Марианна над рассохшимися досками.
Собака и в самом деле заскулила. Бедная, тебе тоже страшно!
— Иди сюда, собачка!
И девушка принялась расширять топором щель, чтобы пустить несчастное животное. Вдвоём всё же веселее.
Рассохшиеся доски легко крошились топором. Собака с той стороны тоже торопливо царапала когтями. Она подвывала от нетерпения и страха.
— Сейчас, сейчас. — говорила Марианна. Почему-то было очень важно спасти это бедное животное. В голове болело, бешено стучалось сердце.
В образовавшуюся дырку протиснулся усатый чёрный нос. Он жадно зашеве-лил ноздрями. Приподнялась чёрная губа и показались жёлтые клыки. Животное свирепо зарычало.
— Ух ты! — девушка вдруг насторожилась. А с чего она взяла, что собачка доб-рая?
Марианна отошла и стала наблюдать, как расширяется дыра, как острые зубы легко выкусывают дерево, как бешено работают когти.
И тут вдруг до неё дошло: она сама впустила в своё убежище врага!
— Пошла, пошла вон! — попыталась загнать собаку обратно. Животное невели-ко, но было в нём что-то неестественное.
С той стороны завозились. Пасть исчезла и в дырку глянул глаз. Весело пово-рочался в глазнице, осматривая комнату и застывшую перед дыркой Марианну.
— Ге-ге-ге! — почти по-человечьи засмеялся пёс.
Мелкие щепочки сыпались на пыльный пол. Бешено ворочаясь, животное просунуло в дыру круглую голову с личиком, поросшим тёмно-серой короткой шёрсткой. Вокруг лица пышный мех коричнево-седого цвета.
— Пошла, пошла назад! — в ужасе кричала Марианна, пытаясь запихнуть топо-ром обратно эту гадкую зверушку. Тот ухватился за топорище своими не по-собачьи длинными пальцами, со смехом подтягивался на топоре и судорожными движениями пропихивал себя в узкую дыру. Вот пролезли плечи и тварь заизви-валась, словно уж, всё так же глядя на Марианну безумными глазами и всё так же хохоча.
Это невероятно! Такого быть не может! Это наваждение! Это дикий, дикий, страшный сон! В нём не может быть ничего хорошего! Ей надо выбраться из сно-видения! Чья злая воля порождает эту темень?! Ещё мгновение и этот кто-то добьётся своего. Зубами этого монстра он вопьётся в Марианну и будет, захлёбы-ваясь от жадности, тянуть её живую кровь!
Пересиливая ужас, отвращение и сострадание, она подняла над головой ору-жие и отчаянно, с размаху, ударила обухом по этой твари. Раздался дикий визг. Тварь вертелась, стараясь зацепить врага когтями. Содрогаясь и захлёбываясь криком, Марианна била и била топором.
Она попятилась и, уронив топор, упала на кровать. Дико посмотрела на свои ладони. Рассудок уплывал.
"Мне всё равно. — подумала она. — Это всё не жизнь. Зачем…"
Вокруг всё наливалось темнотой. Сознание оцепенело. Желание бороться за себя, бежать, спасаться, драться — всё это растворилось в мысли о безнадёжности. Она в ловушке, выхода отсюда нет. Она убьёт одну тварь — прилезут сотни.
Тени суетились вокруг неё, безмолвно нависали над лицом, слонялись, стал-кивались, исчезали. Она не может больше сделать ничего. Марианна проиграла. Осталось лишь одно — уйти в безмолвие, замкнуть рассудок на себя, отрешиться от земного.
Глаза закрылись, и Марианна сошла в ту тьму внутри себя, которой избегала столько лет.
Она тихо шла по тёмным коридорам. Отворяла двери. В руке свеча. Долго-жданное спокойствие и лёгкая печаль. Она прощалась сама с собой. Оставить эту беспокойную Марианну и не вернуться к Люське. Кому они нужны на этом свете? Случайное порождение живого. Комочек плоти. Мысль, запертая в своей тюрьме. Болезненный и жалкий страх, чтокто-то явится, большой, тяжёлый, жадный, страшный. Протянет грязные свои ручищи и раздавит в пальцах то маленькое, слабое и боязливое, что называлось Люськой. Ночныеужасы. Больное детство. Убогая и жалкая судьба. Переступи через себя. Выдерни и выкинь.
Что там, впереди? Неужели свет?!
Нет, не свет — просто свечка. Отрешённо она всматривалась в то, что двига-лось навстречу. Такое же лицо, такая же одежда. Такая же свеча. Отражение на-оборот.
Остановилась и посмотрела ей в глаза. Шаг, ещё шаг, они сблизились. Лишь руку протяни. Как захотелось туда, в эти смелые глаза, в эту сильную, насмешли-вую глубину. В этот бурный, страстный, бесстрашный мир.
Притянутая зовом, она отбросила себя саму, как нечто лишнее, как жалкий хлам, как пустой кулёк из-под конфет.
Другая душа вошла в неё и поселилась в ней, как в своём доме. Марианна сжалась в маленький комок и затерялась на дне — как зритель в самом тёмном углу большого зрительного зала. Она смотрела на картины иной жизни. На радостные, светлые. На тёмные и мрачные. На два мира, две жизни, две судьбы.* * *
Всё было очень скверно. Реальный мир превращался в нечто странное. Знако-мые Блошки с их бедными домами и стариковским населением прямо на глазах перевоплощались в новую деревню. В ней появились новые жители, которые пре-красно уживались с приезжими. Но вот со старыми обитателями деревни у них контакта не получалось.
Два подростка и одна перепуганная девчонка прошли по этой призрачной деревне и видели всё, что в ней творилось. То, что деревня была миражом, не бы-ло ни малейшего сомнения. Стоило только Лёну закрыть один глаз, как он всё ви-дел в том виде, в каком оно было на самом деле. Но это ещё полбеды.
Настоящая беда была в том, что гости Блошек почти все попали под странную магию этого места. Едва они входили в дом, в котором квартировали, как тут же изменялись и превращались в других людей. При помощи заклинания, снимаю-щего мираж, было видно, что это всё тот же человек, но вёл он себя уже совсем иначе. Так Виолетта, войдя в дом к Маниловне, тут же забывала, кто она такая и считала себя уже не костюмершей из съёмочной группы, а хозяйкой дома. У неё был сын, в роли которого выступал помощник осветителя — Димка. У неё была ста-рая свекровь, на роль которой была приспособлена бедная Маниловна. Та сидела день-деньской на крыльце и с несчастным видом смотрела на проходящих. Ожив-лялась она только тогда, когда привередливая Виолетта уходила на съёмки. Выйдя за калитку костюмерша тут же становилась сама собой и всё забывала.
Все дома оказались заселены. Техники, осветители, помреж, актёры, декора-торы и прочие оказались приспособлены на роли давно умерших жителей дерев-ни. Только режиссёр Виктор Кондаков и оператор Борис Немучкин почему-то оказались не втянуты в этот спектакль. Впрочем, так же не изменились Марианна и актёр Карсаков.
Но с Антониной неведомая магия обошлась всех хуже — она так и не вышла из образа Лушки. Напрасно Лёнька с Наташей и Катькой поджидали её у калитки. Всё думали, что Антонина выйдет, обратится сама в себя и они всё ей объяснят. Но Антоша устранилась от съёмок. Ей не нравилось то, что творит Кондаков с её сценарием. И мама Катьки не превращалась обратно в саму себя.
Перепуганный ребёнок теперь не отходил от Лёньки и Наташи. Она даже боя-лась отпустить руку Платоновой. Катька утратила своё нахальство и приобрела совершенно несвойственное ей послушание. Обойдя за целый день все дома, трое возвращались в семёновский дом и тихо залезали на чердак, стараясь не тревожить наглых обитателей. Те распоряжались домом, как хотели.
Катька уже не стремилась играть с Пелагеей, чувствовала, что в той есть что-то ненастоящее. Маленькая Пелагея и впрямь выглядела почти прозрачной — не то, что её мать и отец, Пелагея и Пётр Васины.
Совместное существование трёх детей, одного призрака и двух заколдован-ных взрослых выглядело очень странно. Пелагея и Пётр готовили из продуктов, запасённых Зоей и Семёновым. Они садились за стол в обществе маленького при-зрака. Тогда мимо них молча проходил Лёнька, брал с кухни еду и уходил. Двое взрослых провожали его подозрительными взглядами, но ничего не говорили. Од-нажды он унёс даже крынку молока, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это обыкновенная вода. Дядя Саня и мать его не узнавали. Даже за калиткой. Так же тщательно они игнорировали стоящую у дома «Волгу».* * *
На крыльце с ружьём сидел Кузьма Леший. Он смотрел перед собой дикими глазами. Заросший сивой бородищей по самые глаза, экс-лесник шевелил толсты-ми губами, отчего растительность на его подбородке тряслась, как у козы.
— … ибо Спаса родила еси душ наших. — прошептал он.
За его спиной из открытых сенок доносились звуки. Избёнка Лешего приобре-ла если не солидность, то выглядела поновее. Окна выправились, наличники все были целые. Прохудившаяся и просевшая крыша тоже подтянулась и вместо рва-ного толя украсилась дранкой. А в раскрытые створки доносился шум человечьих голосов. Там явно веселились: слышался звон стакашков, бульканье, женский смех, скрежет стульев и пение патефона.
— Папка, чего не идёшь к народу?! — вывалился наружу один из операторов. Он был в несвежей рубахе, в затрёпанных штанах и босиком.
— Спасибо, Колюня. — вежливо отозвался Леший. — Я уж посижу, подышу ма-ленько.
И потихоньку закрестился. Сынок убрался, зато вышла Любовь Захаровна Козлова.
— Чего сидишь тут с ружжом-та?! — визгливо заругалась она. — Ково стрелять собралси?!
— Кати, Татьяна, в погреб! — неожиданно разозлился Леший. — Ты меня ещё вживе достала, а уж по смерти лаять мне не смей! Чего тебе на погосте не лежит-ся?!
— Ах ты, козлина! — рассвирепела та. — Совсем ополоумел!
— А шла бы ты на съёмки! — посоветовал ей бывший муж. — А то от бригадиру словишь нагоняй. В прогульщицы запишут, пойдёшь на нары блох ловить.
Козлова ахнула, кинулась в дом, схватила сумку и побежала за калитку. За ней следом кинулся Колюня. Оба на ходу преобразились.
— Идите прочь, орясины! — прокричал им Леший. — Я в дом вас не пущу! Закрою дверь и окна все заколочу!
Те отмахнулись и заспешили. Тогда Леший поднялся и, выставив перед собой ружьё, прокрался в дом.
— А ну шагом марш отседова! — раздался вопль.
Он поорал ещё немного, в ответ слышалось только неясное бормотание.
— Дядя Леший! — осторожно позвал в сени Лёнька.
Никто не отвечал, и он прошёл в низенькую дверь. В захламлённом доме Кузьмы было почище и понаряднее, нежели обычно. Бумажные салфетки украша-ли киотик в углу, свисали с посудных полок. Печка расписана оляповатыми крас-ными петухами. Меж окон стоял стол с остатками еды. Здоровенная трёхлитровая бутыль с мутной жидкостью. А за столом маялись два призрака. Сам Леший сидел в углу на лавке и с отвращением смотрел на полупрозрачных мужиков. Те ничуть не смущались и делали вид, что выпивают, закусывают и даже тихо пели песни.
— Давай, давай, кобенься! — подбодрил фантома Леший. — У дядьки моего, Степанки, был голос, как у варюхинского петуха. А ты тут чего бормочешь? Потому что не Степанко ты, а морок — туман болотный, ведьмино злодейство! И не боюсь я тебя! Иди давай обратно, ступай в могилу!
— С кем ты тут беседуешь, дядька Леший? — подал голос Лён.
Тот подпрыгнул и закрестился. Узнав вошедшего, старик успокоился.
— Да вон, сидят покойнички. — кивнул на призраков Кузьма. — Давно уж по-мерли. Стариками были. А теперь опять, как молодые.
Глядеть на них было неприятно. Видимо, для этих воскрешённых из сороко-вого года не нашлось тел, и теперь покойники только вид делали, что жили.
Лёнька задумался. Почему одни люди в деревне превращались в давно умер-ших, хоть и временно, а другие — нет? Вот Лёнька, Наташа и Катька не преврати-лись. Леший, Маниловна, бабка Лукерья не превратились. Только приезжие и то не все.
— От анафемы, глядите! — с обидой жаловался Леший. — Нашли-таки заначку, браконьеры! Запрятал ведь, от себя берёг! Так нет, разнюхали, добыли! Думал к празднику приберечь, к Успению.
— Ты про что, дядька Леший?
— Да про самогон ведь! И пить не пьют, фашисты, только добро всё переводят!
Между тем один из глюков надумал выйти. Он направился прямо к Лёну, стоящему в дверях.
— Беги, пацан! — крикнул Леший.
Тот моментально встрепенулся, выхватил иголку и полоснул призрака попе-рёк груди. Полупрозрачная фигура с хлопком разлетелась на брызги и испарилась. Вот это да! Значит, призраков можно уничтожать!
— Рубай второго, благодетель! — возрадовался Леший, — А то ничего ведь к празднику-то не оставят!
Второй испарился так же легко.
— А теперь ступай, пацан. — деловито подтолкнул благодетеля к дверям прак-тичный Леший, предварительно схватив со стола недограбленную бутыль с само-гоном. — Я двери все запру, чтобы киношники ваши не зашастали.
— Правильно. — проворчал Лёнька. — А то сопрут бутылку! Чем в праздник бу-дешь заливать глазищи!
Он вышел на крыльцо, где его дожидались Наташа с Катькой. Они неприкаян-но прошли мимо заросших полынью и дикой малиной останков старого пепелища. Там, посреди промытых дождями головёшек сидели вокруг сплющенного само-вара два осветителя в обществе двух призраков. Все вместе угощались чаем из консервных банок и с аппетитом закусывали угольками. По улице гуляли призрач-ные куры.* * *
Варюхи сидели на завалинке, как два седых одуванчика, и блаженно жмури-лись.
— А к нам тятенька приехал с городу. — счастливо сообщили они гостям. — Пряников привёз.
И показали сухие щепки.
В доме всем распоряжался Мазурович, у него в подручных была гримёрша. У помрежа выросли густые усы, а вместо жиденьких волос — очень неплохая шеве-люра. Теперь он говорил басом и был весьма широк в плечах.
Худосочная гримёрша обзавелась пышной грудью и юбкой поверх джинсов. Прямо на кроссовки надеты старые калоши. Она только что вернулась из хлева и теперь с довольным видом переливала в крынку через марлечку колодезную воду.
— Чего вам, робяты? — пробасил кузнец.
— Я домой хочу! — заголосила Катька.
— Это Семёновых девчонка. — сообщила дородная Варюха. — Подбросили к Ва-синым. Те таперича не знают, куды девать подкидышу-то.
— Иди, малая, поиграй с моими пацанами. — милостиво разрешил сиротке Ма-зурович. — А я потом, как в колхоз поеду, отвезу тебя к твоим-то.
— А у нас собачка! — радостно сообщили «пацаны», показывая на хитрую мор-дочку картуша. Тот сидел у калитки и насмешливо пялился на гостей.
— Шагай с дороги. — хмуро сказал «собачке» Лён. — А то угощу чем-то нехоро-шим.
Тот всё понял и поспешно отбежал.* * *
— Мне тут кое-что пришло на ум. — туманно сообщила Платонова.
Они опять вернулись к своим оккупантам — Васиным. Те беззастенчиво тра-тили продукты Семёновых, поэтому трое осиротевших детей нахально сели вмес-те с поддельными хозяевами за стол. Пётр покосился, но отодвинулся со стулом вместе. Наташа между тем поставила ещё три тарелки, поскольку никто о них за-ботиться не думал. Из консервированной тушёнки и баночного полуфабриката Пелагея-старшая сварила большую кастрюлю вполне приличного борща. Вместо хлеба — сухари.
— Пойдём играть на волю? — прошелестела маленькая Пелагея. Она с каждым часом становилась всё бледнее и прозрачнее.
— Отвали, зануда. — ответила ей Катька, с аппетитом схлёбывая с ложки.
— Ну, так что тебе пришло на ум? — спросил Лёнька, доставая ещё кусок «хле-ба». — Мам, мне добавки.
Пелагея-старшая поколебалась и долила ему в тарелку гущи.
— Да, что ты там придумала? — спросил Петро.
Не обращая на него внимания, Платонова делилась своими наблюдениями. Во-первых с последнего выезда из Блошек ситуация на дороге явно изменилась. Если до этого просматривалось какое-то препятствие, то последняя разведка в ли-це Лёньки показала, что дорога стала как бы двусторонней.
— Ничего не понимаю. — признался Пётр Васин.
— Тебе необязательно. — ответил Лён, хотя тоже ничего не понял.
— Я в прежней школе посещала математический факультатив. И там немного изучала топологию. — объяснила Платонова.
— А, ну тогда конечно! — уважительно отозвался мужик.
— Теперь следите за моей мыслью.
Пелагея немедленно бросила полотенце, села и внимательно стала смотреть в рот учёной гостье.
Мысль была проста. Здесь, в Блошках, как бы имеется изнанка нормального пространства. Изнанка — это тот паршивый мир, в котором наведён мираж. Но между тем и этим пространством существуют дыры. По меньшей мере три. Одна — в Бермудском Треугольнике. Одна — в доме Леха и последняя — в домике напро-тив, где происходили съёмки. Постепенно оба пространства как бы смыкаются в одно. Поэтому призраки из изнаночного мира как бы накладываются на живых людей.
— Всё это так. — ответил Лёнька. — Но причём тут топология?
— Да. — поддержал его Васин. — Топология причём?
— А вот при том. — ответила Наташа, не обращая на него внимания. — Тетя Пе-лагея, дай-ка мне вон ту бумажку.
Взяв от «тёти» жёлтую бумажку, которую та использовала для растопки, На-таша оторвала узкую полоску.
— Смотрите, вот я сворачиваю её кольцом. У этого кольца две поверхности. С одной на другую не перейти иначе, как через край. Представь себе, что обе сторо-ны — это два пространства. Когда ты переходишь из земного мира в Селембрис, ты как бы протыкаешь его иголкой. А теперь смотрите.
Платонова перевернула один конец бумажки и снова соединила.
— Здорово! — восхитился дядька Пётр.
— Я знаю, это называется кольцо Мёбиуса. — сообщил Косицын.
— Верно. Так вот, два этих пространства именно так и соединены. Поэтому ты не можешь выйти за пределы Блошек. Именно поэтому мы и попадали всякий раз в изнанку, когда пытались перенестись. Именно поэтому возврат в наш год проис-ходил незаметно.
— Наверно, это так. — задумался Лёнька. — Только это нам не говорит, как вы-браться отсюда. Зато сегодня мне удалось испарить двух глюков в доме Лешего. Кто-то за этим всем стоит. И кажется мне, что это баба Яга.
Они замолчали.
— Пелагейка. — наставительно сказал Петро. — Ты далеко от дома не гуляй.
— Не дави на психику ребёнку. — презрительно ответила Катерина.
Лёнька огляделся. Бледный призрак младшей Пелагеи растворился.
— Если вскоре не расконсервируем деревню, — заметила Наташа, наблюдая, как бережливо собирает заколдованная Зоя сухари в пакет. — помрём все с голоду.
— Эт точно! — согласился заколдованный Семёнов.
ГЛАВА 25. Лекарство от пришельцев
Кондаков недоумевал: куда все подевались? Примчалась взмыленная Вио-летта и забормотала что-то про свиней и про баланду. Выходило, что Маниловна заставила её ставить чугуны. Потом примчался Димка и тоже понёс какую-то ахи-нею. Типа, ему надо на свидание с какой-то Нинкой. Любовь Захаровна явилась пьяная, как чукча в Новый Год. Гримёрша припёрлась в каких-то срамных кало-шах. Мазурович прикалывался тем, что угощал всех щепками. Осветители перема-зались углём, как бомжи зимой. Все стаскивались на съёмочную площадку неохот-но. Всё-то у них валилось из рук.
Марианна откровенно хохотала, глядя на всё это позорище. А Динара была просто в ярости. Она одна и привела всех в чувство.
— Слушай ты, помреж малахольный! — прошипела она Мазуровичу. — Брось свои щепки и займись делом, а то покусаю!
Подошла вездесущая бабка Евдокия и стала потешаться над безобразием, ца-рящим на площадке.
Кто-то наяривал, как на гармошке, на брошенном чехле от камеры. Двое-трое пьяных осветителей толоклись, пихаясь локтями, на вытоптанном пятачке. Они плясали барыню. Четвёртым был чужой мужик. Никого и ничего не удивляло. Де-ревенские притащили с собой бутылку и угощали операторов. Рабочий из группы декораторов целовался с ёлкой.
— Ну что ты, милая, зачем же так толкаться? — нежно уговаривал он зелёную подругу.
— Под городом Горьким, где ясные зорьки, в рабочем посёлке подруга живёт! — распевали где-то в одичалом малиннике весёлые гуляки. Их дамы хохотали.
— А где Карсавин? — опомнился помреж Володя Мазурович.
Предстояло снимать сцены на природе. Героиня бродит со своим красавцем-фермером среди берёзок, а фермерша подглядывает из-за каждого пенька и рисует себе мысленные сцены: как она превращает Анастасию в труп.
Сцена пустяковая, нужна только для мотивации поступков главной героини. А то типа получается, только познакомились, так сразу в койку! Да, в принципе, конечно, можно. Только куда девать натуру? Что скажешь спонсору, когда он спросит: какого ради… вы шатались на природу?
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 [ 20 ] 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
|
|