Чтение 21–й страницы книги ~Нора под миром~

Но дело дрянь. Из деревни выехать не удаётся. Ладно, хоть актёры пока ни о чём не догадались. Так что особенно их гонять за выпивку не стоит.

Володя думал, будет хуже. Как себе представил, что кому-то приспичит мот-нуться в Матрёшино за сигаретами или чем ещё, так потихонечку пошёл и ночью снял с карбюраторов все свечи. Типа местные упёрли.

А вообще-то интересно как всё тут получается! Мазурович был уверен, что в деревне будет скучно: глушь, темень, алкоголики и старики. И тут такая женщина ему попалась!Ой, мама! Представьте, живёт одна, ребята-близнецы.

Мазуровичу всегда нравились молодые, незамужние и худые топ-модели. А тут как глянул и подумал: и что я не кузнец? И вдруг ему представилось: живёт он с этой бабой-сказкой в колхозе этом десять лет. У них ребята — два белоголовых близнеца, корова, кур десятка два. С весны откормят поросёнка, осенью забьют. Дом справный. Подпол — лучше не бывает. Припасов море влезет. Солить-сушить грибы, огурчики мариновать, помидоры в банках.

Сколотить парник, поправить баньку. Ой, банька! С душистым веником, да с паром от печурки! Да с собственной женой! Напаришься, да так, что кожа словно бы становится атласной и дышит воздухом — едва душа не уплывает!

В предбанник вывалишься — голова кружится. Сядешь на прохладной лавке, а там вениками пахнет — ох! И квас ядрёный в трёхлитровой бутыли с высоким гор-лышком. Как тяпнешь — мама! — жить захочешь.

На волю выйдешь в чистой стираной рубахе, на мураву зелёную. Подсолнухи качают головами, на дичке зреют маленькие яблочки. Их есть нельзя: такие кис-лые, что челюстьсводит. Зато Глаша их хорошо сушить умеет на противне. Зимой такие пироги бывают! А пироги с грибами!

Как сядут они с Глафирой возле самовара после бани, робяты тут же за сто-лом, нальёт она ему большую бабушкину чашку и скажет так…

— Володька, пень дубовый! — сердито рявкнул режиссёр. — Ты долго будешь столбиком стоять?! Где Карсавин?! Вы что сегодня все, как заколдованные, хо-дите?! Вот вкачу вам неустойку!

Кузнец Варюхин тихо сполз с облаков на землю. Чего там бригадир опять орёт? Ах, да. Карсавина позвать.

Слегка пришибленного актёра нашли немного в стороне. Он забыл, зачем явился на площадку. Сидел и считал пальцы на руках. Всякий раз выходило, что одного недоставало. Карсавин весь извёлся и подозревал, что какой-то гад ему тут крепко подсолил. Судите сами: на каждой руке ровно по пять пальцев. В сумме должно быть десять. А как начнёшь их пересчитывать, так один куда-то пропа-дает!

— Нет, этого не может быть! — твердил он. И одурело принимался снова пере-бирать их все и называть по именам.

— Дубль первый. — предупредил актёра Кондаков. — Будешь портить — врежу в глаз.

Карсавин подтянулся и поискал глазами Марианну. А, вот она где. По сцена-рию он должен нежно обнять её за талию и отвести за дерево. Зачем?

— Чего "зачем"? — недовольно отозвался режиссёр.

Борька тоже оторвался от камеры и взглянул на этого лядащего верблюда.

— Он спрашивает, — ядовито пояснил Немучкин, — что ему делать с девушкой в лесу.

Тут сзади раздался такой хохот! Вся съёмочная группа бросила свои места и вместе с местными оболтусами собралась в одну толпу. Предводительствовала пьяненькая Любовь Захаровна Козлова.

— К чертям в болото такую работу! — разорался режиссёр. — Или вы работаете, или валите в преисподнюю! Мне такие олигофрены не нужны!

Наконец, всё кое-как наладилось. Все заняли свои места и сумели понять, что от них требуется.

— Не пойдёт. — сказал Кондаков. — Карсавин, ты мужик или что?

Тот поморщился и откровенно отстранился от Марианны. Режиссёр объяснял ему, что Марианна Сергею нравится. Девушка с изюминкой, не то что его фермер-ша. Да и не в этом дело, просто какой же нормальный мужик откажется от сла-денького! В конце концов от него не требуется особой экспрессии! Просто ходи вокруг деревьев за девушкой и иногда целуйся.

— Да ты вспомни, с каким блеском ты играл сцены в доме! — вопил режиссёр. — А сцену в грозу! Только искры не летели! Карсаков, в тебе гормоны есть?! Что за кисель ты там жуёшь?!

— Карсавин, я тебе нравлюсь? — лукаво спрашивала Марианна. — Иди сюда, мой котик, я тебя за ушком почешу!

— Ай, девочка какая! — свирепо восхищался Кондаков. — Живой огонь! Ну Карсавин, ну чёрт тебя дери, ты будешь в кадре жить?! Видал кадавров я, но этот всех трупее!

Прекрасная вечерняя минута даром прогорала. Розовый свет, делавший Бере-зы словно бы живыми, иссякал и превращался в обыкновенный сумрак.

— Ну что ты будешь делать! — Кондаков умаялся орать и опустил руки. Вся группа лениво потешалась над бесталанным "кушать подано". Он изо всех сил старался, но в его безжизненных глазах не возгоралось ни искры.

— Дайте мне его. — плотоядно предложила Дина. — Я его кусну и он забегает кругами.

— Нет, это уже как-то слишком. — возразила бабка Евдокия. — Лучше я пошеп-чу над ним.

— Ай, да шепчи. — махнул рукой Виктор. — Всё равно ничего не получилось.

— Я его сейчас, заразу, искусаю! — вскричала Динара.

Карсавин, как пришибленный, поплёлся следом за старухой.

— Ладно. Сматывайте провода. — распорядился Борис Немучкин. — Бал сегодня погорел: принц никак не вылупляется.

— Так я к Нинке побегу, пока та не померла от пьянки! — обрадовался Димка и бросился начищать штиблеты.

— У меня корова не доена! — явилась возмущённая Виолетта.

Кондаков хотел послать её на вымя, но не успел. На площадку лёгким шагом вышел актёр Карсавин.

— Ба! — пьяно удивилась Любовь Захаровна Козлова. — Цыган в кине снимает-си, а "кушать подано" куды девалси?* * *

Блеск дальних звёзд. Сияние воды. Призывно трепещут листьями берёзы. Тонкий ветерок щекочет кожу. Сладострастно пахнут травы. Всё словно опьянело от томительного ожидания какого-то таинственного чуда. Все попали под волшеб-ный наговор. Как будто опрокинуто гигантской синей чашей небо. Украшен светлым ободком по горизонту высокий звёздчатый шатёр. С небес спускаются прозрачные потоки на истомлённую жарою землю. Так сладко дышится, так не-жен воздух!

Все очарованы. Забыты посторонние дела — все распри, споры, недовольство. Камеры словно исполняют танец. Все молчаливы. Лица исполнены какой-то вну-тренней, едва заметной светлоты, как будто все спят и видят чудный сон.

Под сенями берёз, под кружевными крышами листвы, в таинственном живом дворце, сотканном из света месяца, софитов, звёзд, из запахов ночного леса, из гроздьев светлячков, в порхании бесчисленных ночных бесшумных мотыльков, в звуках луга и болота развёртывалось представление. Песня о любви. Плач по утраченному счастью. Воспоминания и явь. Реальность и иллюзия. Печаль и Ра-дость. Смех и слёзы, расставание и встреча, расстояния и годы, жизнь и смерть.

"Где был ты всё это время, милый?.."

"В земле лежал сырой… не помню ничего… всё пусто и темно."

"А я была озлобленной старухой, ведьмой. Жила, как в клетке, ненавидела людей."

"Не могу поверить. Моя Мария, звёздочка лесная…"

"Да, всё это было. Было и прошло. Оковы спали, тяжесть из души ушла. Я снова, как тогда, в лесу, у речки…"

"Не было ничего, Мария. Был только сон. Был злой и долгий сон. Мне сни-лось, что я умер."

"Я знаю: видела сама — тебя убили. Я видела, как на лицо твоё падал краси-вый, пышный снег. С тех пор я ненавижу зиму."

"Больше нет зимы. Здесь навеки будет лето. Мне обещали, что так будет. Ни-что не нарушит нашего уединения. Всё будет, как когда-то, только без зла, без не-нависти, без всего, что разлучило нас."

"Как можно, милый мой? Как можно? Я сама видала, что ты сторонишься солнца. Ты приходишь только ночью или в темноте, а днём тебя подменяет какое-то безжизненное чучело."

"Всё изменяется, любовь моя. Всё изменяется. Не знаю, как, но вскоре будет всё возможно. Терпи, солнце ясное моё. Смотри, какая ночь. Она мне вместо дня."

"Да, я знаю, милый мой. Я знаю. Я знаю всё. Здесь всё изменится. И все изменятся. Здесь будет мир, в котором зла не будет. Все будут счастливы. Все, кто умерли, вернутся. Они будут молодыми. И мы с тобой вернёмся в старый бабкин дом. Мы будем жить, мы проживём до самой старости и будем счастливы всю жизнь. Я знаю, мне обещано."

Ночь околдовывала всех. Шуршание листвы, порывы ветра, блеск дальних молний — всё, как музыка, как волшебство, как наважденье. Мерцание росы на сонных травах, вздыхающий ночными запахами луг, томный стон болота.

Двое среди молчания. Облиты лунным серебром. Волшебны лица, изуми-тельны глаза. Слова, как птицы. Речь, как песня, как торопливый говор ручейка. Как плач иволги, как стон кукушки. Как шелест папортников, как журавлиный клич в высоком небе.

Обворожительна, по-колдовски чудесна ночь. Невесомый, сладкий аромат болотных трав, терпкий запах молодых еловых шишек. Плывёт волною земля-ничный дух. Кружится голова, немеют ноги. Упасть в зелёную перину, лицом зарыться в нежный пух замерших одуванчиков, заснувших полевых гвоздик, лёгких незабудок. Раскинуться среди наивныхглаз ромашек, губами встретить лиловые колокольчики. Погрузить ладони в сладкое тепло земли, в щекочущую тьму, в тихий шёпот, в нежные ночные разговоры, в земляничную перину. Отдать-ся сонному течению и плыть по грёзам, как по счастью. Пусть сон несёт ладью к тишине и беззаботности, наивной радости и тихому покою.

Двое медленно покинули площадку и скрылись в темноте ночного леса. Кон-даков торопливо шарил по страницам, выхватывая фонариком строчки. Ему каза-лось, что это уже не по сценарию.

— Да брось искать. — проронил Немучкин, который всегда помнил сценарий до последней буквы. — Это точно не по плану. Да разница какая, эпизод мы сняли. Сейчас луну ещё немного поснимаю и отбой.

После этих слов всё вокруг должно зашевелиться, но не зашевелилось. Никто не бросился сматывать провода и собирать аппаратуру. Никто не кашлял, не смор-кался, не жаловался на радикулит. Никто не обсуждал качество обеда, никто не собирался пить ночью чай. Не искал оставленную кофту, не просил таблетки, не…

Всё было тихо. Вокруг в траве вповалку спали люди. И гости тоже спали.

— Умаяли мы с тобой людей, Виктор. — сказал Борис Немучкин. — Посвети не-много, я их поснимаю.

Они обходили спящих и снимали. Снимали Димку, как он умильно чмокал воздух. Снимали пьяную Любовь Захаровну Козлову. Снимали незнакомых му-жиков с босыми пятками. Снимали спящих рядом с софитами чумазых освети-телей и их странных приятелей. Снимали Виолетту — та во сне всё дёргалась и го-ворила:

— Мама, опрокинете чугун…

Из травы выросла неясная тень. Виктор посветил и удивился:

— Откуда ты, Борзилко? Тебя же картуши сожрали.

Пёс не ответил, только мрачно сверкнул зелёными глазищами и бесшумно исчез в высокой траве.

— На охоту побежал. — предположил Виктор, и свет упал на пару калош, Наде-тых прямо на кроссовки.

Две фигуры поднялись и сели у куста.

— Пойдём домой с тобою, Глаша. — растроганно сказал гримёрше Мазурович. — Детишки, чай, уж спать легли.

— Пойдём, Митрюша. — ласково ответила Жвакина Кристина. — Попьём с то-бою молочка. Я в баньке постелю.

— Что за уроды. — несчастным голосом промолвил Кондаков, провожая взгля-дом обнявшуюся пару — те уходили в лунном свете и нежно ворковали меж собой.* * *

Динара неслась длинными прыжками. Утомительно нелепый день закончился. Она еле дождалась, когда съёмки подойдут к концу. Её бесило всё: бестолковая и непрофессиональная суета, расхлябанность и безответственность. С фантомов спроса нет, на то они и призраки. Им чего прикажут, то они и изображают. А эти все…

Пономаренко едва слышно зарычала на бегу. Хотела бы она погонять их по кустам! Загнать в болото и держать там, чтобы трясина их в себя тянула. И стоять над ними с оскаленной пастью и горящими глазами!

Особенно её разозлил этот идиот Мазурович со своей Жвакиной в калошах! Кретины даже не догадывались, что с ними происходит. Впрочем, им и не надо догадываться. Однако, дурак помреж едва не нажрался щепок. Вот будет дело, если идиот получит язву! Поэтому, пока они все не начали подыхать от голодухи, надо срочно добывать продукты. Работы много. Нужно обеспечить в короткий срок всем семьям всякую домашнюю живность. Картуши в этом деле абсолютно бесполезны. У этих дебилов только жрачка на уме.

Ведьма поручила это дело Динаре, а за это обещала, что вернёт её во внешний мир и что Пономаренко будет знаменитостью. Хотя, в облике волчицы Динаре даже не хочется и возвращаться. Да и плевать на эту актёрскую карьеру, когда такой кайф уже в заделе.

Она неслась в обход деревни. Мощь собственного тела несказанно восхищала. Иногда Динара даже бросалась наземь и неистово каталась с боку на бок, словно призывала самца. Но волков тут взять неоткуда. Не с картушами же, в самом деле, забавляться! Её пьянила мысль об охоте. В течение всего этого нелепого дня она надеялась, что Кондаков ей скажет: поди, Динарочка, кусни кого-нибудь.

Она почти беззвучно засмеялась, высунув язык. Вот идиоты! Они даже не догадывались, что смерть ходила рядом с ними. Она представила себе, как они заверещали бы, словно зайцы, когда увидели бы её настоящий облик!

Марианну ей, конечно, не позволят покусать. Старуха говорила, что ни волос-ка не должно упасть с её глупой головы. И вообще, здесь, в деревне, нельзя тро-гать никого. Картуши и так набедокурили: всех кур передушили. Им было велено задрать собаку, а они от крови одурели и лишили стариков последней живности. А нужны кому эти вонючие ополоумевшие старики? Её б, Динары, воля — она бы всех этих стариков на мелкие кусочки…

Она остановилась и принюхалась. Всё в порядке — Бермудский Треугольник. Волчица в неистовом волнении закружилась по полянке. Пахло очень многим, но добыча тут не пробегала. Тогда Динара села и высоко задрала узкую голову.

Месяц плыл по небу — широкий лунный серп. Его белый свет тревожил. Хоте-лось крови, мяса. Хотелось видеть страх. Все последние часы она сдерживала себя и вот теперь настало время насладиться охотой.

Пономаренко страстно завыла на луну. Заунывный волчий плач, крик одино-кой самки, голос неутолённой жажды поплыл над спящею землёй. Болота погло-тили звук.

В кустах раздался шорох. Шуршание и лёгкий топот доносились отовсюду. Волчица с довольным видом обернулась. Из травы выглядывали морды. Хитрень-кие глазки и чёрныеширокие носы.

— Что, все собрались? — прорычала Динара.

Звери стали выбираться на поляну. Похожие немного на гиен, а немного на енотовидную собаку. При ходьбе они приволакивали задними ногами, а на перед-ние подобострастно припадали. В целом они были подхалимы, но и садисты тоже неплохие.

— Запомнили все разом! — низко прорычала им Динара. — Повторять не буду. Ничего не жрать без моего приказа.

— Ну как же так? — заныл обтрёпанный и всегда голодный картуш. — Мы рань-ше ели, что хотели…

Он не успел закончить. Динара с коротким рёвом прыгнула, мгновенно сва-лила картуша, перевернула на спину, прижала лапой и поднесла к его горлу свои великолепные клыки.

— Не смей, паскуда, спорить с королевой!

Тот мелко задрожал и покорно отвёл свои маслянистые глаза. Картуши, нерв-но облизываясь, подступали к поверженному собрату.

— А можно нам его кишочков? — жадно попросил один. И тут же покатился от сильного удара лапой.

Динара всех построила во фрунт и теперь ходила перед ними, наслаждаясь властью и покорностью своей хоть и не волчьей стаи. Достаточно помучив их мо-ралью, она сталанаставлять охотников на дело. Пусть усвоят, что любое отступле-ние от дисциплины приведёт лишь к одному: охота будет ждать. Хотя ей и самой дико не терпелось, но следовало навести порядок в стае. В следующий раз она поступит хуже: один из картушей послужит ей обедом. Зато другие будут точно знать: с королевой спорить бесполезно.

Вся стая безмолвно ринулась следом, когда чёрная волчица бесшумно скольз-нула в темноту.

Они мчались на лунный свет. Продирались сквозь заросли малины, сквозь заросший иван-чаем ров. И выскочили на дорогу. Картуши остановились и подо-ждали нового сигнала.

Волчица завертелась. Там, в деревне, так соблазнительно пахли спящие в до-мах люди. А дети просто чудо! У них такие трогательные беленькие горла! Как хорошо бы подойти, зажмуриться и так тихонечко сжать зубы — ммм! Она точно знала, что все трое спят на чердаке, куда залезть — раз плюнуть.

Картуши учуяли состояние волчицы и тоже загорелись.

— Пойдёмте к Васиным. — жадно предложил один. — Сожрём детей!

— У мальчика иголка. — заныл потрёпанный.

— А у маленькой волшебный шарик. — сказал другой.

— Всё, хватит. — сухо прервала их Динара, досадуя, что сама же и спровоци-ровала бунт на корабле. — Учтите, непокорных буду жрать одна.

Вся стая мгновенно развернулась и помчалась следом за волчицей, слегка подтявкивая от нетерпения. От этого Динара отучить их не смогла. Что поддела-ешь, у бывших лизоблюдов неистребимые привычки.

Они погнали по дороге. Когда до барьера оставалось с сотню метров, вся стая тут же свернула в лес. Там, между пнём и гнилой осиной, был проход во внешний мир. Надо торопиться.

Первый картуш с разбегу промчался между пнём и деревом и нырнул под промокшую корягу, торчащую из воды, как арка. Он должен был упасть в болото, но не упал. Пространство словно поглотило лохматого зверька с натурой людоеда. За ним пошёл второй. Так все четырнадцать и проскочили. И только потом про-шла волчица.

Снаружи тоже была ночь. Призрачный старухин мир уравнялся во времени с наружным миром. Пахло дорогой, по которой совсем недавно проехала машина. Пахло человеческими ногами: люди ходили вдоль леса и пытались обнаружить вход в деревню. Динара бесшумно засмеялась: пусть ищут, сегодняшний визит добавит им хлопот.

Вся стая снялась с места и помчалась под светом лунного серпа по пустынной дороге. Они мчались к Матрёшину.

В домах не было ни огонька, только одиноко светил фонарь у перекрёстка — он освещал поселковый магазин. Ставни все закрыты, дверь наглухо заперта.

Картуши притаились в старом пепелище на месте когда-то стоявшей тут из-бы. Место было немного выше, чем дорога, а магазин стоял в низинке, окружён-ный широкой полосой песка и щебня. От магазина дальше вниз вилась тропинка. Она уходила в густые заросли, предварявшие лесополосу. Дальше начинался за-болоченный участок леса, сплошь прорезанный старыми канавами.

— Иди понюхай, нет нигде засады? — шепнула Динара опытному следопыту.

Тот бесшумно пополз назад.

Где-то забрехал хозяйский пёс. Ему стал вторить и другой.

— Давно пора бы гадов истребить. — пробурчал себе под нос один из картушей — Карнаухий.

Динара насмешливо глянула на него и спросила:

— Что ж не истребили?

Вернулся с разведки и доложился Нюхло:

— Охраны нет.

Тогда Динара стала рыть лапами в земле. Она отбрасывала сор и камешки, песок и угольки. И вскоре показался узкий свёрток.

— Всё. Можно выходить.

Деревня вся спала. Собаки лениво побрехали и умолкли. Никого особенно их перебранка не тревожила. Иногда по своим каким-то дням, псы сбивались в боль-шую стаю и бегали ночами, голося напропалую и вызывая своим истеричным хо-ром ярость всей деревни. Хозяева тогда выскакивали на крыльцо и с руганью бросали в темноту всем, что попало в руки. Потом, под утро, домашний пёс по-лучал трёпку за несвоевременно поднятую тревогу и порушенный ночной покой. Поэтому никто не вздумал шевелиться, когда пара-тройка бдительных Шугаев принялась брехать со скуки.

На холме у магазина шла тихая возня. Из полынных зарослей молча подня-лась фигура. Она распрямила спину и стало видно, что это женщина, одетая в лох-мотья. Она откинула свои длинные, перепутанные волосы и грубо пихнула ногой что-то на земле. Там слабо тявкнули и выросла ещё фигура. Ростом почти такая же, но не в пример худее, сгорбленнее и лохматее. Скорее всего, это был мужчина, он крадучись направился к двери сельмага. Женщина шла следом и несла в руках отмычки.

Из полыни несмело вырастали человеческие фигуры. Они звериной походкой на полусогнутых ногах бесшумно стекались к магазину.

Первый ловко открыл замки, и дверь с едва заметным скрипом распахнулась.

— Совсем не то, что раньше. — заметил Нюхло.

Все рассеялись по магазину. Динара указывала, что надо брать. Консервы, ту-шёнка, макароны, колбаса, сосиски, печенье и всё прочее грузилось в мешки, ко-робки, ящики.

— Мы всё не унесём. — проскулил побитый.

— Не твоё собачье дело. — сухо отвечала атаманша. — Берите водку.

— Водка это хорошо! — обрадовался Карнаухий. — Давно я водочки не пил.

— Дурак. — безразлично сказала Динара. — Пьяный картуш хуже бешеной соба-ки. Водку надо красть, чтобы подумали на деревенских алкоголиков. Мы её потом в болото покидаем.

— Зачем в болото? — заскулил другой. — Давайте лучше выпьем.

— Шкуру обдеру и брошу на дорогу.

Больше возражений не было.

Они тихо переносили ящики к дороге.

— Далеко нести придётся. — шмыгнул носом Нюхло.