Чтение 32–й страницы книги ~Нора под миром~

— Я мёртвый, Марианна. — сказал Сергей.

Та не понимала.

— Возьми её руку, Серёжа. — тихо попросила ведьма.

От этого голоса Марианна очнулась и отступила, озираясь.

— Почему ты называешь меня так? Я не Марианна, я — Мария!

— Это всё обман. Я умер много лет назад.

— Ты оживёшь, Серёжа. — снова позвал голос ведьмы. — Как только обвенчаешься с ней, так и оживёшь. Вот твоё тело, оно стоит рядом. И я в этой девушке живу. Мы будем счастливы с тобой.

— Ты хочешь этого, Мария? — спросил он, глядя в глаза своей невесте.

Та молча отступала. И, не говоря ни слова, бросилась через дверной проём наружу. Карсавин закатил глаза и рухнул навзничь.

— Что ты наделал. — сказала ведьма.

— Снято! — воскликнул Виктор. От этого голоса все вздрогнули. Сергей с отвращением глянул на него. Мертвец перекривился, как от зубной боли, и быстро вышел вон, в серость болотного тумана. Декорации быстро исчезали. Ещё мгновение — и остались лишь пустые стены. Аналой был пуст. Только посреди столбов стояла ведьма.

— Пошёл ты к чёрту. — сказала она Виктору.

От этих слов пол под ногами режиссёра треснул, провалился и яма стала быстро заполняться мутной жижей.

Все торопливо спасали имущество. Стены болотной церкви уходили вниз, в трясину. А зелёный островок поблек и начал распадаться на части. По кочкам ковыляла съёмочная группа. Тащили тяжёлую аппаратуру, посылали друг дружку в сад, в баню, в библиотеку. Куда угодно, только бы не к чёрту. Блины, японские бабушки и факи так и сыпались вокружающую их среду. Наконец все выбрались на бережок и пересчитались.

— Все живы, матушки мои! — вздохнула Виолетта. — Пойду всё маме расскажу!

— А я к Нинке. — глядя на неё мутными глазами, признался Димка.

На режиссёра никто не обращал внимания. Все завозились, взвалили на себя аппаратуру и, вяло переругиваясь, потащились в деревню. Карсавин тоже тащился, только молча.

— Странно как-то это всё. — заговорил Немучкин.

Ответить было нечего и Кондаков промолчал.* * *

— Я согласна.

— Что? — ведьма подняла голову.

— Я согласна принять твою силу. Но я не буду никого здесь держать в плену. С него достаточно иллюзий.

Ведьма не отвечала. Она словно колебалась.

— Он не вернулся? — спросила, наконец, Евдокия.

— Нет ещё.

А про себя подумала: ему незачем торопиться. На Селембрис можно пробыть сколь угодно долго, а здесь пройдёт лишь несколько часов.

Старуха шла к бане, в которой ранее происходили съёмки. Наташа — за ней. И разрывалась в мучительном раздумье. Чего же она хочет? Спасти людей или просто приобрести способности волшебницы? Она весь год завидовала Лёньке. Вчера только он был иной. А нынче она видит его и понимает: он ночью снова был в Селембрис и видел чудеса. И вот теперь перед ней открылись подлинные закрома волшебной силы. Ей предлагается всё это даром. Но раздумывать над этим было некогда. Он мог вернуться в любой момент. И Наташа точно знала, каково будет его решение. Ему только достать перстень Гранитэли и все его желания исполнятся. Эта мысль была решающей. Наташа переступила порог вслед за ожидающей её ведьмой.

— Меня убъют. — сказала ведьма. — Не вступайся за меня.

Всё было по-домашнему и совсем не страшно. Старуха поставила на пол тот деревянный ушат, над которым колдовала во время съёмок. Там была вода. Откуда-то с полок достала две зелёные свечи.

— Потом ты всё узнаешь. — сказала Евдокия. — И свойства трав. И свойства вод. Ты будешь слышать голоса деревьев. Они тебя научат. Я отдаю тебе лишь то, что приобрела от своих сестёр. Ничего более.

Она зажгла свечи, лишь дунув на них. Потом они взяли в левые руки по свечке и соединили ладони над водой.

— Прости меня. — сказала Евдокия.

— Чего простить? — не поняла Наташа.

— Так надо.

И обе посмотрели вниз, в чёрное зеркало воды.

Вода заколебалась, задрожала. Разошёлся круг из центра. И Наташа увидела себя бредущей по снегу. Она несла маленький кулёк. Из кулька шёл слабый плач. Она знала, что он умрёт, если она вскоре не найдёт тепло. Но сил было совсем мало. За ней тянулась цепочка босых следов.

Женщина ушла в свои видения.

Они недолго были счастливы после побега из деревни. Лишь пока держалось лето, да пока не пролетела осень. Жить зимой в лесу нельзя. Сначала ночевали по заброшенным избам. Потом стали промышлять по крестьянским погребам. И их поймали. Разговор короткий: в эшелон и на зону. И там она поняла, что деревенские обидчики только часть системы. Девчонка, жившая в деревне и никогда не видавшая иной жизни, узнала, какой злобой, страхом, гнусью и предательством наполнена страна. Лагеря были мясорубкой для людей. А люди — слепой массой фарша. Её собственная жизнь, жизнь её ребёнка, жизнь мужа потерялась среди этих чёрных волн нечеловеческого мрака. Она утопала и не было руки.

Они были по разные стороны колючей проволоки. Она со своим нелепо торчащим на истощённом теле животом — с одной стороны. А он — с другой. Он таял каждый день. Остались только эти странные глаза, которые и заворожили её сразу. Но это было в той, в другой жизни. Там был свет, тепло и радость. Это был маленький кусочек счастья на огромной, промёрзлой, больной от злобы земле.

И вот пришёл день. Она выбралась из барака с кульком в руках. А он шёл на расстрел.

Женщина добралась до заброшенной землянки и провалилась внутрь. Там было почти тепло после обмороженного леса. Валялись тряпки, птичьи кости. Душа молчала. Слов небыло даже для младенца. Только тело ещё откликалось на его зов. Маленькому человечку досталось немного молока.

Она проснулась оттого, что её хватали жадные руки. Раскрыла в темноте глаза и едва не захлебнулась от удара по лицу. Ребёнка вырвали из рук и он жалобно пищал в стороне. А сопящие жадные хари лезли к ней.

И тут случилось невероятное. Из горла вырвался крик, ладони словно загорелись и кто-то заорал во тьме. Не понимая, что происходит, она мгновенно вскинула руку. Из пальцев вырвался фиолетовый огонь и осветил на долю секунды раззявленную в крике пасть с короткой рыжей бородой. Вытаращенные гляделки. Огонь вцепился в морду и визг перекрыл все звуки.

Ребёнок не пострадал — закатился за кучу мусора и тем спасся. В тёплом маленьком кулёчке сосредоточился весь смысл жизни.

Рассветная муть позднего утра обнаружила два мёртвых тела с выжженными напрочь лицами. Мария разучилась брезговать. Она сняла с трупов полушубки, валенки, штаны и вообще всё, что могло сохранить жизнь ей и её ребёнку. У загонщиков имелся при себе припас еды и оружие — они шли по её следу.

В этом мире мораль простая: хочешь выжить — убивай. Она хотела выжить. Но у Марии было оружие получше револьвера. Патроны вскоре кончились и она его выбросила. Что-то наградило беглую зэчку нечеловеческой способностью. В нечеловеческом мире сверхчеловеческое — это справедливо. Этот мир ей чужд, враждебен, ненавистен. Его не стоило жалеть. Достаточно того, что она не нападала первой.

Она пришла в родные Блошки с востока, через болотистые низины и безлюдные места. Поэтому сразу и не поняла, что добралась до дома. Была весна, начало лета. Мария два года шла домой. Непроходимыми лесами, сторонилась дорог, жилья. Почти разучилась говорить.

Ввалилась в избу с ребёнком и подумала, что несчастья кончились.

— Марька, — сказала ей младшая сестра, выросшая и неузнаваемая. — тебя же ищут. Уполномоченный шарит каждую неделю. Обещал, что как найдёт — пристрелит.

Худая жилистая женщина, прочерневшая насквозь, даже отдалённо не походила на красавицу Марию. Но мать, войдя в дом, её узнала сразу.

— Беги, Марька! — выдохнула она. — Оставь дитё и убегай!

Она ринулась к двери и упала навзничь, отшвырнутая ударом.

— Всё, Марька! Хана тебе! — не то прорычал, не то пролаял заплывший до самых глаз от дармового сала и самогона председательский сынок. И по его мутным глазкам она догадалась, что он помнит, как она посмеялась над ним, когда он со слезами бегал за ней по всей деревне.

Он не ожидал того, что увидал. Женщина на полу засмеялась. Встала легко, как рысь.

— А идём с тобой, Кирюша, поговорим в сенях. — и игриво вытолкала его прочь из избы.

Мать и дочь переглянулись Лушка держала на руках ребёнка. Егозливый маленький пацан, волосы чёрные, как у папки. И глаза такие же. Может, обойдётся?

Мария отошла к коровнику. Он давно уже пустой. Как хорошо здесь пахнет. Запахи родного дома.

— А теперь слушай меня, сволочь. Я не убью тебя, но мучить буду долго. Дня не проживёшь без страха.

— Ты чего… — он-то думал, что она пощады хочет попросить, в ножки постелиться.

И тут увидел нечто… Худое тёмное лицо преобразилось, вытянулось и обратилось в волчью морду. Руки потянулись к его горлу и скрючились — выросли чудовищные когти. Зверь блеснул лютыми глазами, оскалился, метнулся — и здоровый мужичина с заполошным криком бросился бежать.

Мария хохотала. Простое наваждение, а действует безотказно на мужиков!

В избе мать всё поняла — она схватилась за голову.

— Ах, ироды! Заставили-таки… прорвало!

— Уходи, Мария. — сказала ей враз постаревшая мать. — Тебе больше нельзя жить среди людей.

Пошла к кровати. Легла лицом к стене и больше не сказала ничего.

Она пошла, сама не зная — куда. Пришла в Поганый угол, села на пенёк и стала думать. Пожалуй, с ней и в самом деле что-то не очень хорошо. Вспомнились запечные шёпоты старух. Подружки что-то болтали в детстве. Бабы иногда качали головами. Слово выплывало постепенно: ведьма. Она-то думала, что это суеверия, а оказалось — правда.

Сучок треснул под ногой. Марька подняла глаза. На неё смотрели винтовочные дула. И наглые рожи над ними. Впереди опер, а за ним — верные его собачки.

— Сначала позабавимся. — сказал он. — А потом посмотрим. И пащёнку твоему найдём тёплое местечко. Есть места для выблядков советской власти.

И принялся расстёгивать ширинку.

Знакомая волна захлестнула её, как утопила. Она привыкла к звериному закону: либо ты ешь, либо тебя съедят. И вдруг ощутила свою силу. Что-то давно дремало в ней. А теперь лохматый зверь вставал на задние лапы во весь свой огромный рост.

— НА КОЛЕНИ, ТВАРИ!!!

Собачки повалились сразу, как подкошенные. А опер ещё не понял, слишком привык быть безнаказанным. До него дошло лишь тогда, когда она рванула его клыками за горло.

А потом села обратно на пенёк и приказала:

— Жрите, твари!

Они не могли ни встать, ни уползти. Они блевали, кашляли, молили о пощаде. Но она не отпустила их, пока они не обгрызли ноги у ещё живого зверя. Он булькал горлом, тянулся к револьверу, но она только смеялась. Мы звери, опер. Ты ещё не понял? Мы все тут звери.

Потом она встала и пошла, оставив его умирать в одиночестве, потому что его собачки убежали.

Потом ей было плохо. Она лежала на земле и плакала. Как хорошо, что он не видит, что с ней сталось. Так и нашла Марию ведьма. Привела к себе, обтёрла, накормила, успокоила. Да, дурное время. Так прямо скажем — волчье время.

— Живи тут у меня. Раз ты ведьма, тебе один путь: к нам, в поганый угол. Я покажу тебе наш ухорон.

Ведьма была совсем уж старой. Еле говорила. Она обрадовалась Марьке. И была она совсем одна. От неё беглянка узнала, что теперь её ожидает.

Болотные ведьмы сменяли одна другую. У них было убежище — серое безсолнечное пространство с вечной осенью и неким подобием внешнего мира. Там стояли засохшие деревья, сухой луг и стоячие пустые болота. Когда-то здесь было всё иначе.

Сам этот ухорон создала очень-очень давно одна страшно сильная колдунья. От неё осталась книга. Вот эту книгу она и поставила хранить болотных ведьм. Откуда она пришла — никто не знает. Куда ушла — неведомо. Но сказала, что будут тут рождаться раз в сто лет ведьмы и будут сменять друг друга возле книги. Их задача — сберечь книгу до её возвращения. А за это она им дарит долгую жизнь без болезней и многое из колдовских сил. Ремесло ведьмы прибыльное. Только не надо заглядывать в закрытые страницы книги.

Вот теперь стало понятно, что за сила в ней проявилась. И вместе с этим пришла уверенность: теперь всё будет иначе. В тот же день она пошла в деревню проведать своегосына. И наткнулась на непреодолимый барьер. Дальше рва шагу не могла ступить. Отбрасывало её что-то, как тот удар в лицо, которым наградил её Кирка, неудачливый женишок, от которого она сбежала. Деревню охраняла малая доминка на столбике, а в ней — свеча.

Озлобленная ведьма вернулась в свой поганый угол и там наткнулась на дядьку Петро. Тот обнаружил труп опера. Увидел её и вскинул двустволку.

— Не подходи, Мария! — дрожащим голосом сказал он.

— Скажи там, в деревне, — незнакомым себе глухим голосом прорычала Марья, — чтобы не ходили сюда, в мой лес. А то ещё будут мертвецы.

Ведьма нищенствовала. Это раньше, до советской власти, к ней шли за наговором, за травами, за другими надобностями. А теперь в ведьмином доме было пусто, хоть и чисто. Жила она, как все в деревне, даже немного побогаче. Даже банька исправная была. Хорошо ещё, что деревенские бабы оставляли ей немного еды, откупались от неё. Верили, что так отвадят ведьму, чтобы не напускала на девок колдовские чары. Известное дело, ищет к концу жизни болотная колдунья себе на смену молодую ведьму. Если не отдаст свою силу — не умрёт спокойно.

На другой день старуха и померла. Схоронила её Мария тут же, в сером ухороне болотных ведьм. Надела на шею талисман, что передают от ведьмы к ведьме. И в тот же день открыла чёрные страницы книги.

Теперь она знала, что сильнее её не было в поганом углу с самого того дня, как оставила его первая болотная колдунья. Даже ещё ничего не зная и ничему не научившись, она может больше, чем все прежние ведьмы, разом взятые. Её дар врождённый, а не наведённый.

Кирьян не ждал её. Он сидел у окна, непривычно трезвый. В новом доме с высоким фундаментом. Не то что у колхозников избёнки на четырёх кирпичах. У печки подвешена к крюку нарядная люлька под вязаным кружевным пологом.

— Кирюш, а Кирюш! — позвала она его у окна. Он так и затрепетал. Побледнел, отшатнулся и неумело закрестился.

— А как ребёночка твоего зовут, Кирюша? — лукаво пропела Марья.

— Не трогай, ведьма! — закричал он и кинулся за топором.

Она ушла со смехом и направилась к избе-читальне, где в прокуренном чаду сидели опера и занимались вопросом всемирной революции.

В тот же вечер они явились все к ней в поганый угол. Как побитые собаки. А ночью по деревням залаяли, завыли псы. Какая-то банда шарила по погребам, тащила кур и прочую живность. Опера днём рыскали с огнём и ничего не находили. Ночью эти самые опера превращались в картушей и воровали. А днём опять вели расследование.

А потом грянула война. И закрутило всех. Опера примчались к ней и заскулили, что не хотят идти на фронт. Это и верно — кому они нужны на фронте такие. Потому что не человеки они уже, а картуши. Им и нравилось быть картушами — не то собака, не то волк, не то гиена. А то ещё чего повеселее. Она им запретила выходить в деревни. Они охотились в лесах, а жили в ухороне.

Месть её насытилась. Кирьян сошёл с ума. И молодая тоже померла — заболел у ней ребёнок тифом. Но и Мария ещё много лет не видала своего сына. Пока не вырос он и не поселился на отшибе, построил дом, завёл пасеку. Тогда пришла она и всё ему рассказала. Одарила долгой жизнью. Одно плохо: семьи он не захотел иметь.

К тому времени Мария затосковала в своём поганом углу. Иметь такую силу и сидеть просто для охраны книги — нелегко такое. Прежние-то ведьмы были слабыми. Им и было поспокойнее. От власти их ухорон спасает, ремесло кормит — ну и хорошо. А Мария как прочитала чёрные страницы, так и поняла, что теперь ей можно сделать.

ГЛАВА 36. Конец всем наваждениям

Они были оба там — в замке Гонды. Едва посреди библиотеки засветился голубой свет, Брунгильда и Марирус оторвались от зеркала, в котором что-то искали.

— Лён, а ты где был?! — крикнули они одновременно.

В продолжении всего его рассказа они только молчали и изредка переглядывались.

— Ты полагаешь, это не Лембистор? — спросил у Лёна Гонда.

— Полагаю нет. Но магия старухи мне непонятна.

— Ты многого ещё не знаешь, Лён. — ответила Брунгильда. — Ты не можешь пока бороться против демонской магии "Инфернас Олэ" — "Восходящего ада".

Втроём они отправились в лабораторию собирать средства, оставшиеся от последней войны с Сидмуром.* * *

Михеев сидел в своём закутке, запертый на три замка.

— Крови, крови, я хочу крови… — однообразно дябил он, раскачиваясь на изгаженном полу. Совсем ободранный, утративший человеческий вид, хуже последнего бомжа из подворотни. Не волк — не человек. Что-то среднее. Глубоко внутри тлела мысль: "что это со мной? Почему так…" Но всё заслонял нечеловеческий голод, дикая жажда крови. Он вспомнил, как сладко течёт горячая, живая влага по подбородку, когда зубы вонзаются в куриную тушку. Время от времени принимался выть, тогда поселковый милиционер, сидящий с автоматом на крыльце поселковой части, хватался за виски.

Заслышав шум двигателя, он измученно поднял голову и встрепенулся: переваливаясь по ямам, грузно подъезжал белый фургон скорой помощи.

— Жив ещё? — спросил щеголеватый доктор с длинными волосами, схваченными сзади резинкой. Он выскочил из-за руля, вытаскивая с собой толстый медицинский кейс.

Участковый не успел удивиться, что доктора сами нынче сидят за баранкой, как из фургона уже выбиралась красивая докторша с полной грудью и в высокой белой шапке. А следом — молодой санитар в великоватом халате.

— Больной на месте? — деловито спросила докторша сквозь очки.

— Забирайте его скорее! — взмолился до смерти перепуганный Иван Коробкин. — Его даже пуля не берёт!

— Настоящий, классический синдром водобоязни. — авторитетно заявил расфуфыренный фельдшер, тоже надевая шикарные затемнённые очки. — Типичное бешенство.

И доктора поспешно вскочили в провонявшее помещение. Участкового вежливо оставили за дверью. Да он и не рвался особо.

— Очень плох? — спросил санитар у врачихи.

— Очень. — кратко отвечала та.

— Нужна эвакуация. — подтвердил фельдшер. — Пока не уничтожим источник заразы, состояние больного не улучшится.

— Коробкин, хочешь табачку? — с таким вопросом выбрался рыжий санитар на крыльцо и вытащил пачку каких-то импортных сигарет. Тот не удивился, откуда парню известно его имя и почему он обращается с таким предложением к почтенному блюстителю порядка, отцу двоих детей.

— Давай. — вяло сказал милиционер, устав от переживаний последней недели.

Табачок оказался очень даже неплох.

"Где берёшь?" — хотел спросить Коробкин, но не спросил. А только мягко завалился набок, прислонясь к кирпичной стене отделения.

Пока он спал и видел хорошие сны, из отделения вынесли замотанного в кокон Михеева. Он тоже спал и очень крепко, но ничего во сне не видел. Его погрузили в машину, и она мигом ушмыгнула.* * *

Володя сидел в сарае под замком, куда добровольно сам себя определил. Этот непонятный парень, убивший картуша, обещал вернуться. И у Володи не было другой надежды, как только верить в это. Поэтому он не удивился, заслышав шум подъезжающей машины и радостный возглас жены. Она ещё верила в медицину.