Страшно потому, что в ее глазах абсолютная пустота. Никаких чувств. Ни жалости к прикованному цепями к плахе израненному человеку, ни интереса к этому шумному сборищу. Она прижимает к груди матерчатую куклу с глазами-пуговками. Кажется, что в этом куске ткани, набитом... чем они тут куклы наполняют... чувств больше, чем в маленькой хозяйке.
Инквизитор уже давно произнес свою речь и теперь с показушным состраданием поглядывает на меня, стоя на краю сколоченного из неструганых досок эшафота. Может, он ине инквизитор... Я вообще не знаю, есть ли тут религия. А если есть, то какие формы она принимает. Просто этот сухощавый человечек неопределенного возраста, одетый в длиннополую черную рясу с глубоким капюшоном, у меня ассоциируется с инквизитором Инквизитором, ищущим в моей душе дьявола и не замечающим, что весь его мир уже давно продан рогатому.
Этот человечек с таким самозабвением горланил написанный на листе толстой бумаги текст... Он так пытался своим бесполым голосом передать тяжесть всех моих грехов...
Если честно, то я ни слова не понимаю из того, что говорят окружающие. Язык этого мира по своей гавкучести и резкости похож на немецкий. Но, несмотря на незнание языка, думаю, что я получил довольно четкую картину происходящего. Многие вещи являются интернациональными.
Например, зависший надо мной топор.
Я отрываю голову от провонявшего кровью дерева плахи и бросаю последний взгляд на окружающий меня мир.
Даже малейшее движение многократно усиливает боль, гуляющую по искалеченному телу.
Я пытаюсь запомнить... Запомнить то, что меня окружает. Запомнить эти грубые каменные дома, выстроившиеся вокруг обширной городской площади и пялящиеся на меня квадратными, подслеповатыми окошками. Сколько же смертей видели эти окошки за свою жизнь? Они многое смогли бы рассказать о жизни этого мощенного камнем пространства с эшафотом посредине. Запомнить этих притихших аборигенов, так похожих на нас, людей. Запомнить прячущееся в мирно плывущие облака тускловатое солнце. Запомнить этот средневековый по своему быту и жестокости мир, ставший могилой для Мичмана и Мотора.
Глупо! Как глупо! Броситься на спасение друзей, даже не имея в запасе толкового плана. Основным принципом операции должен был стать экспромт. Молниеносный, несущий смерть врагам и освобождение друзьям экспромт. Увы... Не вышло.
Выдох... Я чувствую спиной приближение смертоносной стали.
Топор мчится на свидание с моей шеей. Я даже рад этой встрече. Она остановит пульсирующую по всему телу боль. Боль, раздирающую внутренности.
Организм уже исчерпал свои возможности регенерации и прекратил борьбу. Но одно то, что я все еще жив, а не скончался от многочисленных ран, заслуживает уважения к нему. Любой другой на моем месте давно уже был бы мертв.
Еще мгновение, и я усну. Усну, забыв о боли и невзгодах. Я не верю в Бога... Я даже не знаю, что меня там ждет... Но, я уверен, хуже, чем здесь, уже быть не может. И надеюсь, да, именно надеюсь, что там я встречу всех защитников Цитадели. Там, у порога в то, во что я не верю, меня встретят Мичман и Мотор. И они будут не изуродованы и обезглавлены, какими я видел их в последний раз.
Перед глазами всплывает картина поля боя. Нашего боя. Боя, который мы проиграли.
У нас не было ни малейших шансов. Не было даже времени уйти на другой срез. Врагов, закованных в стальные доспехи в стиле средневековых воинов, было слишком много... для троих. Пусть даже один из них почти "шупермен"... Но они надолго запомнят эту схватку.
Даже после того как упали на чужую твердыню сперва обезглавленный Мотор, а потом и пронзенный насквозь тяжелым копьем Мичман, я продолжал свой танец смерти. Многочисленные раны и порезы не помешали мечу и заточенному по краю щиту вести обильную жатву.
Они сочли, что я демон. Забавно! Это было заметно и по суеверию в глазах, и по перекошенным страхом лицам.
Жаль, что меня прервали... Хороший был танец! Если бы не эта стрела, вошедшая в шею, у основания черепа...
Какая теперь уже разница...
Стоя на пороге вечности, бессмысленно думать о прошлом. Все равно ведь изменить ничего нельзя. А жаль! Я бы еще станцевал. Иногда приятно быть демоном, вызывающим суеверный страх у матерых воинов.
Глаза девочки с куклой расширились, и на миг я вижу в них отражение смерти, покрытой ржавыми пятнами.
ГЛАВА 9
Темнота.
Темнота в квадрате...
А может, даже в кубе... Темнота, возведенная в абсолют... Не такая, как ночью, а упругая, прилипчивая.
Кажется, что она окутывает меня угольным киселем. Наверное, если вытянуть руку вперед, то ее даже можно пощупать... почувствовать сопротивление собственному усилию.
И вот я вишу в центре этой материальной темноты... Сам знаю, что звучит довольно глупо, ибо у темноты нет центра, но более удачного образа для определения собственного местоположения как-то в голову не приходит. Вишу и пытаюсь понять, все же это рай или ад.
Для ада слишком уютно...
Для рая слишком скучно...
И вообще, я себе это немного по-другому представлял...
А может, это то, что называют чистилищем? Место, где человек должен осознать поступки, совершенные на протяжении грешной жизни.
Мысленно делаю обзор своего существования и с прискорбием жду экспресса в ад. Таких, как я, в рай не берут, разве что в качестве наглядного пособия кающегося грешника.
- Здравствуй! - выдернул меня из размышлений детский голосок.
- Привет! - Я пытаюсь рассмотреть в окружающей темноте источник голоса. Ты кто?
- Мы уже встречались. - Теперь я точно уверен, что голос принадлежит ребенку. Мальчику. - Тогда ты ценой собственной жизни спас друга.
- А поконкретнее можно? - Пытаюсь вспомнить такое проявление героизма со своей стороны, но в голову приходит только штрафной гранчак водки, выпитый вместо Малыша во время празднования Дня города. Да и то тогда я спас его от мрачного похмелья и всего лишь ценой двух таблеток аспирина.
"А может, я не умер? - вспыхивает ярким прожектором в голове мысль. Может, мне повезло? Но я точно помню опускающийся топор". - И именно на этом моменте мои воспоминаниязаканчиваются.
Нет, все-таки я мертв. Однозначно.
- Вы даже дали мне то, чего у меня никогда не было.
- Что же это? - Я все никак не могу перевести мозги - или как это у меня сейчас называется на привычные рельсы.
- Имя. - Кажется, невидимый собеседник улыбнулся. - Вы назвали меня Петей.
- Лакт, - радостно вскрикиваю я. - Ты тот самый мальчишка лакт, на которого мы охотились по заказу гномихи. Последний представитель почти вымершего народа...
- Абсолютно вымершего народа, - поправил меня голос, но я не обращаю внимание на столь незначительный комментарий. - Тебе удобнее разговаривать с видимым собеседником? Ты испытываешь дискомфорт, не видя источник мыслей?
- Да, хотелось бы тебя видеть. Так будет приятнее разговаривать. Но почему ты говоришь - источник мыслей, а не источник голоса?
- А где ты здесь видишь тело? - удивляется голос, - Все, что тебя окружает, не более чем плод моей фантазии. За исключением твоего разума, конечно. Твое сознание - это всего лишь один из многочисленных сегментов моей распределенной памяти.
- Сегмент памяти? - по не существующей у сегмента памяти спине пробежал вполне реальный холодок, а к горлу подкатил липкий ком.
- Да. - Голос мальчика звучит без малейшего сожаления. Такое впечатление, что ему наплевать на меня и мое сознание вместе взятые. - Я вовремя успел переписать твое сознание в пустующую ячейку. Твое тело мертво, но ведь человек - это не только кусок плоти? Или ты не согласен с таким утверждением?
В нескольких метрах от меня, если в данных условиях можно говорить о расстоянии, появился мальчик. Тот самый лакт с ангельским личиком. Он неестественно улыбнулся и приветственно взмахнул рукой.
Я непроизвольно махнул в ответ.
Этот мальчик чем-то похож на куклу. Очень красивую, говорящую, но все же куклу. Все эмоции и даже жесты куклы кажутся наигранными, неестественными. Как будто актер, дергающий за ниточки и управляющий этой куклой, плохо разбирается в чувствах и эмоциях людей.
- Если я частица твоего сознания, почему я выгляжу как обычно? - Я на всякий случай осмотрел себя с ног до головы, с радостью убедившись в присутствии и целости всех частей тела. Я конечно ничего не имею против теории наличия души... Но с телом я себя чувствую как-то увереннее.
- Потому, что я так хочу. Ты хочешь выглядеть как-то по-другому? - опять леденит безразличием голос.
- Нет! Нет! Спасибо! Мне и так хорошо, - поспешно отвечаю, не желая принимать неизвестный облик. - Я к этому виду привык. Жаль, конечно...
- Что жаль? - На лице мальчика появилось любопытство. Кажется, он даже приблизился. - Тебе жаль потерянного тела?
- Жаль, что все так закончилось! Жаль, что Мотор и Мичман погибли. Жаль, что Стаса и Риту не спасли. И еще много чего жаль. - Я удрученно развожу руками. - А впрочем, какая разница... Ведь теперь я не более чем бестелесная копия Виктора в твоем мозгу...
- Еще ничего не закончилось, - загадочно произнес мальчик. - И к тому же у тебя сложилось неверное представление о происходящем.
Мой собеседник принял сидячее положение. Выглядит это так, как будто он сидит на невидимом кресле. Или, скорее, троне. Учитывая сложившиеся обстоятельства, он вполне может выступать в роли монарха... моего сознания, ведь теперь даже оно мне не принадлежит.
Это даже хуже, чем быть рабом. У раба есть хоть надежда на побег. Мизерная, но все же надежда. А содержимое ячейки памяти как максимум может обложить с ног до головы матом своего домовладельца. Однажды ему это надоест, и он выселит неблагодарного квартиранта.
- Стас и Рита умерли через несколько часов после того, как покинули Цитадель.
- Но колдун...
- Колдун преследовал свои цели... Да будет тебе известно, мир, в котором тебя обезглавили, - мальчик красноречиво, очень по-взрослому взмахнул невидимым топором, - является его родиной. Именно оттуда он был изгнан вместе со своими единомышленниками. Это был период костров и массовых гонений. Те, кто не успели сбежать, так как еще не овладели знанием перехода в другой мир, умерли в огне под радостное завывание толпы. Колдовство там не любят... Не любят до такой степени, что до сих пор за огромные вознаграждения нанимают бродячих охотников. Это хорошо обученные наемники, умеющие в отличие от местных жителей ходить по срезам. И именно наемники снабдили тебя оружием и превратили в машину по уничтожению колдунов.
Перед глазами промелькнул ряд видеопоследовательностей. Они промчались слишком быстро, но этого хватило, чтобы пробудить во мне страх и отвращение.
Костры...
Костры на площадях...
Вдоль дорог...
Изгибающиеся бархатные столбы дыма от горелой плоти.
Обугленные человеческие останки, свисающие с покрытых копотью каменных столбов.
Сколько же они умудрились отправить на тот свет? Тысячи? Десятки тысяч?
Изображение исчезло, а перед глазами все еще извивается на столбе, пытаясь вырваться из тяжелых кандалов, молодой, еще безусый парень. Пламя уже нетерпеливо облизывает его ноги в предвкушении пиршества. Рот перекошен беззвучным криком. Огонь, решив не растягивать удовольствие надолго, встает пылающей стеной, окутывая свою жертву.
- Инквизиция! - вырывается из груди сдавленный стон.
- У вас это называлось именно так. Здесь же это звучит как Гнев Дыхания предков.
- Но почему?
- Ты позволил ему отомстить за тот позор и унижение, которые он испытал на родине. Тогда возглавляемый им клан был еще недостаточно силен и не смог оказать полноценное сопротивление. Колдовство только начинало делать свои первые шаги в этом мире. Могущество, с которым тебе пришлось столкнуться, пришло к колдунам уже на другом срезе, заменившем родной. После поражения у реки Ория они покинули свой мир, оставив более половины клана лежать на земле. В этой битве погибли сыновья Сешога. Он поклялся, что спустя некоторое время умоет свой мир кровью.
- Так вот откуда они взялись! - шепчу я сам себе, - Всего лишь беженцы. Жертвы религиозного фанатизма.
Наступает длительная пауза, в течение которой я пытаюсь совладать с бурлящими противоречиями, а мальчик с каким-то болезненным любопытством рассматривает меня.
Лукин Евгений
Роллинс Джеймс
Ильин Андрей
Никитин Юрий
Доставалов Александр
Орловский Гай Юлий