Чтение 17–й страницы книги ~Стальное зеркало~

Все влюбленные кое в чем похожи друг на друга. Жанна любит Людовика и теперь ей трудно себе представить, что можно решиться на замужество без любви или влюбленности. А когда она выходила за Роберта, точнее, когда она отвечала согласием, она его даже не знала и не видела. Письмо от Марии-регентши, портрет жениха и рассказ прибывшего из Каледонии посланника — вот и все. И они славно прожили четыре года, а не заболей брат, так могли бы и сейчас жить душа в душу. Не так, как Жанна будет жить с Людовиком, но очень дружно и помогая друг другу. С господином Корво тоже получится подружиться, Шарлотта в этом совершенно уверена. И стенка, за которой можно укрыться, из него выйдет высокая и надежная, из пушки не разобьешь. Чего еще нужно? Будет Господь милостив, будет и любовь. Любовь семейная и супружеская, а не бешеные страсти, как у Карлотты с Жаном.

Страсть, она, конечно, не спрашивает, но желать себе такого — упаси Господь. А из того, чего стоит желать, только что предложили самое лучшее.

— Я думаю, — говорит Шарлотта, — я буду счастлива.

Сестра смотрит на нее как на безумную, настоящую такую безумную… нет. Не так. Сестра смотрит на нее как на говорящую статую, вдруг решившую объяснить, почему ей на редкость удобно стоять на постаменте, и она не испытывает никакого желания сойти с него и выпить вина, а уж переселяться из любимого парка под крышу — тем более не стремится. И будет очень возражать, если кто-то решит переставить ее насильно.

Примерно так Его Величество на приеме косился на герцога Беневентского.

Графиня де ла Валле — прирожденная сваха…

Сегодня Его Светлость герцог Беневентский выглядит почти живым. Даже, можно сказать, почти совсем живым. Улыбка настоящая, взгляд теплый. Сейчас скажет, что рад видеть, и ведь вправду рад. Можно ли обрадовать его больше? Сейчас посмотрим.

— Поздравляю вас, — гремит Анна-Мария, — вы почти женаты.

По протоколу — не супруге коннетабля бы с этой новостью приходить. Но по протоколу уже пробовали и ничего хорошего не получилось. А Его Величество решительно заявил, что одного отказа ему хватит за глаза. И пусть все сначала будет решено келейно, а договариваться с послом? Вот кто невесту предложил — той и договариваться.

Его Величество только приподнял брови, когда графиня де ла Валле назвала имя единственной девицы, которую имеет смысл сватать Корво, посидел так с бровями посреди лба и хмыкнул. Ее Величество Маргарита назвала идею завиральной, поскольку получается же явный мезальянс. Тут король вспомнил свое недавнее выступление перед послом и сказал, что идея не так уж и дурна, но согласится ли опекунша девицы Рутвен?.. Ни за что не согласится, ответила Маргарита. К тому же девица-то соседская, армориканская девица, и какая в этом браке польза для нас — через нее посла личной обязанностью не свяжешь? У девицы, напомнила Анна-Мария, имеются земли в Нормандии, так что польза, несомненно, есть. И вообще поздно уже, я ее послу пообещала, а он, между прочим, сказал, что доверяет моему выбору. Так что теперь нужно уговорить Жанну и девицу Рутвен, и если позволить решать девице…

Вы, конечно, можете и сами попробовать договориться с господином послом… может быть, со второй попытки у вас получится лучше.

Король испытывать судьбу не стал, а девица Рутвен, естественно, сразу согласилась. И опекунша ее согласилась, хотя вид у нее был недоуменный — как у лебедушки, высидевшей по ошибке змеиное яйцо… шея у детеныша длинная, плавает с удовольствием и шипит неплохо — а во всем остальном что-то не то все-таки.

А посол… ну что посол? Обещал жениться. Придется жениться.

Вот он и благодарит, сразу.

— Вы и не спросите меня, кто невеста.

— Я же говорил, что всецело доверяю вам. Но вы правы, а я, возможно, недооценил ваши труды. Кто она?

Анна-Мария де ла Валле смотрит на сидящего напротив жениха. Господин герцог удобно устроился в кресле, облокотился на поручень, слегка подался вперед. Все-таки ему интересно, глаза светятся. А что по лицу читать тяжело, так лучшее доказательство того, что она не промахнулась с невестой. По той вообще никогда ничего не поймешь, это не наша Карлотта, которую еще учить и учить, где и с кем можно вольничать, а где — нельзя.

— Шарлотта Рутвен — и только скажите мне, что вы не помните, кто это. Не поверю!

— Помню, — кивает посол. — Это действительно очень удачный выбор. Я, однако, удивлен, что Ее Величество Жанна дала свое согласие.

— Ее Величество королева Армориканская — хорошая сестра и опекунша, — улыбается Анна-Мария.

— Я вас правильно понимаю? — Странно он улыбается иногда, в два приема, будто кроме нее слышит еще кого-то.

— Полагаю, что да. — Потому что полагаю, что господин посол понял, что идут за него с охотой — хотя кто же его на самом деле знает?

Интересно, а что именно в этом кабинете натворили мой болван с Карлоттой? Мебель они двигали, полоумные… Тут, кажется, половину мебели убрали еще до них, осталось-то всего-ничего: два письменных стола сразу, два кресла, табурет у камина, низкий столик между креслами, кушетка. Непривычно просторно, а на застеленном коврами полу впору валяться… и вот лампа на ковре стоит, рядом — пустой бокал, книга; нет, я не буду даже предполагать, кто имеет привычку возлежать на полу у камина с книгой и бокалом, а то на меня смех нападет, как на будущую невестку.

Потому что сразу же думаешь: тут бы не бокал, тут бы блюдечко с молоком поставить — и все станет правильно…

— Я и вправду не знаю, как благодарить вас… — Посол весело смотрит на нее. — Его Величество, вероятно, счел ситуацию забавной. Этот брак, помимо всего прочего, сделает меня членом каледонской партии…

— И надеется, что вы по-родственному уговорите эту партию обратить свои интересы на Марсель. — Не самая худшая из идей, что приходят в голову королю. Идти против близкого родственника Клоду будет не вполне удобно. Их и так слишком мало осталось после предпредыдущего царствования. — Но это вы, впрочем, с королем обсуждайте, с мужем моим и так далее. Я же вам хочу сказать, что знакомая вам девица Рутвен отличается многими достоинствами… о которых вам следует узнать лично, а не от меня.

Молодой человек смотрит на нее очень внимательно, потом опять кивает. Странное ощущение: говорить, точно зная, что тебя слушают — и слышат. Что твои слова не отлетают от стенки, не встречаются с препятствиями, не скрещиваются по дороге с какими-то посторонними мыслями, чувствами, амбициями.

Очень приятно тут находиться, но час уже поздний, скоро девять пробьет. Совершенно негодное время для визитов. Свита дожидается за дверью, так что от любезных приглашений задержаться, которые непременно последуют, придется отказаться. С сожалением… но нынешняя встреча вовсе не последняя.

Впереди — по меньшей мере три свадьбы.

Видимо, Аурелия отличается от всего остального мира тем, что небо над ней не как у людей, а как шкура у зебры — в полоску. Была над нами черная полоса, от скуки и бессмысленных проволочек вплоть до едва не состоявшегося цареубийства, а теперь началась белая.

Графиня де ла Валле — дама, замечательная во всех отношениях, это Мигель уже давно понял, но не подозревал до сих пор, что она способна творить чудеса. А она сотворила. Сосватать девицу Рутвен — это ли не чудо? Капитану исключительно повезло, что, сидя в соседней комнате, он не не раскачивался на стуле. Для разнообразия. А то свалился бы, с грохотом, когда госпожа графиня назвала имя невесты. Точно белая полоса. Ослепительно белая, отбеленная, с синькой выполосканная.

— Я спал и видел чудный сон, — выходит из своего укрытия Мигель. — Мой герцог, мне все это приснилось, верно?

— Нет. И у меня есть тому веские доказательства. Госпожа супруга коннетабля — слишком благовоспитанная женщина, чтобы даже случайно присниться мужчинам, не связанным с нею узами брака. Многомужество в христианских странах запрещено. А Аурелия — христианская страна. Ergo — нет, мы не спим.

Мигель бы в ответ на собственную шутку спросил «это ты, значит, спишь вместо того, чтобы выполнять свои обязанности?». Вот потому герцог — папский посол и будущий, станем надеяться, полководец Церкви, а де Корелла — капитан его охраны. Такое безупречное логическое построение из Мигеля бы и учитель в детстве палкой не выколотил,впрочем, из него и не выколачивали. Из старшего брата пытались, а младшего сие несчастье минуло. На обучение двоих сыновей тонкостям риторики у отца не было денег.

— Госпожу графиню когда-нибудь канонизируют. Два чуда она уже сотворила.

— Если она еще уговорит Его Величество все-таки начать кампанию, я сам начну на нее молиться.

— Сейчас вам лучше думать о невесте и женитьбе… — Потому что если мы будем слишком много думать о кампании, то взорвемся от возмущения, все, дружно, и во главе с герцогом. А невеста — эта невеста — очень хороший способ дождаться начала кампании не абы как, а весьма приятным образом. Даже для Чезаре, который, надо признать, не способен найти много удовольствия в женском обществе.

— Да, в конце концов, ее каледонскую родню, о которой мне рассказали столько интересного, я вряд ли когда-нибудь увижу. А во всем остальном — исключительно приятное предложение, и уж тут-то никто никого силой к алтарю не тянет.

— Родня у вас и без каледонцев будет весьма интересная… — смеется Мигель.

— Включая Его Величество Людовика — в перспективе. С другой стороны, если он так расщедрился, что пообещал мне Тулон, ему вряд ли будет так уж неудобно считать меня младшим родичем.

— Тулон… с арелатцами в приданое. Или с галлами. И владения, и развлечение. Щедрый подарок.

— Куда более щедрый, чем может показаться на первый взгляд. — У Чезаре положительно хорошее настроение, под стать всему прочему. — Если я возьму Тулон сам, силой оружия, но по праву, отобрать его у меня можно будет только войной. А воевать с нами Людовик не захочет еще лет десять, а может, и больше.

— Хотелось бы надеяться. — За десять лет можно сделать очень многое, а там уже, взбреди королю в голову такая блажь — воевать, у него ничего не выйдет. — Кстати, я так понимаю, что вы произвели на невесту впечатление всего за один ужин…

Удивляться тут почти нечему. Почти. Потому что подобное случается — дома случалось — каждый день по три раза. Что там ужин, полутора фраз хватало для того, чтобы очередная синьора или синьорина почувствовала весьма деятельную благосклонность к Его Светлости. Но девица Рутвен — другой породы, это сразу видно.

— Я думаю, что дело тут не вполне в ужине, а скорее в том, что произошло потом.

Только Мигель открывает рот, чтобы задать вопрос и прояснить эту пока непостижимую для него связь, как входит гвардеец, охраняющий покои…

— Господин герцог Ангулемский с визитом к Вашей Светлости!

О родственниках речь — они и навстречь… но с поздравлениями еще слишком рано, так с чем же?..

— Я чрезвычайно рад принять Его Светлость в своем доме.

Капитан де Корелла привычно убирается в соседнюю комнату. Ну, что еще нам сегодня приснится?2.

Неожиданный визит. Неожиданно удобный. Подходящее время — и гость, разговор с которым может быть интересным. Не может не быть, куда бы ни свернул. Тут незачем загадывать, предполагать, прикидывать, подталкивать. Нет необходимости. Река проложит русло там, где сочтет нужным.

Вода, вечер, вино — и немного шутки.

— Я рад приветствовать у себя дорогого родича…

Герцог Ангулемский вскидывает голову, потом наклоняет… как-то наискосок. Анна-Мария права, действительно — птица.

— Новых связей между нашими домами обнаружиться не могло… Его Величество предложил вам новую партию? Как я понимаю, удачную?

— Да, благодарю вас.

Если примерить на себя позу гостя, то сразу заболит между лопатками и в основании черепа. Выпрямленная спина, развернутые плечи… так можно сидеть, только если проваливаешься через воздух, если нет другой опоры, кроме себя — но какой опоры недостает пришедшему?

Герцог Ангулемский — дома. Он не первый человек в Орлеане, но он здесь — сила. И не только здесь. И не только благодаря положению. Вернее, значительную часть положения он создал себе сам. Почему же он ведет себя так, будто вокруг ни одного твердого предмета?

— Я, — четко выговаривает гость, — решился нанести вам визит, дабы, если это возможно, просить вас принять мои извинения и просьбу о прощении…

Слушать его тяжело. Ему нельзя говорить так, не годится, не идет, плохо получается, голос — как поддельное письмо, очень старательно написанное, но фальшивое. А он себя заставляет, сам себя за горло держит — и заставляет.

Зачем это все — и что герцог Ангулемский имеет в виду?

— Вас и одного из молодых людей из вашей свиты. Кажется, синьора Джанджордано Орсини. Этот юноша, его друзья и вы едва не пострадали по моей неосторожности. Вы, наверное, уже поняли, о чем речь, но, полагаю, мне следует объяснить подробнее.

— Простите, а этот молодой человек еще что-то натворил? — И искреннее удивление. И побольше его — в голос. Перестаньте извиняться и оправдываться, господин герцогАнгулемский. Вам-то зачем участвовать в королевской игре? Или… неужели вы и впрямь не знаете?

— Да нет, что вы. Он повел себя достаточно разумно, даже кинжал в ране не забыл, — сухо улыбается гость. — А вот я не озаботился проверить, чем занимается человек, которому я поручил завязать знакомство с кем-то из вашей свиты. И не прояви ваши люди похвальной в их возрасте осторожности, их, скорее всего, ждала бы встреча с Трибуналом. Всецело по моей вине.

Не знает. Не притворяется, не играет — действительно не знает. Удивительное дело.

— Господин герцог, мне несколько неловко задавать подобный вопрос, — чистая правда. — Но я вынужден. Верно ли я понимаю, что вы желаете подшутить надо мной, чужаком и гостем в Орлеане, пользуясь моей крайне малой осведомленностью о происходящем здесь?

— Нет, — теперь гость не расстроен, а просто удивлен. — Хотя… вот этого вы, наверное, не знаете, потому что это и вправду совпадение. Черную мессу покойный с сообщниками собирались играть в старой выгоревшей церкви. А там несколько лет назад провели настоящий богохульный обряд, от того она и сгорела. Так что даже признайся де Митери, что это был розыгрыш, ему никто не поверил бы.

— Господин герцог, все-таки это вы меня разыгрываете. Не можете же вы не знать, что шевалье де Митери служил вовсе не вам, а… — нет, тут лучше не играть, а сказать прямо. Потому что герцог Ангулемский мог догадаться, что его предали, но, кажется, не знает, по чьему приказу. И может только увериться в своем заблуждении. — …королевской тайной службе? Я ни минуты не думал о том, что вы или ваши люди могут иметь отношение к подобной неловкой нелепице.

— Королевской тайной службе?

«Он не просто не знал. — говорит Гай. — Он думал что-то совсем другое.»

А вот сейчас гость опирается не на пустоту, сейчас за ним стена, все надежно и прочно. Касается лопатками спинки кресла. Опускает локоть на поручень… нет, не переносит вес все-таки. Его «удобно» примерно равняется моему «почти никуда не годится».

— Его Величеству следует об этом узнать.

— Вы хотите сказать, что я ошибся насчет Его Величества примерно так же, как вы ошиблись на мой счет?

Гость коротко и совершенно беззвучно смеется. Это очень странное зрелище.

— Да, господин герцог. Видите ли, перед тем, как подписать договор с Альбой, Его Величество пригласил меня к себе. И сказал, что в обмен на мою поддержку до конца кампании, он купит мне каледонский парламент и право вмешательства. А если я откажусь, он раздавит меня — с вашей, кстати, помощью. Я убежден, что этот договор — ошибка. Но это не та ошибка, из-за которой я начну войну. Я сказал «да». И поэтому я совершенно уверен, что Его Величество не имел к происшествию с де Митери никакого отношения.

— С моей помощью? — Мне не нравится этот король, как бы я ни старался его понять, он мне не нравится, и чем больше я о нем узнаю, пытаясь его понять, тем больше он мне не нравится…

— Его Величество посчитал, что вы очень нуждаетесь в громких победах.

— Вот, значит, как… — Нет, подобное не стоит обсуждать вслух. Тут остается только улыбнуться и пожать плечами, и уже на исходе движения вспомнить: я так же пожимал плечами, когда мне говорили, что Хофре взял моего коня или мое оружие. Чем бы дитя ни… — В определенном смысле король, конечно, прав. Вы, герцог, намного раньше начали и намного больше успели, а я не хочу стать обузой в будущей кампании.

— Вы мне льстите, герцог. А за то, в чем вы мне не льстите, следует благодарить покойного Людовика Седьмого и коннетабля де ла Валле.

К этому мы обязательно вернемся. Мне хочется знать, за что можно благодарить покойника — может быть, и впрямь за что-то можно, а я был не вполне справедлив в суждениях. Но сейчас нужно закопать могилу невезучего шантажиста.

— Предполагаю, что вы все-таки хотите узнать некоторые подробности касательно убитого шевалье де Митери?

— Да, если это возможно. — То ли герцог Ангулемский все правильно понял, то ли он просто очень дотошный человек. — Я хотел бы узнать даже не некоторые подробности,а все, чем вы захотите со мной поделиться.

— Мигель! — Пауза, потребная на то, чтобы капитан вышел и поклонился. — Будьте любезны, расскажите господину герцогу все, что вы узнали о де Митери и его долгах.

— Да, мой герцог, да, господин герцог…

И пока Мигель звено за звеном выкладывает всю цепочку, можно следить — де Корелла правильно встал, не загораживая обзор — как герцог Ангулемский слушает, понимает, делает выводы. Они не написаны на лице, на лице вообще ничего нет, кроме, видимо, все же не лихорадочного, а природного румянца. Есть изменения наклона головы, движения век…

— … Шантаж был грубым, неумелым, а главное — бессмысленным. Мы стали искать причины, и почти сразу нашли. Де Митери крупно проигрался в карты. Очень крупно. И непросто. Они с друзьями пытались «раздеть» одного каледонского дворянина, показавшегося им легкой добычей. Вышло же почему-то наоборот. Поскольку дворянином этим оказался ваш родич Джеймс Хейлз, граф Босуэлл, я сначала подумал, что мы отыскали кукловода. Однако, Хейлз два дня спустя продал долг содержателю игорного заведения за четверть стоимости. Возможно, ему срочно нужны были деньги. Возможно, он не желал тратить время, гоняясь за де Митери… или не хотел, чтобы связь между ними было слишкомлегко обнаружить. Мы поговорили с хозяином, я поговорил — и оказалось, что долг этот он очень быстро продал, и с прибылью. Купил его мэтр Валантэн, нотариус из службы орлеанского прево. Хозяин не удивился, потому что люди прево не первый раз покупали у него долги разных авантюристов, которых происхождение или связи мешали взятьв прямой оборот. Мэтр Валантэн оказался орешком покрепче, но довольно быстро стало понятно, что последний раз документы он заверял очень давно, а сейчас он живет другим. Мы попросили того же старшего Орсини проиграть некую сумму в долг, и проследили за тем, чтобы мэтр об этом узнал. А потом посмотрели, куда он понесет расписку. На этом вопросы у нас закончились.

Гость благодарит кивком, молча.

— Да… — подумав, добавил де Корелла, — все это время мы искали друзей и собутыльников де Митери и нашли всех, кроме одного очень сомнительного датчанина, которыйвошел в ваш особняк и из него не вышел.

— Вы совершенно правы, он не вышел, он выехал, — слегка поводит кистью гость. Он вообще удивительно скуп на жесты. — Теперь, полагаю, он больше не нужен… если только господин Орсини не желает свести с ним счеты за скверный розыгрыш.

— Я думаю, что господин Орсини полностью удовлетворен тем, что уже имеет. Благодарю, Мигель, вы свободны. Проследите, чтобы нас не беспокоили.

И последняя фраза означает, вдобавок, что слушать этот разговор нельзя никому. Включая самого капитана. Мигель не обидится, ему все понятно — если уж глава враждебной партии пришел с таким визитом, то лучше убрать с дороги все, что может его задеть. Мигель думает, что ему все понятно.

Почти все, но не все. Теперь их не потревожат, если только во флигеле не случится пожар, или в другом крыле дворца — цареубийство. Ни обслуга, ни свита с новостями, никто. А вина на гостя хватит, с лихвой, и я хочу, чтобы он задержался подольше.

Хороший день — с самого утра все получается. Волну и ветер нельзя терять, пусть иссякнут сами, когда настанет срок, но терять — нельзя. И господина герцога Ангулемского выпускать, не выслушав — тоже нельзя. Может и не вернуться.

— Простите за возможную бестактность… вы иронизировали в адрес покойного Людовика?

Гость опять наклонил голову, высматривая что-то свое. А потом кивнул.

— Отчасти. Я ведь действительно обязан ему и де ла Валле почти всем. С двадцати лет я мог только побеждать… и побеждать бесспорно, окончательно. Любая ошибка погубила бы мой дом и всех, кто рискнул связать себя со мной или просто честно выполнять мои приказы.

О нем говорят, что он был фаворитом покойного Людовика VII, что тот позволил герцогу Ангулемскому сделать отличную, не по летам, карьеру. Ставил, дескать, ровно туда, где можно было победить со славой. Взятие Арля — начало успеха, и еще семь лет на юге матери пугали генералом детей, а полководцы — солдат и королей. Арелат, Галлия, Толедо, королевство Неаполитанское… последние с герцогом Ангулемским лично не познакомились, но испугаться успели.

Вот так, значит, это выглядело с другой стороны. А встал и вышел он не потому, что устал бояться за свой дом. Хотя это было бы проще понять. Нет. Потому что от него требовали все больше и больше… глубже и глубже, так будет точнее. Король требовал, герцог рыл… и где-то между предпоследним и последним кругами ада кирка напоролась на камень. Удивительный человек. Зачем он это все столько лет терпел? Но вот этот вопрос вслух не задашь, увы.

— У моего положения было одно преимущество… меня довольно быстро перестали спрашивать, что я делаю и почему. Королю слишком нравились победы, а остальных связывал страх. Еще год-два — и я смог бы сделать намеренно то, что у меня получилось случайно.

— У покойного Людовика было много сторонников, готовых мстить? — А мне казалось, что уже четыре года назад никого, кроме ненавидящих, но боящихся поднять голову, не осталось. Видимо, я опять ошибся…

— И это тоже… но вокруг было куда больше людей, готовых на все, чтобы не испытывать страха. И знающих только один способ не бояться.

Его, конечно, боялись. Боялись до того, как на короля упало распятие — как королевского цепного пса, почти бешеного, поберегись — растерзает. Боялись после — что возьмет власть, и тогда припомнит всем и все. Боятся даже сейчас, хотя неполный год царствования Карла и следующий год, правление нынешнего короля, чуть-чуть охладили это раскаленное железо, Аурелию. Но только чуть.

Солнце окончательно заползло за горизонт — медленное орлеанское солнце, ленивое и усталое. Дома оно светит ярче, гуще и двигается быстрее. В начале лета долго висит в нижней трети неба, а потом валится вниз, словно опаздывая на свидание с другой стороной света. Зажечь ли свечи? Алый свет угас, а лампа не слишком хорошо освещает кабинет. Пожалуй, будет достаточно одного подсвечника. Три свечи, не слишком близко — хоть я и не знаю, по душе ли гостю полумрак… а, кажется, вполне по душе.

Вино, до краев бокала — и будем надеяться, что герцогу Ангулемскому не настолько надоело все южное, чтобы еще и вино из окрестностей Марселя не пришлось по вкусу.

— Меня пугает страх… То, что он делает с людьми. — С королями особенно, с королями по имени Людовик… вдвойне и втройне.

Вернуться в кресло, наблюдать, как гость слегка щурится — не потому, что ему недостаточно света, похоже, что он видит в полумраке не хуже меня. Он просто примеряетсяс ответом как с выстрелом. Как и его король — выстрелом, не выпадом и не ударом… он настолько привык удерживать предельную дистанцию, что, кажется, иначе уже и не умеет. А я не люблю дальнобойных орудий.

— Я обратил на это внимание в то утро в малой королевской приемной. Кстати, вам же, вероятно, не все объяснили… когда это случилось с Его Величеством в первый раз, вернее, когда это в первый раз произошло на людях, двор и округа чуть с ума не сошли от ужаса. Вернулись нестарые недобрые времена… Но голову потеряли не все. А на следующее утро Его Величество распоряжения свои отменил, тех, кто ринулся их выполнять, в лучшем случае, погнал взашей — а тех, кто промедлил или ничего не сделал — наградил. И многие решили, что это был такой способ узнать, кому можно верить. А потом это случилось во второй раз. И в третий… Все начали привыкать. А потом Его Величество узнал о кое-каких злоупотреблениях на севере, и разгневался уже всерьез. И тут отмены наутро не последовало, к удивлению многих. Вы понимаете, о чем я?

— Пожалуй… не вполне.

— Большинство по-прежнему пытается определять курс по настроению короля, а не по существу дела. В королевском совете таких — половина. И других людей нет. Людовик Седьмой правил слишком долго.

Аурелия. Это Аурелия. Это даже не Толедо, а уж тем более не дом. Страна, где люди привязаны к земле и им остается, как флюгерам, держаться ветра и вертеться вслед за ним, оставаясь на месте. В первую очередь — простолюдинам, конечно. Но и высшие многим похожи на тех, кем владеют. Так часто случается: мы считаем нечто имуществом, думаем, что распоряжаемся им — а оно исподволь завладевает нами, и само начинает распоряжаться, изменяет под себя.

Настроение короля… что ж, у всех есть настроение, у низших и высших, но настроение — не политика, не закон, не приказ. Отцовский нрав общеизвестен, но кто и когда путал гнев Его Святейшества с волей?

— Вы это видите иначе… и не считаете, что настроению позволено править даже человеком, верно?

— Это не всегда возможно — мешать настроению. Не для всех. И иногда это ошибка. Но обычно я вижу это иначе… как вы думаете, господин герцог, почему я отвечаю на вашивопросы?

— Не знаю, господин герцог, а не зная — не хочу выдумывать, — улыбается хозяин. — Мне остается только надеяться на то, что мои вопросы не слишком бесцеремонны… —Они не «слишком». Они бесцеремонны за гранью оскорбления, за гранью неприличия… и в шаге от откровенности. — А вам не слишком скучно отвечать на них… чужаку.

— Вам не дадут командовать кампанией. При де ла Валле вы останетесь только наблюдателем, каков бы ни был ваш официальный статус.

— Вы много лучше знаете господина коннетабля, а у меня опыта не больше, чем у его сына… так что, возможно, вы правы. — Очень интересный поворот беседы. Очень. Но, помилуйте, господин герцог, не хотите же вы, чтобы я действовал против де ла Валле?.. Или все-таки хотите?

— Я посмотрел на ваших людей. И тех, что здесь, и тех, что под городом — кстати, вы неплохо их спрятали. И на вас я тоже посмотрел. Я сказал Его Величеству «да», и, значит, до конца кампании у нас мир. Вы можете командовать своими людьми — и всем, с чем сумеете справиться сверх этого. Может быть, у вас нет таланта к делу. Но тогда вам нужно учиться распознавать его в других.

— Благодарю, вы действительно добры ко мне. — И немного опоздали с советом.

Прошлым летом за одни последние фразы я был бы вам признателен по-настоящему, но все это сказали мне другие. Но вы так же наблюдательны, господин герцог, и я не игралпустыми вежливыми оборотами, когда говорил «добры». Подобный совет стоит очень дорого, а самое ценное в нем — та самая бесцеремонность. Неподобающая, недопустимая… ответная; кажется, разговор складывается.

А еще я знаю — теперь знаю — что тогда, в королевской приемной, вы тащили мне на выручку супругу коннетабля, будучи искренне уверенным в том, что я потребую от короля наказать вас за шантаж.

— Это не тот вопрос, на который можно дать ответ сразу, — кивает собеседник. — И мне не нужно вам объяснять, что вы на этом потеряете.

Да. Это не нуждается в объяснениях… но, в сущности, я не потеряю. Я только не приобрету, а это неприятно, но могло бы быть и много хуже. Удобная возможность оборачивается проволочками и лишними, ненужными играми, но я уже взял гораздо больше, чем рассчитывал.

Но гость это понимает и сам. И я хочу говорить не о будущем. Я хочу говорить о прошлом. Пока что.

— Возможно, знай я больше о характере господина коннетабля, мне было бы легче понять, что делать. — Объясните мне. Расскажите. Подскажите…

— Я бы ответил вам, но с этим следует обращаться не ко мне. Я слишком плохо отношусь к господину коннетаблю, чтобы его понимать. Я представьте, практически до последнего не замечал, что заговора в стране два… обнаружил где-то за полгода до истории с Фурком. Впрочем, они с принцем меня до самого конца так и не увидели, но уж это неудивительно. А вот я должен был задуматься раньше, но не сделал этого, неприязнь помешала.

Чезаре кивает. Всего этого могло бы и не быть вовсе, не реши я четыре года назад, что лучше армия с гнилой головой, чем армия вовсе без головы — на нашей территории, чужая и не самая маленькая. Что бы тогда вышло здесь? Сложно представить, не сделав слишком много ошибок в прикидках… впрочем, и не нужно. Что случилось, то случилось. Не думаю, что гость на престоле Аурелии был бы для нас более выгоден. Удобен в чем-то — меньше проволочек, глупостей, траты сил; но только в этих мелочах.

— Господин коннетабль причинил вам много неприятностей?

— Господин коннетабль меня повышал, — усмехается герцог Ангулемский. — Полагаю, намерения у него были самые лучшие, как и всегда, впрочем. Мне было двадцать с небольшим, когда я получил генеральское звание и назначение на юг. Видите ли, Его Величество в то время категорически не хотел видеть меня в живых — со мной все время случались какие-то странности… и рано или поздно моя удача закончилась бы. Вот де ла Валле и решил, что на высокой должности и в горячем месте я проживу дольше. Несчастный случай с генералом в ходе кампании может обойтись дорого. Господин коннетабль, как опять же для него характерно, не понял другого. Полковник северной армии в своем падении не увлек бы за собой никого.

«Времена проскрипций, — говорит Гай, — Затянувшиеся на годы и годы…»

Мне кажется, де ла Валле все прекрасно понял, думает Чезаре, просто не нашел другого способа. Он пытался прикрыть от королевского внимания всех, кого мог. И у него отчасти получилось. Аурелия воевала со всеми двадцать лет подряд, и армия была самым безопасным местом. Трудами господина коннетабля. Но герцога Ангулемского коннетабль не знал, а спрашивать, чего желает молодой полковник, из которого выйдет такой хороший генерал, только подпиши приказ — не стал. Рассудил, должно быть, по себе: лучше жить. Пока живу — действую.

А герцог Ангулемский вовсе не действовать хотел. А танцевать со щитом порядком устал, и ни малейшей благодарности за такой подарок не испытывает. Покойного короля он перевел в разряд стихийных бедствий, определил ему место — под землей, и перестал о нем думать, как о живом. А вот господина коннетабля, живого и разумного человека, за медвежью услугу невзлюбил. Это случается, и не так уж редко…

Я бы поменялся с ним местами. С герцогом Ангулемским, не с коннетаблем… Интересно, поменялся бы он местами со мной?

Еще вина. Бокалы не должны быть пустыми.

— Здесь… я имею в виду Аурелию, очень тесно действовать. Вы, должно быть, знаете о том, как Его Святейшество назначал моего брата командующим… и что было после. И в какой мере — для всех. Здесь же… — иногда мне жаль, что я не понимаю удовольствия от брани. — Вы заставили меня задуматься. И желать союза. Хотя бы до конца кампании. — Пауза, улыбка, взгляд прямо в глаза. — Я хотел бы у вас учиться…

Гость опять смеется, коротко и беззвучно. Он не двигается почти, когда смеется, только плечи трясутся. Даже рука с подлокотника не поднялась. Наверное, это должно раздражать.

«Еще как!» — отзывается Гай.

— Теперь я понимаю, почему вы на людях так строго придерживаетесь дипломатического протокола, господин герцог. Впрочем, отчего нет? Марсельская кампания, вопреки убеждению Его Величества легкой не будет… но дома вам предстоит война куда более долгая, и куда менее приятная, потому что вам придется оглядываться и на потери противника. В этом смысле вам, кстати, де Рубо подошел бы больше меня, но, к сожалению, наблюдать его методу мы с вами сможем только через поле.

Кажется, минутой раньше мы не поняли друг друга и, видимо, только по моей вине. Я забыл, что это — Аурелия. Я не хотел говорить того, что им будет воспринято, не может не быть воспринято, как царственная снисходительность и благосклонность свысока. Я имел в виду только то, что сказал: у меня недостаточно опыта, и я об этом знаю, среди полководцев Аурелии именно вы мне кажетесь наиболее предусмотрительным и близким по складу ума, и я хочу у вас учиться. Только это.

Я все время забываю, что я не дома.

Ладно, поздно. Может быть, и из этого получится что-нибудь забавное.

— Вы не жалеете теперь, что позволили генералу де Рубо уйти?

— Я? Противнику? Уйти? Ну что вы, герцог, такого не бывает. Такого обо мне не говорят ни друзья, ни враги. Это была серия случайностей, недосмотр, вполне естественный для молодого человека, вынужденного вести большую кампанию с необмятой под себя армией… и конечно же таланты противника. Желал бы я сейчас, чтобы дело закончилось иначе? — Валуа-Ангулем задумался. Кажется, по-настоящему. — Но мы не можем менять то, что произошло. А если бы могли, меня бы интересовали иные вещи.

Мигель не промахнулся с оценкой того, что случилось при взятии Арля, нужно его отдельно наградить. Благодарности тут будет мало. Очень неожиданно вышло. И неожиданно страстный — для гостя — монолог. Отчего-то мне кажется, что Его Величество недолюбливает герцога Ангулемского не в последнюю очередь за вечное показное спокойствие. Чувствует подвох, предполагает, что это ему назло. А на самом деле, наверное — из желания ни в чем не походить ни на него, ни тем более на его покойного тезку.

Когда тот, ныне мертвый, Людовик верещал на весь лагерь, требуя найти меня, мне это казалось смешным и нелепым — как будто уличный фигляр, не ради шутки, а всерьез пытается сесть на трон. Оказывается, забавного было не так уж много и лишь для тех, кто мог в любой момент ускользнуть от старого безумца.

— Например? — Что бы хотел изменить этот человек? Хотел бы он вообще что-нибудь изменить?

— Мне кажется, догадаться нетрудно… А сейчас — что я не вмешался в каледонские дела в прошлом году.

— Но как я знаю, в прошлом году сторона вашей почтенной тетки одержала громкую победу…

— Да. А могла одержать куда более громкую. И тогда мы бы уже спокойно воевали на юге.