Чтение 31–й страницы книги ~Стальное зеркало~

— Сначала тишина, потом равновесие. Мелкая бестолковая война против любого, кто наберет силу. И все будут опасаться нажить слишком опасных врагов. Альба будет прикупать свое. Понемногу, по кусочку — куда им торопиться. — Герцог Ангулемский опускается в кресло, моргает, и как не было ничего, ни крика, ни ладони над свечкой. Брезгливое раздражение. Глупости. Потерянное время. — Потом мы этот баланс снесем.

Вот и вернулись к тому, с чего начали в апреле. Как и не было нескольких месяцев… да и что там, если Клод за столько лет не понял, что у нас с ним мерки разные, и то, чтоон готов стряхнуть, как крошки со стола — мелкая, мол, война, — меня не устраивает. Совсем. Отправлялся бы он под Марсель, ему привычно тысячами считать. А если нас так считать да смахивать, камешки быстро кончатся. Слишком быстро.

А представлять себе, что и как он снесет, и вовсе не хочется. Зато домой хочется, да поскорее.

— Вы не учитесь, кузен. Вы пытались предотвратить лихорадку, ампутировав пациенту голову. И попутно едва не погубили много других вещей. Впрочем, о них вы заботиться не обязаны. Но начать думать вам придется. Если вы не хотите увидеть столь поэтично вами описанный горящий торфяник у себя дома по своей вине.

И что это он хочет ска… так. Погоди-ка. И когда же это он про торфяник услышал — тогда, на юге, и от меня, или вчера и от Эсме?..

— Молодой Гордон у вас?

— Хотите, чтобы этот юный герой остался цел — проследите, чтобы он больше не появлялся в Аурелии.

— Если вы с ним хоть что-нибудь…

— То что? — спрашивает Клод.

Напрасно спрашивает, ой, напрасно.

— Знаете ли, Ваша Светлость, я очень люблю свою родину. Аж в Равенне, видите, известно, как сильно и страстно. И из Равенны, наверное, кажется, что я что угодно сделаю и на что угодно глаза закрою. Потому что как же без меня наши родные просторы. Это из Равенны, господин герцог.

— Вы закроете глаза, господин граф. На все, на что нужно. Вы возьмете своего Гордона, поедете во дворец и присягнете королеве Марии. После этого вы отправитесь домой. Делайте что хотите, поддерживайте Мерея, ссорьтесь с ним, но эти два года Мария должна оставаться королевой. Если вы хотите умереть, это тоже просто устроить.

Значит, еще и это… Значит, они ошиблись со сроками. Не прожила Мария-регентша этот месяц, поторопилась.

— Как прикажете, господин герцог.

— Я не могу вам приказывать, кузен. Вы служите не мне.

— Не привык еще, простите. Я покину пределы Аурелии так быстро, как смогу. Не думаю, что это займет больше трех недель, если только еще какая-нибудь не ваша свита не решит помешать.

— Я постараюсь за этим проследить… но на вашем месте я озаботился бы тем, чтобы ваши сопровождающие не бросали вас в самый неподходящий момент. Я думаю, что новости о состоянии… здоровья моей родственницы уже дошли до Лондинума, а это упрямые люди. Ваш Сцевола цел и невредим. Несмотря на все его попытки добиться обратного. Я вам сочувствую.

— По какому из поводов?

— Трех недель.

— Простите, кузен?..

— Да, и еще море. Вам придется их провести в этом обществе.

Ай да юный Гордон! Это он, получается, за сутки успел для Клода стать не просто мелкой сошкой, добычей, которую нужно поймать, разделать и приготовить должным образом, не питая к ней ничего, кроме кулинарного интереса — а прямо-таки воплощением… чего-то. Упрямства, видимо. Бессмысленного. Глупо, конечно, но примечательно. Далеко пойдет юноша.

— Я бы и больше провел с удовольствием, не поймите меня превратно. — Да и уже больше месяца провел…

— Что ж, тогда поздравляю.

— Благодарю. И можете не беспокоиться за столь ценного для всех посла. Я, может быть, и дурак, но…

Человек за столом раздраженно дергает уголком рта. Пустая трата времени, говорит он, если бы я беспокоился, все кончилось бы иначе.

— Боюсь, что этот долг вы вряд ли сможете вернуть.

Два долга. Два. И оба уж как-нибудь да верну. Хоть ему и на юг, а мне на север — а все равно ухитрюсь. Хоть чудом, хоть еще как-то… но это уже не клодово дело. Его там не было.

— Позвольте вопрос, кузен?

— Да?

— Для вас-то он что значит?

— Теперь уже, скорее всего, ничего. Но это не имеет значения.

Странно как-то. И ответ странный, и все вокруг этой темы — чудно. Куда-то я встрял, а куда — не понимаю, в упор не вижу…

— Я этому… родственнику, в общем, полную благодарность еще выразить не успел. Могу и выразить при личном визите. С объяснением обстоятельств.

— Кузен, вы сделаете именно то, что было перечислено. Заберете молодого человека, принесете присягу, покинете страну. Я надеюсь, что вы меня поняли.

— Как пожелаете. — Нет уж, навязываться я не буду. Наше дело предложить… — Благодарю вас, кузен.

— Благодарите Бога за то, что от мертвого от вас существенно больше вреда. И за то, — усмехается хозяин дома, — что на вашем месте я бы делал примерно то же самое. Только лучше.

Чем отличается счастливый Гордон от обычного? Ничем. Только глаза у него подозрительно блестят. Торжествующе так. И ведь знаю я, знаю, что он мне скажет, как только мы отъедем на сто шагов от дома герцога Ангулемского. Улица вокруг бурлит — середина дня, каждой твари по паре, от расписных карет, что ползут в сторону дворца до разносчиков, должно быть шумно, а нас словно колпаком каменным накрыло. И отчеркнуло ото всей суматохи. Как это у мальчишки получается?

— Господин граф… я ему ничего не сказал. — Так и есть. Угадал, слово в слово. И тон угадал. Начинаю понимать Клода…

— Эсме, если бы вы понимали, что говорите, вы бы меня оскорбили. Вы не могли ничего никому сказать, потому что я очень постарался, не упоминать ни о каких своих планах в вашем присутствии.

Соображает. Молча. Хлопает глазами — не обиженно, нет. С полным пониманием. Разумеется, так и нужно было. Кто ничего не знает, тот ничего не выдаст. Вот только чем он Клоду тогда голову морочил?

— Так что вы такого не сказали?

— Ничего. Ни про Арморику, ни про то, что вам велели передать.

— А вас спрашивали?

— Да… — Юноша слегка морщит нос. Что-то мне эта гримаса напоминает… кого-то. — Меня спрашивали обо всем.

— И вы ничего ни о чем не сказали… но, кажется, второй раз изложили господину герцогу мою теорию. Очень своевременно.

— Он хотел меня убедить… помочь ему в розысках. Спросил, понимаю ли я, что будет у нас дома, если вы не найдетесь… Он не сказал, в чем именно дело. Но я отчасти догадался. И сказал, что если вы найдетесь, то будет… Я сразу понял, что вообще говорить не следовало, и замолчал.

— О чем вы догадались, Эсме, и что вы сказали? Излагайте… уж.

Четыре загадки в голове одновременно — и все жужжат. Кто за мной охотился? Ну не королевская же тайная служба. Она, как раз, если я правильно Клода понял, ничего не знает, совсем. Зачем меня выдали — и кому? Почему Клод меня отпустил? Я не предупредил его об опасности. Я подставил его под удар и едва не убил важного союзника. И, пожалуйста — на свободе, живой и целый. И какого рожна он на меня кричал?

— Я знаю, что так отправляют на корабле, господин граф, — потупилось упрямое дитя. — Вы посылали господину графу Хантли деньги. Больше, чем получили от Ее Величества Жанны. А господин герцог Ангулемский не хочет, чтобы окончательно победила партия Ее Величества королевы-регентши Марии.

— Да? Почему же?

— Так дома говорят, — Эсме пожал плечами. — От него тогда никто не будет зависеть.

— Эсме, — морщится Джеймс, — никогда не полагайтесь на то, что говорят. Даже на правду.

— Я знаю, что нужно думать самому. Но у господина герцога всегда находятся причины нам не помогать, но вмешиваться.

— Эсме, как вы думаете, зачем меня искали? И что произошло после того, как меня нашли?

— Не знаю, господин граф. Со мной… беседовали до середины ночи, но ни о чем не рассказали.

— Где мы сейчас с вами находимся?

— В Орлеане.

Есть у семейства Гордонов недостатки.

— Поднимите голову, что вы видите над собой? Видели ли вы это вчера вечером?

Честно поднял, посмотрел, прищурился. Покачал головой.

— Помогать, Эсме, можно по-разному.

— Если я только помешал, прошу меня простить. Меня не учили многому из того, что здесь в обычае.

— Здесь это тоже не в обычае. Так что вы там наговорили?

— Господин герцог Ангулемский мне угрожал. И был очень настойчив. Я не мог предположить, что он хочет помочь, а не убить. И я ему попытался объяснить, что у нас будет. Торфяники эти помянул… только потом вспомнил, где про них услышал, — на последней фразе в голосе звучит вполне различимое смущение.

Непростительная совершенно для Гордона вещь — не помнить, кто что сказал. Когда тебе шестнадцать, ты один в чужой стране и тебя пытается разобрать на части второй человек в этой стране… при том, что от его взгляда и люди много постарше лужей растекаются.

— И что еще?

— И все. Господин герцог очень рассердился и напомнил мне о том, что мне не подобает поучать его. Я перестал.

Разговаривать, вероятно, он тоже перестал. Чудеса. И ему ведь позволили замолчать. Потому что поняли — мальчик будет следовать приказаниям, сколько сможет.

Я теперь понимаю, почему ни один курьер до столицы не добрался. Их допрашивать бесполезно. Отобрать письма можно, но все остальное… то, что начнет говорить, останется только добить, а верить сказанному все равно будет нельзя. Знали канцлер с королевой, кого отправлять.

Ну что ж. Мне остается только действительно благодарить Бога. За тех десятерых, спасибо им огромное. Очень вовремя они там оказались. И к месту. Я дурак, я дважды и трижды дурак, но теперь у меня развязаны руки. И я, кажется, знаю, что я стану этими руками делать — потому что здесь же, прямо под носом есть простой способ даже не выиграть нашу войну, а сделать так, чтобы эти два года ее не было вовсе. Если у меня получится — а у меня получится. Должно получиться.2.

Молодые замужние дамы быстро обзаводятся некоторыми весьма приятными в семейной жизни привычками. Например, лично встречать любимого супруга, когда он — поздно ночью — возвращается из гостей. Впрочем, по меркам супруга — где-то в середине дня, а достойные жены следуют образу жизни своих мужей.

Да и ложиться спать в одиночестве совершенно не хочется. Вдруг еще решит не будить…

Герцогиня Беневентская созерцала возвращение супруга и его свиты с лестницы. И одолевали ее совершенно неподобающие даме, являющей из себя само совершенство, желания. Например, что-нибудь этакое сказать или что-то бросить. Не в возлюбленного супруга, хотя… можно и в него. Поскольку благоверный был очень, по замечательные свои уши, счастлив — а причину счастья можно было обнаружить на клинке, а также на воротнике и заткнутых за пояс перчатках. На остальном — не с лестницы. Кровь на черномплохо различима.

По лицам де Кореллы, марсельского полковника и еще двоих сопровождавших тоже можно было понять, что это за причина. Драка. Хорошая такая драка… и сколько же было противников? Трое? Больше? Крови многовато…

Не то чтоб Шарлотта возражала против того, что ее муж будет обладать обычными мужскими привычками: воевать, драться… Нет. Мужское дело. Но в Орлеане? Но средь ночи? Но в одиночку — поскольку свита зла и вовсе не изгваздана?.. Это какое-то бретерство худшего пошиба. И это герцог… и это ее муж. Безобразие!

И доволен как кот, забравшийся в королевский зверинец и загрызший там… страуса, не меньше.

Нет… кто-то в этом доме все же вынужден блюсти достоинство, и в этот вечер, как, видимо, и всегда, это придется делать госпоже герцогине. Супруга должным и радостным,радостным еще раз образом приветствуем и милостиво отпускаем приводить себя в порядок. Свиту — быстро и тихо опрашиваем, да тут никаких особых приемов и не нужно, простого «что случилось?» достаточно. Зато весь опыт придворной жизни срочно требуется, чтобы совершенно плебейским образом не заорать «кого?» там же и тогда же. И на то, чтобы не спустить всю эту бесполезную ораву с лестницы. За разгильдяйство и небрежение долгом.

Заведение, о котором благовоспитанным дамам и знать не полагается, они хотя бы вместе жгли.

Тогда дражайший супруг явился без всяких улик на одежде, только насквозь пропахший дымом. На вопрос «почему бы это?» объяснил, что на улице устроили костры в честь праздника, вот он со свитой и решил постоять у такого костра. Сказано было так спокойно, наскоро и невинно, что Шарлотта даже поверила. Не прошло и суток, как весь Орлеан узнал, что это был за костер, а дурой госпожа герцогиня никогда не была. Припертый к стенке де Корелла подтвердил ее догадки. Тогда Шарлотта ничего не сказала. Но запомнила.

Сейчас… нет уж, сейчас возлюбленному супругу придется ответить на несколько вопросов.

Господин герцог, свежий как нарцисс полевой и все еще неприлично счастливый, входит в спальню, смотрит на дарованную ему Богом половину и говорит:

— Кажется, я должен кое-что объяснить.

Половина эти игры видела и сама в них играла, сколько себя помнит. Отдавать инициативу она совершенно не склонна.

— Возлюбленный супруг мой, у меня есть всего один вопрос: какого черта? — Хорошо воспитанные молодые дамы всегда используют только уместные выражения. Ничего более приличествующего ситуации, чем брань, Шарлотта Корво придумать не может.

Супруг склоняет голову к плечу и задумывается. По подозрениям Шарлотты — над вопросом. Сейчас, кажется, начнет уточнять, какого черта что именно? Приготовить на завтрак, поставить в стойло, ошкурить и набить опилками, похоронить в саду? Или какого черта — лысого, зеленого, синего, мелкого, рогатого?

Каледонского. Спасать надо было, думает про себя Шарлотта. Громко думает. Почти подсказывает.

— Что именно вас так обеспокоило? — наконец спрашивает муж.

— Ну как вам сказать… Может быть то, что Ваша Светлость по ночам ворует сыр из всех мышеловок города Орлеана? Может быть то, что Ваша Светлость впала в детство и забыла, зачем при ее особе находятся телохранители… а это тело, между прочим, по закону частично принадлежит мне? Может быть то, что Ваша Светлость наскучив поджогом веселых заведений, вздумала спасти одного из самых опасных своих врагов от моря и до нынешней границы Арелата?

На последнем вопросе супруг кривит губы. Все предыдущее его забавляло и, кажется, весьма льстило.

— Вы настолько меня недооцениваете?

— Нет. Это вы настолько себе не представляете, с чем играли. Чтобы не быть голословной… вы же не поручите человеку, нанятому старшим Орсини, совсем старшим, готовить вашу еду?

— Я представляю себе, с чем играл. А после сегодняшней встречи я представляю себе это намного лучше. Возлюбленная супруга моя, поверьте — я знал, что делал. Но я буду вам признателен, если вы расскажете мне, как смотрите на это дело…

— Я отвечу на ваш вопрос, если потом вы скажете мне — зачем.

Чезаре думает, потом кивает.

— Я расскажу и объясню. Это то, что вам следует знать. Но сначала вы расскажете, чем уж так ужасен, на ваш взгляд, мой, ваш и Его Светлости герцога Ангулемского родич.И чем он так опасен для меня, — странная усмешка, такую Шарлотта еще не видела.

— Представьте себе, что у вас нет ничего. Ни людей, которым вы можете доверить свою спину, ни мало-мальски надежных союзников, ни даже слуг, про которых можно сказать, что они сегодня не были перекуплены. Нет денег. Нет уверенности, что хоть кто-нибудь вокруг будет соблюдать хотя бы собственный интерес. Представьте себе, что при этом вы заводите личных врагов быстрее, чем пожар идет по сухой траве. Представьте, что вы играете за дело, которое считали мертвым еще до вашего рождения. Представьте себе, что вы живы и что благодаря вам это мертвое дело ходит, дышит и всем вокруг жить не дает. Подумайте, что для этого нужно.

Супруг изумленно встряхивает головой, потом проходит и садится в кресло. Тянется к кувшину с вином, встает, так и не плеснув в бокал, подходит к окну и долго смотрит в ночную темноту. Кажется, это настоящая семейная ссора, не без интереса думает Шарлотта.

Разворачивается господин герцог очень нескоро.

— Госпожа герцогиня… — очень холодно, куда холоднее, чем в первый день знакомства, говорит муж. — Я должен отметить, что вы весьма дурно отозвались о моей свите. Все это мне поведали давным-давно. И обо мне — поскольку из докладов синьора Герарди я вполне был способен сделать выводы, сходные с вашими. Было это еще в апреле, если мне не изменяет память, — еще раз усмехается Чезаре. — Тем не менее, я признателен вам за этот рассказ.

— Господин герцог, сделать выводы и почувствовать — это разные вещи. Джеймса Хейлза опасается моя родня. Со стороны отца.

— Вы хотели бы, чтобы я смотрел, как он сражается с пятью противниками?

Боже мой… думает госпожа герцогиня. Боже мой.

— Правдивый ответ — да, хотела бы. И еще больше хотела бы, чтобы этих пятерых послали вы.

— Шарлотта, — вдруг оттаивает супруг, — простите меня, я забыл, что вы — прекраснейшая и умнейшая из женщин. И с самого начала неправильно повел разговор. Поверьте, что бы ни представлял из себя этот господин, вам больше не придется за меня беспокоиться. Есть вещи, которых такой человек, вернее, именно такой человек, не может себе позволить. И одна из них — открыто или тайно поднять руку на спасителя. По крайней мере, пока о деле помнят.

Если он скажет, что спасал Хейлза из-за этого, я обижусь, фыркает про себя госпожа герцогиня. Но супруг ничего подобного не говорит. Он прав, думает Шарлотта, а я… я испугалась. Вот что это такое — испугаться по-настоящему. Оказывается, от этого начинаешь думать о худшем, а не о вероятном. А нужно было обрадоваться. Да, теперь господин адмирал связан по рукам и ногам, ну как же я не сообразила…

— Простите, милорд. Вы совершенно правы, а я всего лишь испуганная женщина, не очень понимающая, что происходит. И я хотела бы получить обещанные объяснения!

Возлюбленный супруг, вполне успокоившийся возлюбленный супруг наливает себе вина, откидывается на спинку кресла…

— Вам это и правда необходимо знать. Дело в том, что слухи о моей невозмутимости сильно преувеличены. Безделье, ожидание, мелкие ежедневные помехи, глупость, необходимость соблюдать все формальности этикета, когда над нами горит крыша, сказываются на мне не меньше, чем на прочих людях из плоти и крови. Возможно, даже больше, потому что, к счастью своему, не будучи урожденным аурелианцем, я ко многим из этих вещей не привык. Я устаю. Когда я устаю, я начинаю делать ошибки. Или совершать поступки не ошибочные сами по себе, но невежливые по отношению к моей свите. Один из таких инцидентов имел место в королевской приемной.

Невежливые по отношению к кому?.. Раз, два, три, глаза ясные, улыбка теплая, голова работает, в обморок падать будем потом… К свите? Вернее, конечно, и к свите тоже. Но как нужно рассуждать, чтобы в первую очередь подумать именно об этом? И ведь сейчас было то же самое. Он решил, что виноват передо мной. Виноват тем, что пренебрег моими чувствами. Напугал.

— А чтобы как следует отдохнуть, мне нужно… — спокойно продолжал супруг…

— Убить кого-нибудь? — ну это как раз знакомо, просто и привычно. Та самая родня со стороны отца, даже не через одного, а практически поголовно.

— Я предпочитаю не доводить дело до подобного, — качает головой супруг. — Учтите, что этим кем-то может оказаться кто угодно. Совершенно кто угодно, — раздельно повторяет он. Шарлотта верит сразу. — И меня это не всегда устраивает. Потом.

— А что же?

— Мне нужны настоящий противник или настоящая опасность. Лучше вместе, тогда совсем хорошо и хватает надолго.

Замкнутый круг, думает Шарлотта. Чтобы не причинить ненароком вред кому-то из ближних, он иногда должен пугать до полусмерти этих же ближних. Бедный милейший капитан де Корелла. Бедные мы все… но я как-нибудь привыкну. Постараюсь.

— Благодарю вас, милорд, — герцогиня подходит к данному Господом супругу, кладет ему руку на плечо. — Я действительно очень признательна за то, что вы мне все объяснили.

Больше, подробнее говорить не нужно. Он поймет.

— Я, — говорит Кит, — от смеха чуть с крыши не упал.

Мог бы и упасть, если бы смеялся вслух. Верней, упасть со стрелой в неподходящем месте, на память от марсельского гения-поджигателя. Но упали другие, те, кто, в отличие от Кита, не поверил глазам своим. Человек из свиты Корво не то чтобы бегал по стенкам… но был очень близок к тому. Чтобы оказаться на уровне крыш, ему хватило сучковна дереве, крюков, на которых подвешены ставни и выступов в кирпичной кладке. Стрелял он так же быстро, как говорил и бегал. И не промахивался.

— Да… господин Хейлз — это смех один, — кивает сэр Николас. — Вы себе не представляете как трудно в этом городе найти людей, которые и в самом деле прилично владеют оружием, готовы работать группой и не удерут с вашими деньгами… а у меня их теперь на дюжину меньше. Что случилось на этот раз? Надеюсь, они не пытались его соблазнить и покинуть?

Последняя часть фразы относилась к тому дифирамбу, который Кит пропел статям и наглости каледонского адмирала, после того как встретился с ним на Рыночной.

Кит тогда глазам своим не поверил — точнее, поверил, но не сразу. Это вам не судомойка… это роскошнейшая молодая торговка из заречного предместья. Блондинка с такими прелестями, что непонятно, как ее прямо с улицы какой-нибудь зажиточный вдовец не потащил в ближайшую церковь.

Своим восторгом он сразу же по возвращении в посольство поделился с Никки — и немедленно пожалел об этом. Потому что любезнейший сэр Николас, горячая голова, подпрыгнул, завис над полом и полетел запускать уже давно спланированную операцию. Даже ничего слушать не стал, как обычно в таком состоянии.

— Ну… — улыбается сэр Кристофер, — я бы сказал, что их соблазнили и покинули в самый пикантный момент. Эти двое только-только распробовали добычу… и тут добыча кончилась.

— Эти двое? Но с Хейлзом было пятеро.

— Эти не в счет. Двое сбежали сразу, троих вывели из игры потом. Один, кажется, остался жив. На этом, кстати, ваши умеющие обращаться с оружием люди потеряли пятерых. Впрочем, дальше у них бы, пожалуй, все получилось. Но тут как раз подоспела подмога — а я чуть не свалился с крыши.

— Сэр Кристофер… — секретарь посольства смотрит очень печальными светлыми глазами. Сознает, что над ним беспардонно издеваются.

— Видите ли, после того как мы с вами расстались вчера днем, я нашел Уайтни. И весьма подробно рассказал ему о вашей маленькой затее. Поставил, так сказать, в известность. Идти за ним самому мне было несколько затруднительно, а свои контакты на улицах я большей частью оборвал. Однако за почтой молодого человека я все же проследил. — Удобное лицо у сэра Николаса, трудно читать, дипломатическое лицо. Но вот веки выдают, да — если знать, куда смотреть. — Одна из записок ушла в известный нам обоим особняк. Так вот, когда господин Хейлз остался, наконец, в одиночестве и стал доступен авансам, на сцену вломился… господин герцог Беневентский, со свитой. И принял участие в деле. Если быть совсем точным — он его, собственно, на пару с Хейлзом и закрыл, собственноручно. Свита только ваших арбалетчиков сняла. Как я и предполагал, Его Светлость очень хороший мечник. И они с Хейлзом не первый раз дерутся на пару. Такой дуэт — любо-дорого поглядеть. И сами знаете, сколько времени требуется для того, чтобы как следует спеться. Этого ни в какую пьесу не вставишь — на выручку убийце галопом приносится… жертва — и выясняется, что они — лучшие друзья. Или даже разлученные в детстве братья. Такого публика не съест. Даже в доках.

— Какого черта?! — после долгой паузы спрашивает Трогмортон.

— Какого черта что именно, сэр Николас?

— Какого черта вы поставили в известность об операции человека, подозреваемого в измене?.. — Да, сэр Николас принял новости плохо. Он же прекрасно знает ответ.

— Подозрения в таких случаях — неудобная вещь. Их начальству не предъявишь. Я предпочитал быть уверенным. И я по-прежнему считаю, что вы приняли неправильное решение. Мне не нравится расклад в Каледонии, он слишком пахнет религиозной войной. Что бы Хейлз о себе ни думал, нужен он в первую очередь нам.

— Мне не нравится, что именно вы явили собой наиярчайший пример того, на что я жаловался герцогу Ангулемскому. К моей бесконечной досаде, этим случаем я с ним поделиться не смогу. В слишком неловкое положение попаду, — обычно любезнейший и приятнейший Никки так не говорит. Обычно он оставляет сарказм для отсутствующих в кабинете персон. — Впрочем, пустое… Чего еще я мог ждать? — Вопрос, несомненно, риторический.

— Вас же предупреждали, — говорит Кит. — Я это знаю точно. Двое — по собственной инициативе, одного попросил я. Я не хотел ставить вас… в неловкое положение. А поделиться этим случаем вы и правда не сможете. Поскольку, дошинковав ваших людей, наши убийца с жертвой тихо поговорили — и господин Хейлз отправился как раз в особняк своего старшего родича, вместе с остатками набежавшей подмоги.

— Давайте оставим в покое мои совершенно непростительные промахи, — слегка морщится Никки. — Вы сказали, что эти двое не первый раз дерутся на пару. Вы следили заКорво, я следил за Хейлзом вплоть до его отбытия из Орлеана. — «Я» и «вы». А «мы» здесь больше звучать не будет. — Насколько мне известно, они встречались только один раз, да и то на людях, на королевском приеме. Я не ставлю под сомнение вашу оценку ситуации, но мне хотелось бы понять, как и когда подобное могло случиться.

— Я не знаю. Я тоже себе совершенно не представлял… такой возможности развития событий. И тоже ломаю голову. Но это просто нужно было видеть. Либо на моих глазах произошло Господне чудо, либо эти двое успели притереться друг к другу.

Вот в этом сомнений нет. Не так хорошо сыграны как Корво и де Корелла, была там заминка в первый момент, на одно дыхание, не больше — но дальше они друг на друга даже не смотрели.

— Итак, господин Хейлз ухитрился обыграть людей короля Тидрека на порядочную сумму… видимо, с полного согласия обоих своих родичей, — подводит итог секретарь посольства. — Я уже почти жалею, что равеннцы пришли с этим наймом не ко мне…

— Да, меня посещала эта мысль… особенно, когда я осознал, что мы сыграли в этом спектакле роль очень убедительной декорации, — кивнул Кит. — Нас обошли на повороте. Право не знаю, о чем мне будет более неприятно докладывать, об этой истории или о деле Уайтни.

— Я попросил бы вас не докладывать об Уайтни.

— Он мог действовать и по приказу… вы не допускаете?

— Допускаю. И это нужно будет выяснить в ближайшее время… но до того, если вас не затруднит, повремените с любыми докладами. И насчет той проверки, которую вы устроили в истории с Хейлзом — тоже.

— Меня это, как вы понимаете, не затруднит… — Сэр Николас, при всей своей горячности, никогда не предпринял бы столь резких действий, если бы не получил на то санкции… или прямого приказа. Поставив его операцию под удар, Кит позволил себе разойтись в вопросах политики не только с коллегой, а как минимум с частью Тайного Совета. Каковой мало склонен такие вещи терпеть. — Но, честно говоря, я не ждал возражений с вашей стороны.

— Мне нужно хотя бы несколько дней. Посмотреть, что они все теперь будут делать. Все, от Уайтни до маршала. Понимаете ли, сэр Кристофер… — Трогмортон надолго задумывается, глядя на перегородку. — Так же как вы своими глазами видели этот чертов дуэт, я видел господина герцога… и пятна на нем.

— Да… я понимаю, о чем вы. Я мог ошибиться, вы могли ошибиться, в деле может присутствовать третий, еще неизвестный нам фактор. И четвертый. И пятый. И чудеса тоже случаются. Вы правы. Я буду ждать столько, сколько вы скажете. Мне это не повредит — мокрому дождь не страшен. А с бумажной точки зрения провала вообще не было: в дело вмешался Его Светлость герцог Беневентский — приоритетный объект охраны, мы не могли рисковать его жизнью.

— Провала, — кивает Никки, — определенно не было. Поскольку не было операции. На господина Хейлза напали равеннцы, цинично переодетые людьми маршала. Поскольку мы бдительно следим и за ним, и за господином Корво — нам удалось обнаружить новые доселе неизвестные обстоятельства, которые необходимо всесторонне обсудить. На высочайшем уровне. Верно, сэр Кристофер?

— Верно. И посягать на жизнь господина Хейлза в этой связи — чрезвычайно неразумный шаг, поскольку его смерть в этих новых обстоятельствах может спровоцировать очень неприятный дипломатический скандал.