Чтение 25–й страницы книги ~Стальное зеркало~

— Господин полковник, вы никого не оставили в городе? Старших сыновей, других родственников? — Слова звучат очень мягко. Смысл… смысл потихоньку накатывает на Пьера, и ему делается холодно и скверно. Отчего-то ноет в левом плече.

— Всех я там оставил. Старших сыновей. Жену. Младшего, непохороненного.

— Именно поэтому я и сожалею о высказанном вами, — еще спокойнее и ласковее, хотя вроде бы уже некуда, отвечает Корво. — Я соболезную вашей утрате, господин Делабарта. Но я боюсь, что ваш праведный гнев и неправедные деяния епископа пойдут рука об руку.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать лишь то, что епископ подтолкнул общину к нарушению всех законов человеческих, а вы прокляли город во время кровопролития. Я не буду удивлен, если сгородом Марселем в ближайшее время случится именно то, что вы ему пожелали. Дословно.

— Но этого не… — это не Делабарта, это толедец.

— Может. — Посол улыбается. Скверно так улыбается, но не злорадно. — Я говорю это со всей ответственностью, как бывший священнослужитель. Может и бывает. Только очень редко. В последний раз это произошло в Мюнстере… во время франконской внутренней войны. Судя по всему, тоже случайно.

— Нам… — взрывается Людовик, хлопает ладонью по столешнице. — Не объяснит ли нам господин герцог Беневентский, что он хочет сказать?! — На чем Его Величество не останавливается, хотя следовало бы. Ветерок перепугано шарахается в сторону: нет, охладить королевский гнев ему не по силам. — В этом городе, в этом про… — король осекается, — безумном городе глупейшим образом убили ценнейшего пленного. Убивают епископов… собираются пойти на сделку с врагом! Но то, что говорите вы, Ваша Светлость!..

— Я полагаю, Ваше Величество, что нам нужна помощь Трибунала. Потому что мои знания носят… академический характер. — Послу королевский крик всецело безразличен, он слышит только суть, и в этом удивительно похож на своего соседа слева. Пьер ловит себя на том, что одно и то же качество у Клода считает недостатком, а у Корво — достоинством. — Я могу только сказать, что над Марселем стечением обстоятельств и злой, хотя, судя по всему, нецеленаправленной волей епископа, был совершен колдовской обряд, известный как «порча земли». В нужной последовательности. Результат обычно страшен.

— Я считаю, — клекочет герцог Ангулемский, — что при дальнейшем обсуждении присутствие полковника Делабарта будет излишним. С вашего позволения, Ваше Величество, я распоряжусь предоставить ему покои во дворце для дальнейшего пребывания. Не исключено, что глава Священного Трибунала пожелает задать ему вопросы, и я хотел бы быть уверен, что господина полковника можно будет найти.

Клод сегодня в третий раз высказывается удивительно вовремя. Делабарта сейчас не то в обморок свалится, не то коронованную особу действием оскорбит, а Его Величество тоже настроен не лучшим образом, но после этих слов обязательно вспомнит, что его ненавистный кузен очень не любит марсельскую вольницу… и уже качающееся на губах решение изменит.

— Доинтриговались… — выплевывает Клод. — Вольный город Марсель.

Король щурится, дергает ртом, протягивает руку и звонит в колокольчик. Трижды. Является, как ему и положено, первый гофмаршал двора. Пьер де ла Валле не кивает младшему брату, хоть и давно не виделись. Сейчас не до того.

— Господина полковника Делабарта, — велит король, — разместить со всем нашим гостеприимством, охранять и удовлетворять все его желания, как если бы это были мы. В ближайшее время мы пожелаем вновь видеть господина полковника Делабарта на нашем совете.

Вот так. Полковник кланяется и выходит, едва не спотыкаясь, словно из него вынули пружину. А Его Величество был бы совсем счастлив, если бы кузен выразил хотя бы тень недовольства. Но тот только наклоняет голову — как будто его совет был принят.

Король кружит по кабинету, звонкий пол отзывается каждому шагу. Сейчас лето и ковров на полу нет — Его Величество не любит ковры. Терпит, как защиту от холода и сквозняков, но не любит. Может быть, потому что они глушат звук шагов. Своих — и чужих. Еще один подарок от двоюродного дядюшки. На долгую память.

— Насколько можно верить тому, что сказал этот… полковник городской стражи?

Пьер сидит у окна в кресле, закинув ногу на ногу. Качает головой. Кажется, он был единственным, кто за недавним обедом ел с аппетитом. Наверное, и в нынешнем положении способен изыскать что-нибудь выгодное или хотя бы утешительное. Хотя у него всегда были огорчения отдельно, а аппетит — отдельно.

— Думаю, Ваше Величество, что можно вполне. Депешу из города отправили тринадцатого, а о смерти епископа в ней — ни слова.

— А тому, что говорил молодой Корво?

— Думаю, тоже. Он сам предложил обратиться к Священному Трибуналу. Значит, уверен в своих выводах… и всерьез обеспокоен.

— Только Трибунала нам и не хватает!.. — Людовик тоже подходит к окну, но ветра нет и дышать нечем. Зато можно стукнуть по раме. — Впридачу к этим… с ручками!..

— Я должен вам признаться, Ваше Величество… меня об этом предупреждали. Во время свадебных торжеств сэр Николас Трогмортон намекнул мне, что вашего кузена очень радушно принимают в этом доме. И я, увы, тогда не придал его словам значения.

— Насколько радушно? — Очень хочется что-нибудь разбить. Но не стекло же и не перед визитом главы Священного Трибунала.

— Очень радушно. Я отнес это на счет… общей безукоризненности молодого Корво.

— Пьер… — тяжело вздыхает король. — Какая, к чертям зеленым, безукоризненность!.. Я бы… я бы понял, если бы некие двое друг на друга… наглядеться не могли. Чувствам и совет не помеха. Но это же Клод. Клод, а не его пустоголовый братец! И Корво… Ну какое тут? Это… это они нарочно!

Хорошо, что они одни, хорошо, что можно кричать, хорошо, что есть повод для крика, сторонний повод. Не имеющий прямого отношения к городу Марселю и произошедшей там чер… припадку скверного безумия.

— Ваше Величество? — Коннетабль несколько озадачен и это написано на лице.

— Это они издеваются. Оба. И с самого начала издевались! С апреля. Изображали тут… вражду. Клод под это с меня всю Каледонию получил. Целиком. Через год. — Король почти не верит сам себе.

Пьер мрачнеет. Мнет подбородок…

— Ваше Величество… мне так не кажется. По-моему, это не сразу. Что-то изменилось позже. Но тут я не могу поручиться за свои выводы. Ваш кузен — мы привыкли, что его видно насквозь. И забываем, что при всем при этом он умудрился сварить заговор под носом вашего дяди — и тот об этом так и не узнал, а мы только чудом и заметили.

— Ну что, что, что могло произойти? Да я сам, в общем, их свел! Я же хотел, чтобы мой кузен… унялся. Чтобы Корво его утихомирил с этой его Каледонией. Так же и вышло вроде… уже три недели тишь да гладь. Даже делом занимаемся, ну ты же видишь, все же при тебе происходит. Скоро уже выступим. А это вот, сегодняшнее — это что такое?!

— Как я понимаю, это оба одновременно подумали, что соседа нужно будет удержать… от излишне резких движений. И оба передумали. Тоже одновременно. А почему и как — я в ум не возьму.

Король думает, что коннетабль издевается. Король наклоняет голову, опирается на раму, смотрит внимательно в давным-давно знакомое, наизусть, до черточки, лицо де лаВалле.

— Пьер… вот ты меня сколько раз удерживал, а?

— Ваше Величество… нам приходилось соблюдать осторожность. А тут, кажется, никто и не прятался.

— А показывать-то всему совету зачем?

— Де Кантабриа не понял, что увидел. Он ничего не понял. Даже, что жив остался чудом. А кто еще там был?

— Плевать на толедца. Мы. Нам показали. Что случилось, что изменилось?

— Беда. В сравнении с которой не важно, кто что знает.

— Да что ему за дело до нашего города и нашей беды?!

— Не знаю. Но вот ваш кузен знает. Он ведь не ошибся.

— Что мне его, спрашивать, что ли?

Входят с докладом: глава Трибунала пожаловал и ожидает начала совета. Этот не из тех, кого заставишь ждать в приемной. Так что пора отвлечься от одних неприятных загадок — ну разумеется, был один Клод, были неприятности, потом добавился Корво, и они удвоились — и перейти к другим. Марсельским.

Главу Священного Трибунала города Орлеана король видел лишь однажды, на коронации, и тогда ему было не до разглядывания. Зато сейчас его можно разглядывать вдоволь. Черная ряса, белые капюшон и пелерина. Невысокий человек, очень ладный, очень спокойный… и неприятным образом уверенный в себе. Сидит в кресле, на которое любезно указал ему король, словно на троне. Гладкостью черт и черно-белым одеянием напоминает Его Величеству герцога Беневентского.

Король с нехорошим интересом загадывает, утроятся ли неприятности, или внешнее сходство все-таки не обещает сходства внутреннего.

Делабарта, там, наверху, уснул прямо в кресле — и его решили не будить. Его речь и все последующее дословно пересказывает Пьер. Внутреннего сходства нет, с каждой новой фразой доминиканец зеленеет на глазах. Сходства нет, а неприятности, кажется, есть.

Господа герцоги молчат, как две рыбы. Черная и пурпурная. Застыли и слушают, не поправляют — впрочем, и не нужно, Пьер все правильно излагает, — не добавляют. Де Кантабриа же вовсе ничего не понимает, но на доминиканца смотрит с едва скрытой жадностью. Нашел, наконец, опору и зацепку. Марсельцы с ромеями могут плести чушь, ошибаться, врать и вообще делать что угодно — но глава Трибунала-то не станет. Его можно и нужно слушать, ему можно доверять… счастливый человек дон Гарсия. Отыскал соломинку посреди бурного моря.

— От лица ордена и Церкви я хочу поблагодарить Ваше Величество за приглашение и за то, что вы любезно вняли совету Его Светлости герцога Беневентского. Весьма своевременно вняли, — выговаривает глава Трибунала.

Слова он произносит очень медленно, будто каждый звук требует усилия. Гладкое безвозрастное лицо еще недавно блестело, словно отполированное яблоко, а теперь похоже на яблоко старое, зимнее. Не сморщилось, но как-то одрябло.

— Ваше Преосвященство, я благодарю вас за то, что вы так быстро откликнулись на нашу просьбу. Но нельзя ли узнать — что произошло и на что мы можем рассчитывать?

— То, что произошло, уже было названо. Совокупность действий, совершенных разными сторонами без злого умысла, привела к тому, что ныне община города Марселя находится под угрозой. Что произойдет, я сказать не могу. Ваше Величество, такого на землях, опекаемых Церковью, не случалось уже пять сотен лет. Обычно такие вещи мы пресекаем еще на первой стадии, если не на стадии намерения. Я не знаю, как все это прошло мимо наших братьев в Марселе… наверное, сказалось отсутствие собственно малефика. Несчастный Симон, — король еще мгновение не мог понять, кто это, потом вспомнил, что это — имя марсельского епископа, — в ослеплении считал, что радеет Божьему делу, а достойный полковник городской стражи, как я понимаю, просто дал волю справедливому гневу… не вовремя.

Его Светлость герцог Беневентский прав — последний известный нам случай был в Мюнстере. Но мы не имели и не имеем оттуда достоверных известий — в городе не было нинаших братьев, ни наших единоверцев. Мы только знаем, что там стало невозможно жить. Люди убивали и страшно мучили друг друга из-за пустяков. Иных пожирали стены домов и мостовые. Начался мор. А потом город взяли и произошла неслыханная резня.

Король Людовик некоторое время хочет, чтобы его пожрало кресло, стоящее во главе стола. Или пол, на котором оно стоит. Или перекрытия, или камень, или земля под фундаментом. Что-нибудь. Открыло пасть, цапнуло, закрыло и чавкнуло, облизываясь. И чтобы дальнейшее было заботой кого угодно. Герцога Беневентского, Священного Трибунала, полковника Делабарта, святого Эньяна…

Самое огорчительное, что у него нет поводов не верить главе Трибунала. Нет повода придраться к его объяснению, назвать все это выдумкой или плодом излишней мнительности. Что было в Мюнстере — никто не знает, но сказки про проклятый город до сих пор рассказывают. И мостовые, пожирающие людей, это еще так… для самых маленьких. Остальным пугают непослушных детей особо скверные няньки.

— Как с этим бороться? — спрашивает Его Величество.

— Как можно скорее сместить и предать суду всех, кто ответственен за предательство и мучительство, — говорит доминиканец. — Взять город под свою руку — и даровать ему хартию заново. Это может помочь. Мы немедля отправим туда людей из миссий… не затронутых происшедшим. — Как, удивляется король? Арелатцы пропустят доминиканскую миссию? Да уж, пошутил Его Преосвященство! — И сообщим генералу ордена и Его Святейшеству. Но, Ваше Величество… правда заключается в том, что нужного опыта, увы, нет ни у кого.

— Мы вас не понимаем, — смотрит на доминиканца король Аурелии.

— Ваше Величество, деревенскую общину, если уж случилась такая беда, можно просто переселить, а еще лучше расселить по разным местам. В сочетании с искренним раскаянием это помогает. Но Марсель — большой портовый город.

— В осаде, — напоминает де ла Валле.

Очень так вежливо напоминает, а стоило бы напомнить главе Трибунала, что его братьев из марсельской провинции вырезали во время боев под Марселем, еще в конце зимы.Черно-белые «ласточки» свили себе гнездо не в пределах города, а чуть поодаль, в замке — и тут пришел де Рубо, и остались от замка-гнезда только дымящиеся руины. Удивительные все-таки люди состоят в Ordo fratrum praedicatorum. Приор орлеанской провинции знать не знает, что творится в марсельской… и искренне так удивляется, как его тамошниебратья проворонили происходящее. Да вот так вот, запросто — плохо их было слышно с того света…

Зато очень интересно, почему магистрат Марселя и особо — «несчастный Симон» не позаботились защитить орден.

— Да, господин коннетабль. В осаде. Я понимаю, что это смешной совет, но мне кажется, что чем скорее вы окажете помощь городу, тем лучше.

— Неразумно было бы, — изрекает де Кантабриа, — пренебречь и словом Церкви Христовой.

Конечно, этот случая не упустит. Ведь слово Церкви совпадает с его собственным мнением.

— Ваше Величество, — слегка склоняет голову доминиканец. Толедского гранда он словно и не услышал. — Я вижу, что здесь присутствует господин герцог Ангулемский, маршал Аурелии. Орден далек от военных дел, и мы помним, что кесарю кесарево, однако ж, не так давно господин герцог принял верное решение и оградил нас всех от несчастья, подобного марсельскому…

Что? Принял верное решение и оградил нас… Как? Когда?

На лице кузена — как всегда — брезгливое раздражение. Де Кантабриа недоумевает, насколько может. А вот Пьер… ну конечно же. Фурк. «Господь свидетель…». Вот что этобыло. Вот почему Клод тогда сказал «нет» и хлопнул дверью, а не ответил «да» и не отправился запускать свой почти готовый мятеж. Он просто знал, что на такое нельзя соглашаться даже для вида.

И сегодня до обеда он тоже понял, что происходит, к чему дело идет. Ну и Корво, разумеется — папский сын, сразу разобрался, о чем идет речь и чем это грозит. Вот они к чему друг друга пытались поймать. А тут еще толедец… правильно, не шуметь же при нем. Хотя лучше бы Корво помолчал и высказался приватно, без де Кантабриа и Делабарта.Видимо, тут его Клод и хотел остановить… но куда там.

Король мучительно вспоминает все, что говорил на утреннем совете. Кажется, ничего лишнего. Кажется, ничего не одобрил и не осудил. Может быть, все еще как-то сложится… без мюнстерских ужасов. Или хотя бы ограничится Марселем.

— Мы благодарны ордену святого Доминика и Вашему Преосвященству за помощь и добрый совет.2.

— Самое время для лунатиков, — говорит Кит.

— Луны не видно, — сосед идет тихо, дышит ровно, крыши ему не в новинку.

— Это только полные новички ходят во сне при лунном свете, — тихо поясняет Кит. — Настоящий лунатик пребывает в поисках луны, а потому гуляет по карнизам именно когда луны нет. Потому что какой же смысл ее искать, если она есть? Хотя я не думаю, что это объяснение убедит городскую стражу.

Сосед кивает. В дневной своей жизни он — охранник. Дом, где он служит уже двенадцатый год, занимается шелком и пряностями. И платит ему вовсе не за то, чтобы он препирался с друзьями или коллегами хозяев. Особенно, если эти друзья и коллеги несколько лучше его ходят по крышам. Городскую стражу, впрочем, можно убедить почти в чем угодно, это вопрос суммы. А вот хозяев дома убедить получится вряд ли. Впрочем, это и не потребуется — те, кто сейчас занимает места у всех четырех входов и выходов, тоже неплохо знают свое дело.

Городская стража может вмешаться… а может и сделать вид, что ничего не замечает. Совершенно ничего. Если сообразит, на что нацелились бродящие по крышам лунатики. «Соколенок» хорошо платит — столько же, сколько целый ряд веселых домов на этой улице. Но вовсе не за то, что стража побежит предупреждать, выручать и помогать. Только за то, что стража как бы и не видит некое заведение — не замечает приходящих и уходящих, не смотрит, что привозят и увозят. А за любовь и дружбу страже тем более не платят.

Улица пуста и безвидна: праздник. Мало где так ревностно соблюдают церковные праздники, как в веселых домах. И мало кто так часто ходит к мессе и на исповедь, как обитательницы веселых домов. Сейчас все здешние девки спят, чтобы спозаранку пойти по церквям. Так что в нынешнюю ночь любителям сладкого и острого придется обойтись другими развлечениями.

Дома темны, сторожа расслабились, ни случайного пешего, ни случайного всадника, а луны нет, поэтому самое подходящее время для прогулок.

Мэтр Эсташ, надо сказать, сначала был очень зол. Он как выслушал Кита, так и решил, что это и есть тот оборот событий, которого он боялся. Начнут, мол, использовать вовсю, и погубят. В черную магию он не поверил. Пришлось сводить, объяснить и показать. Тут мэтр Эсташ пришел в состояние самое что ни есть кровожадное — и он сам, и его коллеги не раз пользовались услугами заведения, не по основной линии, конечно. Мысль о том, сколько всего может стать известным Трибуналу, подействовала на почтенного негоцианта почти так же, как на Трогмортона. Очнувшись он, мэтр Эсташ, естественно, а не сэр Николас, сказал, что закон Божий стоит выше законов человеческих, и долг почтенных жителей города — пресекать безобразие и разврат. Днем, ночью и в промежутках. Как пожелает доктор Мерлин. Фамилию «Мерлин» мэтр Эсташ выговаривал на местный образец — «МерлЕн», но Кит к такому давно привык.

И благословил его мэтр на восстановление в городе порядка и пресечение разврата. Людей нашел, сам им все объяснил, велел слушаться. Хорошие люди, дельные и опытные. Охраняют дома, склады и караваны. По-настоящему охраняют, а не как те снулые рыбы, что вяло плавают сейчас внизу, делая вид, что караулят веселые дома.

Было у этих ребят еще одно достоинство. Если что-то пойдет не так — шум, конечно, поднимется до шпиля орлеанской ратуши. Но шум этот будет простым и понятным. Местные церковные братства не раз просили все мыслимые власти прикрыть «Соколенка» — но понимания не встретили. А дети там мерли. И не только, как оказалось, от магии. Так что в одном из складов мэтра Эсташа на том берегу речки лежал, увязанным в тюк, человек, который раз в год-полтора платил заведению кругленькую сумму за развлечения, после которых тело нужно было хоронить очень тихо. Живой лежал. Пока. Если в нем не будет нужды, то через пару дней тюк просто уронят в реку.

И даже если всплывет, что в уничтожении безобразного места принимал участие некий студент родом из Альбы, то вреда не будет. Работает юрист на негоцианта Готье? Работает. Дерется неплохо? Неплохо, всему университету известно. Вот и попросил мэтр приглядеть, чтобы закон и порядок были соблюдены. Ну хотя бы порядок. Поскольку действие, конечно, противозаконное… но какое приятное!

Никки эти объяснения почти устроили. Почти — потому что сама идея ему понравилась, и эпилог показался вполне достойным всей пьесы «Соколенок», и, разумеется, кто-то должен пройтись по кабинетам хозяев, собирая переписку… и делать это больше некому, но пока Кит не явится пред ясны очи Трогмортона невредимым или хотя бы не слишком поцарапанным, Никки операцию не одобрит.

И наверняка счастлив тем, что он не имеет права ни приказывать «студенту Мерлину», ни запрещать ему. Его дело принять к сведению, предоставить ресурсы, если они нужны и если он согласен их дать — и доложить о последствиях. Еще он может дать совет. Который коллега из параллельной службы обязан рассмотреть, но которому он не обязан следовать. Одно из немногих достоинств общего устройства: если кто-то горит, пусть хоть со всеми потрохами, остальные — в стороне. И даже не отвечают перед начальством.

Советов Трогмортон на сей раз не давал. Выслушал, задумался, мысленно облизнулся на тамошние бумаги, напомнил, что лучше быть поосторожнее, ибо размен выйдет неравноценный, но каркать не стал — обошелся полунамеком. А сидеть будет до утра, пока не увидит Кита целым и с добычей, и непременно скажет, что ждал добычу, а не охотника.Так не терпелось, что и не спалось.

Хороший человек, и работать с ним удобно, потому что в чужую игру не полезет, соперничать не станет, а если придет сверху какой-нибудь неприятный приказ, то, может быть, предупредит. Последнее, конечно, лишнее — но это, в общем, его дело. По меркам их служб — можно сказать, друг.

Aэто, кстати, по нынешним обстоятельствам, немножко для него опасно. С этим придется что-то делать. Но не сейчас.

Сейчас… скрипнула дверь, где-то по соседней улице процокал поздний проезжий, чирикнул какое-то птичье ругательство разбуженный воробей… все на месте. Пора.

Окно на крыше — мутное, пузырчатое. Не потому что денег жалко, а потому что дождь, град и прочие стихии к хорошему стеклу беспощадны. А это переживет. А не переживет — не жалко. Резать его смысла нет. Спутник Кита наклоняется, выдыхает — и просто вдавливает его внутрь, вместе с рамой и задвижкой. Шум услышат, да. Не те, кто сейчас в подвале, но те, кто наверху. И пойдут проверять. Не торопясь — похолодало, гроза идет, ветер, черепицу сорвало… наверное.

Наверху их не должно быть слишком много. Следили сегодня с середины дня — получалась ровно дюжина. Пятеро своих, из заведения, семеро — при дорогих гостях; хозяева и гости в подвале, и им, если Кит все рассчитал правильно, сейчас не до того, что происходит снаружи. Да и стены с дверями у подвала очень крепкие, а наружу даже маленького окошка не ведет. Это очень удобно… и для их дел, и для дел разгневанных горожан под предводительством пронырливого студента.

Который уже нырнул — и уже внутри. Чердак, потолки низкие. Себе — самое вкусное. Первую стычку. Остальное сделают те, кто войдет снизу, а ему уж придется заниматься бумагами. Хорошо бы провернуть все потише. Тогда останется время спокойно распотрошить тех, в подвале.

Шум может начаться и в соседнем доме, принадлежащем тому же заведению. Там, конечно, сейчас все должны спать, а особых любителей подраться за хозяев — поильцев и кормильцев… и убивцев, зло ухмыляется Кит, — не найдется, наверное. С другой стороны, можно и не выходя из здания устроить такой переполох, что вся улица на уши встанет. Одна визжащая в окно стряпуха — уже шум, а две? А обслуги в «Соколенке» десятка полтора, это не считая собственно детей: и поломойки, и кухонные, и прачка… как в любом веселом доме, чуть ли не больше, чем тех, кто развлекает клиентов. Если все это завопит разом, иерихонские трубы лопнут от зависти. А что ж им не вопить, если заведение, где они служат, можно сказать, длань кормящую, какие-то негодяи укусить норовят?..

Но пока там ни гу-гу. И, может быть, обойдется.

Дверь в коридор. Открывается бесшумно, за петлями здесь следят. А вот и охрана. Не торопились. Кит делает шаг вперед и в сторону. Самый первый, самый замечательный момент. Когда противник еще считает, что жив. Еще уверен в себе. Еще думает, что силен, многочислен и справится с любой опасностью. И не знает, что сейчас с ним сойдутся на длину ножа. А потом его не станет.

Двое на двоих — это не дело, это разминка, с которой начинается хорошая настоящая драка.

Один хоть как-то похож на соперника, и его Кит берет себе — не местный, пришел вместе с одним господином, приехавшим аж из Лютеции. Достаточно серьезный человек… был. Он еще не знает, что он уже — был, а не есть. Двигается — легко, хорошо, изящно даже. Делает несколько выпадов, в руке широкий нож, отличное оружие для тесных коридоров, вторая обмотана плащом. Не совершает глупых ошибок… совершает умные. Принимает Кита за профессионального грабителя, как раз такого, который и пролезет в чердачное окошко. Те не любят драк, сражаются, только будучи загнаны в угол, предпочитают отступить и вовремя сбежать… вот высокий человек в темном почти военном платье и нападает, резко и решительно. И просчитывается, потому что Кит движется не от удара, как делал бы грабитель-самоучка. На удар, уклоняется, обходит, оказывается рядом, почти в обнимку. Мешает только рукоять ножа, глубоко ушедшего под грудину… а другим ножом можно ударить в спину второго, местного. Напарник, конечно, обидится — но ничего не скажет. Не за то ему платят. Он на службе. Кит, в общем, тоже. Но… но будем считать, что это — доплата сверху. Тем более, что страшно вспомнить, сколько лет назад, когда Киту предложили выбрать профессию, ему обещали в том числе и это… конечно, сильно приврали.

Оба тела еще нужно опустить на пол. Тихо. Чердачных комнат три. Две пусты, через третью они зашли. Лестница. На ней человек, один. Сейчас поднимется. Кит слегка двигает подбородком в сторону напарника. Тот кивает. Одного можно не убивать. Одного можно взять. И положить — вдруг потребуется живой человек, никогда же не знаешь.

Что есть — то и берем, хотя этот не кажется слишком разумным: дельный охранник не бросился бы в атаку, увидев, что на полу лежит чье-то тело. Одно, поскольку второе успели убрать в комнату. Не прыгнул бы вперед толковый человек, не поглядев по сторонам от двери, не позволил бы орлеанцу оказаться у себя за спиной — и уж тем более сумел бы уйти от удара по шее. Впрочем, ушел бы недалеко — налетел бы на удар Кита, похитрее. Но что вышло — то вышло, дареному противнику в зубы будем смотреть потом, если понадобится; а пока он временно покинул сцену, можно хорошо связать ему руки и ноги, а заодно и заткнуть рот. Так, чтобы попытка освободить ноги обеспечивала неприятные ощущения в руках, а желание пошевелить руками — множество острых ощущений во рту. Пара лишних минут, но торопиться некуда, а результат того стоит. Это не местный вышибала, это личный телохранитель еще одного заезжего господина. Неплохая добыча.

Внизу треск. Что-то у них там происходит. Двери внизу не выбивали, открыли. Не такие уж хитрые там замки. Так что если хрустит, значит драка. Кит встает на кровать и распахивает окно — в соседнем доме по-прежнему темно и тихо. А вот у входа в «Соколенок» стоит человек, которого раньше там не было. Свой человек.

— Пошли, — говорит Кит.

Нужно ведь не просто заведение разнести — а еще при этом не оцарапаться.

Шум, стук… скрежет зубовный, наверное, тоже: редко кто орет в голос, даже получив серьезную рану, не те люди, иначе приучены, — не пойми что пока внизу, и это даже хорошо, потому что от всех, кто в здании осталось не больше половины, никак иначе, а люди Кита… кажется, счет совсем иной. Наверху сработали хорошо, внизу, думается, не хуже.

Сейчас всех уложим — и займемся обыском. Здесь — и у соседей. Тут все примерно известно, а вот у соседей может выйти и задержка, и гвалт. Так что этих — последними. Потому что потом их все равно придется на улицу выставить — для верности. Вдруг огонь перекинется?

— Шарло! — это его имя на сегодняшнюю ночь… — Они к левому входу!

Ну вот, только порадовался…

Слышно, что чужие, слышно, что много. От семи до десятка, и если приходится прислушиваться, настораживаться, чувствуя по-кошачьи, и усами, и хвостом — не бездельники.И не такие балбесы, как половина здешних. Кто, откуда, зачем?.. С черного хода, не того, что ведет ко второму дому… и там-то как раз не шумели.

Придется смотреть. Придется выяснять по ходу дела — очень хорошо, нарочно не придумаешь, потому что набранный разбег нужно куда-то деть…

Очень хорошо, да. Как говорит Никки «Пошел на льва с копьем, а их там прайд»… что интересно, выражение лица у него при этом мечтательное. Дельные люди строили эти лестницы — захочешь, не слетишь. На втором этаже все в порядке. Бой идет на первом. Не драка. Бой.

— За мной! — Это и напарнику, и двоим своим, тоже бросившимся на шум.

А сколько в том прайде — сейчас выясним.

Больше пяти, точнее пока не видно, потому что дверь, ведущая из большого зала к черному ходу, не так уж и широка, двоим пройти, а за дверью — темнота.

Впереди — как раз двое, оба высокие, одеты во что-то неприметное, на лицах — маски…

Вылетают из дверного проема, оба с ножами, на клинках — темное. Неожиданно. Даже если все местные, кроме троих, уцелели… что почти невероятно… то где они? Всех ведь приметил, пересчитал и запомнил.

Подмога? Или хозяева слежку заметили и встречную засаду устроили? Тогда их маловато будет, но поглядим. Ворон они явно не ловят. Или просто кто-то важный на подземную встречу опоздал? Сомнительно — ночь Солнцестояния, такое время — и опаздывать, но мало ли.

Кит сдвигается влево, чтобы не мешать напарнику. Вот тут можно не жадничать — на всех хватит.

Но первые двое — мои. Уж больно аппетитная парочка. Уверенно двигаются, и слаженно, и умело… вот только тот, что ближе… Нет, погорячился. Это не обед, это закуска. Наверное, он хороший мечник — а сейчас ему это вредит. Потому что в тесной комнате, среди столов и стульев, и не развернешься, как привычно, и оружие не то, и навык… осторожничает, словно его дагой можно ненароком зацепить или косяк, или настенный светильник.

И расстояние держит чуть большее, чем следует. Хотя азартен невероятно. Возможно, тот самый важный господин, что опаздывает, собственной персоной. Одет как горожанин, а вот драться его учили как дворянина. И совсем не учили драться как в подворотне.

Но — все же хорош. Оба хороши, а крайний левый, напарник его — даже получше будет. Пирожное. О двух головах.

А сейчас будет сие пирожное нарезано и съедено.

А потом я его куда-нибудь впишу. Потому что — красиво.

Левый, плечистый и куда лучше ладящий со своим кинжалом — толедский стиль, почти танец, красота какая, одно удовольствие с таким сплясать, — бросается прикрывать приятеля…

-ђBasta!

…и уходит вниз, едва меня не задев. Молодец…

Я знаю этот голос, да и пару эту, слаженную и сработанную, должен был раньше узнать! Вот же черт, чуть не уложил его тут.

Представляю, что бы мне сказал Никки. И как бы на меня обиделся господин Хейлз… Это что же, выходит, мы по церковным праздникам чертовщиной балуемся, господин Папинсын? Неудивительно, в общем. Но неприятно. Или…

— Все назад! — говорит Кит. Громко.

И убирает нож.

Когда эта жизнь закончится, думал капитан де Корелла, я наймусь к какому-нибудь злому волшебнику пастухом драконов — и это будет тихая, спокойная, размеренная работа. Никаких происшествий.

Сказать, что «все пошло наперекосяк», означало бы незаслуженно польстить пресловутому всему. Всего-то там наперекосяк, то есть криво. Нет, нынешнее недоразумение должно было называться иначе. Например, «переполох в аду по случаю отсрочки дня Страшного Суда».

И для виновника тоже должно было найтись какое-нибудь подходящее наименование — никак не «Ваша Светлость», и не «мой герцог» — а что-нибудь вроде «наше полоумное наказание».

Хотя на самом деле все это называлось просто-напросто «пожар в борделе». Во всяком случае, планировалось именно это. Мигель полжизни мечтал спокойно, со вкусом посмотреть на то, как воплощается в жизнь его любимое выражение. Причем не в ходе какого-нибудь штурма, а, так сказать, в чистом виде. Но поскольку подвернувшийся им бордель был… не борделем, а полным бардаком, то даже с пожаром возникали сложности.

Сунули нос, осторожно расспросили прислугу — разные люди по мелочи о разном — вычертили план. Составили расписание. Выбрали день. Вернее ночь. Хорошую такую ночь, с 23 на 24. В первый день — солнцестояние летнее, на второй — Рождество Иоанна Крестителя. Праздник не из самых главных, но большой и народом любимый — что в Толедо, что здесь. Значит, веселые дома закрыты все, а вот чернокнижники, наоборот, такой момент не упустят. Все хорошо. Пришли — и на тебе. У всех входов караулы. А наблюдатель, что на подводе с бочками дремал, говорит — недавнее. Четверти часа не прошло.

Явилась очень ловко действующая компания, все выходы перекрыла, внутрь прошла — не увидели, как, но услышали. И, судя по беготне внутри, по топоту, по отрывистым командам, не в обряде решила поучаствовать — а если и решила, то вопреки воле хозяев. А скорее уж, просто принялась наводить на чернокнижников страх и ужас.

Возмутительно. Две недели трудов — слежки, визитов, расспросов, подготовки — насмарку. Кто-то успел раньше. Даже понятно, почему сегодня, а не накануне или днем позже. Вчера поганое заведение было открыто, кто ж туда полезет, туда же и обычные люди ходят, по делам или поесть… да и завтра должно было открыться уже к обеду. А сегодняшняя ночь — праздничная, бордель закрыт, хозяева делом заняты. А чтоб два праздника вот так сошлись, чтоб в одну ночь и нечистую силу почтить, и христианских святых обидеть — во все лето больше не будет.

Это герцог вычислил — и не промахнулся. Только вот не догадался — и никто не догадался, — что у нас будут соперники.

Сколько тут «Соколенок» этот клятый стоял? Лет пятнадцать? А понадобился еще кому-то в ту же ночь, что и нам. Редкостное свинство.

Что сделает в этой ситуации обычный, не сошедший с ума человек, которому нужно всего лишь, чтобы у черта в Орлеане хозяйство стало поменьше?

Скажет «жизнь прекрасна» и пойдет себе спать в сухое и теплое место. Оставив кого-то невезучего проследить за нежданными единомышленниками. Что новый помощник Мигеля и предложил… со всем свойственным ему энергичным лаконизмом. Но у нас же распоряжается не обычный человек, у нас распоряжается Его Светлость. А Его Светлость никакой благодарности к неизвестным не испытывает, а считает, что ему пирога не додали.

Причем пирога с мясом.

И уговаривать его попоститься в честь праздника бесполезно.

Что, учитывая марсельские новости, да еще и в подробностях, даже понятно… но в нынешних обстоятельствах — нелепый, ненужный и бессмысленный риск.

И тут, на общую беду, что-то у визитеров не заладилось — и человек, стороживший черный ход, развернулся и нырнул обратно в дом. Оставив дверь открытой. О чем наблюдатель с той стороны скрупулезно доложил. Промолчать не мог, болван.

После чего Чезаре можно было не пытаться остановить и впятером. Тот случай, когда убить можно — остановить или убедить нельзя. «За мной!» — и вперед, не оглядываясь даже. Пока дверь не закрыли. Есть, конечно, способ — метнуть нож, чтоб рукоять пришлась чуть повыше воротника. Но не простит же. Этого — не простит.

Марселец поглядел на де Кореллу, словно спрашивая «Он у вас всегда такой или только по праздникам?», хмыкнул и отправился следом — а там уже и Мигель, занимая привычное и родное место по левую руку от герцога, рвущегося к пирогу.

А пирог, как оказалось, тоже был полон сил и ломился навстречу всей своей начинкой. Хорошо, что «Соколенок» все-таки веселый дом — и за дверью черного хода не коридор, а небольшая полукомната, где обычно сгружают все привезенное — и припасы, и дрова… в коридоре их бы снесли, а здесь места хватило. Места и доли мгновения, чтобы понять и встретить.

Охранявшего черный ход успокоили здешние, впрочем, не то чтобы совсем даром — сам лег, но и одного с собой забрал, другого хорошо порезал. Целого взял на нож Мартен, раненого — Мигель… и тут оба одновременно покосились друг на друга. Ошибка вышла. Нужно было оставить поживу для герцога: Чезаре кривит губы, очень недоволен, но ничего пока не говорит. В комнатушке темно, но очень хорошо известно, какое там сейчас под полумаской выражение глаз. Живой укор. Обидели господина герцога, убить кого-то не дали. Злые люди Мигель и Мартен.

И лучше бы злые люди не торопились… Следующий выбежал как-то боком, перекошенный весь, как бешеная собака — и прямо на герцога. Видел же где-то, кто так двигается, видел — но за ним же еще… нет, это уже люди как люди.

В тесной комнатушке противника не выберешь. Тут бы дать войти тем, кто сзади… а для этого нужно оттеснить тех, кто спереди. Поэтому — бери, что судьба послала, и не жалуйся.