read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


— Поверил, — пожал плечами Арнальд. Сейчас отец еще что-нибудь расскажет, а то до сегодняшнего утра младший Делабарта и не знал, чем занимается глава семьи. Ему никто не говорил.
— Поверил… поверил, — отец вечно что-то крутит, что-то дергает, сдвигает, ворочает, после него все вверх дном и никогда ничего не найдешь. Этой ночью он поставил вверх дном полгорода. И теперь сам же и удивляется.
— Там было чему, — вдруг говорит он. — Люди-то к нему приходили не мои. Настоящие. И про казнь это не военная хитрость, а правда. Вернее… с нынешнего утра это — военная хитрость. И всегда было военной хитростью. Всегда? Понимаешь? И ренегатов, готовых открыть ворота врагу… и превратить Марсель в поле боя, когда придет коалиция,у нас тоже нет. А есть верные подданные Его Величества Людовика, честно исполнившие просьбу командира городской стражи. А того, что я узнал о заговоре только позавчера — этого вообще не было. Потому что не было заговора. И причины для заговора тоже не было… Но о том, что было и чего не было, знаю я. Теперь знаешь ты… А со стороны — это ж чистая ловушка!
Арнальд быстро сообразил, к чему ведет отец. Жене и детям Мартена Делабарта пришлось научиться этому давным-давно: с домашними Мартен говорил быстрой скороговоркой и дважды не повторял. Только своему полку мог вдалбливать и втемяшивать столько раз, сколько понадобится.
Был заговор в магистрате. Настоящий. Кто-то хотел открыть ворота арелатцам. Сделали все, что могли, чтобы де Рэ вошел в город… дураки, безумцы, гробы повапленные, к де Рубо нужно было!.. Де Рубо — он не храбрость, не доблесть. Он — совесть.
Вот северянин и вошел. И прошел — а, наверное, ему обещали весь магистрат, склады пороха, оружия и казармы. Не готовыми, но готовыми к взятию. Как городские ворота.
— Понимаете, батюшка, — говорит Арнальд. — Если бы верные подданные обратились к де Рубо, он бы понял, что ловушка, и не пошел бы. Или понял бы — и… как-нибудь использовал ее так, что несуществующим людям мало бы не показалось. Мы бы уже были вольным городом на земле Арелата. А де Рэ, он… — Арнальд ловит за хвост мысль, а кинжал в руках отца мешает, очень мешает, особенно кисточка на ножнах. Мелькает. — Он тщеславный. Он подумал, что это может быть ловушка, но чтоб на него… да после того, как меня отпустили и допросили, и такую простую мышеловку? Быть не может! Ну и люди же правду говорили, сами верили. А еще он наверное решил, что не имеет права бросать технесуществующих людей, раз они взялись такой ценой спасать его единоверцев.
Они же не знали тогда, что исполняют просьбу командира стражи и ни в чем не виноваты… и он не знал. Ему всего и нужно было — не прийти.
И как скроешь поломанный замок на воротах?
Даже не сам запорный механизм, что там — мог сломаться, случается. А то, что об этом не доложили, не поставили у ворот и внутри, и снаружи, дополнительные караулы, не объявили тревогу, не зажгли костры, чтобы избежать неожиданного штурма… вот это уже никак не скроешь. Должны были.
Арнальд Делабарта обегает взглядом комнату — а зацепиться не за что. Белое, красное, черное, полосы половиков и занавесей, блестит глазированная посуда в поставце,стол завален сбруей, ремнями всякой ширины, заставлен неведомыми горшками и склянками, фарфоровыми чашками и ступками, кульками… Отец и здесь что-то делал накануне, не только в мастерских.
— Черт, ты прав, а я не сообразил. — говорит батюшка… и это значит, что произошло что-то серьезное, что-то плохое. — И если бы он просто держал ворота… у нас тем временем могла выйти резня — все на всех. Черт, черт и черт. Нужно было его дорезать сразу.
Нужно было. Арнальд это понял, когда узнал, что задумал епископ. Когда увидел своими глазами. Старому епископу такое никогда не пришло бы в голову. Он бы и до изгнания вильгельмиан не додумался. При нем в городе было тихо… а вот еретиков больше не делалось, лет за десять почти и не прибавилось. Да и те никому не мешали.
Новый сеял что угодно, но не веру. А нынешнее дело многих заставит отшатнуться — и от Церкви, и от короля, который этого пастыря сюда прислал. Только идти, кажется, уже некуда.
Позавчера Арнальд ушел и напился — впервые в жизни напился вместе с отцом. Старшие братья были за городскими стенами, на заставах. Все трое сыновей Мартена служилиМарселю. Теперь уже двое… но отец обещал, что когда все уляжется, возьмет «неописуемую бестолочь» к себе. Пили тихо и молча, мать, вздыхая, накрыла мужчинам стол и легла спать до заката — не хотела ни видеть, ни слышать, а слышать было нечего. Не нашлось даже бранных слов. Только вино, много, залпом. Чтоб до потери сознания.
Вчера ему было хорошо. Когда тебя выворачивает всухую, а глаза не открываются все равно, думать невозможно — ни о чем, совсем. А сегодня нужно было просто еще раз напиться. А он пошел на площадь.
Епископ еще говорит. Арнальд его не слушает. Странно — полдень, а вдруг похолодало и темнеет. Нет, не странно, что тут необычного, летом такое случается: шквал налетает за считанные минуты, пролетает над городом и устремляется дальше, там уже иссякает, проливаясь на поля. Странно, что темнеет так медленно. Удивительно, что никто не уходит, люди толпятся на площади, как и не видят ничего; не трубят — из гавани же должно быть видно. Все уже известно — сначала небо на юге, над морем чернеет, потомделается черно-белым: тучи и молнии, гром на каждый удар сердца. Лодки жмутся к берегу, люди прячутся по домам: случается, что ветер сворачивает столбы, поднимает скамьи и бочки выше крыш домов. Но всегда трубят за час, за два…
А тут — тишина, только епископ говорит, и никто не двигается, и темнеет неспешно, и не со стороны гавани, а словно бы дымом небо затягивает…
Плохо. Будь до вечера солнечно, они бы, может, к ночи умерли. А если дождь пойдет, то и до завтра могут дожить. Де Рэ — крепкий. Быстрый, гибкий как лоза, сильный, слишком сильный для человека — Арнальд помнил, как северянин вытащил его из оврага в одиночку, за плечи… капитан даже пикнуть не успел.
Я его ненавидел, думает Арнальд. За убитых моих солдат, за радость, с которой он смотрел, как их добивают, за ухмылку, с которой он со мной дрался. Мне от него паршиво было, и когда он меня на своем фризе вез — тошнило от того, что касаюсь ненароком. Не человек, колодец Данаид. Ничем не наполнится, ни славой, ни радостью, ни местью… все ему мало, и всегда будет мало.
А теперь я смотрю — и не вижу этого, не чувствую, и мне его жаль, до соплей щенячьих жаль, и хочу я только одного: чтобы он больше не мучился. Чтобы он умер или хотя бы потерял сознание, как остальные.
— …и таковая же участь ждет всех, грешных перед Господом!
Делабарта все-таки смотрит на епископа. Смотрит в лицо. Обычно бледная у него рожа, а сейчас — и румянец появился, и глаза блестят, и губы заалели. Подрагивают слегка. Не стой он лицом к толпе, к горожанам, Арнальд подумал бы, что епископ уговаривает капризную девку. Вот сейчас полезет в рукав, вытащит кошелек, рассыплет под ноги звонкое золото: ничего мне не жалко, только пошли со мной!
Или хуже, думает бывший капитан, и вспоминает, как с приятелями лет в тринадцать подсматривал за купающимися после работы прачками. И как бывший дружок Пейре на прачек таращился — точь-в-точь епископ, оглядывающийся через плечо.
Темнеет все-таки… или перед глазами темнеет? Нет. Шторм идет.
Арнальд смотрит на епископа — и думает, что не бывает, чтоб похмелье два дня держалось, и голову напечь не могло, не так давно он тут, да и привыкли же к своему солнцу, но почему, почему вместо узкого лица с резкими чертами, с пронзительными голубыми глазами — змеиная морда? Плоская, с серебристой чешуей, с черными провалами вместо глаз, совершенно черными, без змеиных овальных зрачков, безгубая, безносая. Только хлещет длинный язык, покрытый пеной, разлетаются по сторонам ядовитые хлопья…
Пасть закрывается, а зубы — торчат. Длинные клыки, наполненные ядом, и сам он — яд, коснись и умрешь…
Померещилось — пикирует на площадь птица, едва не хлестнув крыльями по лицу, хватает в когти змею, взмывает в воздух и швыряет вниз, о камни. Но — нет в небе ни ястреба, ни сокола, ни даже чайки… значит, придется самому.
Шпагу подарил отец на семнадцатилетие. В Толедо заказывал. В том овраге де Рэ, конечно, уделал Арнальда, как недоучку — ну так Арнальд сам виноват, нужно было брать короткий меч, да не хотелось расставаться с любимым оружием. Как получил обратно, так и не оставлял больше. Пусть рука сломана, все равно — Делабарта дворяне, и Арнальду негоже показываться на людях без оружия.
Не слишком толкаясь, но достаточно решительно Арнальд идет к епископу. За благословением. Идет, опустив голову вниз, как подобает благочестивому католику перед духовным лицом. Только не смотреть в змеиную морду, только не касаться взглядом черных провалов глаз…
Может быть, в овраге сабля годилась лучше шпаги. А здесь, на городской площади, тяжелой толедской стали — самое место. Лезвие разрубило голову, прошло ниже, застряло в грудине. Прикусывая стон — рука болела нестерпимо, наверное, опять кости разошлись, Арнальд потянул рукоять на себя, облизнул с губ чужую ядовитую кровь, развернулся к своре шелудивых псов с бело-золотыми лентами…
… перекинул шпагу в левую руку — и засмеялся в голос.
Господи, это же тот мальчик, пленный мой… как его зовут? Не помню, стыдно как. Дерется хорошо, со мной так не дрался почему-то. Один против епископской свиты — и не победить ему, как бы ни дрался, потому что их десяток. Но ударят его сзади, а крикнуть — сил нет. Охрип. Нужно было не два дня подряд болтать ерунду, а поберечь и слова, и голос…
И упав — смеялся. Потом замолчал.
Господи, ты думаешь — мало? Думаешь, я еще чего-то не понял? Ну нельзя же!..
…прости, я дурак. Он сам все сделал. Себя спас уж точно. Может быть, и город этот несчастный… А город, кажется, уходит на дно морское, темнота и дым, зеркальный дым, а у зеркала две грани, между ними гнездится алчное и скверное… наверное, я опять уплывал.
Холодает… и солнце ушло. Дождь? Еще нет, но скоро. Тяжкое, душное безветрие. Отнимает последний воздух, а его и так уже не осталось, не проходит в горло, не наполняет грудь.
И — прикосновение прохладной ладони ко лбу. Ладони, или листа, покрытого росой, или стекла, собравшего на себе туман…
В темноте под веками собирается из инея, бликов на поверхности ручья, из весенней капели — лицо. Сияющее, светлое, серебристое.
Отдай.
Отдай мне боль свою, и страдание свое, и муку — отдай, не поскупившись, все до конца, а я обещаю тебе дождь и прохладу, и свободу, и крылья. Помнишь, ты в детстве хотел летать, хотел, пока над тобой не посмеялись старшие — а будут крылья вместо рук, они уже есть, но ты их пока еще не чувствуешь… Отдай мне свою боль.
Прозрачное алебастровое лицо, кротко опущенные ресницы, губы полуоткрыты в беззвучной мольбе. Ангел открывает глаза — черные в черном, — смотрит жадно и нетерпеливо. Отдай. И лети. А эти, они сами погубили себя. Отойди. Оставь их справедливости. Их судьба решена — взвешены и исчислены. Это не первый город, поправший все законы… Они мои по праву.
Габриэль хотел бы рассмеяться, но не может — горло пересохло, и смеется он внутри себя. Там, во тьме под веками, между двумя гранями — смеется.
Отдать? Все это — мое. Мой подарок. Кто же отдает подарки? Тем более — такие? Мое, слышишь! Не отдам ничего, ни капли, ни крохи, ни удушья, ни зуда от укусов, ни кашля, нионемения в вывернутых плечах, ни невыплаканных слез по тем, кого я предал… ничего! Без этого я — тот, что проповедовал там внизу, а мне — дали шанс. Уходи! Здесь нет ничего твоего.
Грани сошлись на нем, внутри колышется дым — и его нельзя выпускать, и его можно не пустить, отрекаюсь Сатаны и всех дел его…
…блеск, зеркала…
Блеск стали.
Что ты делаешь? Куда ты лезешь, дурак, с алебардой своей и со своим милосердием… ваш епископ запустил этот миракль наоборот — и ты же его сейчас завершишь, запечатаешь, и вы останетесь за стеклом, внутри, с этим дымом, как Иерусалим тогда. Не надо. Пусть оно здесь, сквозь меня никуда не денется, а потом пойдет дождь и будет можно отпустить… Ну почему ты не слушаешь?!
Он дурак? Это ты дурак! Ты даже губами не шевелишь, конечно, он не слышит. И не услышит, наверное, нечем, нет голоса. Господи…
— Господи, не допусти.
Мартена Делабарта и людей, подошедших с ним к крестам, отбросило едва ли не к середине площади. То ли ветром, то ли невидимой ладонью. Сбило с ног, швырнуло оземь, кубарем покатило по брусчатке. Тьма, пришедшая с Лигурийского моря, сгустилась, прижала к земле, не давая ни шевельнуться, ни отвести взгляд от помоста с казнимыми.
Ударила молния, и была она царицей всех молний. Ветвистая, иссиня-белая и по краям золотая.
Когда Мартен вновь смог видеть, тьма стремительно рассеивалась, а помост на городской площади был пуст. Ни крестов, ни тел на них.
Только висел над площадью, надо всем Марселем, голос — не хриплый и сорванный, а громкий и чистый:
— Не допусти!
Глава восьмая,в которой посол знакомится с драматургом, наследник престола с орлеанскими негоциантами, король — с ситуацией в городе Марселе, а доктор-толедец — с очень интересной гипотезой1.
Коннетабль де ла Валле безобразно опаздывал на военный совет. По безобразной же детской причине: проспал. Наверное, потому что ночью лил дождь, потом ударила жара, и с рассвета поднялся такой туман, что совершенно невозможно же проснуться. Дышать нечем. Лежишь в собственной спальне на собственной кровати будто на дне пруда — ижуешь клочковатый войлок, который никак не глотается…
Любезная супруга растолкала, едва не скинула с постели. В большинстве домов Аурелии люди их возраста и положения делили дом на две половины. Покои господина графа. Покои госпожи графини. Редкие визиты, к годам, когда пора загадывать, в кого пойдут внуки, и вовсе сходящие на нет. Пьер искренне сочувствовал людям своего возраста иположения.
— К королю опаздывать нехорошо, — назидательно выговорила дражайшая Анна-Мария, повернулась спиной, накрылась с головой тонким покрывалом и сладко заснула.
На подходе к Военному Залу де ла Валле ожидал скандал. Причиной скандала был мелкий, коннетаблю едва ли не по локоть, но очень шумный и рассерженный человечек. Лейб-гвардия его не пускала, а он был твердо намерен докладывать лично королю. И как он хотя бы сюда прорвался-то? Ах, ну да. Маршал Валуа-Ангулем на совете, остальные высшие армейские чины в отъезде, а коннетабль опаздывает, а подчиненные его… а подчиненные получат выволочку за то, что проворонили.
Пьер пригляделся: судя по загару и платью — южанин, а если прислушаться — с побережья. Судя по виду платья и могучему конскому духу, заполнившему коридор и комнату — скакал дней пять, не слезая с коня. Судя по осунувшемуся до крайности лицу — так и есть.
— Его Величество сам решает, кого ему выслушивать.
— Его Величество не сможет решить, выслушать ли ему меня, если не будет знать, что я здесь, — резонно заметил коротышка и совершенно нерезонно добавил: — Что должно быть очевидно даже бревну… сударь.
— Сударь, вы пользуетесь тем, что…
— Что я полковник Мартен Делабарта. Прибыл из Марселя с важными новостями… Я выехал двенадцатого числа и добирался сушей. Если бревнам это что-нибудь говорит.
Пьеру де ла Валле это говорит вполне достаточно. Сегодня семнадцатое. Полковник — знакомое имя — да он же командует там городской стражей… добрался сюда из Марселя за пять суток. Это прекрасно объясняет его вид, состояние и даже манеру речи. Единственное, что интересует коннетабля — на какой лошади ехал марселец. Какой породы. Лузитанцы столько за пять суток не пройдут. А сменных лошадей, таких, чтобы в сутки отмахивать по тридцать пять почтовых лье, не найдешь ни на одном постоялом дворе. Даже королевском.
— Вы пойдете со мной… сударь, — коннетабль подхватывает коротышку за плечи. — И ведите себя перед Его Величеством как подобает. Если вы, конечно, хотите, чтобы онвас выслушал.
Коротышка смотрит на него снизу вверх, кивает…
— Ваш покорный слуга, господин коннетабль.
Покорности и готовности служить в полковнике не наблюдается. И смотрит он так, будто с удовольствием запалил бы дворец с четырех концов…
— Позвольте, вы сказали, что добирались сушей? Осада снята?
— Осада на месте, — буркнул марселец. — У меня хороший конь.
Совет идет своим чередом. То есть, Толедо, Рома и Аурелия пытаются поделить марсельскую компанию. Волк, коза и капуста по сравнению с этим — простенькая задачка, решается в несколько ходов. Впрочем, на сей раз обсуждают новости из Марселя. Пьеру еще по дороге доложили, что поутру прилетел голубь с донесением из города.
Коннетабль входит в зал, нежно обнимая полковника за плечи, так, чтобы тому не пришло в голову сходу излить на совет явно накопившуюся у него желчь. Полковник Делабарта идет, запинаясь, кажется, для него каждая ворсинка на ковре — препятствие, но старается не опираться на спутника. Бойцовый петух, да и только. Марсельской породы.
— Ваше Величество, — коннетабль убирает руку, кланяется королю. — Уважаемые члены совета. Прошу простить мое опоздание. И прошу заслушать свежие новости из Марселя, их привез полковник Делабарта.
И если большая часть собравшихся решит, что он опоздал из-за курьера — вольная им воля. Его Величество — из меньшей части. Он скользит взглядом по новоприбывшим, вбирая подробности. Потом милостиво и любезно кивает.
— Вам разрешается сесть, — король указывает подбородком на кресло за столом. Полковнику, естественно, указывает. Нет, Ваше Величество, вы не военный и никогда не будете, вам лучше вообще не показываться в поле, думает коннетабль. Вы ему еще вина предложите… и гонец, за пять дней добравшийся из Марселя до Орлеана, заснет у вас за столом — не разбудите.
Марсельский полковник крутит головой… кажется, он тоже оценивает свои возможности трезво. А вот спорить с Его Величеством ему все же не хочется.
Не с первой минуты, по крайней мере.
— В присутствии своего короля… полковник марсельской городской стражи Делабарта может и постоять.
Клод. Ну разумеется. А в крошечную заминку он вместил «и принца крови». Сволочь, но временами очень полезная, правда, обычно ненароком и без намерения принести пользу.
— Благодарю, — с искренней признательностью отвечает полковник.
У Его Величества на долю мгновения дергается уголок рта. Но и все. Клод рассчитал правильно — спорить в присутствии ромеев и толедцев Людовик не будет. Но запомнит.
Пьер садится в свое кресло, по правую руку от короля, изучает диспозицию. В очередной раз одни и те же лица. Слева от короля — де Кантабриа, напротив, на другом конце овального стола маршал Валуа-Ангулем и Чезаре Корво. Узкий круг. С главными коронными чинами, от начальника артиллерии и генерала морских галер до кардинала объясняться потом коннетаблю. Людовик не обсуждает важнейшие дела с большим королевским советом, что у большинства его членов вызывает недоумение и злость, но они еще не привыкли требовать положенного.
Пока… пока они еще помнят, что при предшественниках Людовика этот порядок защищал их самих от королевского гнева. И этим можно пользоваться.
Военный Зал весьма велик, здесь легко помещается полный королевский совет, который за все правление Людовика VIII собирался лишь дважды. Мраморные колонны, бронзовые венки на капителях. На стенах — парадное оружие. В историческом, так сказать, порядке — от древних древностей, сто раз обновленных лучшими оружейниками, до вполне нового. Половина получена королями династии Меровингов в дар. Другая половина сделана мастерами Аурелии. Хотя по виду, усмехается коннетабль, больше ювелирами.
Парадное оружие, со всем его блеском золота, драгоценными камнями, чеканками, гравировками, эмалями, наборами Пьер де ла Валле недолюбливает и красоты подобной не понимает. Его собственные предки обиделись бы на непочтительного потомка, хихикающего над золочеными щитами, рубинами в рукоятях, нагрудниками, выложенными — ну курам же на смех, точнее уж, бойцовым петухам, — жемчугом. А вот древнющая, чуть ли не тысячелетней давности, франциска, которую, слава тебе, Господи, никто не додумался украсить ни золотом, ни серебром, ни камнями, очень коннетаблю по вкусу. Ну очень. Взять бы в руки — да гофмаршала двора прихватит святой… ну, например, Франциск из Ассизи, что близь Перуджи.
— Судя по депешам, полковник, — говорит Его Величество, — город можно поздравить с блестящей победой.
За спиной у Пьера что-то хрустит. Подголовник кресла, в который марселец вцепился рукой. Скрежета зубовного не слыхать, но он подразумевается.
— Ваше Величество, — хрипит полковник, — это неполные сведения. Я ожидал, что вас не сочтут нужным поставить в известность, потому и решил уведомить обо всем сам.
Он ждал. Полковник городской стражи ждал, что королю не сообщат о чем-то таком, из-за чего он рискнул добираться к нам сушей сквозь вражеские хорошо если заставы…
— Я думаю, — говорит король, — лучше всего будет, если вы расскажете нам все, что знаете — и с самого начала.
— С начала… Во-первых, ваш епископ убит. Его разрубили от макушки до грудины. Очень хорошо. До Страшного Суда он не встанет. Сделал это мой младший сын. А должен был сделать я и на четыре дня раньше. Не рискнул. Решил, что обойдется и что не враг же он самому себе. А он враг. Себе. Нам. Вам. Господу Богу. Ему, кстати, в первую очередь.
Кажется, полковник нашел опору и теперь не заснет…
В зале застывает тишина. Вязкая и быстро твердеющая, словно глина под солнцем. Его Величество ничего не понимает, но — выучка покойного двоюродного дядюшки — молча ждет продолжения. С подобием благосклонной улыбки. Де Кантабриа молчит оскорбленно и разгневанно. Клод и Корво — ну, эти не спросят, не потребуют разъяснений, покане выслушают все.
Зал велик, а прямоугольный стол, стоящий посредине — всего-то шага четыре в длину, пара в ширину, но и за ним пятеро размещаются более чем свободно. И кажутся очень маленькими, незначительными — как голуби на городской площади. Статуи, разряженные в парадные доспехи, полностью согласны с коннетаблем — застыли стражниками, караулят покой горожан; а двое таких доспешных статуй сидят напротив де ла Валле. Не шевелятся.
— Продолжайте и объясните, господин полковник, — подсказывает Пьер.
— Почему враг? У нас сидели в тюрьме… не в городской тюрьме, в специальном доме, вильгельмиане, местные. Дворяне и негоцианты из крупных — все, кто чего-то стоил. С семьями. Предполагалось, что для обмена. Он приказал их убить. На стенах, всех. С детьми. Назначил день. Да, он уже мог приказывать — у него свои люди, много, среди наших тоже. Драться с ними — сдать город врагу. Убить его — измена. В магистрате хотели разного. Некоторые даже — открыть ворота. Не по злобе, а от отчаяния. Я уговорил их использовать эту суматоху как приманку, для арелатцев. Епископу не нравится, что противник сидит сиднем — он получит свою атаку. Там был на той стороне вильгельмианин из ревностных, де Рэ, к нему и пошли, рассказали — про казнь, про раскол. Обещали всякое. Он клюнул.
— Граф де Рэ? — уточняет Его Величество, на миг опережая коннетабля.
— Да, с севера. Клюнул и сунулся в город. Мы их потрепали… хорошо. Но совсем победа получилась, потому что у них кто-то приказ нарушил. Иначе ушли бы. Толковый кавалерист, только доверчивый, — полковник морщится. — Я думал, случай удобный. Епископа ночью пристрелить. Все бы на противника подумали. Но он согласился, что если ловушка сработает, так заложников убивать и не надо. И я не стал. Зря.
Делабарта кашляет, опирается ладонями на спинку кресла. Неудобно ему стоять. Кажется, дай ему волю, он бы тут бегал кругами — и рассказывал. Вместо него по залу носится легкий ветерок. Проныривает между коваными прутьями оконных решеток, пролетает над столом, шевелит лежащие на нем письма и доклады, расчеты и послания. Треплет волосы ромейскому послу, с опаской огибает Клода, ехидно приподнимает рожками пару прядей на лбу де Кантабриа и дует в лицо Людовику. Подсказывает: успокойся пока, подожди, дослушай. Коннетабль совершенно согласен с ветерком — только жаль, что весь свежий воздух достался Его Величеству, а Пьеру не осталось ни струйки, дышать нечем же. Жара, туман — наказание Господне…
— Что вы хотите сказать? — медленно, по слову, роняет толедец. Жестковатый акцент усиливает впечатление. Заговори так де Кантабриа у себя дома, наверное, все бы уже на пол грохнулись от раскаяния. — Вы полковник… армии? Городской стражи? Вы желали убить епископа Марселя и признаетесь в этом перед вашим королем?
— Я признаюсь, что я его не убил, когда мог. Это… серьезное дело, — кивает полковник. — Я не знал, чем его люди остаток ночи занимались. Это меня… немного извиняет.Немного. Совсем. Утром он приказал отобрать арелатских офицеров. Никто не спорил. Я тоже. Арелатцы наших не всегда в плен брали, особенно как раз де Рэ. Да они нам и не сдавались — их больше силой взяли. Но он поставил двадцать пять крестов… косых, — уточнил Делабарта, — андреевских. Двадцать на стенах и пять на городской площади… что? Я что-то неясное говорю?
— Каких крестов? — Опять Людовик. — Нет, мы понимаем, каких… для чего?
— Для того, чтобы те, кто отказался быть сыновьями Божьими и стали рабами Диавола, умерли подобающей рабской смертью, — четко выговорил полковник. Цитировал.
Пьер смотрит не на короля, не на толедца… он смотрит на противоположный край столешницы. Туда, где две руки поднимаются одновременно, одним одинаковым движением. Два человека, сидящих рядом, хотят сделать одно и то же. Положить ладонь на рукав другого. Не глядя. Руки почти встречаются в воздухе, и, не коснувшись, ложатся рядом. Зазор между ладонями — в лист бумаги. Левая и правая.Корво и Клод…
Мне говорили, думает коннетабль. Меня предупреждали… меня Трогмортон предупреждал. Я не поверил. Напрасно я не поверил; но, проклятье, это же не союз… эти двое ведут себя как супруги, прожившие вместе лет двадцать.
— И что было дальше? — Людовик пока еще не кричит, но ему очень хочется. Это слышно.
— Дальше этот приказ исполнили. Моим людям приказали стать в охранение… это обычно забота городской стражи. Я сказал, что я думаю об этом богохульстве. Громко. Меня не тронули. Не после ночи. Потом епископ пытался читать проповедь на площади. О плодах греха. Де Рэ его заткнул. Сверху. Он в богословии, оказывается, тоже разбирается. Разбирался. На следующий день шел дождь. Так что епископ вернулся на третий… для верности. Чтобы еще живы, но уже не спорили. Когда он сказал, что так отныне будет со всяким, кто выйдет из послушания, мой младший его зарубил. Он там был, на площади. Меня не было. Мне сообщили, но я не успел. Епископ ходил с большой охраной. Я приказал очистить площадь, добить тех на крестах, кто был жив. Поставить караулы на перекрестках, пока в городе… не началось, на радость противнику. Меня попытались арестовать.
Что безуспешно — полковник пояснять не стал. И так понятно.
— Еретиков и надлежит казнить, — открывает рот толедец.
За спиной у Пьера свист, хрип и движение — Делабарта набирает воздуха в грудь. Коннетабль понимает, что сейчас приведенный им гонец затеет драку в присутствии Его Величества, и, Господь свидетель, Пьер был бы не прочь помочь марсельскому полковнику…
— Вам, дон Гарсия, разумеется, неизвестно, что в армии Арелата не менее половины солдат и офицеров — католики, — мерзостно скрипит Клод. — Равно как вам неизвестно и кто такой полковник де Рэ. Вы прибыли издалека, ваше незнание извинительно.
Толедец захлопывает пасть, накрепко. Де ла Валле надеется, что и надолго.
— Меня попытались арестовать, — повторил Делабарта… — Я сначала решил, что это… ошибка. Путаница. Даже понятная. Но попытка повторилась… двоих мы задержали. И они объяснили, что это приказ. Что восемь членов магистрата и я обвиняются в измене… что власть — у нового совета. Полномочия. Волей короля. Драться в городе — лучше его сдать. Я говорил. Я не для того… Я сказал — я поеду в Орлеан и сам доложу. Все. У дома меня попытались не арестовать, убить. Этих я не отпустил. Сказал — если город выбирает епископа, быть ему с ним. А вам — сейчас. Потом взял коня и уехал. Я обещал доложить. Я докладываю. Сколько простоит Марсель с такими — я не знаю.
…по городу хлестал дождь. Злой, почти ледяной, в Марселе и зимой такие — редкость. Небо нависло низко, тяжелое и твердое, словно свод собора, да что там собора — низкое, как потолок в подвале. Дымная тьма, забившая улицы, разошлась, но обычная грозовая темнота осталась. И обычные молнии, бившие под сводом неба. Слишком высоко, чтобы опасаться. Слишком низко, чтобы не думать о них.
Полковнику Делабарта, командиру городской стражи, которому полчаса назад сообщили, что он изменник, еретик и предатель, дождь был на руку. Гроза и ливень — тем более. Струи хлестали по домам, по мостовым, по деревьям, и казалось, что смывают липкую пакость, которой пропитался город. Хотя бы отчасти. Хотя бы самую гадкую гадость.
О причинах думать не хотелось. Мальчик лежал там на мостовой, совсем счастливый… Дошел и сделал, и был доволен. Его, наверное, уже принесли домой. Это все еще накроет когда-нибудь. Когда станет можно. Приказы, грозовая туча, взгляд человека на среднем кресте — не благодарный, не молящий, даже не пустой — раздраженный, будто северянина оторвали за каким-то пустяком от важного и нужного дела… и обвалившееся на всех на них небо. А потом хлынул дождь, смывая чудо вместе со всем прочим. Хорошо. Можно не помнить.
Вода смоет и кровь. Только что Мартен дрался. Один против четверых — кому-то подвиг, а полковнику городской стражи, который прослужил городу тридцать лет, скорее, обыденность. Правда чаще приходилось сталкиваться с обнаглевшим ворьем, разбойниками, залетными наемниками, спятившими от жары солдатами… не со своими. Бывшими своими. И раньше никто не мешал ему вернуться в собственный дом. А город, дом, в котором Делабарта жили столько, сколько нынешнему Марселю и лет-то не было, еще со времен, когда он звался Массилией… раньше этот город чужим не был.
Раньше вообще много чего не было.
А теперь — осталось только уехать отсюда прочь. Не со зла, не куда ни попадя, а в столицу. Потому что изнутри ничего сделать нельзя. Было можно — он упустил момент. Теперь только извне. А идти к арелатцам нет смысла. Не потому, что тогда все будет зря, а потому, что они не удержат город. Когда эти армии прокатятся через него дважды… тут мало что останется. Ни людей, ни стен, ни рыжих крыш, ни теплых синеватых плит на мостовой… как сейчас.
В том, что на конюшнях городской стражи неприятных сюрпризов не будет, Мартен не сомневался. Там предателей нет, и епископских псов с ленточками нет; впрочем, теперь и епископа нет, так что его свора озвереет вдвойне и втройне. Но не там, куда направляется Мартен. Там соберут в дорогу и помогут выбраться из города, ставшего крысиной западней…
Если смогут. Потому что там — шум, грохот и крик. Добрались и сюда? Нет. Слишком много брани. И шум не тот. Лошади испугались, крышу ветром снесло, пожар начался — или все сразу. Но не драка.
Куда делась недавняя тьма — ясно. Сгустилась и буянит в тесном загоне. Конюшни стоят квадратом без одной стороны, утоптанный земляной двор отведен под загон — и потрое-четверо кони городской стражи, приученные не драться друг с другом, там прекрасно прогуливаются. Все, но не этот. Черная туча занимает, кажется, весь загон. Ржет, становится на дыбы, пытается лягать и кусать конюхов, бьет копытами в стену…
Почуял что-то. Или характер дурной. Или конюхи ошиблись. Но вовремя, ничего не скажешь. Куда хозяин, туда и конь.
— Да это сам дьявол… — бранится старший конюх, потом замечает Мартена, объясняет: — Не будет с ним сладу. Такие других хозяев не признают, он же выученный. Он расседлать себя позволил, когда понял, что иначе воды не дадут. Умный, зараза… его и возвращать-то бесполезно. Там только всех помнет… — кивок себе за спину. — Его ж елеизловили тогда, уж пристрелить хотели… два дня еще ничего так стоял, только шугал всех, а сейчас как взбесился, загородку проломил… Из-за грозы, видать.
Выученный. Здоровенная зверюга. Сильная. И выносливая. Конечно, кто как учит — не все признают только одного хозяина. Но де Рэ наверняка обучал под себя. В другое время пристроили бы жеребца. Слишком уж хорош. Сейчас он помеха. Значит, убьют.
— Вот так, — вслух говорит Мартен Делабарта. — Понял?
И ловит недоуменный взгляд конюха.
Когда длинногривая тьма разворачивается и целеустремленно идет на Мартена, конюх пытается тянуть его за руку, тащить за угол, встряхнуть, потом плюет и сам убирается в укрытие.
Рядом с фризским жеребцом Мартен Делабарта похож на ребенка. На ребенка рядом с обычным конем. А фриз похож на лошадь, твердо вознамерившуюся убить человека. Причем с особой изощренностью — подходит медленно, спокойно, без недавнего злого ржания.
Мартин грыз и без того обломанный ноготь и смотрел жеребцу за плечо.
Ничего интересного там не было. Стена. Знакомая. Но и в жеребце ничего интересного не было. Конь как конь. Только большой. И обучен хорошо. Так под одного всадника или все-таки нет? Фриз остановился в четверти шага от Мартена. Дохнул теплым. Нет. Не под одного.
— Седло принесите, — приказал Делабарта, гладя черную морду, фыркавшую ему в лицо — конь принюхивался к новому человеку.
Дождался, пока жеребца оседлают, пока принесут сумку с припасами, оглянулся, сплюнул через плечо, сел и поехал.
— Господин полковник Делабарта, — очень мягкий голос, как лучшее сливочное масло. И более не латынь и не толедский. Аурелианский. Да, Анна-Мария говорила, что господин посол Корво неплохо владеет нашим языком. Более чем неплохо… — Верно ли я понимаю, что первоначально по приказу епископа из Марселя были изгнаны вильгельмиане числом около тысячи, не нарушавшие присягу городу, но в том заподозренные?
Верно он понимает, верно. Это уже обсуждалось на совете еще до его женитьбы…
— Верно, — полковник не кланяется и не спрашивает, с кем имеет честь говорить, просто отвечает. — И не заподозренные. Никто их в магистрате и у нас не подозревал. Даже епископ.
— Далее епископ планировал казнь жителей города, опять же по ложному обвинению. Однако вместо этого в пределах города были… — пауза. Подбирает слово на неродном языке, — казнены захваченные вами арелатцы, числом двадцать пять. Посредством андреевских крестов. Далее вы, покидая Марсель, в сражении с некими людьми, предрекли городу участь епископа. Поправьте меня, если я ошибаюсь, господин полковник.
— Вы не ошибаетесь. Только я бы сказал «замучены до смерти». Казнь — это если по праву.
— Благодарю, — кивает Корво. — Я прошу прощения у присутствующих, но я настаиваю на том, чтобы господин полковник Делабарта точно и дословно воспроизвел все своиблагопожелания в адрес города Марселя и жителей его.
— Точно и дословно? Я точно и дословно сказал… — в глазах марсельца нехороший огонек. — Если этот Богом проклятый и черту ненужный город, выбирая между своими людьми и дохлым поганым упырем, выбрал упыря — то пусть и проваливается к нему в преисподнюю. Весь. Прямо к Иуде — потому что иудино это дело. Под его осину до страшного суда. Живьем. Но это потом, а вы — уже сейчас. Первыми там будете.
Все, включая Его Величество и самого Пьера заполошно переводят глаза с Делабарта на Корво. Коннетаблю для этого приходится выворачивать голову через плечо, но дело того стоит. А ромейский молодой человек ведет совет, очень уверенно… но совершенно непонятно, куда.
— Очень жаль, господин полковник, — выговаривает после некоторой паузы Корво, и вот тут-то Клод все-таки кладет ладонь ему на руку, чуть выше края рукава, — что вы вообще говорили во время схватки, а тем более, что говорили нечто подобное.
— А что я им должен был сказать? — интересуется Делабарта. — Чтобы шли и впредь не грешили? Ну им каждое воскресенье говорили. А потом де Рэ повторил… по смыслу. Так не помогло.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 [ 24 ] 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.