Чтение 26–й страницы книги ~Стальное зеркало~

Капитан и не жаловался. Один из здешних охранников, по наблюдениям — старший над остальными. Хорошая добыча — потом, после этой драки, пригодится. Расспросить, что происходит, кто вломился, что внизу, что наверху… Но это потом. Сейчас — добычу нужно взять целой, или хотя бы способной отвечать на вопросы.

Коренастый орлеанец дерется как вор. Низкая стойка, подвижные бедра и плечи, ни на миг не останавливающийся нож. Этот к себе не подпустит, не подставится — но плащу отточенное лезвие не помеха. Подумаешь, пара прорех. Плащ плохонький, чужой… но по краю бахрома, а в ней свинцовые шарики.

Одним взмахом можно и по глазам бахромой ударить, и полотнищем руку отвести, а там уж… всего-то схватить поверх плаща, развернуть спиной, ударить рукоятью в висок. Опустить на пол.

У марсельца сбоку все хорошо — видно — его противник еще не лежит, но сейчас ляжет. Сзади… ох. Все наперекосяк — это не то слово. Что произошло — понятно, когда этот дерганый вылетел вперед, Его Светлость развернулся на левой, пропустил его мимо — и ударил в шею. Это видно… шея там сбоку едва не развалена. А само оно на ногах. И дерется.

Хорошо дерется. Знает себя, знает, что может себе позволить, какие удары просто пропускать — и знает людей. Что они себе позволить не могут. Очень быстрое нечто, очень сильное — и совершенно не чувствует боли. Одержимый. Человек, который отдал себя бесу. Да, с такими делами их Трибунал прикрыл бы не в этот раз, так в следующий. Но не вовремя как…

И влезать нельзя. Убьет. Не этот, перекошенный, а Чезаре.

Он доволен. Сначала удивился, наверное, а теперь доволен. Оружие не очень привычное, места мало, противник серьезный, опасность настоящая. Да тому, кто вздумает его от этого оторвать, он сам голову оторвет. Потеря крови чучелу передвижному не помеха? Ну посмотрим, как он будет бегать без сухожилий. Или драться без кисти руки.

Мигель вдоль по стенке продвигается к двери, глазами следит за дракой, а сам прислушивается. Нет, кажется, внутри — в обеденной зале — пусто. Пока нет никого… если кто-то за дверью затаился, так напрасно. А если нет — мы туда пройдем, а дальше уже рассыплемся по дому, выясняя, где наши соперники, и сколько из здешней охраны они оставили в живых. И как теперь делить это яблоко раздора.

Это, конечно, если все закончится хорошо. Марселец, недавно раздобытый герцогом прямо в королевском дворце, тоже растекся по стенке, чтобы не мешать. Нетерпеливо играет кинжалом, в другой руке — подобранное тут же полено. Полезная вещь.

Места мало, слишком мало. Это чучелу удобно, ему, кажется, в любой позе удобно, а Чезаре я в комнатах драться почти что и не учил… дурак. Теперь все налицо, все видно. Когда бы не скорость ученика, не его полная неспособность разозлиться, потерять голову, испугаться — неизвестно еще, каков бы был исход.

С сухожилием — вывел на удар, уклонился, прошел понизу — помогло. Не так хорошо, как с человеком, но чучело стало дергаться и спотыкаться. Второй раз уже не получилось — запомнило. А в третий попытки достать дагой не было — был толчок ногой. Сильный. Очень. И зацеп. И будь ты четыре раза нечисть или одержимец — попробуй устоять, когда равновесие потеряно, а обе ноги не слушаются. Чучело пытается вскочить, еще даже не успев упасть… и опаздывает. Дага входит в глаз. Проворачивается. Все. Тут больше беспокоиться не о чем. Тут уж ни черт, ни бес, не встанут, голова развалится.

— А это что такое было? — спрашивает Мартен.

— Потом объясню, — Чезаре вытаскивает дагу, с усилием, кивает на дверь. — Пошли.

Дверь широкая, двое спокойно пройдут. Мигель занимает свое место слева — нет уж, господин герцог, больше вы вперед в одиночку не полезете, — пинает ее ногой.

А там — те, кто пришел раньше. Набежали. Полны недобрых намерений. Видимо, хотят слопать свой пирог без посторонних… жадины.

Или приняли нас за покровителей заведения. Тоже может быть. И может плохо кончиться. Двое нам наперерез. Тот, что с моей стороны, на пол-ладони выше меня — и потяжелее… а двигается тихо и быстро. Хорош. А тот, что достался Его Светлости… просто расплывается в воздухе — черт… ну что ж это — ну не в этот раз!

Мелкая, невероятно быстрая тварь с двумя ножами. Не давешнее чучело, что-то другое. Но чем бы оно ни было — не пройдет, не должно. Остается только подставиться, позволяя этим герцогу выгадать мгновение для удара — а иначе никак, слишком уж быстрый противник, темное пятно в глазах… но, кажется, идя на размен, можно ударить, снизу.

— Стой! — командует Чезаре, громко, и руку приходится уводить уже в последний момент, а мелкий отскакивает на шаг, на другой.

— Все назад! — кричит это невесть что, и отводит нож. Не для удара.

И все действительно останавливаются. Мелкая тварь на самом деле вовсе не тварь, а прилично одетый молодой человек, судя по выговору — уроженец столицы, и тут — главный. На той стороне.

— Вечно, — говорит он, — город в чужих угодьях охотится.

Капитан замирает от удивления. Не «город», Город, разумеется. Этот неведомый удачливый соперник узнал Его Светлость. Кто это может быть?..

Чезаре слегка усмехается, качает головой.

— Вы откармливали… сего тучного тельца… к празднику? — Голос недобрый и неровный.

— В той же мере, что и вы. Но мы пришли сюда раньше вас. — Орлеанец оказался намного быстрее… и бой ему стоил куда меньше. Плохо, очень плохо.

— Огня хватит на всех.

— Всесожжение — последняя часть пира.

— Три бочки масла, — встревает Мартен.

— Чего вы хотите? — вдруг успокаивается орлеанец. Кажется… кажется он старше, чем можно подумать.

— Сжечь это все вместе с хозяевами, — опять Делабарта. Оба чем-то похожи, и ростом, и подвижностью. Герцог молча кивает.

Мигель тем временем оглядывает своих — да и недавних противников заодно, и изумленно думает, что лучшего доказательства богоугодности их замысла не сыскать. Все на ногах. Все. И наши, и чужие. Раненые есть — и у нас, и у них. У двоих из людей Лорки кровь — у одного на рукаве, у другого на лице, но видно, что раны несерьезные. С той стороны по мелочи порезаны… тоже двое. Слов же нет… чудо, не иначе!..

А ведь и досюда дошли — как нож сквозь масло, даже Чезаре без царапины, это после одержимого-то; мне ж рассказывали, что таких впятером не убьешь, пока на фарш не порубишь. Врали — или везет нам по-настоящему?..

— Приемлемо вполне. Но здешние бумаги заберу я. Хозяев я бы тоже взял, но с тем шумом, который вы произвели, выковырять их из подвала мы вряд ли успеем.

— Бумаги нам не нужны. Что же до хозяев… Если они до сих пор не вышли, значит, не рискуют прерывать обряд, — уже спокойно говорит Чезаре. Перевел дыхание.

— Ну что ж… тогда мы их и не достанем, так или иначе. Иначе — веселее, но так тоже хорошо, — маленький орлеанец повернул голову к своим. — Будите соседей, гоните ихна улицу.

— Что у вас есть горючего? — Делабарта о своем. Вчера целый день придумывал, как именно поджечь заведение так, чтобы и никто из подвала не ушел, и вспыхнуло сразу с четырех сторон… и чтобы господа чернокнижники не сразу поджарились и не сразу в дыму задохнулись. Мигель бы не стал ему мешать — план хорош, а марселец упрям.

— Масло есть, — смеется гостеприимный хозяин. — Много.

— Я с вами. — Делабарта даже не спрашивает, утверждает.

— Пойдемте-ка проверим, нет ли все-таки у подвала черного хода, — говорит де Корелла герцогу. Их оппонент знает, кто у ромеев главный, но его спутникам это показывать не стоит. Потом капитан добавляет, помня с кем имеет дело: — К… всесожжению мы вернемся.

— Хорошо, — кивает человек с двумя ножами, — Будьте как дома.

Чтобы проверить, не ведет ли из подвала ход куда подальше от заведения, нужно сначала спуститься к подвалу. Тут все в порядке: мощная дверь заперта изнутри — это хозяева постарались, — и подперта снаружи внушительным дубовым колом. Не выбьешь. Ее и с самого начала выбить было бы затруднительно, а уж расслышать что-нибудь черездерево да каменную кладку тем более невозможно. На ступеньках — два трупа, торчат очень хорошие сапоги.

Господа чернокнижники не совсем дураки, у двери стражу поставили — но полудурки, поскольку подвоха не ожидали и никак от неприятностей не стереглись. Зачем тогда дюжину человек наверху оставили? Пиво хлебать, пока хозяева забавляются? А ведь похоже на то: здешние присматривали, чтобы заезжие чего не сперли, заезжие поддевали здешних… все весело проводили время. Это при том, что в доме у них одержимый. Правильно говорят, что безнаказанность — хуже опиума.

Рядом с трупами, чуть пониже — человек, чужой. Караулит. А оба кошелька уже срезал и на пояс к себе привязал… и правильно, зачем пропадать серебру? Это ж не проклятый клад, а обычная плата за службу. Только со службой покойники сплоховали…

— Мы только слегка осмотримся, — еще в начале спуска вскидывает пустую ладонь Мигель. Часовой удивляется, держит нож перед собой, но кивает.

Спускаться к нему и не нужно, только бросить взгляд на кладку, на стены… сухой подвал, чистый, недавно выбеленный. Сырости нет, воздухом из щелей не тянет — факел горит ровно, спокойно. Внутренность подвала лежит между двумя домами, и если ход куда-то и ведет, то в соседний дом, где живет обслуга. Больше некуда. За вторым домом — соседняя улица, брусчатку клали совсем недавно, а перед тем проверяли, нет ли в земле пустот. Город стоит у реки, любой фундамент может поплыть, и полагаться на авось никто не будет: уйдет улица под землю, так градоначальника повесят.

И соседний дом обложен плотно. А там уже внутри гвалт и огни зажжены.

— Подойдем, — говорит Чезаре. — Посмотрим.

И правда. Если туда затесался кто лишний, Его Светлость и заметить может.

Но — никого. По крайней мере, капитану ни на кого не указывают. Суета, беготня, полураздетые дети, служанки и слуги, все сонные и по уши в панике. Восьми человек, пришедших с орлеанцем, хватило для того, чтобы перевернуть трехэтажный дом вверх дном и выгнать на улицу если и не всех, то большинство. Всех и не надо, только на случай, если огонь перекинется.

Мигель расталкивает носящихся по двору с криками женщин, проходит в дом, ищет спуск в подвал. Если ход есть, он должен быть где-то здесь, среди бочек, горшков и сундуков…

Соленого, моченого, маринованного тут столько, что хватит на три осады. А пустот нет. Значит хозяева считали, что имеющегося достаточно. Или просто полагались на другие стены — из золота и бумаги. На то, что они нужны слишком многим. А вот кому-то в городе они оказались не нужны. Совсем не нужны. И пришел за ними улыбчивый человек с двумя ножами. Вот что в нем было странного, вот… у нас или на полуострове я бы и не думал даже, потому что различия такого нет, хорошему роду чести больше, но и первым в своем роду быть не зазорно, на тех же Сфорца посмотреть. А здесь же то, кто ты — дворянин или простого рождения — на всем сказывается. А по этому — не видно.

Можно уходить. Мигель напоследок сует руку в бочку, вылавливает соленый патиссон, откусывает. Вкусно, на зубах хрустит… Умеют.

А снаружи — вдвое больше гвалта, потому что соседний дом уже полыхает. Как и обещали, с четырех сторон. Пламя со свистом, с ревом вырывается из окон, рвется к небу. Красиво — ночь темная, искры вспыхивают, взлетают, гаснут на лету. Хорошо как разгорелось, оба надземных этажа пылают — и когда только успело, ведь ветра нет совершенно. И что, полковник бочки силой мысли переносил? Весело сейчас будет чернокнижникам в подвале, так весело, что хоть пой во всю глотку, хоть пляши на раскаленном камне…

Толковый человек Мартен Делабарта, умелый на всякие пакости… когда рассказывал, что он в Марселе натворил, Мигель обзавидовался доброй белой завистью — бывает жетакая выдумка!..

Ничего, он теперь наш со всей своей выдумкой. Да, кстати, вот и он. Быстро обернулся. Вообще, быстрый очень — подумать не успеешь, а оно уже сделано. А местных этих не видать, с толпой смешались, наверное.

— Господин полковник, — говорит вежливый Мигель, — а кем нужно быть в этой стране, чтобы так разговаривать с Его Светлостью?

Марселец смеется, половина лица запачкана сажей.

— Ага, — говорит, — надо было перед всеми полным титулованием…

Предпочел не понять. А к нам отнеслись как к помехе. Тем более раздражающей, что трогать нас нельзя. А нельзя. Будет очень весело, если это новообретенный старший приятель Его Светлости озаботился.

— Южанином нужно быть, — говорит Делабарта. — Нашим или из Тулона. Или армориканцем. Там всякой твари много.

— По говору он местный.

— Говор дело наживное. Все прочие и правда местные, а этот… нет, пожалуй. — Марселец пожимает плечами. — Давно, может, здесь живет — но чужой. Не родился в Орлеане.Разница есть…

Для полковника Делабарта она, наверное, есть. Марсель — портовый город, там кого только ни наслушаешься. И для него все орлеанцы — чужаки, но не настолько, как для Мигеля. Так что ему можно поверить.

— Мигель, — говорит через плечо Его Светлость, — твой пленный нам, в общем, теперь не очень нужен. Если хочешь, можешь его отправить с людьми Лорки, а можешь оставить здесь.

— Я уже… оставил, — признается де Корелла.

— Не страшно, — улыбается Чезаре, — Я тоже только сейчас про него вспомнил.

— Сейчас стража прибежит, — предупреждает Делабарта. — Я время считал…

— Ну что ж, лиру мы тоже забыли. Петь не под что. Да и горит… не то. Можем идти.3.

— Я вас ожидал, — говорит хозяин, и герцог Ангулемский добавляет в уме «с нетерпением». Поскольку то, что он видит, называется именно так. Другой мог бы назвать этовыражение лица вежливой скукой.

Ожидал, значит. С нетерпением, значит. Интересно, почему? На месте хозяина бывшего особняка принца Луи герцог Ангулемский ожидал бы гостей, а, точнее, совершенно определенного гостя, с несколько иными чувствами. Например, еще с утра приказал бы разыскать в оружейной полный доспех и шлем получше, тщательно подогнал бы их, и вплоть до самого визита вспоминал бы, как используют щит.

Да кем он вообще себя считает, этот…

С другой стороны, может быть этот молодой человек в глубине души любит крупные неприятности и вчерашнего ему не хватило. Ну что ж. Такие потребности тоже следует время от времени удовлетворять.

— Я не удивлен. Но я был бы куда более доволен, если бы вы имели основания ожидать меня вчера. Да, должным основанием было бы приглашение.

Корво слегка приподнимает бровь. И не поймешь, недоумение или лукавство.

Кабинет куда выразительнее, чем в прошлый раз. Клод попутно отмечает, что и у него, и у любителя больших неприятностей одна и та же привычка: принимать посетителей не в гостиной — в кабинете. Не всех разумеется, а только некоторых. Потом все-таки разглядывает обстановку.

Куда больше стекла, зеркал и воздуха. В Аурелии так не принято — хранить стекло не в поставцах, а украшая им плоские поверхности. Причем решительно все — каминную доску и верх пузатых шкафов, стол, тумбы, комод… Бокалы и кубки, подсвечники и чаши с фруктами, живыми и сухими цветами; литые и дутые стеклянные скульптуры — птицы, сказочные девы, драконы, химеры. Хрустальные колокольчики на углах зеркала. Радужное стекло маршал любит и сам — но тут кажется, что кто-то дунул в трубочку, и по кабинету разлетелась целая стая мыльных пузырей, эфемерных и легких… Зеркала вместо шпалер и складчатые драпировки вместо обивки стен. Черное и белое.

Совершенно неожиданная обстановка, в посольстве все выглядело иначе. Да и дом за пределами этого царства воздуха и света тоже выглядит по-другому — там во всем чувствуется крепкая рука Анны-Марии де ла Валле. А тут то ли госпожа герцогиня расстаралась, то ли сам хозяин. В любом случае — вышло нечто удивительное и в Орлеане еще не виданное, но Корво очень подходит. Невесть кем считающее себя создание природы кажется вдвойне эфемерным и потусторонним… но горе тому, кто поверит в эту иллюзию.

— Простите, господин герцог, но я решительно не понимаю, о каком приглашении идет речь. Если я каким-то образом оскорбил вас, то прошу принять мои извинения, — этотлюбитель крупных неприятностей еще и кланяется, изящно до издевательства. После чего застывает, глядя в лицо. Честными, невинными, искренними карими глазами.

— Недавно мы с вами посетили один дом. Прошлой ночью там произошел пожар. По странной случайности хозяева дома и часть их гостей на эту ночь находились в подвале и не смогли выйти.

— Боюсь, что выказывать сожаление по этому поводу было бы с моей стороны нестерпимым лицемерием. — Хозяин уже опять устроился в кресле. Негодование скатывается снего… как с гуся вода. Он забавляется разговором, как поединком. Дружеским. Посмотрим…

— Ну почему же. Вы могли бы сожалеть о том, что разлили там слишком много масла.

— Я? Господин герцог Ангулемский, ваши слова звучат весьма странно. В таких вещах меня не обвиняют даже и враги, которых, по счастью, у меня в Аурелии нет. Но я имел наивность полагать, что наши с вами отношения все-таки далеки от враждебных. Вы же приписываете мне какие-то совершенно неподобающие человеку моего положения занятия, какое-то разлитое масло… — Последние слова звучат так, словно ему приписали помощь золотарям, не меньше. Почти всерьез звучат.

— Если вы очень хотите меня вызвать… — Не наигрался вчера. — Я предоставлю вам такую возможность. Пока же я предпочитаю верить своим людям. Они могли ошибиться один раз, но три человека с таким малосочетаемым списком примет им привидеться не могли даже безлунной ночью.

— Так это ваши люди столь рьяно сличали приметы, что заведение загорелось вдвое ярче и вдвое быстрее? — Подается навстречу, жадно, нетерпеливо. Про вызов будто и не услышал, что и понятно. В кои-то веки жалею, что так и не нашел удовольствия в фехтовании… наверное, уже поздно искать, хотя такой соперник и мертвого воскресит. Просто грешно же не заразиться его азартом. Куда больший грех, чем не ответить на страсть иного рода.

— Нет. Мои люди всего лишь следили за зданием. Мне хотелось знать, кто его посетит в эту удачную ночь. Вы хотите сказать, что это была не ваша первая волна, а посторонние люди?

А вот это уже не мелкое неудобство, не булавочный укол — не пригласили. Это опасно.

— К сожалению, не мои. — Кажется, он был полностью уверен, что встретился с кем-то из моей свиты. Более чем уверен, и теперь всерьез разочарован. И будь я проклят, если причиной тому соображения деловые и достойные, например, то, что его могли узнать чужие или кто-то лишний забрался в ларцы с корреспонденцией… Впрочем, его свита переписку через «Соколенка» не вела, сведения там не покупала и встречи не назначала.

— Кого вы там встретили? И искал ли кто-то из вас бумаги, находившиеся в доме?

— Мы не искали. А вот наши соперники, оказавшиеся союзниками, искали и прямо о том заявили. До сего момента я полагал, что это ваши люди… и рассчитывал на это.

— Могу ли я спросить, почему вы так решили? — О части можно догадаться. Им попались аурелианцы. Местные. И большинство клиентов заведения, узнав о его побочном назначении, попыталось бы заняться вымогательством — а не спалило бы его от чердака до подвала.

Не находись я в хороших отношениях с Трибуналом, я бы тоже приказал «Соколенок» сжечь. А так… мне выгоднее было составить полную картину — и отдать их. Все связи оборваны, никто из моей свиты туда не заходил с нашего совместного визита. А Трибунал для чернокнижников и детоубийц — лучший судья и палач.

— Старший этого отряда довольно быстро узнал меня. Узнал и дал своим людям приказ остановиться. Если бы это был ваш человек, все было бы просто и понятно. В противном случае у меня в Орлеане обнаруживается неведомый доброжелатель… а я так хотел развить завязавшееся знакомство, — и голос мечтательный такой, и выражение лица соответствующее. Это вместо того, чтобы насторожиться. Что еще за чудеса?..

— При каких обстоятельствах узнал? — Зачем предполагать, когда можно просто спросить. Смешно. Я ведь привыкну.

— Не делающих мне чести, — зато приносящих очень много радости, усмехается про себя Клод. — Он очень хороший противник.

Это… это я могу понять. Я тоже надеюсь, что из молодого человека напротив со временем получится… хороший союзник или хороший противник. Но выходит, что герцога Беневентского опознали просто во время столкновения. И не по лицу. По движениям или по голосу.

— Что за люди?

— Орлеанцы. Все, за вычетом старшего — в нем усомнился полковник Делабарта. Около дюжины. Мастера своего дела, хотя я сомневаюсь, что это — отряд. Скорее они служатразным господам. Даже младшим яне дал бы менее двадцати пяти… пожалуй, простолюдины. Опять же за вычетом командира. Подготовились не хуже нас, успели несколько раньше… Все одеты добротно и неброско. Все выглядели… благополучно, если вы понимаете о чем я. Как люди, которые давно уже не спрашивали себя, где они проснутся утром и что будут есть. Очень хорошо управились с детьми и обслугой. Быстро и почти без рукоприкладства.

То, что он приписал это мне, еще раз улыбается про себя герцог Ангулемский — пожалуй, было комплиментом. Хотя мои справились бы не хуже, но мне и в голову не пришло ни сжечь заведение, ни что его сожжет Корво… собственной персоной. При участии неизвестного — и ему неизвестного, и мне неизвестного — и это попросту безобразно, поскольку вместе с неизвестным комнаты «Соколенка» покинул целый мешок писем. Мешок этот видели, солидный был мешок. А я имел глупость надеяться, что уже сегодня получу предназначенные мне бумаги — или, с герцога Беневентского станется, — пепел в камине, солидную горку. А герцог Беневентский, извольте видеть, был искренне уверен, что это моих рук дело.

Ну что ж. Будем искать. Человека с мешком наблюдатели потеряли, но это, видимо, нельзя ставить им в вину. Если уж он так хорош. Но дюжина погромщиков — не иголка, не затеряются ни в городских трущобах, ни на дне Луары.

— Я хотел бы, чтобы ваши люди записали все, что видели и слышали. Все мелочи… В обмен я расскажу вам все, что узнаю.

— Благодарю, — кивок, пауза. — Господин герцог, прошу вас понять, что… вы не получили приглашения не потому, что я недостаточно ценю вашу благосклонность или таланты. Как раз наоборот.

— Скажите правду — вы опасались, что я вам помешаю.

— Нет. Я опасался, что не смогу вас защитить.

Да кем, в который раз спрашивается, он себя считает?..

Клод глядит на сына Его Святейшества, тот спокойно и серьезно встречает взгляд. Корво попросили сказать правду — вот он и сказал. Без поклонов и отточенных оборотов, на которые большой мастер. Предпочел не узнать в фигуре речи таковую и ответил как попросили.

— Господин герцог, я мог быть уверен лишь в двоих из тех, что были со мной, — поясняет ромейский нахал. Неужели я как-то себя выдал пару мгновений назад?.. — Вы же вовремя нашего визита в это заведение нашли его неожиданно уютным, помните?

Помню. Действительно, удивился. Публичный дом из самых скверных, хуже не придумаешь, а внутри — весьма приятно. Особенно если не думать, что происходит в соседних комнатах. Но и обстановка недурна, и как-то спокойно внутри. А Корво перекосило еще на лестнице, а у его капитана, когда я заметил про неожиданность, выражение лица сделалось… ретивое и придурковатое. Очень старался быть вежливым и почтительным, невзирая на сказанную мной глупость. Что при общей непроницаемости толедской физиономии говорило само за себя.

— Я мог только предполагать, что случится, если господа чернокнижники вовремя опомнятся и направят призываемую ими силу против нападающих, — заканчивает объяснение герцог Беневентский.

— Судя по тому, что происходит вокруг, мне придется научиться разбираться еще и в этом деле. А если у меня нет таланта — найти кого-то, у кого он есть. — Чтобы не выслушивать от главы Трибунала благодарности за то, о чем понятия не имел.

— У меня таланта нет, — качает головой Корво. — Или его совершенно недостаточно. А правда, — усмешка, — состоит в том, что нечистая сила, к которой взывают чернокнижники, меня, скажем так, недолюбливает… и опасается.

— Как я понимаю, это вам известно точно и по опыту? — Хотелось бы мне знать, как он это установил? Тоже пришел и спросил? — Как вы этого добились?

— Да. По опыту. — Хозяин переводит взгляд на цветного дракона на каминной полке. — Я никак этого не добивался… совершенно никак. В первый год университета, в Перудже, меня пригласили участвовать в забаве. Вот там это и выяснилось. Я серьезно испортил развлечение остальным…

— У вас таким… развлекаются? — Наши соседи-альбийцы позволяют себе еще и не такое, но чтобы чернокнижие сочли подобающим времяпровождением для священнослужителя? Впрочем, если наместник Петра может иметь официальных любовниц, почему нет? — И что же произошло?

— Как мне подсказали несколько позднее, это развлечение было придумано для меня лично, вот только меня о том уведомить забыли, — пожимает плечами Корво. — Особаячесть и сюрприз. Увы, это оказалось весьма… разочаровывающе. Представьте себе, что есть нечто, чего вам очень хочется, очень сильно и давно. И есть некто, обещающий вам это. И вот уже показав желаемое со всех сторон, пообещав его вам, этот некто спешно ретируется… потому что, оказывается, при близком знакомстве вы ему не понравились.

Знакомая картина, очень знакомая.

— Не оставив никакой возможности… последовать за ним?

— Не более чем кошка, которой отдавили хвост в темной комнате…

— Вам не кажется, что вам очень повезло? А еще больше повезло тем, кто отвечал за вашу жизнь.

— Мне это объяснили, очень подробно и выразительно. Со всеми причинно-следственными связями. В тот же день. — Совершенно неожиданное сочетание слов и голоса. Естьвсе основания предполагать, что причинно-следственные связи ему объяснял кто-то из старших, и, возможно, посредством рукоприкладства. Невзирая на положение и происхождение. А Корво говорит так, словно это был один из лучших дней в его жизни.

Мигель де Корелла, привычно качающийся на табурете, хватается за каминную доску — только поэтому и не рушится на пол. Версию событий со стороны Его Светлости он слышит впервые, и она удивляет. Это не лестная для бывшего наставника ложь — но и слишком странная правда… все же было весьма не так?

…у подопечного очень обиженное лицо. Надутые по-детски губы, а в глазах едва ли не слезы. Впервые за почти год, с удивлением понимает Мигель, у кардинальского сына вид обычного пятнадцатилетнего юноши, которого постигло какое-то обычное юношеское разочарование. Разумеется, непреодолимое, нестерпимое и вечное.

С этим лицом он только что прокрался — двигаться неслышно уже выучился, — в комнату Мигеля и застыл за спиной, непривычно близко. Кажется, еще немного — и ткнулся бы головой в плечо, как обычный глубоко обиженный юнец. Но нет, остановился в полушаге от того. Стоит, смотрит на де Кореллу, карябающего очередное письмо кардиналу Родриго. От изумления Мигель кляксу посадил. Сам виноват, нечего сидеть спиной к двери, других учишь, а сам-то… зато весенний ветер из открытого окна приятно обдувал лицо.

— Что случилось, юный синьор? — не без ехидства спросил телохранитель папского нотариуса и так далее…

— Она, — еле слышно шмыгает носом юноша, — от меня сбежала.

Услышал Господь мои молитвы! Де Корелла едва не расхохотался от радости. В потустороннем подростке обнаружилось хоть что-то… человеческое и подобающее возрасту. Вот красотка от него сбежала, что случается, а он огорчен по уши, что тоже бывает. Влюбился, видимо. Наконец-то.

Беглые красотки же — дело поправимое. Мальчик на редкость красивый, из знатной и богатой семьи, а обращаться с кокетками научим, это невеликая премудрость. Тут, конечно, лучший наставник — его отец, но он в Роме, а мы в Перудже. Ничего, разберемся.

— Кто же сия ветреная особа?

— Не знаю, — пожимает плечами Чезаре. — Она… в зеркале. И свечи…

— Какие свечи? — роняет перо Мигель. Ну вот, только обрадовался. Гаданием, что ли, будущие каноники баловались? В зеркале он призрак прекрасной дамы увидал? Начитался старых глупостей… мало в Перудже по улицам красоток бродит? Все у нас не как у людей!..

— Черные, — уточняет подопечный. От огорчения он даже забыл, что всегда говорит полными четкими фразами. — Очень жирные и склизкие на ощупь… И зеркало такое… зеленое, хотя не старое.

До этого года, до этого вечера Мигель де Корелла знал, где у человека сердце, только как солдат. Слева, под грудной мышцей, бить туда почти бесполезно — ребра прикрывают… Теперь ощутил. Неприятный орган — болит и трепыхается. И дышать мешает.

По столу, по стенам, по доскам пола бегут зеленые пятна. Почему-то, когда долго смотришь на закатное солнце, потом видишь зеленые пятна. Солнце алое — а пятна зеленые… чудно.

— Как же вы оказались в месте со склизкими свечами? — Только не повышать голос. Не убирать руки со стола, не вставать. Сколько получится… рявкнешь — ничего не расскажет ведь. Заползет в свою раковину. А хочется же приподнять за воротник и трясти час-другой подряд. Дурь вытряхивать.

— Меня… пригласили. Сказали, что это интересно.

Вот, значит, где его весь вечер носило. И кто я после этого? Отставной телохранитель юного Чезаре Корво, среднего сына кардинала Родриго Корво и, может статься, будущий покойник. Потому что я должен был быть рядом с этим… умалишенным, а я привык, что подопечному можно доверять, что он никаких глупостей сверх обычного и позволительного не совершит, и компанию свою удержит. Как было до сих пор. Я предполагал, что он, как прочие мальчишки, тяготится охраной… а не надо было предполагать. И принимать во внимание. И доверять…

— И было ли вам интересно? — Сейчас воздух начнет проходить в грудь, сейчас я все выясню, кто пригласил, зачем и почему, и мало не покажется никому…

Воспитанник склоняет голову к плечу, то ли кивает, то ли просто стряхивает с глаз челку. В темно-каштановых волосах, выбившихся из-под берета, играет закатное солнце, и алые блики наводят на нехорошие мысли. Застежка с гранатом вторит бликам.

— Мне было… неприятно, — и, подумав, добавляет: — Очень. Но она обещала… я думал — нужно потерпеть… а она сбежала. Совсем. И зеркало треснуло. Мне сказали, что это все равно, что хлопнуть дверью. Что дорога закрыта, совсем. Почему она от меня убежала? Что со мной не так?

— Все! Все! Все с вами не так! — Кажется, стекла дрожат. И столешница под рукой хрустнула… или рука? Ну и черт с ними… — Тут не только Сатана сбежит! Тут кто угодно… вы, что, не знали — что это? Вы не знали? Вас же учили! Вы бы умерли — и это если повезет! Вы… чудовище какое-то! Вы… ни о ком не думаете! Ни о себе, ни о других! Вы понимаете, что мне пришлось бы сделать, вы!

Юноша отступает на шаг. Не шарахается, просто отходит. Внимательно, спокойно смотрит в глаза. Овальное очень правильное лицо совершенно ничего не выражает.

— Дон Мигель… кажется, я вас огорчил? — Спрашивает… словно не понимает. Ничего и вообще. Ни смысла слов, ни крика. — Простите.

— Огорчили? Да что вы. Вы всего лишь пришли и сказали мне, что если бы Сатана не оказался столь разумен и переборчив, мне пришлось бы вас убить. После чего ваш достойный батюшка несомненно приказал бы повесить меня — за все по совокупности, и, надо сказать, я был бы ему за это распоряжение очень признателен… — Крик стихает, а вот желание тряхнуть за шкирку усиливается. Кстати, а что скажет кардинал, если я его сына палкой отлуплю, да не во дворе во время занятия, а в виде воспитательной меры? Учитывая обстоятельства?.. Синьора Ваноцца меня точно поймет.

— Почему? — удивленно приподнятые брови. Не помни Мигель, что Чезаре и вчера, и месяц назад был таким — схватился бы уже за нож: подменыш, одержимый… не могут люди задавать такие вопросы. Не могут! То-то дон Хуан Бера бледнел, зеленел и какую-то траву пахучую заваривать приказывал после бесед с этим… невесть чем.

— Что почему, несчастье всеобщее?

— Почему были бы признательны?

— Потому что самоубийство — смертный грех. Ну этому-то вас учили?

— Мне, — отступает еще на пару шагов, — наверное, не следовало приходить к вам. Я знаю, что неправильно спрашиваю. Никто не может ответить.

Надувает губы, тут же прикусывает нижнюю, собирается повернуться…

И правда — чудовище. Очень понимаю черта. Он, наверное, бедняга, присмотрелся и сообразил, что ему ж придется иметь дело с этой душой до Страшного Суда. Тут кто угодно сбежит.